"Год мертвой змеи" - читать интересную книгу автора (Анисимов Сергей)

Узел 7.0 Ночь с 3 на 4 марта 1953 года

Они ползли по снегу, одетые в грязно-белые маскировочные халаты. Белыми были капюшоны, в белое были выкрашены обрезиненные оголовки ботинок, белыми (или, скорее, светло-серыми) были удобные для стрельбы двупалые полурукавицы-полуперчатки, оставляющие свободными большой и указательный пальцы. Белым было и само оружие, обмотанное широкими марлевыми бинтами. У каждого из ползущих имелся советский автомат: «ППШ-41» или «ППШ-43». У большинства – с современными рожковыми магазинами на 35 патронов, у остальных – со старыми барабанными на 71. У нескольких в дополнение к автоматическому оружию были пистолеты, причем у двоих – малокалиберные пукалки из арсеналов старой китайской армии, где из легкого стрелкового оружия можно было найти все, что угодно. У всех без исключения имелись ножи: от штатного советского «ножа разведчика образца 1940 года» до местных самоделок по вкусу. Всего людей было одиннадцать – две боевые пятерки и командир.

Разведгруппа была чуточку больше, чем могло считаться необходимым для обеспечения скрытности, и гораздо меньше того, что было нужно для выполнения поставленной задачи хоть со сколь-нибудь значимой вероятностью. В целом же, как и в большинстве подобных боевых рейдов «туда», с самого начала этой операции войсковые разведчики совершенно ясно осознавали: шансы даже просто остаться в живых у них исчезающе малы. Как всегда.

Имелись у разведгруппы и плюсы – в первую очередь то, что новичком в разведке не был ни один из бесшумно извивающихся по земле людей. Почти половина бойцов имела боевой опыт лет в десять и больше, остальные – от двух до восьми. К последним относились те, кто застал лишь самый конец еще той, Второй мировой, войны. Все они без исключения знали два–три корейских и южнокитайских диалекта, а многие и по пять–семь более или менее разнящихся друг от друга языков: в Азии это не такая уж редкость. Крови же в них было намешано столько, что определить национальную принадлежность разведгруппы «в целом» с первого взгляда затруднился бы и знаток.

Ползли молча – как и должны перемещаться разведчики, пересекающие линию фронта. Почти бесшумно – не звякала ни одна железяка, не скрипела кожа обтянутых гетрами ботинок, разве что чуть поскрипывал наст, проминаемый тяжестью тел. И долго. Снег, сорванный с поверхности земли их мягкими равномерными движениями, поднимался в воздух невидимыми в темноте искрами, забиваясь в ноздри и вызывая желание чихнуть. Это могло показаться смешным, если бы не было так страшно.

– П!…

Машинальный предупредительный жест головного группы, оторвавшегося от остальных метров на пятнадцать, в любом случае не мог быть замечен в темноте. Но едва долетевшего до остальных короткого, мгновенно проглоченного воздухом тупого звука хватило: остальные десять человек тут же уткнулись лицами в снег, грея себя собственным, отражающимся сейчас от земли дыханием. Несколько секунд все лежали неподвижно, потом, после разрешающего сигнала – почти неслышного «всхрапывания», какое может издать и ночная птица, люди снова осторожно двинулись вперед.

Всего лишь около часа назад село солнце – по обычным меркам этот час был невозможно ранним для перехода линии фронта. Но для сегодняшнего дня он подходил едва ли не лучше, чем другие. Под конец ночи часовые наиболее утомлены, но это несложное правило знают все, поэтому к 5–6 часам утра ракеты будут висеть над нейтральной полосой почти непрерывно. Еще чаще чем сейчас.

Снова остановка – головному опять что-то показалось. Потом впереди и справа взлетела целая гроздь осветительных ракет: белая, зеленая, потом еще одна белая. Все вжались в снег – привычно, но… К такому все равно невозможно привыкнуть по-настоящему. Устланные снежными озерцами воронки, разбросавшие вокруг себя горки грунта, покачивали тенями, шарахающимися влево и вправо – в зависимости от того, куда относило порывами ветра медленно опускающиеся ракеты. В сложном переплетении беспорядочно движущихся теней с трудом можно было разглядеть чуждое промороженной равнине движение смазанных серо-белых фигур, сливающихся с землей. Но там, в южнокорейских окопах, тоже сидят не мамины мальчики. Каждую секунду ночь может превратиться в день, причем в такой, который без труда станет последним для каждого из них, таких опытных, так хорошо вооруженных. Каждую секунду ползущий впереди разведчик может задеть растяжку противопехотной мины. Тогда сработавший вышибной заряд поднимет ее в воздух на метр-полтора, и пространство вокруг на долю секунды переполнится несущимися с неуловимой глазом скоростью стальными стерженьками, любого из которых хватит, чтобы пробить лежащего человека насквозь. Каждую секунду пулеметчику далеко впереди может что-то послышаться, тогда он прошьет длинной очередью пространство перед собой – в нем вполне можешь оказаться и ты. Это тоже было уже «обычно», такое ощущение каждый из ползущих переживал далеко не в первый раз. Но привыкнуть к нему все так же было нельзя. Совсем.

Через 40 минут разведгруппа добралась до первого ориентира – микроскопической ложбины, отличавшейся от окружающего ее пространства понижением рельефа всего на какую-то пару метров. При свете дня и в мирное время это не имело бы почти никакого значения, но на войне и ночью такое место было драгоценностью, способной укрыть разведчиков, во-первых, от опасности, а во-вторых, еще и от сильного восточного ветра, несущего но насту снежные крупинки и забирающегося в самые глубокие щели между слоями одежды.

– Темп, товарищи, темп… – прошептал командир разведгруппы своим бойцам, когда все непроизвольно замерли, распластавшись на дне ложбины и пытаясь использовать для отдыха хотя бы секунду неподвижности. Это был только самый первый отрезок предстоящего им этой ночью пути, но усталость уже сказывалась.

– Нельзя отдыхать, некогда. Днем будем отдыхать…

Разведчики, находящиеся рядом с командиром, послушались беспрекословно. Остальные, расположившиеся в ложбине, имевшей вид вытянутого вперед неровного эллипса с командиром в фокусе, не услышали ничего, но поступили точно так же, как и первые: то есть поднялись и начали движение вперед.

Снег скапливался на дне углубления, способного лет так через десять превратиться в настоящий овраг, местами он оказался почти по колено и передвигаться здесь было тяжело. На некоторых же участках земля обнажалась, очищенная прихотью ветра, и тогда излишняя белизна маскхалатов бросалась в глаза. Люди передвигались согнувшись, а время от времени, когда это было удобнее, и на четвереньках. Никого такое не смешило, поскольку смеяться менее чем в двух сотнях метров в другую сторону от вражеских траншей не могло прийти в голову ни одному человеку, полагающему себя психически здоровым.

Темп – это было хорошее слово. Во всяком случае, подходящее. Чуть изогнутая к западу ложбина тянулась на полтораста метров – то расстояние, которое хорошо подготовленный солдат должен пробегать секунд за двадцать пять. Разведгруппа прошла ее за три–четыре минуты, и командир счел, что этот темп является просто отличным. Дальше пошло хуже. Следующие метров триста опять пришлось ползти. То с одной, то с другой стороны звучали одиночные выстрелы винтовок, а вдобавок к этому лисынмаповцы время от времени выдавали «дежурные», ни в кого особо не нацеленные пулеметные очереди, пересекающее темное небо наискосок.

– Темп… – произнес он еще раз через десяток минут, задыхаясь от усилий. Это было важно. В рейде за линию фронта, подобном сегодняшнему, против разведчиков играло все: в первую очередь мешающий двигаться снег, а так же обилие боеприпасов и неограниченное количество осветительных ракет, которыми располагали занимавшие передовые траншеи части 3-й южнокорейской дивизии – измотанной и обескровленной, но обладающей отлично подготовленным личным составом и наиболее, наверное, опытными боевыми командирами младшего и среднего звена во всей армии Республики Корея. Конечно, если не считать спецподразделений – вроде их собственного.

На руку разведчикам были разве что паршивая погода и сильный ветер, заставляющий вражеских наблюдателей и часовых больше защищать глаза, чем смотреть вперед, и не дающий им возможности слушать. Но этого было мало, а темпа все равно не хватало. Почти непрерывно, с короткими пропусками на ранения, воевавший с 1937-го по 1945-й, и затем с 1950 года и по сегодняшний день, командир разведгруппы, как и большинство его бойцов, совершенно четко осознавал, что если группа не сумеет выйти на нужную точку к рассвету – им всем конец. И это еще полбеды. В отличие от рядовых разведчиков, он был осведомлен о задаче группы и значении их успеха настолько полно, насколько это было безопасно для дела. Собой и своими ребятами, многие из которых были ему дороже родных братьев, командир разведчиков пожертвовал бы абсолютно без колебаний, но… Само по себе это задачу не выполнит. Они должны дойти до цели, сделать то, ради чего их послали, и пройти хотя бы полпути назад – и вот только после этого можно будет умереть с чувством исполненного долга. Удовлетворенно и спокойно, как умирают солдаты, уже убившие врагов за себя и за тех, кому не повезло, и тем самым искупившие свой долг перед страной.

– Темп, ребята…

Он уже не приказывал – почти просил. Ночь сливалась в одну безликую темную массу, прерываемую обычными здесь деталями – качающимися в небе разноцветными осветительными ракетами, плывущими в вышине пулеметными трассами и совершенно не связанными с ними звуками очередей и отдельными выстрелами слева и справа. Впереди было тихо. Сравнительно. Даже обострившийся до предела слух, одно из главных достоинств хорошего разведчика, будь он увешан оружием хоть с головы до ног, помогал сейчас не слишком: несколько часов движения – безостановочного и почти на пределе возможной скорости – забивали его пульсирующей гонкой крови в сосудах. А кроме того, был и ветер.

К полуночи командир разведгруппы осознал, что если он немедленно не даст себе отдохнуть, то сию минуту умрет – на месте и сразу. Но поскольку такая мысль приходила ему в голову и раньше, то он ее спокойно проигнорировал и продолжал ползти.

– Пак, – позвал командира боец-ханец, догнавший его несколькими уверенными движениями тела минут через пять после того, как эта мысль пришла в голову во второй раз. – Ты убиваешь ребят. Нам нужен привал. Я понимаю, что надо спешить, пока ночь такая темная и ветреная, но мы все равно не успеем, если выдохнемся сейчас. Ты знаешь, я никогда бы не сказал такое, но уже пора.

Они оба застыли на половине движения, чуть приподняв головы и опираясь на предплечья, как смотрят по сторонам ящерицы. Мгновения почти полной неподвижности были потрачены обоими на то, чтобы перевести дыхание, и хотя от этого командиру разведчиков стало на мгновение стыдно перед собой, заставить себя не наслаждаться этим он не сумел.

– Хорошо, – сказал он через секунду, стараясь, чтобы голос прозвучал ровнее. – Десять минут. Или столько, сколько нужно будет, чтобы перевалить вон туда…

Он показал движением пальца, и боец сморщился. До очередной ложбины (видно ее не было, но оба знали, где она находится) ползком было значительно больше десяти минут. Но решение командира, и так проявившего уважение к старому боевому товарищу выслушиванием его совета или просьбы, в разведке почти свято и обсуждаться не должно.

«Вперед», – прошел по цепочке давно установленный, простой жест. Некоторые даже не успели заметить эту короткую остановку, поглощенные исключительно тем, чтобы продолжать ползти, задыхаясь, тратя очередные крохи сил. Метры расстояния, в каждый из которых вкладывалась воля и боль, ложились под локти и бедра и исчезали позади. Изредка каждый из разведчиков на мгновение замирал, пытаясь прислушаться к окружающему, но все звучало так, как и должно: шум скачущей в ушах крови, сорванное дыхание, редкие, приглушенные расстоянием выстрелы с разных сторон – далекие и безопасные.

Когда они наконец-то добрались до очередной промежуточной точки отсчета, облегчение испытали все. Тот боец, кто в эти минуты находился в головном дозоре, тщательно проверил подозрительно мягкую, манящую поверхность нетронутого снега импровизированным щупом – вытянутой на длину руки малой саперной лопаткой, одной из двух, которую командир особой сводной разведроты, второй год действующей по «заказам» начальника разведуправления КНА генерала Ли Сан Чо, всегда заставлял иметь в группе подобного размера. Мин под снегом не оказалось, и один за другим разведчики с бесшумными, едва сдерживаемыми стонами облегчения сползли в ложбину, растягиваясь по ее длине и располагаясь так, чтобы ноги оказывались выше уровня головы. Головной и боковые дозоры, все одиночные, уползли в темноту, и после этого всякое движение прекратилось. В свете очередной – висящей почти точно над головами лежащих – осветительной ракеты, имевшей на этот раз какой-то нестандартный фиолетовый оттенок, было видно, как поднимаются вверх клубы пара. Даже не только ото ртов – вообще от тел.

Лежа так же, как и все остальные, и даже с большим наслаждением, потому что он был старше других, командир разведгруппы тае-ви[92] Пак Хен Ю одновременно занимался тем, что входило в компетенцию командира и за что он имел право на некоторое количество металла на погонах и форму, сшитую из лучшего материала, чем у остальных. Он думал. Задача на ночь у группы имелась четкая: добраться до конкретной точки за то время, которое в армии принято формально именовать «темное время суток». И не погибнуть за эти длинные часы в бессмысленной и наверняка безнадежной перестрелке с тревожными группами лисынмановцев и американских интервентов. В ближнем бою, в рукопашной, десять его бойцов способны справиться и со взводом, но ближнего боя враги постараются избежать даже ночью. А огневая мощь врага такова, что десять автоматов не сыграют особой роли: их просто задавят.

Забавно, но целью, до которой они обязаны добраться к утру (старший капитан на всякий случай поглядел на тускло светящиеся стрелки наручных часов и убедился, что группа все-таки более или менее укладывается в график движения), является то самое место, где стреляют много и регулярно: стрельбище, принадлежащее полку американской армии, против которого они работают, – 38-пехотному полку 2-й дивизии, той самой, которая «Дивизия воинов», с юмористическим и гордым официальным девизом «Вторая ни за кем».

Зная американцев, можно было предположить, что свой фольклор есть и у каждого из составляющих дивизию полков: то есть 9-го, 23-го и 38-го пехотных – равно как и у четырех входящих в ее состав артиллерийских и одного зенитно-артиллерийского дивизионов, танкового и саперного батальонов и прочей мелочи. Но все подобные тонкости знать было уже невозможно[93]. Можно было гордиться хотя бы тем, что разведке КНА известны имена большинства ее старших офицеров. И старший капитан гордился: такое действительно многое значит.

Стрельбище – отличное место для дневки во вражеском тылу. Его не охраняют, потому что через него ежедневно проходит сотня человек с оружием, а «мирного населения», по мнению оккупантов, в Корее не существует. Оно или эвакуировано, или подлежит уничтожению как мобилизационный ресурс противоборствующей стороны. Стрелковые упражнения в американской пехоте проводятся активно – боеприпасов и времени для этого хватает, и такому можно только позавидовать. Но при этом, с учетом того, что пуля из винтовки сохраняет убойную силу на дистанции несколько километров, на «рабочей» стороне стрельбища, в сторону которой ведется огонь по мишеням, не должно быть никого.

Командир разведгруппы не имел ни малейшего представления, чего стоило добыть точный план расположения полкового стрельбища американцев. Скорее всего, здесь работала агентурная разведка, поскольку для войсковой это было несколько «глубоковато», а авиаразведка, хотя и существующая до сих пор как военно-теоретическое понятие, имела мало шансов. В любом случае, схема была подробная и вроде бы точная. Выходило, что если закопаться в отмеченную на ней оплывшую траншею, расположенную в одном километре и двухстах метрах от огневого рубежа (достаточно далеко, чтобы не бросаться в глаза устанавливающим или осматривающим мишени врагам, и при этом достаточно близко, чтобы находиться под прикрытием регулярно производимых стрельб), то есть некоторые шансы дожить до 10 часов утра 4-го. А тогда, если все пойдет по плану, врагам может быть уже не до упражнений.

Но это – если забыть, что на войне «по плану» бывает настолько редко, что каждый отдельный случай можно записывать в учебник. Куда чаще при малейшем соприкосновении самых точно разработанных планов с действительностью возникает бардак, удивительно напоминающий что-то такое, что однажды в присутствии старшего капитана Пак Хен Ю советский военный советник при штабе КНА метко назвал «бредовым видением в воспаленном мозгу пьяного диабетика». Будучи переведено дословно, это определение навсегда запомнилось всем присутствовавшим при разговоре – и особенно потому, что приведено оно было удивительно к месту.

– Время, ребята, – скомандовал старший капитан тем, кто лежал рядом с ним. Для полноценного или даже хотя бы минимального отдыха этих минут, разумеется, было мало. Пульс только-только пришел в норму, и резь в освобождающихся от излишней крови мышцах стала разве что едва переносимой. Но времени не хватало: несколько километров – это огромное расстояние, если его надо пройти в тылу врага.

– Пошли… Айо – головным, смени молодого. Ли-старший – замыкающим. Пора.

Остальным, кто был дальше и не мог слышать его шепота, команда была выдана жестом – простым и доступным, как корейский алфавит. Дождавшись, пока менявший находившегося в головном дозоре бойца сержант, согнувшись, уйдет вперед, старший капитан Ю махнул рукой еще раз, выдавая «исполнительный» приказ. Разведчики, уже поднявшиеся к этому времени на ноги, осторожно двинулись вперед. Короткая цепочка одетых в белое людей семенила по пробитой уже несколькими парами ног тропке, наклоняясь все больше и больше.

Когда ложбина окончательно сошла на нет, они снова легли на землю и поползли – один за другим. Это требовало таких усилий, что усталость, едва отступившая, навалилась почти сразу. Час, потом еще один. Дважды группа упиралась в необозначенные на их картах проволочные заграждения, и хотя советский «нож разведчика» позволял их быстро преодолевать, опасение нарваться на противопехотную мину или столкнуться с какими-либо мерами сигнализации оба раза привело к тому, что бойцам группы приходилось аккуратно, каждую секунду готовясь прикрывать друг друга, отползать назад в поисках обходного пути. Один раз вновь сменившийся в головном дозоре разведчик почти уткнулся в мину, вывернутую из земли и торчащую почти ребром; но мина оказалась противотанковая, и он просто указал на нее остальным, даже не собираясь тратить время на вывинчивание хотя бы одного из взрывателей. Кто знает, насколько тот успел проржаветь…

Между тремя и четырьмя часами ночи группа едва не погибла. Боец Ли-старший, в очередной раз поменявший свое положение в строю на соответствующее тыловому дозору, неожиданно решил, будто что-то слышит. Это был один из тех участков местности, где можно было не ползти, а бежать – и то, что он услышал хоть что-то, задыхаясь под тяжестью собственного тела и навьюченного на него оружия, было почти чудом.

Сначала Ли-старший бесшумно, не звякнув ни одной железкой, рухнул на землю, а потом так же поступили все остальные, сумевшие заметить его отчаянную, обращенную вперед жестикуляцию, или даже просто почувствовавшие его вздох. Через несколько секунд тела разведчиков были уже неразличимы на занесенной снегом земле, там и сям покрытой темными контрастными пятнами торчащих из-под снега веток. Только через две-три секунды стало ясно, что Ли-старшему не показалось: все-таки опыт – это великое дело. Мимо шел патруль лисынмановцев – три человека, двигающиеся короткой слитной цепочкой, негромко переговаривались между собой, посмеиваясь чему-то. Это было их ошибкой – в дозоре двигаться положено молча.

– Да все мы знаем… – донесся до лежащих бессмысленный отрывок какого-то разговора. – Такая война… Если не мы, то коммунисты всю страну себе заберут: будем на собраниях сидеть целыми днями… Проклятая война… Проклятые коммунисты…

Старший капитан Ю осторожно, чтобы не стукнуть локтем о землю, вытянул из поясного кармана маскхалата пистолет. Южнокорейцы двигались «наискосок», под острым углом к их курсу, но всегда была вероятность, что они кого-то заметят. Три человека, ничего не ожидающие в нескольких километрах от линии фронта, не представляют угрозы сами по себе. Скорее всего, это двое караульных и разводящий, и они идут менять какой-то секрет или наблюдательный пост. Чуть что – и его ребята изрешетят их в несколько автоматных стволов. Но вспышки и звук перестрелки, как бы быстро она ни закончилась, приведут к тому, что через какой-то десяток минут их группу начнут активно убивать.

Попытаться снять бесшумно? Старший капитан накрыл пистолет телом и как можно более мягко, стараясь избегнуть громкого щелчка затворной рамы, дослал патрон в патронник. Малокалиберным пистолетом можно хотя бы попытаться сработать тихо, но и в этом случае исход окажется тем же: исчезновение караула можно интерпретировать лишь одним способом, а искать диверсантов начнут задолго до того момента, когда они смогут приступить к выполнению своей задачи. Лишь тогда можно будет почти не обращать внимания на то, что твориться вокруг.

– Когда же нас по домам пустят, к детям да женам… – в последний раз пожаловался уже совершенно исчезнувший в темноте вражеский солдат на родном языке большей части разведчиков группы. Можно было без особого труда узнать даже диалект – что-то северо-восточное, из района Капсана или Хапсу. Значит, или перебежчик, или насильственно мобилизованный. Ребят оттуда, из горных поселений, с удовольствием берут в разведку – они всегда отличаются выносливостью. Таких всегда тяжело убивать.

«К женам и детям, – повторил командир группы про себя, когда враги ушли, так и не заметив лежащих всего в нескольких метрах от них разведчиков. – Больно молод для жен и детей. Но, может, и правду сказал, – и тогда им будет хороший урок. Предателям – одна дорога».

Вперившись взглядом в ту сторону, где растаяли темные силуэты, старший капитан продолжал лежать, все еще сжимая в руке пистолет, направленный в спины врагов. Вроде бы пронесло, но лучше потерпеть холод лишнюю минуту, чем рисковать, что тот же северянин или кто-то из его товарищей услышит шорох поднимающихся тел сквозь стук собственных ботинок по снегу. За то, что их с такого расстояния увидят, Пак Хен Ю уже не беспокоился – ночь шла на убыль, но было еще достаточно темно.

«Вперед», – подал он команду в очередной раз, теперь уже не издав ни шепота. Очень осторожно поднявшись, разведчики несколько десятков метров шли медленно, переставляя ноги одну задругой, чтобы лишний раз не скрипнул снег. Согнувшись так, что со стороны его фигура должна было напоминать иероглиф «Мей», старший капитан продолжал прислушиваться. И только когда за всю следующую минуту ничего не случилось, он подал сигнал переходить на бег. В этот раз бежали сравнительно неторопливо, больше слушая и глядя по сторонам, чем заботясь о секундах. Хотя выражений лиц в темноте было не различить, а ни одного слова никто не произнес, было ясно, что произошедшее впечатлило всех.

Еще час. Еще тридцать минут, и еще десять. Ни одного привала разведчики больше не сделали. Единственное, что позволяло им хотя бы условно отдохнуть, – это «ориеитационные» паузы, которые регулярно приходилось осуществлять. Ориентирование ночью – это само по себе непросто, а когда оно производится в пространстве, густо пронизанном ухищрениями военных инженеров сразу нескольких схлестнувшихся армий, то превращается в сложнейшую задачу. Решению такой задачи нельзя научиться в классе, на теоретических занятиях. Такое приходит только с опытом.

То, что карта была сравнительно неплохой пятисотметровкой предвоенного выпуска и датировала последнее обновление январем 1950 года, помогало слабо: за три года войны она устарела. Останавливаясь, чтобы внимательно послушать окружающее и тщательно осмотреть ближайшее пространство перед собой (это было второй, а скорее и первой важнейшей задачей таких остановок после собственно контроля за направлением движения), командир группы почти вслепую наносил на карту замеченные объекты: изорванные, неохраняемые участки проволочных заборов, абсолютно новый, судя по ровно отбитым краям, противотанковый ров, тянущийся почти точно с запада на восток. У рва они потеряли еще десять с лишним минут, потому что подходы ко рвам и эскарпам было принято защищать противопехотными минами, подготовленными для вражеских саперов. Пока несколько выдвинувшихся вперед бойцов щупали землю, старший капитан в очередной раз согнулся над наброшенной сверху плащ-палаткой, такой же серой, как и все вокруг. В свете слабенького фонарика он тыкал карандашом в карту, мучительно пытаясь справиться с дрожанием рук. Перчатку снимать, а потом снова надевать было некогда, и карандаш то и дело выпадал из неловких пальцев, заставляя старшего капитана внутренне рычать от злости.

Потом, уже менее чем в километре от обозначенного на схеме периметра американского стрельбища, группа пересекла линию «драконьих зубов» – противотанковых надолбов, которые здесь оказались не стандартными железобетонными пирамидами, а длинными обрубками гранита, вкопанными в землю стоймя. Это было необычно, но останавливать группу он не стал – оставался последний отрезок пути, и хорошо, что тут можно было уже бежать. Ночной мороз схватил выпавший несколько дней назад снег так крепко, что если не приглядываться, то их следы можно было и не заметить.

– Все, – выдохнул Пак Хен Ю. – Точка.

Задыхаясь, разведчики остановились. Пара ребят помоложе просто согнулись пополам, упираясь ладонями в собственные колени и изо всех сил пытаясь сдержать кашель, остальные ощетинились стволами, вглядываясь и вслушиваясь в окружающее. Темнота была еще почти полная – даже более полная, чем на линии фронта, потому что запускать в небо осветительные ракеты тут не приходило в голову никому. «Точка» – это был угол, образованный двумя линиями забора из колючки, натянутой, видимо, давно. Часть столбов покосилась, некоторые из нитей проволоки обвисли. Ориентир был абсолютно верно указан на имеющейся у разведчиков схеме, и это обнадеживало. Более того – то, что Пак сумел так точно вывести к нему группу после стольких километров зигзагообразного пути мимо вражеских позиций, могло само по себе служить предметом профессиональной гордости. И если не служило – то лишь потому, что эта гордость не имела здесь никакого значения.

– Давай…

Несколько человек легли на смерзшийся снег и лежали так несколько секунд, внимательно вглядываясь в землю под проволокой. После короткой паузы два разведчика почти синхронными движениями вынули саперные лопатки из чехлов. Дальше было уже почти просто: примитивный забор не представлял собой значительного препятствия, и вскоре, один за другим, разведчики протиснулись под оттянутой кверху колючей проволокой. Кто-то из замыкающих сдавленно зашипел, располосовав себе шею ржавым металлическим острием, но через минуту или две все были уже внутри периметра. Условного, конечно (поскольку забор, насколько было известно, являлся не сплошным), но имеющего важный смысл в значении «не надо сюда ходить», обращенном к возможным лишним глазам.

Еще десять–пятнадцать минут осторожного бега, чередуемого с остановками: смотреть и слушать. Близко к огневому рубежу Ю подводить своих людей не стал – если американцы не совсем расслаблены фронтовым затишьем, то они оставят караул сторожить собственно маты, деревяшки и картонные мишени, чтобы их не заминировал какой-нибудь догадливый и достаточно смелый энтузиаст минной войны. Таких здесь хватало с обеих сторон фронта. В итоге, пройдя достаточно глубоко внутрь не имеющего особых ориентиров пустыря, разведчики развернулись в цепь. Выглядело это жутко: в темноте не было видно ничего, кроме нескольких ближайших бойцов – привидений в маскхалатах, обтянутые тесемками капюшоны которых почти сливались с белизной их лиц. Окажись на их пути человек постарше и послабее нервами – и ему был бы почти гарантирован сердечный приступ. Цепь разведчиков перемещалась быстро, целеустремленно и абсолютно бесшумно. Выражение у всех на лицах было одно и то же: мрачная уверенность. Усталости тоже хватало, до изнеможения, но удовлетворения было больше.

Правофланговый остановился и поднял сжатый кулак на уровень головы. За считанные мгновения сигнал пробежал по цепочке, и старший капитан короткими взмахами ладони сдвинул направление движения вправо. Подавший сигнал боец остался на месте, опустившись на одно колено, и цепь «закрутилась» в его сторону.

– Интервал… – вынужден был скомандовать командир разведгруппы, увидев, что бойцы слишком уж скучились. Одновременно он мог видеть но крайней мере троих, а чувствовать – так вообще всех. Добравшись до остановившегося, настороженно глядящего но сторонам парня, он удовлетворенно кивнул. Это была не траншея, а капонир: старый, оплывший, но еще достаточно глубокий. Командир взглянул на часы, едва мерцающие стрелками в темноте. Чтобы разглядеть их положение, ему пришлось наклоняться, но разогнулся он уже совершенно довольный. Итак, они «уложились в норматив», то есть добрались до заданной точки за время, не так уж сильно отличающееся от запланированного. И живые до сих пор. Ну что ж… Старший капитан Ю покрутил головой. Ничего более подходящего, чем этот капонир, он рядом пока не увидел. Траншея была бы лучше, но в общем сойдет и такое. Попытаться разве что…

Заставив себя отнестись к этой проблеме чуть легче, чем этого хотелось, он отдал приказание нескольким бойцам осуществить поиск подходящих укрытий в радиусе сотни метров, после чего немедленно возвращаться. Оставив двоих в капонире, сам старший капитан небыстро побежал по расширяющейся спирали – пригнувшись, держа автомат под локтем и не только глядя но сторонам и под ноги, но и буквально нюхая воздух. Пахло железом, пахло вонючим холодным потом, сухим снегом и древесиной. Если бы не запах пота, пропитавший фуфайку, ватник и даже, кажется, маскхалат, о присутствии людей не говорило бы, наверное, ничего. Нормально.

Впереди мелькнула тень, но руки остались на месте, и темп бега старший капитан Ю не изменил. Это был свой, возвращающийся, как и приказано, к капониру. Не обменявшись ни одним словом, они разминулись в темноте, а после еще одного витка командир повернул назад и сам.

Капонир был мелким, тесным даже для девяти человек: двое еще не вернулись. Подумав, командир группы выдвинул одиночные дозоры на 15–20 метров на все четыре стороны, с приказом найти место поудобнее и слушать, что происходит вокруг. По снегу расстелили две плащ-палатки, и бойцы, укладывая «ППШ» под бок, начали устраиваться поудобнее, вытягивая гудящие ноги. Было еще темно, но до первых признаков рассвета оставались считанные десятки минут, поэтому старший капитан приказал принимать пищу.

Еды каждый нес с собой положенный суточный запас – большего все равно нельзя было унести, учитывая скорость, с какой они двигались. Смерзшиеся в ком галеты, таблетки масла в нарезанной кружочками вощеной бумаге, шоколад. «Победа», – машинально произнес про себя Пак Хен Ю. Даже не прочитал – букв было еще не разглядеть – просто вспомнил по форме изломанной за пазухой плитки. Шоколад был вкусным до такой степени, что ему стало даже стыдно. Мало кто из детей в этой надрывающейся в страшной войне стране знал вкус шоколада, разве что помнил с довоенных времен. Теперь его имели право есть только воины – и не все, а только те, кому по нормам положено питание повышенной калорийности. Летчики, в зимнее время – разведчики… Вот, кажется, и все.

Когда они получали боеприпасы и паек, выдававший его молоденький солдатик смотрел такими глазами, что по крайней мере самому командиру группы захотелось отдать плитку ему – парень наверняка не пробовал шоколада уже несколько лет. Но ни он, никто другой из его бойцов так не сделал. И это было правильным поступком: реши кто-то из разведчиков отдать парню лакомство, старший капитан первым дал бы ему резкую отповедь. У мальчишки появится право есть шоколад только тогда, когда он заменит кого-нибудь из выбитых из строя бойцов, уходящих в очередной рейд. И не раньше. Но до чего же вкусно… Это чуть ли не последнее удовольствие, которое еще можно было испытывать, так зачерствев душой. Сладко, без подъема поспать в первый день после возвращения из успешного рейда за линию фронта. Съесть что-нибудь такое, что напомнило бы о мирной жизни, или просто поесть так, чтобы недоеденное осталось в плошке. И при этом – сидя в тепле и безопасности штаба какой-нибудь дивизии, куда генерал Ли Сан Чо несколькими днями ранее прислал их группу. Но все это вместе, или любое по отдельности, должно быть только после удовольствия от победы. Пусть маленькой, пусть почти незначимой для хода войны, но победы – над врагами или над собой.

Через какой-то десяток минут, чуть раньше, чем ожидал командир разведгруппы специального назначения разведуправления КНА старший капитан Пак Хен Ю, начало светать. Дозорные вернулись – риск попасть под случайную пулю или быть замеченным каким-нибудь ретивым офицером интервентов, наблюдающим за стрельбами своих солдат, был слишком реален. Он перевешивал абсолютную, сотнями жизней и смертей вбитую в разведчиков необходимость вести наблюдение непрерывно, вне зависимости от того, находишься ты во вражеском тылу или в своем собственном.

Лежа на промерзшей ткани, чувствуя, как холод пробирает до мозга костей, и стараясь не стучать зубами слишком сильно, чтобы не показывать слабость своим бойцам, старший капитан машинально крутил «перчаточными» пальцами найденную в стенке капонира смятую пулю. Если пользоваться американским и британским измерением, 0,3 дюйма, или «три линии», как говорят советские товарищи. Если говорить так, чтобы тебя поняли корейцы, 7,62 миллиметра. Одновременно он, не отрываясь, глядел на бесшумно ползущую секундную стрелку наручных часов, выглядывающих в узкий просвет между рукавом маскхалата и двупалой перчаткой. Оставалось недолго. Через несколько часов начнется операция, которая может повлиять на ход войны. Если она приблизит ее окончание хотя бы на сутки, это стоит того, чтобы здесь легли все, кто в операции участвует. Разумеется, с обеих сторон, – иначе это будет все же немного обидно.