"Тайна Леонардо" - читать интересную книгу автора (Воронин Андрей Николаевич)

Глава 9

Гаркуша остановил машину там, где от накатанной лесной дороги с уже растаявшими, превратившимися в две полосы топкой грязи колеями ответвлялась узкая просека. Видно было, что по просеке тоже ездили, но нечасто – колеи были забиты рыхлым ноздреватым снегом, а между ними из-под тающего зимнего покрывала уже выглядывали пучки жесткой, желтовато-серой прошлогодней травы. Глеб сделал вид, что примятый снег в колеях, который потом кто-то старательно подмел еловой лапой, скрывая следы недавно проехавшей здесь машины, остался им незамеченным.

– Ну, чего стал? – буркнул с заднего сиденья Бек. – Здесь ее, что ли, бросишь?

Гаркуша посмотрел на Кота, и тот молча кивнул: поехали. Гаркуша воткнул первую передачу, вздохнул и решительно завертел баранку, сворачивая с дороги на просеку. Переднеприводная "Лада" возмущенно выла, перемалывая колесами мокрый снег, багажник мотало из стороны в сторону, в днище гулко ударяли невесть откуда взявшиеся сучья, и сквозь весь этот шум до заднего сиденья доносились горестные вздохи Гаркуши: как всякий по-настоящему хороший водитель, он жалел машину, не предназначенную для поездок по пересеченной местности, да еще с таким грузом.

Поездка, впрочем, оказалась недолгой. Просека плавно свернула налево, затем направо, и Гаркуша остановил машину рядом с большой кучей валежника. Снег перед ней был перекопан и лежал крупными, смерзшимися во время ночного заморозка, а теперь снова подтаявшими комьями. Сразу было видно, что перекопали его нарочно, но Глеб решил не быть чересчур придирчивым: в конце концов, место здесь было достаточно глухое, чтобы все эти мелкие странности могли оставаться не замеченными на протяжении несчастных двух-трех дней.

– Станция Березай, кто приехал – вылезай! – весело объявил Бек и первым полез из машины.

Действуя все вместе, они в два счета раскидали сухой валежник и закурили, оценивающе разглядывая обнаружившийся под ним джип – довольно потрепанный, но зато очень вместительный.

– Да, – сказал Клава, который, насколько понял Глеб, за время странствий по Интернету нахватался всего понемножку из самых разных областей знания и мог более или менее авторитетно рассуждать о чем угодно, от астрофизики до сборки самодельных взрывных устройств, – это машина. Не шедевр, конечно, но для сельской местности сойдет.

– До хрена ты понимаешь, четырехглазый! – немедленно оскорбился Бек, который на пару с Гаркушей принимал участие в экспроприации данного автомобиля и потому относился к нему с понятной ревностью, как если бы он его не украл, а собрал своими руками. – Машина – зверь!

– Зверь, зверь, – рассеянно согласился Клава и, оскальзываясь в рыхлом весеннем снегу, вернулся к "Ладе".

Он поднял крышку багажника и принялся рыться внутри, бренча железками и невнятно ругаясь сквозь зубы – багажник был набит битком, и отыскать там нужную вещь было не так-то просто. Наконец Клава выпрямился, держа в руках две номерные пластины – переднюю, стандартного размера, продолговатую, и заднюю, почти квадратную, какие часто изготавливают на заказ для иномарок. Номера выглядели как настоящие, что было неудивительно, поскольку их изготовлением занимался Клава. Без проблем, играючи, он нашел на Кировском заводе работягу, промышляющего штамповкой пластин с автомобильными номерами, и наладил с ним тесный контакт. У него, оказывается, была способность отлично ладить с людьми, которой завидовал даже Кот, по роду своих занятий просто обязанный уметь втираться в доверие.

Вооружившись отверткой, Клава быстро и ловко сменил номера на джипе. Кот тем временем вручил Гаркуше документы на машину. Глеб видел эти документы – они были выполнены на хорошем уровне и могли обмануть кого угодно – естественно, если этот "кто угодно" не полезет под капот сверять серийные номера.

Покончив с подготовкой машины, они взялись за багаж. Глеб забрал из "Лады" чехол с пневматическим ружьем и сверток, в котором лежал пистолет – тоже пневматический, вроде тех, что используются в цирке укротителями крупных хищников. Три дня назад Бек притащил откуда-то пулеметную ленту – заметно тронутую ржавчиной, древнюю, чуть ли не от "максима", – которая отлично подошла для хранения дротиков. Сейчас эта штуковина, подогнанная по размеру, обвивала под курткой талию Глеба, и всякий раз, наклоняясь, он чувствовал, как тупые концы дротиков упираются в живот. Слева под мышкой висел пистолет с глушителем. Сиверов забавлялся, пытаясь представить, кто еще мог бы вооружиться подобным образом. Ну, разве что смотритель какого-нибудь национального парка в Африке: дротики со снотворным для львов и носорогов, а девятимиллиметровый "стечкин" – для браконьеров. А глушитель, понятное дело, для того, чтобы звери не пугались, когда он начнет их защищать...

Еще он подумал, какое это, наверное, милое дело – выслеживать кого-нибудь в африканском вельде. Выследил, шлепнул, и концы в воду. Свидетелей никаких, а о бренных останках с удовольствием позаботятся пушистые зверушки – гиены, львы, лисицы какие-нибудь... Или крокодилы, хотя они-то как раз ни капельки не пушистые... До чего же это, должно быть, удобно!

Бек тоже забрал из машины свой багаж – плоский, очень приличного, даже шикарного вида кожаный кейс, совершенно не вязавшийся с его горилльей фигурой, бритой макушкой и зверской мясистой рожей. Однажды, пребывая в благодушном настроении, навеянном четырьмя бутылками крепкого пива, Бек временно проникся к Глебу симпатией и показал ему этот чемоданчик в открытом виде. Когда он поднял крышку, кейс распустился, как диковинный цветок: веером раскрылись перегородки из обтянутого кожей плотного картона, на каждой обнаружилось множество кармашков, по которым были разложены любовно отполированные инструменты. Их было никак не меньше сотни – от простейших отмычек до замысловатых штуковин, назначения которых не знал даже агент по кличке Слепой, который был далеко не новичком в древнем и тонком искусстве взлома. Весил этот драгоценный кейс при своих скромных размерах никак не меньше десяти килограммов, но здоровенный Бек управлялся с ним, как с пушинкой, словно в нем не было ничего, кроме справки об освобождении.

Клава, управившись с номерами, бережно извлек из багажника матерчатую сумку, где лежал ноутбук. В сумке еще было полно какого-то непонятного хлама. Были там мотки разноцветных проводов, отвертки, зажимы, именуемые в народе "крокодилами", какие-то вольтметры, амперметры, тестеры и прочие электронные примочки. К телефонной линии Эрмитажа Клава подключился еще позавчера; тогда же на съемной квартире неподалеку от Дворцовой площади подключение было опробовано, проверено и признано вполне работоспособным.

Забрал свою средних размеров спортивную сумку непривычно молчаливый и задумчивый Кот, после чего Гаркуша забрался в багажник чуть ли не по пояс и одну за другой выволок оттуда две канистры бензина. Воткнув жестяную воронку в горловину бензобака, он стал заправлять джип. Все, кто курил, поспешили отойти в сторонку.

Только Короткий не стал забирать из багажника "девятки" свои пожитки. Произошло это по той простой причине, что ни пожитков, ни самого Короткого в машине не было. Его отсутствие обнаружилось где-то после обеда, часа в три или четыре пополудни, и заметил его, разумеется, Бек. На вопрос, куда, черт возьми, опять подевался этот недомерок, Кот ответил в высшей степени туманно.

Складывалось впечатление, что он и сам этого не знает. Разумеется, Бек немедленно полез на стенку, высказавшись в том плане, что если этот обмылок, огрызок этот недоделанный думает отсидеться в уютном местечке, покуда остальные будут рисковать своей шкурой, на долю пусть не рассчитывает – он, Бек, лично проследит, чтобы вместо денег ему досталась парочка хороших переломов и сотрясение мозга в придачу. "Разберемся", – буркнул в ответ на эту страстную тираду Кот, и это было все. Гаркуша слепо доверял главарю во всем, что касалось организационной части ограбления, а Клаве, похоже, было наплевать, куда подевался Короткий. Глеб давно заметил, что программист ведет себя так, будто не вполне понимает, во что ввязался. Клаве казалось, что в этом деле, как и в любом другом, от него требуется одно: правильно выполнить свою часть работы, а потом хоть трава не расти. Он считал, что каждый должен отвечать за себя, и отказывался принимать простой, лежащий на поверхности факт: в том деле, которое они затеяли, за ошибку одного придется отвечать всем. И ответственность будет не моральной и даже не финансовой, а уголовной...

Что до Глеба, то он тоже промолчал. В отличие от Бека, Клавы и Гаркуши, он знал, что лилипут играет в этом деле одну из ключевых ролей, а не просто болтается на всякий пожарный случай. Несомненно, его исчезновение было спланировано заранее и Кот был полностью в курсе, где он находится в данный момент и что делает; и Глеб, недавно взятый этими двумя проходимцами в долю, имел сейчас полное право, что называется, "швырнуть предъяву" по поводу своего неведения.

Он аккуратно пристроил свое пневматическое хозяйство поверх спортивной сумки Кота, захлопнул дверь багажного отделения джипа и, на ходу вытаскивая из пачки сигарету, отошел в сторонку – туда, где, прислонившись задом к капоту "девятки" и рассеянно покуривая, стоял Кот.

– Не хочу показаться навязчивым, – сказал он негромко, убедившись, что их никто не подслушивает, – но мне тоже интересно, где наш маломерный коллега. Не люблю, понимаешь, действовать вслепую. Не нравится мне, когда из меня дурака делают.

Кот задрал голову к верхушкам сосен и выдул в низкое пасмурное небо длинную струю табачного дыма.

– Не парься, Черный, – сказал он. Вид у него при этом был такой, что со стороны могло показаться, будто они с Глебом беседуют о погоде. – Мы просто не успели тебя предупредить, вокруг все время народ терся... Короткого я отправил присмотреть за заказчиком. В музее мы без него вполне можем обойтись, а заказчик... В общем, крученый тип, ему палец в рот не клади. Все-таки речь идет об очень больших бабках. А ты ведь сам знаешь: пообещать можно что угодно, а когда настает время платить, человека начинает жаба давить. И чем ближе это время, тем сильнее она, сука, давит...

– Личным опытом делишься? – тоже любуясь верхушками сосен, сказал ему Глеб. – Гляди, Петр Иванович. Я, вообще-то, человек компанейский. Люблю веселую шутку, не обижаюсь на дружеские розыгрыши... Но когда меня кидают на бабки, чувство юмора мне отказывает. Такой вот у меня недостаток, и с ним надо считаться.

– Все мы не ангелы, – констатировал Кот, затушил окурок о подошву, сунул его в карман и отошел, давая понять, что разговор окончен.

Глеб проводил его взглядом, гадая, что все это может означать. Ему представился Короткий, лежащий на какой-нибудь крыше в двух шагах от Дворцовой площади со сверхмощной снайперской винтовкой пятидесятого калибра наготове. Стальные сошки упираются в ржавую кровельную жесть, широкий окуляр прицела отсвечивает красным, как глаз вампира, толстый вороненый ствол тускло поблескивает в сереньком полусвете ненастного питерского вечера... Отдача почти наверняка оставит на плече у Короткого здоровенный и очень болезненный синяк, но ради суммы, о которой идет речь, можно вытерпеть и не такое.

Буду прятаться за Кота, решил Глеб, но тут же понял, что это ерунда. Спрятаться можно, если знаешь, когда и с какой стороны тебе грозит опасность. А чертов карлик со своей винтовкой может объявиться когда и где угодно – спереди, справа, слева, сзади...

Строго говоря, об исчезновении Короткого следовало бы предупредить Федора Филипповича. Генерал принял бы все необходимые меры; во всяком случае, если коротышка действительно решил поиграть в снайпера, эта игра кончилась бы для него скверно. Но предупредить шефа Глеб по вполне понятным причинам был не в состоянии, так что уповать ему оставалось только на высшее начальство – самое высшее, какое только бывает. На Господа Бога...

Бек, который, как и Глеб, не ко времени вспомнил Короткого, клял лилипута на все лады, укладывая в багажник джипа свой драгоценный кейс. Заодно досталось и Глебу – за то, что закрыл багажник, не потрудившись проверить, все ли загрузили свое имущество.

– Копаться надо поменьше, – ответил Сиверов, чтобы не давать Беку повода думать, что он, Черный, способен молча проглотить обвинения. – А будешь много гавкать, – добавил он, – гавкалку на хрен отстрелю. Придется тебе тогда азбуку глухонемых учить.

– Зато за базар отвечать не придется, – вставил Клава. – Молчание – золото.

– Слышь, ты, водолаз, – мгновенно завелся Бек, – что ты хочешь, а? Давно в пятак не получал?

– Можно ехать, – сказал Гаркуша, завинчивая пробку бензобака.

Глеб взглянул на него с благодарностью: водитель избавил его от необходимости в очередной раз призывать Бека к порядку. Эта процедура повторялась регулярно и надоела ему до крайности. Если бы Глеб отвечал за исход операции не перед Федором Филипповичем, а всего лишь перед Котом, он бы действительно давным-давно отстрелил Беку какой-нибудь жизненно важный орган, причем сделал бы это с огромным удовольствием.

Гаркуша сел за руль джипа и вывел его на дорогу, оставив в перекопанном сугробе глубокую колею. Кот тем временем забрался в свою "девятку" и, как только джип на первой передаче прополз мимо, безбожно газуя, увязая в снегу, загнал отчаянно буксующую легковушку на его место. Глеб, Бек и Клава вместе с выбравшимся из-за руля Котом замаскировали "девятку" все тем же валежником. Хозяйственный Гаркуша еще раз старательно перекопал многострадальный сугроб саперной лопаткой и помахал сверху еловой лапой. Из этого следовало, между прочим, что бросать "девятку" на произвол судьбы Кот не собирается, и Глеб подумал, что уважаемый Петр Иванович может оказаться одним из тех фраеров, про которых говорят, что их сгубила жадность.

Они разместились в джипе в прежнем порядке – Гаркуша за рулем, рядом с ним Кот, а Сиверов, Клава и Бек – втроем на заднем сиденье, которое здесь, слава богу, было попросторнее, чем в "Жигулях".

– С богом! – громко объявил суеверный Гаркуша и включил передачу.

Ехали они совсем недолго. Как только джип выполз из просеки на лесную дорогу, Гаркуша опять нажал на тормоз.

– В чем дело? – недовольно спросил Кот.

– Славянская хитрость, – туманно ответил Гаркуша. – У меня дед, между прочим, всю войну партизанил. Давай, Бек!

– Партизанил, – недовольно проворчал Бек, который уже успел пригреться в углу и не очень хотел снова вылезать из машины. – У старух хлеб с салом отнимал, партизан хренов...

С этими словами он извлек откуда-то топор, выбрался наружу и, хрустя валежником, скрылся в лесу, мигом исчезнув из вида за порослью колючего елового молодняка.

– Что еще за фокусы? – подозрительно спросил Кот.

Глеб улыбнулся: Кот сам был тем еще фокусником и потому видел во всем, чего не понимал, попытку обмана.

– А сейчас, – сказал внук партизана, – все сами увидите. Спокойно, все будет в полном ажуре...

Из леса, с той стороны, где скрылся Бек, донеслось тюканье топора. Потом в лесу что-то длинно затрещало, послышался нарастающий шум, как от сильного порыва ветра, откуда-то сверху посыпались лепешки слипшегося снега, и вдруг огромная, увешанная гирляндами шишек, мохнатая, разлапистая ель, явно подпиленная заранее, гулко ухнув, треща ломающимися ветвями, разбрасывая комья снега, рухнула поперек просеки, откуда они только что выехали.

– Идиоты, – проворчал Кот, – партизаны из дурдома... Как я теперь оттуда выеду?

– Главное, чтоб было на чем выезжать, – рассудительно возразил Гаркуша. – Зато теперь ее никто не уведет. А дерево мы вшестером в два счета уберем, не волнуйся.

– Кретины, – безнадежно сказал Кот, который, в отличие от Гаркуши, вовсе не рассчитывал вернуться сюда вшестером.

Бек, очень довольный, с головы до ног обсыпанный тающим снегом, швырнул под ноги мокрый топор и плюхнулся рядом с Глебом на сиденье. Его дурное настроение как рукой сняло.

– Поехали, шеф! – заорал он, как подвыпивший пассажир такси.

Гаркуша тронул машину. Глеб подавил вздох и стал смотреть в забрызганное грязью окно, за которым проплывал неохотно выходящий из зимней спячки сосновый лес. У него было такое чувство, будто он сам спит и видит скверный сон о том, что собирается ограбить Государственный Эрмитаж в веселой компании клинических дебилов.

Возня в зале, где разместилась привезенная из Испании выставка золотых украшений и драгоценных камней, стихла уже за полночь, а технический персонал – говоря по-русски, уборщицы – разошелся еще позже, поскольку должен был прибрать за теми, кто целый день мусорил, распаковывая и размещая многочисленные экспонаты. Наконец последняя стружка была сметена с драгоценного царского паркета и последняя уборщица, бормоча себе под нос и шаркая растоптанными туфлями, удалилась по длинному коридору в сторону служебных помещений. Когда ее шарканье и бормотанье стихло в анфиладе роскошных, увешанных картинами залов, Ваулин, стоя в дверях, в последний раз окинул взглядом ряды таинственно отсвечивающих в полумраке застекленных витрин и посторонился, давая смотрительнице возможность запереть и опечатать помещение. Представитель испанской стороны, носатый чернявый мужичонка в мятом пиджаке, с виду – вылитый мусульманин, ваххабит девяносто шестой пробы, разве что гладко выбритый, придирчиво осмотрел печать и что-то такое горячо пролопотал по-своему. Видно было, что ему до смерти охота подергать дверь, но он, бедняга, сдерживается, понимая, что это бессмысленно. Смотрительница что-то ответила ему по-испански, и он немного успокоился. Вид у нее был усталый и измученный, испанцы ее сегодня здорово укатали, но Ваулина это не касалось: у каждого своя работа, своя ответственность и свои трудности. Конечно, чаи в кабинетике распивать да трепаться об искусстве куда как легче! В общем, это как у дедушки Крылова: "Ты все пела? Это дело! Так пойди же попляши!"

Доложив по рации начальнику смены и получив подтверждение, что доклад принят, он отправился в обход, который, если бы не это дурацкое золото каких-то дурацких инков, завершился бы уже часа полтора назад. На груди у него трещала и похрипывала рация, ремень привычно оттягивала тяжесть кобуры. В слабом свете дежурных ламп поблескивал полированный мрамор колонн, тускло отсвечивала позолота, редкие огни, как в стоячей воде, отражались в натертом до блеска паркете, который завтра, прямо с утра, опять затопчут толпы плохо одетых провинциалов. Картины на стенах в таком освещении выглядели просто прямоугольниками тьмы, заключенными в тяжелые золоченые рамы, и из этой тьмы лишь кое-где выступали бледные пятна лиц. Мраморные мужики и бабы загадочно улыбались Ваулину с высоты своего нечеловеческого роста или равнодушно смотрели мимо слепыми каменными бельмами глаз.

К картинам, статуям и прочей подобной ерунде Ваулин был равнодушен с самого детства. Эрмитаж для него был всего-навсего местом работы, объектом, который надлежало охранять, и все, что он мог, не кривя душой, сказать по поводу окружавших его бесценных сокровищ мировой культуры, сводилось к одной-единственной фразе: "А недурно жили цари!"

Цари действительно жили ого-го, хотя поначалу, только-только устроившись на эту работу, Ваулин, хоть убей, не мог понять, как тут можно было жить. Нет, насчет империи, величия и подобающей роскоши он вроде бы все понимал, а вот как могли живые люди считать этот колоссальный мраморный сарай своим домом. На кой ляд одной семье, пусть даже и большой, такое количество комнат? Их ведь за день пешком не обойдешь, в сортир на автомобиле ездить надо!

Но недоумевал он только поначалу, а после обтерся, привык и окончательно потерял к охраняемому объекту всякий интерес, помимо профессионального. Служба ему досталась непыльная, да и знакомые девки, узнав, что он охраняет не склад какой-нибудь и не здание районной администрации, а Государственный Эрмитаж, сразу делались гораздо сговорчивее. И ведь вот что странно: из десяти этих телок едва ли половина побывала в Эрмитаже хотя бы один раз, и Ваулин помнил только один случай, когда знакомая попросила бесплатно провести ее в музей через служебный вход. Да и то Ваулину тогда показалось, что интересовала ее вовсе не экспозиция, а всего лишь возможность проникнуть куда-то, минуя длиннющую очередь, а главное – даром, на халяву. С точки зрения Ваулина, это было нормально и вполне естественно, он только не мог взять в толк, почему люди считают своим долгом охать, ахать и громко восхищаться тем, что им на самом деле даром не нужно. Свой высокий культурный уровень демонстрируют, что ли? Так Ваулину на него начхать, его в бабах не культурный уровень интересует, а совсем другие вещи...

Ноги сами несли его привычным маршрутом, и мысли тоже текли по привычному, давно проторенному руслу, никуда не сворачивая, и, как всегда, начав думать о бабах, он очень скоро обнаружил, что думает уже не столько о них, сколько об автомобилях, точнее, об автомобиле, которого у него пока нет и который ему очень не помешал бы. Тех же баб катать, к примеру, или еще для каких-нибудь целей...

Увы, автомобиль, даже плохонький, стоил денег, а их у Ваулина не было. Зато прямо тут, под боком, под его, понимаете ли, охраной было до черта вещиц, которые стоили очень приличных бабок. А в запасниках-то!.. Это была давняя мечта Ваулина – попасть в запасник и хотя бы на десять минуточек остаться там одному. А лучше на полчасика...

А с другой стороны, ну, попал он, допустим, в запасник, стырил там что-нибудь по-тихому и даже, предположим, без проблем вынес из музея. Ну и что дальше? Во-первых, где гарантия, что взял ты настоящую вещь, а не копию? Во-вторых, даже если вещь настоящая, как узнать, сколько она стоит на самом деле? А продать кому? В комиссионку? В скупку? Барыгам?

Нет, вопросов тут было слишком много, и они вставали перед Ваулиным всякий раз, как он принимался думать на эту тему. А думал он на эту тему всякий раз, как заступал на дежурство. Ваулин полагал, что это вполне естественно: охраняя, скажем, мясокомбинат, грешно не иметь в холодильнике мяса и колбасы; редкий сторож на стройке не приторговывает кирпичом, цементом и досками... ну, и так далее. На то и охрана, чтоб воровали только свои и с оглядкой, а посторонние – ни-ни.

Вообще-то, было у Ваулина предчувствие, что рано или поздно он отважится, рискнет и малость поправит свое финансовое положение. Надо только присмотреться, примериться хорошенько, найти надежного заказчика... А там, глядишь, и постоянный канал сбыта удастся наладить. В запасниках, поди, бездна всякой мелочевки, которая и денег стоит, и в карман помещается без проблем. Кому она там нужна, кто ее видит? Лежит себе, пылится, пропадает без всякой пользы, и никому до этого дела нет – есть не просит, вот и ладно. Государство – оно как собака на сене: само не жрет и другим не дает. Справедливо это?

Ваулин шел, размышляя о вещах, которые, он был уверен, не давали покоя далеко не ему одному. Взгляд автоматически фиксировал то, что должен был: красные огоньки датчиков, которые включались при его появлении, блеск линз упрятанных в самых неожиданных местах видеокамер, закрытые двери служебных помещений, надежно запертые окна...

Он вошел в Малахитовый зал и остановился, даже не сразу сообразив, что именно привлекло его внимание. В привычной, знакомой до последнего резного завитка на мебели картине что-то изменилось... Ага!

У Ваулина отвисла челюсть. В большом, массивном старинном кресле кто-то сидел – какой-то темноволосый, среднего роста, худощавый мужик, одетый во все черное и, несмотря на полумрак, в темных солнцезащитных очках. У Ваулина промелькнула несуразная мысль, что это просто чучело, манекен, восковая фигура, посаженная тут для пущей достоверности, однако тряпки на "манекене" были вполне современные, не имеющие ничего общего с эпохой царизма, да и вообще...

Вообще, манекены, как правило, не шевелятся, а этот при появлении Ваулина переменил позу: забросил ногу на ногу, подпер подбородок кулаком и уставился на охранника своими темными очками. Смущенным или напуганным он не выглядел – по крайней мере, на первый взгляд.

Ваулин решил, что имеет дело либо с психом, вбившим себе в голову, что ему просто необходимо переночевать в Эрмитаже, либо с отбившимся от своих испанцем. Псих вряд ли стал бы маячить на виду, дожидаясь, пока его обнаружат и выставят вон. Скорее всего это был именно испанец, который, закончив работу, решил немного поглазеть по сторонам и ненароком заблудился. Ваулин счел его поведение вполне разумным: не зная, как устроена и работает здешняя система безопасности, умнее всего было не слоняться по пустому музею, наживая себе неприятности, а тихонько сесть и сидеть по возможности тихо, не шевелясь, дожидаясь либо появления охраны, либо наступления утра.

"Бараны", – подумал Ваулин о тех, кто дежурил на посту наблюдения перед подключенными к следящим камерам мониторами. Опять, наверное, кофе хлещут и треплются о ерунде, а у них под носом, между прочим, на самом видном месте уже битый час сидит этот нерусский хрен...

– Алло! – обратился к нему Ваулин. – Ты чего тут? Ты... это... как это по-вашему... Абла эспаньол?

– Си, сеньор, – заметно обрадовавшись, ответил мужик. Точно, он был испанец.

– Ну, так, это... – Ваулин слегка растерялся, но тут же сообразил, что надо делать. – Погоди, я сейчас начальника смены вызову...

– Да ты, как я погляжу, сам-то ни черта не "абла" по этому самому "эспаньол", – на чистом русском языке сказал "испанец" и вдруг прицелился в Ваулина из большого, непривычного вида, черного пистолета. – Оставь рацию в покое, дурак, и быстренько снимай штаны.

– А? – не понял Ваулин.

– Ты что, по-русски тоже не сечешь? – удивился "испанец". – Где ж вас находят, таких бестолковых? Раздевайся, говорю, а то продырявлю!

Ваулин гулко сглотнул, перевел дух и затравленно огляделся по сторонам. Это его немного успокоило, потому что творившееся в данный момент безобразие должно было вот-вот закончиться. Датчик в углу над дверью бешено моргал красным глазом, сигнализируя на центральный пульт, что в Малахитовом зале находятся какие-то люди, а следящая камера под потолком смотрела прямо на них, и на мониторе в комнате видеонаблюдения Ваулин и держащий его на мушке "испанец" были видны как на ладони. Даже если ребята не смотрят на монитор, хоть один из них непременно заметит краешком глаза движение там, где ничто не должно шевелиться. А как только заметит, тут, считай, и сказочке конец. Так что задача Ваулина в данный момент заключалась в том, чтобы потянуть время, подольше продержать "испанца" перед камерой и, главное, не дать ему всадить в себя пулю раньше, чем подоспеет подмога.

К счастью, охраннику не надо было придумывать, как это сделать, – "испанец" придумал все за него, приказав раздеваться. Зачем ему это понадобилось, Ваулин не знал, а спросить боялся – еще, чего доброго, пальнет. Выстрел, конечно, услышат, и вообще, этому придурку в любом случае отсюда без наручников не выбраться, но Ваулин предпочел бы, чтобы придурок все-таки не стрелял, а если и стрелял...

"Испанец" поднялся из кресла и неторопливо приблизился к охраннику. Тот расстегнул ремень с кобурой и стал ковыряться в пуговицах куртки, гадая, кто перед ним: дурак или сумасшедший? Потому что нормальный человек не стал бы так себя вести. Камер и датчиков этот тип то ли вовсе не замечал, то ли просто не обращал на них внимания, как будто они висели тут не для дела, а для красоты. "Давай, давай, – думал Ваулин, стаскивая куртку и принимаясь за штаны, – давай, умник, посмотрим, что у тебя получится!"

Чувствуя за своей спиной всю мощь современной электроники и поддержку вооруженных до зубов коллег, Ваулин разделся до нижнего белья и выпрямился, зябко поджимая пальцы ног, стынущих на ощутимо прохладном даже сквозь носки, гладком, как олимпийский каток, полу. Помощь что-то не торопилась, и Ваулин понемногу начал подозревать, что за всей этой историей кроется самый обыкновенный розыгрыш. Он представил, как ребята сидят перед монитором, покатываясь со смеху, и отпускают в его адрес соленые шуточки, а он стоит тут, посреди Малахитового зала, без штанов, как этот™

– Спиной повернись, – скомандовал "испанец".

– Слышишь, мужик, ты кто такой? – возмутился Ваулин. – Имей в виду, тебе это даром не пройдет! Рожу я тебе начищу в любом случае, так и знай!

Вместо ответа "испанец" поднял на вытянутой руке свой непонятный пистолет, так что черное дуло уставилось Ваулину прямо в лоб. Он ничего не говорил, и глаз его было не разглядеть за темными очками, но Ваулин как-то вдруг понял, что никакими шутками тут и не пахнет.

– Тебя все равно возьмут, – сказал он, глядя в дуло. – Камеры... Тебя же прямо сейчас по телевизору показывают! Так что ты, того... не отягчай.

– Хорошо, не буду, – сказал "испанец", шаря свободной рукой у себя под курткой. Краем глаза Ваулин разглядел между распахнувшимися полами его пояс – странный какой-то пояс, более всего похожий на пулеметную ленту, как у тех матросиков, что когда-то брали штурмом вот этот самый дворец, только вместо патронов из гнезд торчали какие-то пестрые штуковины, вроде тех стрелок, которыми играют в "дартс". – Не буду, если ты как хороший мальчик повернешься спиной. Считаю до одного, потом стреляю.

Ваулин повернулся спиной, обмирая в предчувствии выстрела или, как минимум, страшного удара рукояткой пистолета по затылку. Вместо этого он вдруг ощутил короткий, довольно болезненный укол в левую ягодицу. "Точно, шутка!" – сообразил он и начал разворачиваться к шутнику с твердым намерением как следует навесить ему по сопатке. Тут ноги у него вдруг сделались ватными, в голове помутилось, и Ваулин, издав невнятный, но явно удивленный звук, повалился на холодный, скользкий пол.