"Последний рубеж" - читать интересную книгу автора (Стерхов Андрей)

Глава первая

1

В двадцать восемь сорок местное солнце (на государственном языке Схомии – Рригель, по Единому классификатору – Эпсилон Айвена 375) окончательно свалилось к линии горизонта, и подсвеченные снизу тучи, прежде убийственно свинцовые, вспыхнули цветами раскаленного для ковки металла.

Закат расцвел, но та картинка, что наплывала из глубины экрана, никак не изменилась. Все тот же песок. Все те же камни. Те же плешивые холмы, овраги с рваными краями, нещадно пинаемые ветром колтуны перекати-поля и безлистые кусты, похожие на раскуроченную взрывом арматуру. И все также, упорно стремясь разнообразить вид, вырастали то слева, то справа от Колеи огромные кактусы – колючие кривляки в три человеческих роста. Только их феерическое уродство уже не впечатляло. Заканчивались вторые сутки рейда, глаз окончательно замылился и не выделял корявые суккуленты из общей унылости.

Несмотря на то, что пейзаж на обзорном экране повис столь безрадостный, да и в дальнейшем не сулила Колея взбодрить чем-нибудь занятным, Влад Кугуар де Арнарди, борт-оператор актуального конвоя, не раскисал. В прежней жизни, в незабываемую пору службы бойцом Штурмовой Дивизии Экспедиционного корпуса, доводилось ему видеть ландшафты и потоскливее. На Таргалане, к примеру. На том выжженном, покрытом толщей спрессованного песка, безжизненном шаре, который бывалые люди справедливо окрестили Пляжем Дьявола. Или, допустим, на отведенном под космодром подскока Саулкгасте, мрачном спутнике Порфаса, где помимо гранитного крошева вперемежку с ледяным месивом больше и нет ничего. Вот там действительно тоска зеленая. А здесь – терпимо.

Не мармелад, конечно, но терпимо.

А потом скучать Владу было просто некогда. Накануне отключил программу автопилота, теперь приходилось лично, не отвлекаясь ни на секунду, отслеживать параметры, которые сплошным потоком шли от многочисленных систем, как головного вездехода, так и ползущего на виртуальной сцепке грузового тягача.

Ручной режим – режим нештатный. Это всем известно. И что изматывает капитально – ни для кого не секрет. Только отважился Влад не от хорошей жизни. Вынужденно взялся за девственно шершавую рукоять манипулятора. Обстоятельства заставили.

Тут такое дело.

На девяносто шестом километре, сразу после подъема, который обозначен на карте как «Проклятый», случился основательный трындец – ни с того ни с сего заглох маршевый двигатель тягача. Вел себя достойно, кряхтел помаленьку без всякого скулежа и вдруг затих на выдохе. Скончался. Внезапно. Как говорится, скоропостижно. Естественные попытки реанимировать его перезапуском к успеху не привели: Влад попробовал раз, другой – бесполезняк. Взревев, движок заходился надрывным кашлем и тут же глох. А когда и при третьей попытке не вышел на режим, стало окончательно ясно, что конвой застрял основательно и, вероятно, надолго.

Дело осложнялось тем, что дублирующая водородная турбоустановка на грузовых тягачах данной модели отсутствует как таковая. Она здесь не предусмотрена конструктивно. Что, конечно, досадно, но, с другой стороны, понятно. Тут, собственно, и понимать-то нечего: грузовой тягач не машина бойцов атаки – в десятки раз дешевле, в сотни примитивнее. Словом, пришлось засучить рукава и вникнуть.

Поначалу Влад грешил на клапан регулирования соотношения компонентов топлива. Довелось однажды помучиться с капризной финтифлюшкой, так что какое-никакое представление об этом слабом месте антикварной «Катьки» имел. Однако предварительный тест выдал на-гора иной диагноз: движок глохнет из-за критического перегрева, вызванного неполадкой в системе охлаждения. Ознакомившись с отчетом, Влад почувствовал себя пристыженным, энергично поскреб пятерней затылок и принял эту плюху к сведению.

Принять-то, конечно, принял – куда деваться, – но прежде чем пускаться во все тяжкие, все-таки (а вдруг?) ударил ломом фортуне по хребту – перезагрузил бортовой контроллер тягача. Грубо и с размаха – на тебе, дрянь коварная! Отгреби! И…

Чуда не случилось. Донесение о наличии неисправности с экрана не исчезло, по-прежнему издевательски мигало-подмигивало красным транспарантом. Неисправность, черт ее дери, оказалась не пустяшным сбоем.

Тогда уже, не мудрствуя лукаво, прошелся Влад по обвиненной в измене системе охлаждения. Обстоятельно, не торопясь, то и дело сверяясь с алгоритмом технического руководства, прошерстил параметры всех ее элементов. Точечно. Сверху донизу. А потом и снизу доверху. И так – два раза. К позору диагностической программы, а также к своему удивлению, перемешанному со злорадством в пропорции два к одному, дефектов не обнаружил. Не было никаких дефектов в системе охлаждения.

Вывод напрашивался сам собой, был он однозначным и тянул на откровение: накрылся медным тазом температурный датчик.

И тут уже – без вариантов.

Пометив самому себе, что вот оно, то самое место, где придется окопаться в полный рост, Влад немедленно сообщил о результатах анализа удачно подвалившему на смену Воленхейму. По всей, кстати, форме сообщил. Как оно это, по его разумению, новичкам всех времен и народов и предписано. Дескать, разрешите, сэр, доложить, пока зеваете? Есть доложить!

И доложил:

– Конвойное время – пять часов сорок восемь минут. Текущая точка маршрута – девяносто шестой километр Колеи. Зафиксированное состояние системы по Формуляру классификации событий – нештатная ситуация четвертого уровня с индексом неисправности три яйца 2387 полсотни девять. Анализ обнаруживает выход из строя температурного датчика ЭРТС-6 системы непрерывного контроля параметров двигателя ВТГ-137М универсального тягача КТК-НН-78У. Укладка резервного устройства данной спецификации в одиночном комплекте запасных изделий и приборов не предусмотрена. Доклад закончил.

Отбарабанил и, как положено, сделал соответствующую запись в бортовом журнале, аккуратно выводя каждую букву. А цифру – тем более. Стараясь, как говорят почтенные ветераны, истоптавшие на дорогах чужих миров не одну пару рифленых подошв, «для прокурора».

Курт Воленхейм, сорокадвухлетний рыжий детина, которого по понятным причинам в их пару назначили старшим, слушал доклад с таким видом, будто что-то понимает. А выслушав, почуял нутром, что «пришла – отворяй», и окончательно проснулся: засучил копытами, забарабанил веснушчатыми кувалдами по стеклопластику столешницы и пошел на чем свет стоит крестить нехорошими словами парней с Базы комплексного технического обеспечения. Парней – скопом, а их начальника Грэя Саймона, по прозвищу Грэй Карте Место, персонально. Крестил так, что аду стало жарко, и такие завороты, как «три-мудро-гадская звезда-пробоина» со «злобно-жгучим хурма-плодом», являлись самыми добродушными связками в извергаемом потоке.

Смешав с дерьмом Саймона, Воленхейм не успокоился, а, продолжая упражняться в построении многоярусных словесных конструкций, вынудил икать еще и всех высших менеджеров Всемирной Сырьевой, которым, по его глубокому убеждению, совершенно плевать, на каких развалюхах приходится ишачить мужественным парням из корпоративного конвоя. И до того себя раззадорил, что в запале собрался вызвать на Колею борт технической поддержки с групповым ЗИП-комплектом. Прямо сюда и немедленно. Вот так вот круто.

Обнаружив, что его заполошный начальник одной рукой заграбастал позорную, в двух местах стянутую грязным скотчем трубку микрофона, а второй потянулся к замусоленной тысячами нажатий клавише прямой связи с орбитальной станцией, Влад хладнокровно, как бы между прочим, просчитал расклад. Вслух просчитал. И загибая пальцы.

Составление служебного донесения по форме МК № 128 – раз, ожидание подтверждения – два, отправка заявки в Базу КТО – три, сбор ремонтного расчета – четыре, тягомотина процедуры отдачи официального распоряжения на проведение ремонтных работ в соответствии с разработанным, согласованным и утвержденным сетевым графиком устранения неисправности – пять.

Дальше – больше.

И по той причине, что от рождения не тморп, – уже на другой руке.

Раз – это получение расчетом оборудования на складе, два – доставка его на аэродром, три – сбор экипажа, четыре – погрузка и наконец, пять – предполетная подготовка.

По этому нехитрому раскладу – обе ладони сжаты в кулаки – выходило на все про все как минимум два с половиной эталонных часа. А если приплюсовать сюда время на всенепременную раскачку и обязательную бюрократическую волокиту, считай, что и все три с четвертью. И тут уже пыжься не пыжься, потей не потей, но чисто физически до ночи никак не успеть. А ночью… Вы же еще помните, сэр, что ночью летать нельзя? Или, виноват, вылетело из головы от тряски?

Где-то, наверное, с полминуты Воленхейм не мог врубиться, на что это намекает борт-оператор. А потом озадаченно захлопал ресницами. Еще бы! Забыл все напрочь.

Влад напомнил.

На инструктаже перед рейдом Патрик Колб, начальник штаба их 104-го дивизиона корпоративного конвоя, лично довел среди прочего. Третьего дня, вернее как раз ночи, разбился транспорт, доставлявший новую партию рабочих на горнообогатительный комбинат. По не выясненным пока причинам «вертушка» отклонилась от маршрута, зацепилась при развороте несущим винтом за одну из вершин Кардиограммы – горной гряды, лежащей вдоль северной границы Зоны Отчуждения, и рухнула на скалы. В минуту трагедии на борту находилось тридцать семь парней – тридцать четыре пассажира плюс три члена экипажа. Никто не выжил. Как цинично, но метко выразился старина Колб: «Гикнулись ребятки всмятку».

Разумеется, как только весть об этом печальном происшествии дошла до штаб-квартиры Корпорации, оттуда немедленно поступила команда «стоп» на все без исключения рискованные воздушные перемещения. Причем под «рискованными» предлагалось понимать полеты, как в темное время суток, так и в иных условиях плохой видимости, наподобие грозы или тумана.

Команду эту – нервную по форме, но верную по сути – пока еще никто не отменял.

Воленхейм, осмыслив невеселые расклады и вынужденно признав, что на ночь глядя ремонтников на Колею никак не выманишь, с силой шмякнул о панель без того на ладан дышащую трубку. Потом поднял ее, осмотрел, жива ли. И еще раз шмякнул. После чего вознес молитвенно руки и заорал дурным голосом. Так заорал, будто на гвоздь уселся. Размером не менее «сотки».

Впрочем, как тут не заорать – из-за какой-то там недоделанной пендюльки ломалось утвержденное серьезными людьми расписание доставки очередной партии раймондия к грузовому доку космопорта. А это такой облом. Такая, мать его, непруха!

И что самое обидное – на оставшемся участке, приходящемся большей частью на Долину Молчания, где Колея дает самые путаные кругали, нагнать потерянное время представлялось нереальным. Даже если управиться с ремонтом к завтрашнему полудню, все одно – нереально. Так что, как ни крути, расписание действительно летело к чертям собачьим. А соответственно делали ручкой и положенные премиальные. Кровные хрусты-хрустики. Пойди потом докажи безмозглым куколкам из отдела логистики, что не по своей вине в сроки не уложились. Запаришься рапорта писать. Ага. И докладные с объяснительными.

Когда донельзя расстроенный Воленхейм, пытаясь утихомирить разбушевавшиеся нервишки, задымил в рукав веселой травкой, Влад как раз и предложил сотворить одну из тех штуковин, что у поднаторевших бойцов Экспедиционного корпуса именуются «фокусами дядюшки Афигли».

Осторожно, кстати, предложил, ни на чем не настаивая. Первый рейс есть первый рейс. Пока еще не знал и знать не мог, принято ли в подобных случаях взбивать молоко в сметану у этих непуганых клоунов с пластмассовыми кокардами, пусть и наряженных на охрану и даже кое-чем вооруженных, но все же (по повадкам, подходу и тем тонким делам, которые словами не передать) безнадежно штатских.

Не знал он этого и своим писанием чужую казарму загружать не собирался. К тому же ни на миг не забывал, что числится в расчете вторым номером, что его кресло за пультом правое, а не левое. Прекрасно помнил. А уж для кого, для кого, но для него давно не секрет: то, что для «первого» во-первых, то для «второго» должно быть…

Не-а, не во-вторых.

Где-то так в-десятых.

И дело тут не в желании или отсутствии такового брать на себя ответственность. Дело в субординации, на которой все в этом мире и держится. «Взявшийся грести, рулить не должен» – вот те железобетонные слова, которые во время прохождения курса в Центре боевой подготовки имени командора Брамса вбил в его стриженную под ноль голову главный сержант Джон Моррис. В голову через задницу, между прочим, вбил. А это значит – раз и навеки. И даже сейчас, пребывая в глубоком запасе, не хотел он, Владислав де Арнарди (личный пожизненный позывной – «Кугуар»), отступать от одного из тех немногих принципов, следование которым не раз спасало ему жизнь. Да и не только ему.

Словом, посчитал своим долгом предложить возможный выход, а принятие решения, как оно и полагается, оставил за старшим.

Только медноголовый тугодум про такие дела слыхом не слыхивал. Откуда? Тяжелее ключа «на восемь» ничего в руках отродясь не держал. И ни аза не понял.

Пришлось растолковать подробно, что к чему.

А речь, вообще-то, шла о том, чтобы, презрев «красные» указания инструкций и жесткие запреты «промыслов», исключить не дрогнувшей рукой навернувшийся датчик из схемы. Удалить из цепи эту чертову штуку, выдающую ложный сигнал.

Начальничек, конечно, заартачился. Выдохнул долгой струей дым в решетку кондиционера и заявил, что пломбы срывать не даст. Ни за что. Не положено-де. И понес какую-то чушь про то, что не всегда возможно наложить на наложенное и положить на положенное.

Влад переждал мутную волну, а тогда уже – с чувством-толком-расстановкой – объяснил непутевому, что предлагается вовсе не аппаратное вмешательство, а напротив – программное. То самое, которое позволит по прибытии на место легко и непринужденно вернуть аппарат в исходное (то есть, получается, в данном конкретном случае – неисправное) состояние.

Выслушать Воленхейм его выслушал, но в принципиальную возможность подобного колдовства не поверил. Заметил, что легче президенту Корпорации Максу Стокману в рай попасть, чем простому смертному в узкоспециализированную, а потому намертво зашитую, операционную систему. Дескать, контроллер бэушного трактора – это тебе, служивый, не навороченный нейрокомпьютер НП-лайнера. Искусственные сгустки хитро переплетенных нейронов сами легко на контакт идут. Те еще балаболы. А вот с железными контроллерами такие шутки не проходят. Остынь.

Тогда Влад признался, что знает дырку.

Мамой не клялся, зуб на кон не ставил, руку на отсечение не давал, а просто сказал, что так, мол, и так – войти сумею. Но сказал весомо.

Воленхейм, нервно пожевав заусенцы и взвесив все «про» и «контра», сдался. Хмыкнул, раздавил косяк о матовый плафон подсветки и дал добро. Но, правда, сразу предупредил: если что, то он ни при чем. Дескать, если спецы за одно место потом прихватят, то он про «кряк» знать ничего не знал и ведать про него не ведал. И приказа официально на это дело отдавать не будет. Ни устного, ни тем более письменного. Никакого. И, с важным видом помолчав, добавил зачем-то, что у него семья.

В глубине души офонарел, конечно, Влад от такого дешевого подхода, от неприкрытой гнили такой, но вслух согласился стрелки на себя перевести, если вдруг прижмут. Ему не привыкать. Проходил такие темы.

Дальше уже без лишнего трепа расстегнул верхние пуговки казенного комбинезона и вытащил из-за пазухи заветный жетон – личный знак, который по всем приказам полагается сдавать при выходе на дембель. Разумеется, не сдал. Еще чего. Перетопчутся. Введенный три года назад «медальон смерти» вернул «погонщикам» от греха подальше, а с жетоном обошелся, как это оно и принято у правильных мужчин: поставил в кадровом департаменте штаба Дивизии ящик того, чего надо, на стол тому, кому надо, огреб по полной выговор за мнимую потерю и оставил цацку себе на память.

На аверсе пластинки из крутейшего аргоната красовался его учетный военный номер и ниже – шифр генетической регенерационной карты. Это так и должно быть. У всех бойцов Экспедиционного корпуса точно так же. А вот на реверсе Влад когда-то собственноручно нацарапал ремонтным лазером в режиме форсажа семнадцать волшебных цифр и букв – универсальный код доступа к реестрам всех операционных систем, выходящих из недр корпорации «Пластичные Вычислительные Технологии». Причем вывел он эти символы мало кому известной – даже, пожалуй, и самим оставшимся в живых после Известного Инцидента даппайцам – древнедаппайской клинописью. Именно таким вот экзотическим образом зашифровал секретный код на тот подлый случай, который, как известно, «всякий».

Можно было бы, конечно, и проще поступить – в «сопелку» скинуть. Но где гарантия, что не позабудешь затереть перед очередной плановой диагностикой? Нет гарантии. Ну а позабудешь – выявят на раз. За жабры тебя тогда и на кукан. В строгом соответствии с Актом о копирайте Цифрового тысячелетия. И тогда уже ни Фонд электронного рубежа, ни Комитет по гуманизации, никакие другие правозащитные организации не помогут избежать Коррекции.

Честно говоря, Влад и без использования оперативной памяти вживленного микропроцессора прекрасно помнил все эти символы наизусть. Ночью разбуди – отчеканил бы. Но если предоставлялась возможность, всегда сверялся со шпаргалкой. Обязательно. Ведь тут все донельзя строго и круче просто некуда: достаточно допустить одну-единственную ошибку, сразу же случится глухая блокировка аппарата. Падай потом в ножки дельфиномордым мальчикам из Агентства информационной защиты, винись перед чугунными лбами из службы безопасности ПВТ, объясняй разъяренным начальникам, какого черта пытался код подобрать. Не дай-то бог – дерьма не оберешься.

Так что, принимаясь за столь тонкое дело, лучше (если только, конечно, петух бойцовский в задницу не клюет и прямой наводкой по тебе не лупят) семьдесят семь раз отмерить, а только потом…

Еще раз отмерить.

И только потом забабахать.

Когда Влад, внутренне подобравшись, стал через обычную командную строку скармливать аппарату пригретую на груди комбинацию, заинтригованный Воленхейм не удержался от вопроса. Вытягивая шею и безуспешно пытаясь заглянуть через намеренно приподнятое плечо борт-оператора, полюбопытствовал наивно, откуда это у бывшего «кирпича» секретный код. Ничего ему Влад не ответил. Рыбные места выдавать глупо, а в хорошо известном смысле еще и подло. Промолчал. А на повторный вопрос (Воленхейм настырничал) плечами пожал. Мол, откуда-откуда? Откуда надо.

А вообще-то, оттуда же, откуда вот этот безобразный шрам на правой щеке, умение спать на бегу и привычка пропускать мимо ушей тупые вопросы тупых тупиц.

С войны, конечно.

Как только черный ход в операционную систему «Курс Один В Один» отворился, сама собой распаковалась скрытая от рядовых трактористов утилита редактирования системного реестра. Влад сразу, чтоб лишний раз потом не париться, скопировал для будущей реставрации текущие значения разделов и уже со спокойной душой минуты две шаманил – обрубал на правах администратора в мудреном «дереве» лишние «ветки». А когда все необходимые ключи обнулил, перезагрузил контроллер и «поднял» мнемосхему. Прошелся пальцем по лабиринту разноцветных линий и, отыскав нужное место, обнаружил, что все получилось, и получилось как нельзя лучше: неисправный датчик на схеме отсутствовал. Не читался. Будто и не существовал никогда в природе.

Порадовавшись тому, что не подвела солдатская смекалка, Влад задорно подмигнул сисястой «Мисс июль 2231», которая по-прежнему призывно улыбалась с кожуха блока управления системой жизнеобеспечения, и тут же (не забыв, конечно, без тени какой-либо иронии испросить разрешение) стал запускать турбогенератор в пошаговом режиме. Вбивал команды в аппарат и по армейской привычке, от которой теперь только могила излечит, озвучивал поступающие на экран донесения. Что вылетало, то вслух и выдавал, ничего не придумывая. И понеслись фразы, делящие секунды на мгновения:

– Есть вращение ротора компрессора!..

– Есть давление окислителя!..

– Есть продувка магистралей компонентов!..

Обдолбаный Воленхейм смотрел на него как на сумасшедшего, только что пальцем у виска не крутил. И хихикал в открытую. Мол, ты чего, в самом деле, служивый? Пилота стартующего НП-лайнера из себя корчишь?.. Это, что ли? Да?.. Нет?.. Если нет, то к чему изгаляешься?

Но Влад, ничуть не смущаясь, упрямо продолжал бубнить под нос:

– Есть срабатывание клапанов управления впрыском!..

– Есть подача компонентов в камеру сгорания!..

– Есть воспламенение!..

– Есть вращение турбины!..

И, когда загорелся вожделенный «изумрудный глаз», последнее:

– Есть выход на режим малой тяги!

Зарегистрировав удачный запуск, Влад подождал с минуту и вывел двигатель на номинальную мощность. Только после этого доложил, что параметры в норме. И на этот раз – что вполне естественно – никакую запись в журнале делать не стал.

Воленхейм хмыкнул, поаплодировал с дурашливой наигранностью, но команду проверить ход все же отдал. А куда ему было деваться?

Во исполнение приказа – слушаюсь, сэр! – Влад запустил давным-давно выработавший ресурс, но вполне еще борзый дизель, перешел на ручной режим, проверил параметры сцепки и, убедившись, что телеметрия в порядке, подал головной вездеход вперед. Машина прочихалась, вздрогнула и пошла. Ровно и мощно. Колея вновь стала плавно уходить под траки гусениц, а картинка, выведенная на экран с допотопной (да к тому же изрядно запылившейся) камеры заднего вида, хотя и нечетко, но показала, что тягач послушно потянулся следом. Влад поманеврировал: взял мягко влево, потом – круто вправо. Тягач аккуратно повторил движения. Хорошо шел. Плотно. На строго заданной дистанции. Шел, будто слоненок за слонихой.

К слову сказать, Влад тогда на самом деле ярко представил себе это зрелище: бредет по саванне такая вальяжная слониха, а за ней трусит, ухватившись хоботом за мамашин хвост, слоненок.

Напоминало.

Правда, их «слоненок» размерами своими превосходил «слониху», пожалуй, раза в три. И еще к тому же контейнер на себе тянул. Хотя груза в контейнере нынче было с гулькин нос, но и без груза – махина махиной.

Через полтора километра ровного хода Влад проверил на подвернувшемся холме, насколько плавно состав набирает скорость в гору, потом опробовал резкое торможение при спуске. Никаких замечаний не возникло. Все было пучком. И даже лучше. Сам собой напрашивался перевод системы управления движением на автоматический режим. Но вот тут-то как раз Влад и решил, что после случившейся бодяги, пожалуй, не стоит этого делать. Не то чтобы сильно переживал за адекватность взломанного аппарата, но предпочел не рисковать. Перестраховался.

Воленхейм не стал возражать, только сам управлять составом в ручном режиме отказался. Наотрез. Перевел тумблер отношения к службе в положение «САМОСВАЛ» и заявил беспардонно, что он – пас, что не царское это дело и что вообще – раз служивый взялся аппарат курочить, ему и карты в руки. Потом скинул копыта с пульта и демонстративно перебрался в спальный отсек.

Ничего Влад ему на это не предъявил, только молча сотворил «торжественный подъем среднего пальца перед парадным строем» да крепче прихватил рукоять манипулятора. И после этого четыре смены подряд – «людскую», «собаку» и еще две «людских» – в одиночку рулил. Без минуты сна и отдыха. Чисто на характере. Ну и немного, конечно, на стимуляторах. Не без того. Но больше все же на характере. Даже режим навигационной коррекции в урочный час самостоятельно провел – не стал будить рыжего поганца. Из принципа. Тот, правда, сам выбирался пару раз пожрать и отлить, но потом вновь заваливался.

Влад особо на него не злился. Было б на кого. И не ныл. Потому что знал о себе главное. И знал твердо. Знал, что куда бы ни занесло, каким бы статусом ни наделила судьба, что бы ни случилось, он – солдат.

Прежде всего.

Он десять лет тянул лямку в действующей армии, и чем бы теперь ни оказались заняты руки, они всегда будут помнить тяжесть винтовки с заводским номером НЛГ 3952371134. Говорят, настоящий солдат не бывает бывшим. Верно говорят. Так и есть. Влад перестал быть бойцом Дивизии, но по-прежнему чувствовал себя солдатом. Звание «солдат» – это теперь для него не позиция в формуляре Департамента учета трудовой деятельности, а крест на всю оставшуюся жизнь.

Правда, он теперь такой солдат, который сам выбирает, кого защищать, но по сути – все то же.

Ну а коль это в жилу, то не пристало на пустом месте заводиться. И скулить негоже. Солдат, когда ему тяжко, должен сжать зубы и переть танком. А если повезет, то в танке. В прорыв и без обоза.

Да, в прорыв и…


2

На «полетном» хронометре высветилось двадцать восемь сорок четыре местного, когда Влад почувствовал что-то неладное. Именно так: сначала почувствовал и только потом засек. В глубине обзорного экрана. Краем глаза. Какое-то неясное движение.

Накинув мощности центральному прожектору, он увеличил масштаб панорамной картинки, добавил контрастности и обнаружил дикую вещь: впереди на Колее, прямо по курсу, выдержанному на этом участке строго на запад, расположились всадники.

Машинально отсек время запуском секундомера, отсканировал расстояние – сто пятьдесят шесть метров – и только потом ахнул:

– Не может быть!

Какие могут быть, к черту, на удаленной от поселений Колее всадники? Неоткуда им взяться в Зоне Отчуждения.

Не-от-ку-да!

Если только, конечно, это не всадники апокалипсиса.

Подумал встревоженно: «Может, от переутомления того самого… с крыши спрыгнул?»

Легко допускал такую штуку.

Но через секунду сенсоры проснулись, и система наблюдения запоздало подтвердила наличие неизвестной групповой цели, пошла выдавать параметры и автоматически врубила ревун тревоги.

Ничего спросонья не понимающий Воленхейм ворвался в рубку и, плюхнувшись в кресло, затравленно спросил:

– Что за хрень?

Влад отключил сирену, запустил режим плавного торможения и доложил:

– Люди на Колее, сэр. Похоже, туземцы.

– Туземцы?! – не поверил Воленхейм и поглядел на Влада ошалелыми глазами. – Как это они сквозь Сетку прорвались? Там же, мать их, семь тысяч вольт!

– Не могу знать, сэр, – честно ответил Влад.

И они вместе уставились на обзорный экран.

Ветер гнал с потухающего запада невообразимых размеров тучу. Она – волнуясь, клубясь, раздуваясь во все пределы, словно переспевшее тесто, – наплывала на долину, сгущая и без того суровые краски позднего вечера. Сумерки гасли на глазах, но идущая им на смену грязно-бордовая темень, как это ни странно, делала фигуры загадочных всадников все более явственными и преувеличенно реальными.

Влад насчитал одиннадцать верховых. Одиннадцать суровых бородачей в черных широкополых шляпах.

В позах всадников, которые отворачивали бронзовые лица от блуждающих лучей ксеноновых прожекторов, не читалось никакого напряжения. Приструнивая с угрюмой солидностью разгоряченных долгой скачкой лошадей, они терпеливо поджидали состав. И было очевидно (во всяком случае, для искушенного в боевых разборках Влада), что появились они здесь не случайно, что они здесь по делу, что дело это для них судьбоносно и что всякому, кто попытается помешать им это дело исполнить, несдобровать.

– И что дальше? – раздраженно и вместе с тем растерянно спросил Воленхейм.

– Не могу знать, сэр, – вновь вынужденно ответил Влад и с ходу предложил: – Разрешите отработать тему?

– Валяй, служивый.

– Слушаюсь, сэр!

Когда вездеход окончательно встал и освещение мигнуло, обозначив переход питания с подкузовного генератора на батареи, Влад полез через шлюзовой отсек к верхнему люку. Откинул накидные болты, до упора утопил расколотую кнопку и, дождавшись, когда гидравлика с протяжным стоном сдвинет ржавую, сто лет не крашеную крышку, выбрался наружу.

Тотчас обдало жаром.

После двух суток комфортной жизни в кислой атмосфере кондиционера здешний воздух показался раскаленным. И это несмотря на сильный ветер. От него, от бестолкового ветра, только-то и пользы было, что подхватил и потянул за собой поднятое составом густое облако пыли. Туда потянул – на черный восток. Пронося мимо крепкий запах лошадиного пота, нервный звериный храп и возмущенное ржание.

Лошади действительно активно выражали недовольство, не нравилось им близкое присутствие стальных громадин. А вот всадники выжидательно молчали и между собой не переговаривались. Во всяком случае, слышно этого не было.

Влад встал в полный рост и помахал руками. Показал, что готов переговорить. И заодно – что безоружен.

Они будто ждали этого приглашающего жеста. От группы тут же отделился один верховой. Саданув каблуками в упитанные бока своего каурого, направил его ближе к вездеходу и встал в той зоне, где было светло, словно днем.

Оказался он не молодым, этот скуластый мужик в потертых кожаных штанах и светлой, расшитой замысловатым орнаментом рубахе. Но и стариком не был. Даже по здешним меркам. Влад, приглядевшись, посчитал его ровесником. Где-то тридцать три на вид, ну, быть может, тридцать пять – не больше.

Парламентер сдернул с левой руки перчатку и, не поднимая головы, коснулся края шляпы. То ли придержал ее, чтобы не сорвало порывом ветра, то ли отсалютовал. Влад на всякий случай решил ответить стандартным воинским приветствием: большим пальцем правой руки коснулся с отмашкой груди в области сердца. Дескать, вот где, почтенный тиберриец, у меня, землянина, сердце. Там же, где и у тебя. Если вздумаешь наповал, засаживай сюда.

Чем засаживать у аборигена, кстати, имелось. Влад наметанным взглядом сразу заприметил и солидный арбалет на две стрелы, и что из-за правого плеча у мужика торчит пук болтов с жестким оперением из ярко-красного пластика – тоже заметил. Еще насчитал два ножа. Один – огромный тесак – покоился в ножнах, висящих на широком поясе. Выгнутая рукоять второго, не такого мощного, но и не перочинного, выглядывала из голенища сапога.

При этом Влад почти автоматически зафиксировал, что этот глядящий на него исподлобья крепыш, судя по всему, левша. Что ни о чем не говорило.

И обо всем.

Чтобы разрядить обстановку, землянин решил поздороваться на понятном для всех народов Схомии аррагейском языке. Придав голосу максимум доброжелательности, пожелал ясного горизонта:

– Торрум оват!

– И тебе чистого, – ответил всадник и, глядя куда-то в сторону, не без гордости добавил: – Я понимаю ваш.

Голос его звучал невыразительно, глухо, но при всем при том очень уверено. Очень.

Влад спрыгнул с башни на лобовой выступ корпуса, оседлал шар космической антенны и, оказавшись почти на одном уровне с всадником, представился:

– Я – Влад.

Тиберриец кивнул:

– Гэндж.

Влад перевел для себя: «Гэндж – означает “смельчак”» и заметил:

– Я рад, что ты гэндж, Гэндж. И я хочу спросить у тебя, Гэндж.

– Давай спросить.

– Зачем ты здесь, Гэндж?

– Населяю здесь. А ты, не свой?

Простой ответ и столь же немудреный вопрос поставили землянина в несколько затруднительное положение. Если не сказать – в тупик. Но Влад нашелся:

– Я здесь служу.

– Можно, – будто разрешил Гэндж, а потом, резко хлопнув по холке забеспокоившегося коня, предъявил: – Нам нужен фенгхе.

– Фенгхе? – Такого слова Влад не знал.

Тиберриец, заметив его недоумение, махнул в сторону контейнера и повторил:

– Нам нужен фенгхе.

До Влада дошло, что речь идет о грузе. Присвистнув от удивления, спросил:

– Зачем вам эта штука, Гэндж? Слышал, вы ее за греховную держите.

– Надо, – ответил тиберриец. – Сильно надо.

– Верю. Но я не могу его отдать, Гэндж.

– Зачем?

– Это не мой раймондий. Или как ты его там… фенгхе. Да?

– Фенгхе, – подтвердил Гэндж и продолжил гнуть свое: – Сильно надо. Отдай.

Влад мотнул головой:

– Отставить, Гэндж. Я не уполномочен раздавать подарки.

– Как? – не понял его Гэндж.

– Не имею я права распоряжаться грузом. Не могу я его раздавать налево-направо. Никому не могу. И вам не могу. При всем уважении. – Влад старался говорить медленно, тщательно подбирая и четко выговаривая каждое слово. – Груз не мой. Я его только охраняю. Понимаешь?

– Понимаешь. Чей?

Влад ткнул рукой в неприглядную муть чужого неба:

– Хозяева там, Гэндж.

– Хозяева – там, фенгхе – нет там. Мы здесь, и фенгхе здесь. Мы забираем.

– Отставить, Гэндж. Те люди, – Влад вновь показал на небо, – договорились с вашим правительством.

– С правителями?

– Так точно, Гэндж. С федеральными вашими правителями.

– Которые в Киарройоке?

– Да, которые в Киарройоке. Именно с ними. А у нас так: слово сказано – дело сделано. И обратного хода нет.

Тут Владу показалось, что Гэндж улыбнулся. Сдержанно, но улыбнулся. Это удивило. Как уверял инструктор-этнограф, тиберрийцы никогда не улыбаются. Или улыбка почудилась? Быть может, принял за нее игру света? Возможно. Бывает. Тени любят лить пули.

Гэндж какое-то время молчал, что-то обдумывая. Но ничего нового не сочинил, никаких свежих аргументов не родил и вновь завел шарманку:

– Киарройок там, но фенгхе нет там. Мы здесь – фенгхе здесь. Мы забираем.

Столь незамысловатая, грубо говоря – первобытная, логика убедить Влада, безусловно, не могла. Отвергая предложенную схему, он мотнул головой туда-сюда – нет. Потом сообразил, что тиберриец может и не знать такого жеста, продублировал словами:

– Нет, Гэндж. Нет. – И счел нужным предупредить: – Чтобы забрать фенгхе, вам придется убить… Меня… И еще кое-кого.

– Хорошо, – спокойно согласился Гэндж убить всех желающих. Гордо вскинул голову и впервые за время разговора прямо посмотрел на Влада. С откровенным вызовом.

Влад выдержал его взгляд и, не отводя глаз, предупредил:

– Мы будем защищаться.

Гэндж не возражал и даже подтвердил за чужаками такое право:

– Так.

– Слушай, Гэндж, – Влад постучал каблуком по броне, – там у меня коман… Начальник там у меня. Пойду, скажу ему, что вам нужен фенгхе. Доложу по команде. Может, скажет чего умного. Лады?

– Хорошо. Но – время.

– Я быстро. – Влад встал, собрался было развернуться, но остановился и попросил: – Ты это… Ты вот что, Гэндж. Не стреляй мне, пожалуйста, в спину. Хотя бы пока.

Тиберриец рявкнул в ответ нечто непереводимое. Видимо, выругался. И раздраженно сплюнул. Не понравилось ему, похоже, что Влад заподозрил в подобном коварстве. Обиделся. И даже конь его, косящий умным глазом, будто понял все – фыркнул, недовольно пожевал пенистым ртом мундштук и отбросил копытом попавший под раздачу камень.

– Ну и чего там? – спросил Воленхейм, когда Влад, задев по пути плечом короб фильтров, скатился во чрево вездехода.

– Мы атакованы, – выдохнул Влад.

– Чего-чего?! – не поверил Воленхейм.

– Мы атакованы, сэр, – повторил Влад, потирая ушибленное место. – Братьям тиберрийцам приспичило вернуть себе раймондий.

– На полном серьезе?

– Так точно, сэр. Они не шутят.

На лице Воленхейма загуляла нехорошая улыбка:

– Сколько их там?

– Столько же, сколько на экране. Одиннадцать штыков. Вернее, арбалетов.

– Арбалетов?

– Взрослого оружия не видел.

– Да откуда ему взяться! – Воленхейм, нервно потирая руки, затараторил: – Ну-ну, посмотрим. Посмотрим-посмотрим. Ну-ну…

В интонациях его голоса вдруг зазвучала радость, похожая на радость человека, который чего-то очень долго ждал и вот наконец-то получил. Столь неожиданная реакция начальника озадачила Влада, и он осторожно поинтересовался:

– Сэр, а что, раньше с вами подобного не случалось?

– Нет, мать их, никогда! – признался возбужденный Воленхейм и вдруг понес невнятное о чем-то наболевшем: – Никогда такого… Никогда… Представляешь, служивый? Никогда. Но я говорил… Сто раз им говорил. А они мне… Дурак ты – они мне. Чуханили, мать их! Гнобили. А я предупреждал… А они… А я-то… И вот! Каково, мать их?! Вот то-то!.. Влад прервал его бессвязное бормотание:

– Я так понял, сэр, что и другие экипажи не сталкивались с такими проблемами?

Воленхейм посмотрел на него мутными глазами, не понимая, о чем он.

– Говорю, и других парней аборигены раньше не беспокоили? – повторил Влад вопрос, невольно повысив голос.

Наконец до Воленхейма дошел смысл слов, и он подтвердил:

– Ну да, мать их, никогда такого не было.

– Тогда… – Влад пожал плечами. – Тогда как-то странно все это, сэр.

– Еще бы! – Воленхейм треснул кулаком по обзорному экрану. – Нарываются зверюшки! Ей-ей, нарываются. Ну и хорошо, клепаный форс! Ну и славно, мать их. Засадим им, служивый, по полной!..

Он резко встал, лихорадочным движением вытащил из кармана плоскую металлическую флягу и незамедлительно приложился. Хорошо так приложился. Желтоватый напиток, распространяющий дешевый запах алкогольного эрзаца, струйками стекал по давно не бритому подбородку. Выпирающий кадык гулял, будто поршень насоса. Пробка фляжки болталась на цепочке, как сошедший с ума маятник судьбы.

Зрелище было неприятным. Влад отвернулся. Чтобы занять себя, направил одну из камер слежения на Гэнджа и несколько секунд держал под наблюдением. Тот, ожидая возвращения переговорщика, спокойно дымил сигарой – красный огонек то ослабевал, то разгорался. Строгое лицо тиберрийца не выражало ничего, кроме уверенности в себе и в своей правоте.

И вдруг Влад поймал себя на мысли, что этот суровый мужик ему по душе. Что, как это ни странно, вызывает он уважение.

Удивившись, прислушался к себе.

Чувство симпатии к налетчику явно шло не от ума, оно шло от чего-то безотчетного. В нем присутствовало нечто глубинное, древнее. Это скорее даже и не чувство было – чутье. Настоящее такое чутье. То самое, которое зовут звериным. Известно: всякий зверь чует силу другого зверя. И уважает его за эту силу. Если, конечно, сам силен. Если нет, то он его просто-напросто боится. Боится, поджимает хвост и делает ноги.

Заметив краем глаза, что напарник оторвался от соски, Влад поторопил его с решением:

– Так что предпримем, сэр?

– Буфем ых ашить, – пробурчал Воленхейм, вытирая рот плечом.

– Не понял, сэр?

Воленхейм аккуратно закрутил пробку, утопил флягу в кармане, только потом повторил:

– Будем гасить уродов!

Влад оценивающе глянул на Воленхейма и осознал, что его дерганый начальник не шутит. И тут же понял, чем питается его решительность. Корявым пойлом, криво легшим на косую дурь. Этим. Видно, не впервые за сегодняшний вечер приложился дядя – стало глючить. Всерьез и затейливо. С выходом на поверхность всего накопленного за жизнь дерьма. Что не есть хорошо – что есть плохо, ибо не лечится. В таком состоянии дров можно наломать изрядно.

Уяснив случившееся, Влад попробовал корректно пресечь:

– А может, сэр, не будем горячиться?

– А кто здесь горячится?! – вскинулся Воленхейм.

– Но…

– Никаких, служивый, «но»! – Воленхейм потянулся и с силой выдернул из тугого паза штырь, блокирующий рукоятку механизма вращения тепловой мортиры. После чего, явно накручивая самого себя, выкрикнул: – Поджарим зверюшек, мать их! К бою!

Влад поморщился и, буравя взглядом затылок Воленхейма, сказал:

– Ну хорошо, сэр, будь по-вашему. Тогда разрешите запросить санкцию?

– Санкцию? – не поверил Воленхейм и обернулся. – Какую еще на хрен санкцию?! Мы же защищаемся. Они же сами, мать их, нарываются.

– А как же…

– Клепал я, служивый, все эти злобно-жгучие подгоны!

– Сэр, нам необходима санкция. – Влад в пику начальнику твердо выдерживал линию поведения. – Стандартная санкция на физическое воздействие. Мы обязаны запросить ее, сэр, коль на то пошло. Статья двадцать четвертая Основного уложения. Параграф восемь.

– А у кого запросить-то? – продолжая криво ухмыляться, осведомился Воленхейм и, энергично работая рукояткой, развернул рупор мортиры в направлении всадников.

Владу захотелось врезать ему по носу. Захотелось резким ударом без замаха вбить внутрь черепа крючковатый хрящ, из дырок которого торчали покрытые росой рыжеватые волоски. Очень-очень захотелось. Просто сил нет, как захотелось. Но сдержался и, ткнув пальцем в потолок рубки, ответил:

– У дежурного координатора Экспедиции Посещения. Запросить санкцию… Сэр.

Воленхейм постучал себя по лбу:

– Думай, служивый, прежде чем языком ляпать.

– В смысле? – не понял наезда Влад.

– Разуй глаза, глянь, где находимся, – снисходительно, через губу, посоветовал Воленхейм и, по-хозяйски обосновавшись за пультом, стал, делая ошибки и тут же исправляясь, вводить боевые параметры в блок управления мортирой.

Озадаченный Влад в мгновение ока выгнал на свой экран маршрутную карту и вычислил на обозначенной коричневым цветом линии Колеи текущее месторасположение. Синяя точка «МЫ ЗДЕСЬ» мигала в левом нижнем углу квадрата 22-96. Под значком, обозначающим подвижный состав, горели и более точные координаты. До секунд. Но только на какой именно широте, и на какой долготе они в данное время находились, по большому счету было неважно, поскольку, прежде всего они находились в центральной части Долины Молчания. Это определяло все.

Влад понял суть намека.

Область, по которой проходит часть арендованной у администрации округа Амве Зоны Отчуждения, называется Долиной Молчания не случайно – слывет аномальной. Во всяком случае, так утверждал инструктор, проводивший занятия по прикладному планетоведению. Он заунывным голосом человека, которому до чертиков и колик надоело в стотысячный раз талдычить об одном и том же, поведал на последней перед зачетом лекции, что в пределах Долины Молчания странным образом ведет себя вся радиопередающая аппаратура. Расписывается она здесь в собственной несостоятельности. А именно: без всякой видимой на то причины испускаемые волны не в состоянии выйти за границы Долины. Затухают на высоте от полутора тысяч по границе и до семисот пятидесяти метров в центре, которым, между прочим, является туземный городишко под названием Айверройок. Мало того, войти извне волны тоже не могут. На Долину будто экранирующий колпак накинут. Вернее, если представить форму, – шляпа. И никто, ни один, черт бы их всех побрал, умник, не в состоянии растолковать, почему так происходит.

Вот о каком чуде природного радиопротиводействия предупреждали их на специальных курсах подготовки к самостоятельной работе в составе Экспедиции Посещения.

Запоздало вспомнив про эти темные дела, Влад подумал с досадой, что, видимо, так все оно и есть – часов уже, пожалуй, восемь станция не запрашивала доклад по пяти пунктам. Да и уж больно глумливо лыбится придурок Воленхейм, всем своим видом высмеивая предложение выйти на связь с дежурным координатором.

– Я так понял, связи со станцией нет? – все же уточнил Влад.

– И до Подкидного Моста не будет, – отрезал Воленхейм.

– Тогда – отставить.

Воленхейм проглотил ухмылку и недоуменно вскинул брови:

– Чего-чего?!

Владу надоело корчить из себя салагу. Приелась игра.

– Убери ручонки с пульта и спрячь под задницу! – приказал он.

Приказал хорошо поставленным командным голосом. Проще говоря, гаркнул. Так гаркнул, что в миг побледневший Воленхейм испуганно отшатнулся от пульта. И оторопел на несколько долгих секунд – настолько поразило его внезапное превращение салабона в волчару. Но потом, правда, сумел совладать с собой. Смахнул со лба выступивший пот и промямлил:

– С ума, что ли, спятил, служивый? Забылся, мать твою?!

– Я запрещаю это делать, – уже спокойно, но с железной увесистостью сказал Влад. И чтоб было понятно, что имеет в виду, показал на пульт.

– Да кто ты, мать твою, такой, чтоб что-то мне запрещать?! – нервно взвизгнул Воленхейм.

Влад мериться резьбой болтов не собирался. Этого только не хватало. Но по тринадцатому параграфу тридцать девятой статьи Основного уложения перед выстрелом на поражение положен предупредительный выстрел в воздух. Поэтому повторил, четко проговаривая каждое слово:

– Я. Запрещаю. Это. Делать.

– Здесь босс я, и мне решать, – севшим от волнения голосом прошипел Воленхейм, вновь навис над панелью ввода и, быстро щелкая по пипкам, задал мортире максимальную поражающую мощь.

Несмотря ни на что, он все же намеревался сыграть на этом своеобразном клавире свою печальную мессу.

А тем временем камера точного наведения уже сфокусировалась на групповом объекте, и на экране выделились его границы. Центр прицельной сетки совместился с интегрированным центром мишени – шестнадцать светящихся точек перестали блуждать и слились в одно пульсирующее пятно. Столбик постоянно уточняющихся показаний сканирующего локатора тревожно мигал у правой кромки экрана.

Влад уважал себя и никогда никому ничего не повторял трижды. Поэтому, недовольно мотнув головой, встал и двинулся на потеющего от алкоголя и усердия маньяка. Тот все мгновенно понял и, затравленно озираясь, потянулся к кнопке «РАЗРЯД». Нарушив пломбу, откинул предохраняющую крышку. Еще доля секунды – и нажал бы.

Но не успел.

Не хватило ему этой самой доли – Влад перехватил его кисть на излете движения.

Воленхейм дернулся всем телом, пытаясь освободиться от болезненного захвата, но тщетно.

Схлестнулись взглядами.

Первым не выдержал Воленхейм, отвел глаза и, морщась от боли, сумел задать справедливый вопрос:

– Кто здесь, мать его, начальник?

– Ты, – ответил Влад и вырубил его ударом в челюсть. – А теперь – я.

Влад не сомневался, правильно ли он поступает, «увольняя» зарвавшегося Воленхейма. Он об этом даже не думал. В такие секунды думать вредно. В такие секунды нужно следовать текущей внутренней программе. У Влада она имелась, была проста, исходила из посыла: есть время под присягой, есть время вне присяги, а кроме этих двух, никаких других времен по большому счету не существует.

Год назад, заполнив стандартный бланк рапорта об увольнении, он выбрал для себя время, в котором присяги нет.

Все.

А дальше, не морща лба: как есть, так есть.

Присяга обязывает умереть, если так нужно для выполнения приказа. Обязанность умереть дает моральное право убить. Твой долг тебя оправдает, а война все спишет. Баш на баш – таков закон высшей справедливости войны.

Трудовой контракт с Корпорацией – это не присяга. Это сортирная бумажка мирного времени. Она не обязывает умереть при исполнении. Но если ты вправе остаться в живых, разве ты имеешь право убить? Пожалуй, нет. Нет. Точно.

Он устал убивать.

Он закрыл эту тему.

Год назад.

Вырвав с корнем коаксиальный кабель, идущий от блока управления мортирой, Влад полез наружу. Он искренне намеревался уговорить местных парней от глупых намерений. Хотел обрисовать расклады. Объяснить, в чем не правы. Призвать, в конце концов, к порядку. В общем, любыми доступными ненасильственными способами остановить непоправимое.

Он считал, что сумеет.

Едва он вынырнул наружу, Гэндж, щелчком отправив недокуренную сигару в темноту, нетерпеливо спросил:

– Ну что, не свой?

– Ничего, – спрыгнув вниз, ответил Влад. – Вернее, все то же самое.

Гэндж осуждающе повел бородой:

– Нельзя хорошо, будем плохо.

– Мы будем отбиваться, – еще раз предупредил Влад.

– Так.

– Вы погибнете.

– Вы.

Влад собрался втолковать наивному смельчаку, что арбалеты, как они ни хороши, не идут ни в какое сравнение с тем оружием, которым оснащен конвой. Решил прочитать что-то типа краткой лекции о тактико-технических характеристиках средств активной обороны, которые стоят на вооружении у стрелков корпоративного конвоя. Нет, не напугать хотел, а достучаться до здравого смысла. Для начала.

Но даже и начать не успел – сверху раздался окрик:

– Эй, «кирпич»!

Влад обернулся.

Это Курт Воленхейм вылез из люка по пояс.

Лицо чудилы перекосила гримаса ярости, а в руках ходила ходуном винтовка. Автоматическая. М-86. Тип – штурмовая. Вес с оптикой – 4,6. Длина регулируемая. Ствол заменяемый. Патрон – 7,62x51, специальный. Целеуказатель – ДХЕ-914. Начальная скорость пули – 1500. Прицельная дальность – 1800. Емкость магазина – 24 или 48. Отсечка очереди – отсутствует. Использование – боевые подразделения Экспедиционного корпуса.

Это раньше она использовалась в боевых подразделениях Экспедиционного корпуса. Но года три тому назад ее сняли с вооружения и передали для оснащения полицейских патрулей, конвойных отрядов и егерских кордонов.

А вообще-то – достойная машина.

И безотказная.

Но выглядящая нелепо в случайных руках.

Увиденное крайне поразило Влада. Никак не ожидал, что распоясавшийся начальник столь быстро придет в себя. Бил его, конечно, не насмерть, но прилично приложился и на полчаса спокойствия рассчитывал. Да, видать, плохо рассчитал. Голова у Курта Воленхейма оказалась чугунной.

Удивиться – это единственное, что успел сделать Влад. Воленхейм проорал дурным голосом:

– Сержант Блэр начистил пряжку и надул себе во фляжку!

И сразу утопил гашетку.

Рой самонаводящихся разрывных пуль рванулся в направлении солдата – алкающие человечьего мяса снаряды собрались впиться в плоть.

Но не дано им было утолить свой голод.

Обломилось.

Не долетев сантиметров пятнадцати, рой рассыпался. Парфянские пули, сами того не желая, разлетелись в разные стороны: большинство метнулось в ночное небо, какие-то зарылись в песок и там разорвались, несколько, развернувшись, зацвели белыми астрами на броне, а одна, совсем дурная, сбила шляпу с головы Гэнджа.

Тот, к слову, даже глазом не повел, а вот конь под ним рванулся, встал на дыбы и протяжно заржал.

У Воленхейма от удивления отвисла челюсть.

– Что за черт! – проорал он и выдал еще одну длинную очередь.

С тем же успехом.

«Большое число выстрелов в очереди нерационально вследствие увода среза ствола с линии прицеливания», – машинально дал бывалый солдат критическую оценку действиям Воленхейма и, не дожидаясь третьей попытки, рванул к башне сквозь клубы удушливого жирного дыма. Вовсе не для того чтобы рассказать безумцу, как во время «горизонталки» уговорил полкового коновала Штейнберга оставить в плече блок-имплантат с системой опознавания «свой-чужой». Док, будучи великим любителем всего колющего-режущего, с благодарностью принял в качестве отступного трофейный меч-трость, отобранный Владом у дикого «гаринча» с Прохты. Покрасовавшись перед зеркалом, майор медицинской службы несколько раз рассек мечом воздух, поцокал языком от удовольствия и без лишних разговоров поставил штамп в обходном листе.

Только не для рассказа об этой левой сделке карабкался Влад наверх. Конечно, нет. Хотел успокоить Воленхейма оплеухой посолидней. Окончательно собрался снять его с довольствия.

Но и тут не успел.

Сообразив, что в пальбе по напарнику толку мало, Воленхейм направил ствол на Гэнджа. Едва он это отчебучил, раздался громкий хруст – арбалетная стрела пробила его лобовую костомаху. Еще одна вонзилась в горло. А третья, прилетевшая издалека, – в грудину.

Раз-два-три – и Курт Воленхейм, начальник актуального конвоя, захлебнулся собственным криком.

Владу доставило труда вырвать из его рук винтовку – держался Воленхейм за нее цепко. Так держался, будто она являлась краем той бездны, в которую суждено ему навеки рухнуть.

Но все же не удержался – рухнул.

Внутрь вездехода.

Пытался еще что-то спросить оттуда, снизу, но вместо слов раздалось невнятное бульканье, а через миг все было кончено – его невысказанный вопрос навсегда застыл в остекленевших глазах.

Влад, не без основания считая, что следующая порция болтов полетит уже в него, намылился немедленно исчезнуть. Вжал голову в плечи, пригнулся, швырнул в дыру винтовку и приготовился к прыжку.

Но вновь опоздал на полсекунды.

Какая-то неведомая сила подхватила его, оторвала от брони, подержала несколько секунд над открытым люком, будто раздумывая, как поступить, а потом потащила наверх по спирали и с огромной скоростью.

Он ничего не успел понять – свистящий на невозможно тонкой ноте вихрь мгновенно уволок его в такую сияющую высь, где нечем было дышать. Там, на высоте, лихорадочно болтая ногами, задыхаясь, хватая руками и ртом пустоту, он потерял сначала слух, потом зрение, а, в конце концов, и сознание. И уже не мог слышать, видеть и осознавать того, как та же самая сила опустила его вниз. А она его опустила. И уложила на грунт метрах в двадцати справа от укрепленного бетонными плитами гребня Колеи. Плавно опустила и бережно уложила. Именно вот так вот – плавно и бережно.

Так деликатно даже ветер не опускает слетевший с ветки лист.


3

Очнулся Влад от холода – дело шло к рассвету. С некоторым усилием открыл глаза и увидел два светящихся шара. Стояла одна из тех ночей, когда обе местные луны встречаются на небосводе. Две вишни. Одна – та, что побольше, – Эррха, сочилась багряным светом и казалась переспевшей. Рроя выглядела бледнее. Она высовывалась из-за Эррхи на одну треть и оттого походила на застенчивую девчушку, выглядывающую из-за юбки старшей сестры.

Сообразив, что ноги-руки целы и голова на месте, Влад, чтобы не обнаруживать себя, подниматься не стал, а перевернулся на живот и отполз чуть в сторону. Завалился за первый попавшийся валун и стал осматриваться. Осмотреться – это у солдата, работающего автономно, прежде всего. Потом уже – оценить обстановку и доложить. Если есть кому. А если нет, то принять решение и действовать самостоятельно. Влада учили-учили и научили, что сила армии – в сплоченности, а сила солдата – в способности орудовать в одиночку. Вот и орудовал.

Между тем противник не наблюдался.

Нигде не было видно лихих всадников – ни на том месте, где до того кучковались, ни возле машин, ни за ними. Вездеход стоял на своем месте, тягач – на своем. Их не тронули. Похоже, не интересовали бородачей столь сложные механизмы. А вот контейнер с грузом интересовал. Вернее – сам груз. И над огромным сейфом грабители потрудились славно: створки бронированной двери были сорваны. Одну Влад видел – лежала на этой стороне от Колеи, о другой догадался – там, за насыпью. Выглядело все так, словно некий исполин рванул с дьявольской силой дверь за ручки, разорвал блок замка и, сорвав с петель створки, отшвырнул их подальше в разные стороны.

Влад восхищенно хмыкнул и прикинул: «Локальным направленным взрывом дело уладили». Но тут же понял, что чушь городит. Откуда у вооруженных арбалетами взрывчатка? Нет у них никакой взрывчатки. Была бы, на курсах предупредили. Не предупреждали. Значит, нет ее.

Но факты вещь упрямая – створка весом под семьсот килограммов лежала прямо перед носом. С таким фактом не поспоришь.

Что-то не складывалось.

«Хотя, – пустился в рассуждения Влад, – если учесть то, как меня самого с башни вездехода сдуло, а потом и у самого башню снесло, тогда, пожалуй, можно все сложить. Достаточно принять за неизвестное ту силу, которая подняла меня в заоблачную высь и уронила оттуда, да вставить в предлагаемое для решения неравенство, получится красивое уравнение с одним неизвестным. Дай-то бог, чтобы только с одним…»

Подумав так, Влад поднялся на ноги и отряхнулся. Таиться не имело никакого смысла – вид раскуроченного контейнера говорил сам за себя. И говорил он о том, что работа уже сделана, причем давно, несколько часов назад. Взяли парни, что хотели, и ушли. А «спасибо» и акт приемки потом пришлют. Фельдъегерской почтой. Ждите.

Хотя Влад уже все понял, но к контейнеру прошелся – убедиться в очевидном. И убедился. Сейф был пуст, как манерка новобранца на двенадцатой секунде после команды «К приему пиши приступить!». Ограбление по-тиберрийски свершилось: налетчики изъяли весь раймондий. Тонну с лишним. А если точно – одну тонну и двести пятьдесят восемь килограммов. Так значилось в накладной.

– К шерифу Робин подошел, потряс его слегка и вытряс груду золотых на плащ из кошелька, – пробормотал Влад и почесал затылок. – Интересно, как они все уволокли?

Решил, что где-то у парней стояли наготове подводы. Где-то там, в стороне от Колеи. Иначе – никак.

Уже отходя от контейнера, Влад споткнулся. Сначала подумал – о камень. Но, в сердцах чертыхнувшись, глянул под ноги и к превеликому своему удивлению обнаружил, что зацепил башмаком лежащий в пыли слиток. Грабители обронили с лотка при перегрузке и впопыхах не заметили. Влад не поленился, поднял. Вытер о рукав, рассмотрел под углом в неверном лунном свете тавро с пробой. Так и есть – слиток чистейшего раймондия весом в килограмм. Повертел в руке сверкающий благородной желтизной кирпич и изумленно покачал головой – от золота фиг отличишь.

Золото золотом.

А раймондий, как объясняли на курсах, и является на самом деле золотом. Та же самая атомная масса, то же самое место в периодической таблице. Только и отличия, что энергия ионизации не девять с чем-то там электрон-вольт, а одиннадцать с половиной. Разница меньше трех электрон-вольт, но из-за нее это уже не какой-то там Aurum, а – о-го-го! – Raymondium. Штука, конечно, не столь ошарашивающая, как, например, лед-8, который начинает таять при плюс двадцати шести по Цельсию. И не такая забавная, как стекло Грума, что мнется в воде словно пластилин. Но тоже удивительная.

Жил, говорят, на Земле лет девятьсот назад искатель философского камня по имени Раймунд Луллий. Полжизни в затворниках числился, полжизни – в алхимиках. Экспериментировал вовсю и без оглядки. Химичил. А по большому счету – народ дурачил. Под конец жизни бахвалился, что из ртути, свинца и олова получил-де на круг пятьдесят тысяч фунтов золота. Мастак был парень пошутить. Вот в честь этого веселого деятеля и назвали золото с необычными свойствами раймондием.

Обнаружили раймондий на Тиберрии шестнадцать лет назад. Поначалу особого значения находке не придали, поскольку специального применения странному материалу не нашли, а использовать как обычное золото посчитали нерентабельным – запасы оказались не настолько велики. Но вот спустя восемь лет, после событий, связанных с открытием Тамги – второй планеты звезды Корчау, о Тиберрии вспомнили.

Дело вот в чем.

На этой самой Тамге золота оказалось просто немереное количество – содержание в коре что-то около восемь на десять в минус второй процента от планетарной массы. Не планета-самородок. И пошел оттуда мощный золотой поток, который незамедлительно накрыл рынок – стоимость желтого драгметалла в пределах всей Большой Земли за каких-то пять месяцев упала до неприличия. Цена на Ганзайской товарно-сырьевой бирже выше пятисот тысяч федеральных талеров за тройскую унцию около года не поднималась. Запрет на вывоз металла с Тамги оказался мерой запоздалой, а попытки пресечь контрабандные поставки – малоэффективными. В итоге золото стало дешевле чугуна, запасы Резервной банковской системы в части вмененного объема монетарного золота таяли на глазах, а за похвалу «Золотые слова!» легко было по морде схлопотать.

Вот такой вот вышел дебет-кредит.

Какое-то время все пребывали в растерянности. Но тут-то как раз и вспомнили о раймондии. Не могли не вспомнить – нужно же было чем-то золото заменить, а раймондий для этой цели – самое оно. Вроде привычное золото, но особенное. Главное – редкое. Редкость и пришлась ко двору. Первыми, кстати, ювелиры интерес проявили, а эти парни умеют других заводить. Дирекция Резервной банковской системы идею подхватила, Ассамблея одобрила, и пошло-поехало.

Что касается собственно добычи, продувные менеджеры Всемирной Сырьевой Корпорации подсуетились раньше других. Настолько раньше, что даже совет директоров по данному вопросу провели задним числом. Махом выправили в Ресурсном комитете Ассамблеи генеральную лицензию на эксклюзивную поставку раймондия и с властями Схомии, той самой счастливой страны Тиберрии, где его залежи обнаружили, за три раунда переговоров все вопросы уладили. Выкупили месторождение на корню. Причем за смешные деньги. Можно сказать, задарма получили. За бусы из стекляшек. «Бусы» – это, конечно, что касается тамошней казны, отдельным же Функционерам центрального правительства Схомии «откатили», как поговаривают, по несколько единиц с девятью нулями. Кинули от щедрот на специально открытые на Ритме счета.

И ничего в этом удивительного нет. Пробивание нужных решений неформальными способами – общепринятая практика менеджеров Всемирной Сырьевой.

Дело, разумеется, усилиями конкурентов со временем вскрылось (на то они и конкуренты, чтоб кровушку портить), но официального расследования никто проводить не стал. Себе дороже. Замяли.

Надо сказать, в последнее время на тормозах спускают все подобные скандалы, ибо превалирует нынче сугубо прагматичный подход. Не дело, конечно, разводить коррупцию в элите государства – реального кандидата в состав Большой Земли, но если есть возможность обойтись без проведения спецоперации силами Экспедиционного корпуса, надо такой возможностью пользоваться. Военная операция, она же, ясное дело, огромных денег стоит. Уж куда как больших, чем покупка лояльности туземных правительств. А когда такое приобретение осуществляется не за счет средств консолидированного бюджета Федерации, а за счет приватного капитала, совсем хорошо.

Всем хорошо.

И верховным правителям хорошо – в Ассамблее народ заседает прижимистый. И корпорациям, в принципе, хорошо – дело не тормозится. И князькам местным хорошо – понятно почему. Плохо только тем, кто за бортом остался. Но зато им есть к чему стремиться. И это хорошо.

Как только ушлые менеджеры Корпорации все формальности утрясли, так сразу без лишних проволочек начали разработку залежей. И как всегда – хватко. За каких-то одиннадцать месяцев отстроили всю инфраструктуру прииска: космопорт, атомную станцию на два блока, аэродром, вахтенный поселок, при месторождении – горно-обогатительный комбинат, от комбината до космопорта Колею проложили, чтобы туда тягачами раймондий очищенный бесперебойно гонять, а оттуда – взрывчатку, запасные части к драгам, раствор цианида натрия, солярку зимнюю и летнюю, реакторное топливо, замзам-колу, пиццу, туалетную бумагу, зубочистки и прочие нехитрые разности для нужд производства и персонала. Управление деятельностью колонии и защиту ее от разного рода гипотетических мерзавцев решили осуществлять с космической станции. Завесили стандартную шестимодульную на орбите и оснастили всем нужным, включая новейшие системы слежения и обороны. Назвали все это немудрено, с уважением к традициям – Экспедицией Посещения. И пошел странноватый металл на Ганзаю – планету, являющуюся деловым центром Большой Земли.

«И вот теперь за этот металл люди гибнуть стали», – невесело заметил сам себе Влад, нянча слиток на ладони.

Ситуация, в общем-то, видавшему виды солдату была понятна. Предельно. В части касающейся. Теперь предстояло решить, как поступать дальше. И за этим не заржавело.

Разработал Влад план действий немыслимо оптимистичный и до смешного краткий. Состоял он всего из двух пунктов. Пункт первый – возвратить похищенный груз. Пункт второй – попытаться не допустить уничтожения тиберрийцев.

Первый пункт казался Владу более чем очевидным – раймондий надо вернуть. Кровь из носа. И вовсе не о прибылях Корпорации душа болела – обидно стало, что поимели как кутенка. Материальная ответственность материальной ответственностью, можно было бы, пожалуй, и не заморачиваться, перетоптаться (хотя тоже, конечно, не дело), но вот с той штуковиной, которая самоуважением называется, шутки плохи. Это одно из тех базовых качеств, которые его существо составляют. Он эти качества, можно сказать, по крупинкам собирал. Все тридцать четыре года своей неоднозначной жизни. С кровью и потом собирал. И без любого из них он – не он. Особенно без самоуважения.

«Если перестанешь себя уважать, что тогда от тебя останется? – сам себя вопрошал Влад и сам себе отвечал: – Восемьдесят шесть кило дерьма и мяса. – И опять спрашивал: – Хватит ли этого для полного счастья? – И вновь отвечал: – Да ни хрена!».

Вот почему переиграть все назад было делом принципа. Это даже не вопрос – груз нужно вернуть.

Или сдохнуть.

Что касательно второго пункта плана, тут все не менее круто. Угроза уничтожения не ведающих, что сдуру сотворили, тиберрийцев встала в полный рост. Нависла она черной тенью над всеми жителями планеты тотчас, как не стало на белом свете гражданина Федерации Большая Земля Курта Воленхейма. Как только его не стало, так и пошел для тиберрийцев обратный отсчет.

Опасность эту Влад не из пальца высосал, не надумал. Он точно знал – едва об инциденте станет известно в секретариате Чрезвычайной Комиссии, немедленно заработает карательная машина. В этом даже и сомневаться не стоило. За сорок лет, прошедших со дня принятия Декларации «О статусе землян как Носителе Базовых Ценностей», не было такого случая, чтоб за убитого землянина не отомстили. Как правило – неадекватно. Всей мощью Особой Бригады Возмездия.

Влад хорошо представлял, как все это произойдет.

Сначала будет непродолжительное расследование. Проведут его особисты – агенты Особого отдела. Эти пронырливые ребята не страдают лицемерной терпимостью к аборигенам и поиском неопровержимых улик утруждать себя не будут. Управятся за пару дней. Потом начнется подготовка документов в секретариате. И сразу – предварительные слушания. Это тоже не затянется дольше двух-трех дней. Затем случится заседание самой Чрезвычайной Комиссии по противодействию посягательствам. Пройдет оно деловито и предельно организованно, завершится до второго завтрака и заурядно – единогласным вынесением обвинительного приговора. Который, как известно, обжалованию не подлежит. Впрочем, если бы и подлежал, все равно бы ни один адвокат подсуетиться не успел, поскольку процедура подписания документа президентом Федерации формальна и стремительна. В тот же самый день: размашистое факсимиле вверху – раз, печать с «башнями-близнецами» внизу – два, и все – принять к исполнению. Другими словами: «Бригада Возмездия – к бою!»

Каким образом в данном конкретном случае будут истреблены народы Тиберрии, Влад знать, конечно, не мог. Но знал, что будут. Как обычно – с тупым равнодушием и предельной жестокостью. Во всяком случае, раньше всегда так было.

Тут ему сами собой припомнились некоторые эпизоды из «славной» истории Бригады Возмездия.

Все города и поселки излишне вольнолюбивой Доры залили, помнится, чистейшим VX с истекающим сроком годности. Одновременно по всем намеченным целям, без предупреждения, в день «Д», в час «X» – нате вам!

Бобби Гонг, парень, которого за душеспасительное пьянство сослали из Особой к ним в Штурмовую, просто ухохатывался, рассказывая о той операции. Провели, дескать, санитарную обработку территории, разогнали тараканов по щелям. Когда перешел к подробностям, некоторых парней наизнанку вывернуло. Уползли из курилки блевать в кусты. А чтоб парней из Штурмовой пронять, это, знаете ли…

Недолго, к слову, продержался у них любитель санитарии Бобби, воспитанием которого, похоже, «когда папа Карло занимался, когда – никто». После первого же боя нашли его с дырой в затылке. Кокнул из чего-то нештатного кто-то из своих. Случайно зацепил во время атаки. Вроде как. Впрочем, дознание не проводили, потому как дело было на Прохте и по запарке. Тихо списали на боевые потери.

Небольшую по размерам Гелуздию, единственную планету желтого карлика с труднопроизносимым названием из созвездия Алохея, превратили в космическую пыль сорока тремя в правильных местах заложенными мега-зарядами. Естественно – термоядерными. Целую планету этими многофакторными штуками изничтожили за шестерых геологоразведчиков с Ритмы. Неслабо. Впрочем, чего жалеть его, чужой шар со скудными природными ресурсами. Объявили – нечего там жалеть. Забудьте.

Провинившуюся, уже и не вспомнить в чем, Норпалакту обработали жестким гамма-излучением. Не поленились собрать на орбите боевой реактор и тщательно обработали всю поверхность. Чудом выживших добивал через год десант Бригады. Подобная бойня называется у них «генеральной уборкой». Поговаривают, что за такие наземные операции «бригадиров» даже к «восьмиконечным» представляют. Потому как геройством считается. А ведь, правда, не геройство разве – день-другой гоняться в дурацком антирадиационном скафандре за каким-нибудь резвым недобитком? Геройство героическое, конечно. Кто бы сомневался.

Кстати, за мудя и на крюк подвесили бы того, кто засомневался бы, орлы из Отдела коррекции точки зрения.

Лучше не сомневаться.

А еще, помнится, года три назад Сумайру подвергли репрессированию под бурные аплодисменты прогрессивной общественности. Было дело. Все девять рас планеты извели на корню за неоказание помощи наблюдателю-землянину, повлекшее гибель последнего. Членов Чрезвычайной Комиссии не интересовало, что оказавшиеся поблизости сумайрийцы не сведущи были в хирургии. Незнание отдельных не освобождает от ответственности всех. А непонимание своей вины – от расплаты. Покарали показательно. Заодно и новое биологическое оружие испытали – фаг Ашербраннера-Бейли. Но об этой жути даже думать не хочется.

Влада передернуло от навалившихся воспоминаний. Не он был слаб – слишком круты воспоминания. И они, эти нахлынувшие разом примеры из прошлого, укрепили его убежденность в том, что тиберрийцам каюк пришел. Без вариантов. Но тут, как говорится, сами напросились. И что их подтолкнуло к разбою на большой дороге, теперь не суть важно. Даже если причины весомы, никого это интересовать не будет. Вольно лежащему на рельсах убеждать поезд объехать, но толку? Поезд скоростной и без тормозов.

Словом, оправдывайся не оправдывайся, но конец пришел всем народам Тиберрии. Если только, конечно…

Если только, конечно, не совершить акт доброй воли, уничтожив все свидетельства произошедшего.

Почему Влад решил дать тиберрийцам шанс, он и сам толком не понимал. Просто решил так – и все. Особо не анализируя. Видимо, почувствовал что-то такое, что даже самому себе с ходу не объяснишь. Может, правду за ними какую-то – по большому счету свое же добро они себе вернули. Робин гуды доморощенные! И потом ведь не убили они его. Вот что главное – в живых оставили. А, похоже, что легко могли уничтожить. Такая за ними силища выявилась непонятной природы, что никаких сомнений нет: захотели бы убить, убили бы. Раздавили бы на хрен как букашку! Но почему-то не раздавили. Почему?.. Опять же непонятно. Возможно, пожалели, не заметив агрессии по отношению к себе. А возможно, просто не в заводе у них бессмысленные убийства. Местный боевой этикет не допускает напрасную жестокость. Может быть. Но это только они сами могут сказать, почему так поступили.

Влад подумал, что обязательно это выяснит. Потом, когда встретит их. А что встретит, даже и не сомневался.

Но сначала, конечно, предстояло уничтожить улики.

И он начал действовать.

Прежде всего, забрался внутрь вездехода, осмотрел окоченевшее тело Воленхейма и озадачился. Было от чего: если даже стрелы вытащить, наличие трех дырок в жизненно важных органах помешает представить дело так, будто начальник актуального конвоя внезапно умер от сердечной недостаточности. Посему тело предстояло уничтожить. Как говорят дознаватели похоронной команды, нет тела – нет дела. Жене – бумага с сакраментальным «пропал без вести» и вечная надежда, Первой страховой – вечная же радость от отсутствия доказательств факта наступления страхового случая.

Но перед тем как приступить к невеселому занятию, решил Влад самого себя в дорогу собрать. Кинул в походный резиновый (в обоих смыслах) мешок найденный слиток раймондия, пять упаковок сухого пайка, две фляги с водой и два «цинка» с патронами к винтовке. Еще аптечку со стены сорвал, сунул. И войсковой фонарь из ремонтного комплекта. И карту из «чрезвычайного» пакета извлек. Без карты – куда?

Попробовал мешок на вес. Хмыкнул – однако! Вытащил одну флягу и один «цинк». Посмотрел на флягу. Посмотрел на «цинк». Прикинул и «цинк» вернул в мешок, а флягу откинул в сторону.

Армейский бушлат с эмблемой Штурмовой Дивизии (рычащий лев анфас на фоне звездного неба Австралии и обрамляющая лента с надписью «Победить или умереть») напяливать не стал – приладил к мешку. А вот защитные очки, напоминающие маскарадную полумаску, надел – звезда Рригель, свет которой, как известно, беспощаден к сетчатке глаз генетических землян, уже обозначила себя на востоке оранжевой полосой. Эти защитные очки Влад самолично смастерил. Тысячу лет назад вырезал из тонированного забрала списанного шлема. Края напильником обработал, резинку приделал – лучше фирменных горнолыжных вышли. Как знал, что когда-нибудь пригодятся. Пригодились.

Закончив с мешком, добрался до оружия. Начал с винтовки. Передернул затвор, ловко поймал выскочивший из казенника патрон, отстегнул магазин, вдавил патрон в паз к остальным, дозарядил из россыпи, пристегнул магазин, поставил на предохранитель. Все – порядок. Доложил сам себе:

– Оружие заряжено и поставлено на предохранитель.

И примостил винтовку поближе к выходу.

Десантный нож у него по жизни на ремне висел. Никогда не снимал. Разве только что в бане, да и то, смотря в какой. Нож славный, грамотно заточенный. Собрал его Влад из частей от разных комплектов. Лезвие взял от «Экстрима» – покрыто антибликом, сталь «пульс» – лучше не найдешь, жесть режет как бумагу. А рукоять – от «Последней мили». Специально так смонтировал. Форма рукояти «Последней мили» лучше лежит в ладони, что позволяет без проблем менять захват с прямого на обратный. Это – во-первых. А во-вторых, комплект выживания у «Последней мили» побогаче. Метис, конечно, немного разбалансированным получился. Но это для чужих рук проблема, сам Влад уже приноровился: 966 точных попаданий из тысячи.

Кобуру с наградным стволом постоянно не носил. Внутри «бочки» с этой штукой неудобно – то и дело за что-нибудь цепляешься. В начале рейда положил в несгораемый ящик с технической документацией. Теперь вытащил и прицепил. Пистолетный комплекс «Ворон». Тип – оружие ближнего боя. Корпус – металлопластик. Пуля – бронебойная СН-7. Самонаведение – лазерное полуактивное. Использование – офицерский состав боевых подразделений Экспедиционного корпуса.

Владу нравилась эта машинка, способная взломать армейский бронежилет пятого класса защиты с расстояния трехсот метров. Нравилась главным образом тем, что без дурацких новомодных наворотов. Без всяких там встроенных «маячков», видеокамер, телекодовых терминалов, комплектов с антидотами и прочей пацанской лабуды. Правда, системой распознавания хозяина, обязательной по третьей поправке к сто пятой статье Основного уложения, оснащена, конечно. Не без этого. Но больше ничего лишнего. Просто пушка. Как в старину. Влад получил ее из рук прославленного четырехзвездного «папика» Алана Пауэра. Этот хромой и контуженный на всю голову лорд войны являлся тем самым исключением, которое подтверждает известное правило, что любой, кто по чину выше главного сержанта, на самом деле одетая в форму макака. Поэтому получить из его дрожащих рук награду – за честь.

Вручая ему эту штуку перед строем, Пауэр ни слова не произнес, лишь одобряюще похлопал по плечу. За него все сказала лаконичная надпись на рукоятке: «Штурма рядовому второго уровня Владиславу де Арнарди от командования Экспедиционного корпуса за грамотные действия в бою».

Сдохну, смертью смерть поправ, за народы Большой Земли!

Грамотно он тогда действовал или неграмотно, по Боевому Уставу или по наитию, это не так уж и важно. Главное, что отвлек на себя отряд «Свинцовых маков», дав тем самым парням лейтенанта Чешски проползти по кишащим пиявками Гнилым Болотам. Больше часа возил мордами озверевших сепаратистов с Луао-Плишки, петляя между «зубами» небезызвестного Спящего Дракона. Употел конкретно. Килограммов пять потерял. Не меньше. И еле зад унес.

Было дело…

Было, да быльем поросло.

Собрав шмотки и определившись с оружием, Влад взялся за мертвеца.

Вес был приличный, под центнер, но справился – поднатужился и выкинул за борт. И, особо не церемонясь, потащил по каменистому грунту за ноги. А что? Не раненый, чтобы нянчиться. Живых надо жалеть, мертвых – поздно.

Доволок до «Катьки», закинул на плечи и, кряхтя, но бодрячком взобрался по трапу на крышу. Открыл люк, сбросил труп и сам следом спустился. Там усадил в покрытое слоем пыли кресло то, что раньше было Куртом Воленхеймом, и какое-то время пытался придать охладевшему телу надлежащую позу. Хотел, чтоб как в древних книгах о викингах – грудь колесом, морда клином, руки на штурвале. Но, в конце концов, перестал маяться дурью (не время и не место) и просто пристегнул к сиденью страховочным ремнем.

Прежде чем выбраться на воздух, Влад нашарил в карманах покойника флягу и потряс – там еще булькало.

Уже стоя над открытым люком, он, как в таких случаях и полагается, хлебнул за упокой грешной души. Протолкнув в себя спиртное, чуть не задохнулся: смердящее пойло, которое только большой фантазер мог принять за виски, обожгло нутро. Когда отпустило, Влад вытер губы и произнес на отдаче короткую речь. Он всегда считал, что о мертвых либо правду надо говорить, либо чистую правду, поэтому сказал то, что думал, от души:

– Покойного знал недолго и не с лучшей стороны. Но это ничего не значит. В пределах свободного космоса каждый вправе жить придурком и умереть по-дурацки. Пепел к пеплу. Прах к праху. Аминь.

Перекрестился, швырнул флягу в притороченное к броне ведро с надписью «ДЛЯ ТРАНСМИССИИ» и с грохотом захлопнул крышку люка.

Как крышку гроба.

А потом вытащил из нагрудного кармана пачку жевательной резинки. По виду – энергетическую «Экспансию» из армейского пайка. Но на самом деле никакая это была не жвачка, а сэкономленный за последние полтора года службы дестронид. Четыре пластинки офигительной разрушающей силы.

Освободив от фольги, Влад прилепил одну пластинку к броне и резко ударил по взрывчатке кулаком. Убедившись, что процесс пошел, перелез через леер, спрыгнул вниз, чуть не раздавив обнаглевшую двухголовую ящерицу, и начал отсчет.

Пять!..

Полагается отойти за пять секунд на шесть шагов. Всего-то. И это даже с избытком. Можно не торопиться.

Сделал шаг и почему-то сразу вспомнил самое первое в своей жизни практическое занятие по взрывному делу. Тогда у них забавно вышло.

Четыре!..

Когда подошла очередь, главный сержант Моррис вызвал на огневой рубеж их тройку – Джека Хэули, Фила Тоя и его, Влада. Выдал каждому по брикету чего-то древнего, кажется, тринитротолуола, и отправил на линию подрыва.

Три!..

По команде начали поджигать шнуры. У него и у Фила сразу получилось, а у Джека пошли ломаться спички. Два шнура уже сгорели на четверть, а третий еще был целехоньким. Джек все чиркал и чиркал, а спички все ломались и ломались. При этом Моррис и не думал давать команду на отход: втроем пришли и уйти должны были втроем.

Два!..

А потом у Джека, слава яйцам, свершилось – шнур загорелся. От двух других к той секунде осталось по четвертушке. Тут уже Моррис приказал бежать в укрытие.

Развернулись, но не побежали – пошли. И пошли намеренно неторопливым шагом. Медленно-медленно шли. Смелость свою друг перед другом выказывали. Идиоты. Хотя, честно говоря, хотелось побежать.

Один!..

И не просто побежать, а так рвануть, чтоб аж пятки засверкали. Но – мужская заносчивость. Она не позволяла.

Нет, если бы кто-то побежал, остальные тоже рванули бы. Но никто не хотел быть в этом деле первым. Взяли друг друга «на слабо».

Зеро!..

И успели спрыгнуть в окоп за мгновение до взрыва.

В общем – обошлось.

А после того памятного случая всюду вместе ходили. До самого выпуска. Потом еще какое-то время переписывались. Потом созванивались по праздникам. Потом…

Потом у Джека перехлестнулись вытяжные фалы парашюта. А Фил, осев в штабах, скурвился. Романтика кончилась. Началась жизнь.

Зеро!

Зеро уже было.

Всё.

Влад развернулся и увидел, что тягач, под которым умерло ни одно поколение механиков, дрожит. Дрожит и светится. Затем эти мелкая дрожь и сиреневое свечение ушли, и тягач стал прежним.

Но только по виду, на самом деле – нет.

Через несколько секунд корпус начал осыпаться, через две минуты от тягача остались лишь одни гусеницы, а еще через одну уже ничего не осталось – ветер развеял все без остатка. Будто сделан был тягач не из металла, а из трухи.

А он и стал после подрыва дестронида трухлявым. Такая уж эта штука – дестронид – все на свете превращает в дрянь.

«Ну, в общем, так, – прикинул Влад. – Проснулся на смену, гляжу – стоим. Огляделся – Воленхейма нет нигде. Вылез посмотреть – ё-моё, тягача нет! И груза, естественно, тоже. Вот такая вот беда: ни старшего, ни тягача, ни груза. Хотел доложить, да как тут доложишь, когда кругом сплошная Долина Молчания. Подумал-подумал, да и пошел искать пропажу. А что мне было, господин следователь, делать?»

Отмазка звучала не слишком убедительно, но время для репетиций еще имелось. И потом, при всей неубедительности любой озвученной версии, опровергнуть ее будет трудно. Прав всегда тот, кто выжил. Что касается полиграфа, клал Влад на него с прибором. Однозначно.

И вот почему.

Служил у них в третьей непобедимой боец по имени Пит Кондратьевич Абрамофф. Не кем-нибудь служил – каптером. Сила! Так вот этот ловчила научил за упаковку дивного самосада с планеты Лайба, как с чудо машинкой обходиться.

Оказалось – просто.

Непосредственно перед проверкой необходимо высосать шесть-семь бутылок замзам-колы. Прежде всего. Это чтоб потом всю дорогу нестерпимо хотелось отлить. Далее так. Отвечая на «настроечные» вопросы, нужно напрячься и что есть силы сжать сфинктер. Ну а когда дойдет до основного теста, тут наоборот – надо расслабиться. Но не просто расслабиться, а еще и бормотать под нос какую-нибудь мудреную скороговорку. Например, такую: «Еду я по выбоинам, из выбоин не выеду я». Или такую: «Враль клал в ларь, а враля брала из ларя». Или какую-нибудь другую. Это не принципиально. Главное, чтобы мозг от непрерывного повторения труднопроизносимого и почти не проговариваемого набора звуков начало клинить конкретно. А за мозгом и детектор лжи (будь то традиционный полиграф, магниторезонансный сканер или позитронный томограф) тупить начнет. «В системе человек – машина человек завсегда машину с ума свести может», – весомо заявлял каптер Пит Кондратьевич Абрамофф. И при этом крест давал. Хотя и слыл стихийным даосом.

Кое-кому из парней довелось методу опробовать, и по их словам – верняк.

Закончив с погребением, Влад уничтожил дверки контейнера, истратив на это дело еще две пластинки. Затем направился к вездеходу, поднялся наверх и прикрыл крышкой люк. Это для того чтобы, пока хозяев нет, птицы внутрь не гадили и гады гнезд не вили.

Спрыгнув на грунт, наткнулся взглядом на шляпу предводителя ночных разбойников – того самого парня, что назвал себя Гэнджем. Как затащило ее ветром под замечательную цельнометаллическую гусеницу, оснащенную не менее замечательными шевронными грунтозацепами, так и лежала в пыли. Влад не поленился, поднял. Стряхнул песок с фетра, вставил в дырку палец и поцокал языком – ну надо же! И как это парню голову-то не разорвало? Видать, с серебряной ложкой во рту родился. И с динамической защитой на черепе. Нахлобучив чужую и дырявую шляпу, Влад закинул винтовку на одно плечо, мешок – на другое, перекрестился и отправился в путь. Пехом. Хорошо бы, конечно, было пуститься в погоню на вездеходе. Но нельзя – выберешься за границу Зоны Отчуждения, и встанет машина колом. Сработает защита от того потенциального дурака, которому приспичит съехать с Колеи и махнуть в ближайшую деревню. К примеру, за куревом. Или за девками. И вот эту вот защиту ни фига не взломаешь – там чистая механика, а не кибернетика. Фокусы с кодами не проходят. Каким-то хитрым образом тупо блокируется фрикционное включение всех восьми передних и двух задних передач. Поэтому если валить с Колеи, то только на своих двоих.

Шел Влад уверенно, не оборачиваясь, и так, чтобы уже зависшее над горизонтом местное солнце грело левую щеку, а показавшиеся за оранжевой дымкой вершины Кардиограммы оставались все время за спиной. Ногтем, под который забились кровь и ржавь, по карте уже поелозил. Знал теперь: идти нужно в ближайший от левого нижнего угла квадрата 22-96 населенный пункт. В городишко под названием Айверройок.