"Между жизнью и смертью" - читать интересную книгу автора (Воронин Андрей Николаевич)III– Честно говоря, я не знаю, с чего начать. Может, будет лучше, если вы станете задавать мне вопросы? – Рябкина уже немного отошла от "музыкальной пытки" и теперь была собрана и деловита, и лишь бледность выдавала, как нелегко дается ей это состояние. – Я буду подробно отвечать. – Нелли Кимовна, мы, конечно, будем вас спрашивать, если нам это понадобится, просить рассказать о чем-то более подробно. Но, боюсь, интервью у нас не получится – лучше уж вы рассказывайте все сами, по порядку, и тогда это будет учтено как чистосердечное признание, – инициативу взял теперь в свои руки Бобровский. – Начнем с главного – куда пропадают дети? – Все до единого живы, – спокойно и равнодушно начала главврач. – И все – за границей. В Германии, Австрии, Швейцарии. Кажется, еще в Голландии и Италии, но более точно, боюсь, я вам не отвечу. – То есть... – Дети продавались состоятельным парам из европейских стран. Тем, кто хотел, но не мог иметь ребенка. У нашей больницы была одна функция – мы детей поставляли. Продажей занималась другая организация – фирма "Генерация", зарегистрированная в Чехии. Родители... вернее, те, кто хотел стать родителями, сами приезжали за детьми. – Сколько лет, с какого времени это продолжалось? – Первый ребенок был продан в мае 1992 года. – Сколько детей продали вы за это время? – Около сорока. Если хотите, я могу сказать абсолютно точно, дома у меня есть записи. Могу назвать фамилии и адреса родителей... Настоящих, я имею в виду, родителей. – Ребенок Оли Сергиенко тоже жив? – не выдержав, Банда встрял в разговор, взволнованно глядя на Рябкину. – Он уже продан? Он уже увезен? Где он сейчас? – Да, он жив, конечно. Его передали ночью тем, кто заплатил за его усыновление. Не знаю, где они сейчас. Но думаю, что не очень далеко. Все же ребенок слишком мал, и сразу вывезти его за границу не удастся. Его купили немцы, семейная пара. Они приехали на "Мерседесе", цвет, к сожалению, ночью я не разглядела, но номера записала, сейчас... – Александр, прошу тебя, успокойся, – протестующе замахал руками на Банду Бобровский. – Нельзя же так! Надо все по порядку. – Ну извини! Банда пожал плечами и, поудобнее устроившись в кресле напротив Рябкиной, вытащил сигарету и закурил, приготовившись слушать. Нелли Кимовна, заметив, что он курит "Мальборо", только удивленно покачала головой: – Ну, Бондаренко... – Бондарович, – поправил ее Банда. – Что? – Моя настоящая фамилия – Бондарович. – А-а... Ну, все равно. Как вы только смогли все это время курить всякую дешевку? – Как я смог все это время столько водки пить – вот о чем лучше спросите, – самодовольно улыбнулся Банда. – Но не будем отвлекаться. – Да, конечно. Так вот. Все началось в 1991 году, в октябре, в Праге... Эх, замечательное было время – начало реформ Страна, огромная неповоротливая страна под названием СССР, похожая на затянутое тиной и заросшее мхом болото, вдруг всколыхнулась, развернулась и – понеслась. Понеслась, как та гоголевская тройка, не разбирая дорог, не ведая границ. Дело даже не в том, что бывшие республики стали независимыми странами. Бог с ними – никто, кроме самой России, по этому поводу не сокрушается. Изменились люди. Вот что самое главное. Этот период со всеми его кардинальными переменами, с подавлением путча в Москве, с расстрелом митинга в Тбилиси, с захватом телецентра в Вильнюсе – этот период будоражил не только страны, не только политиков, но и обычных людей. Несмотря ни на что, стало легче дышать, хотелось чего-то ранее невозможного. И мечты начинали воплощаться. Именно в это время начали постепенно создаваться миллионные состояния. Именно в это время советские люди массовым потоком хлынули за рубеж, осваивая для начала Польшу, потом Турцию, а затем пробираясь все дальше и дальше по всем направлениям. Именно в это время достигли невиданной свободы СМИ, избавившись от коммунистической цензуры и еще не вкусив новой, "демократической". Именно в это время впервые за рубежом оказалась и Нелли Кимовна Рябкина, новоиспеченный главврач больницы. Ее как молодого и перспективного специалиста направили в Прагу, на международную конференцию врачей-гинекологов. Форум, проводимый под эгидой Всемирной организации здравоохранения на деньги какого-то гуманитарного фонда, призван был "подтянуть" врачей из стран бывшего соцлагеря к вершинам мирового здравоохранения – к новым препаратам, методикам, медицинским технологиям. По большому счету, этот съезд врачей больше походил не на научное мероприятие, а на огромную ярмарку – смотрите, мол, бедолаги, как живет и как лечит Европа – вот к чему надо стремиться. Смотрите, учитесь, покупайте. Нелли Кимовна смотрела во все глаза. И на красавицу-Прагу. И на медицинские достижения. И на качество чешского сервиса. И на уровень жизни чехов, уже тогда несравнимый с жизнью в бывшем СССР. Ей казалось, что она попала в сказку. Что такого просто-напросто не может быть. И как сказочный принц, предстал перед ней пан Гржимек – молодой пражский медик, три года стажировавшийся во франкфуртской клинике Фридмана, знаток европейской медицины, а главное – очень красивый и обходительный парень, выросший в Праге, живущий в Праге и разъезжающий по Праге на белом "БМВ". Он подсел за ее столик во время завтрака в ресторане гостиницы, в которой жили участники конференции. Что он, местный, здесь делает – такого вопроса у Нелли Кимовны даже и не возникло. Ведь он так смело и так галантно, с легким акцентом, но на чистейшем русском представился: – Пан Гржимек. Павел Гржимек. Разрешите с пани познакомиться? Конечно, с удовольствием! – А не желает ли пани, чтобы после рабочего дня пан Гржимек показал ей настоящую Прагу, а не ту, которую демонстрируют из окна туристического "Икаруса"? Боже, только об этом и мечтаю! – А можно ли пани поцеловать руку на прощание с благодарностью за этот чудесный вечер, подаренный пани бедному врачу, который никогда теперь не забудет красоту пани Нелли? Он еще спрашивает! В общем, сейчас эти подробности не важны, но уже буквально на второй день знакомства Нелли Кимовна не пришла ночевать в гостиницу, чем чрезвычайно расстроила чиновника из Министерства здравоохранения, еще не успевшего отвыкнуть от строгих правил поведения советских граждан за границей в былые дни. Зато в награду Нелли Кимовна получила волшебный вечер с шампанским, искрящимся в зыбком свете свечей, и просто умопомрачительную ночь с самым ласковым и нежным на планете мужчиной. Это стоило того, чтобы огорчить чиновника Минздрава. А потом был прощальный вечер – пришло время ей уезжать из волшебницы-Праги. Они сидели в маленьком ночном клубе, слушали грустную песню саксофона, пили вино и молчали. И Нелли Кимовна чувствовала, что теряет что-то невозвратно, и ей ужасно хотелось плакать. И вдруг Павел сказал: – Нелли, мне никогда и ни с кем не было так хорошо, как с тобой. Я не хочу с тобой расставаться. – И я не хочу, Павел. Ты – ты просто чудо, волшебник. Ты подарил мне сказку. – Не уезжай. – Ну что ты! – Правда, оставайся! – Павел, перестань! – она вдруг испугалась. Это предложение было для нее совершенно неожиданным. Да и как это – не вернуться на Родину! Да такие вещи, сколько она себя помнит, никогда на этой самой Родине не прощали. И хотя сейчас, возможно, и пришли новые времена, но чтобы остаться за границей... Нет уж, увольте! – Ты же знаешь, что это невозможно. – Но я буду скучать! – И я буду... – Тогда я приеду к тебе. – Правда?! – она чуть не задохнулась от радости. – Конечно. Я ведь уже завтра, когда провожу тебя на поезд, захочу тут же уехать следом. – Павел, милый! – Нелли!.. И он действительно приехал. Через полгода. Не на поезде – на своем белом "БМВ". И жизнь снова стала сказкой, только теперь декорациями были не улочки Праги, а бульвары Одессы, не клубы, а ресторанчики на Дерибасовской. И лишь Павел и его белый "БМВ" были все теми же. Это продолжалось целую неделю. Всего неделю. А затем был разговор, изменивший жизнь Нелли Кимовны. Они сидели в маленькой кухне ее однокомнатной квартирки в блочном грязном, вонючем доме и пили шампанское, время от времени прихлопывая тараканов, выползавших то на подоконник, то на газовую плиту. Она отдыхала; расслабившись, после близости с ним, и, может быть, поэтому фраза Павла показалась ей особенно обидной: – И не надоело тебе жить в такой нищете? – Ну, знаешь! – возмутилась тогда Нелли Кимовна. – Может, это у вас там, в Праге, или в твоем Франкфурте такая жизнь и называется нищетой... – Да, – он безапелляционно оборвал ее, но как-то очень грустно и нежно-нежно, как ей показалось, посмотрев при этом на нее. – Да, это называется нищетой. Ты же сама все видела, ты знаешь, как живу я, например. – Знаю, видела, – она уже не возмущалась и лишь тяжело вздохнула. – Но что делать, если труд врача, учителя, ученого у нас стоит так мало. – Не смиряться! – он горячился, и это немного раздражало Рябкину. – Как?! Он, Павел, пожил бы ты у нас, не был бы таким оптимистом. – Был бы. Потому что я знаю, как можно зарабатывать большие деньги. – Понимаешь, дорогой, я не хочу зарабатывать большие деньги, если это не будет связано с моей профессией. Я врач и я хочу лечить. Я хочу, чтобы на меня смотрели мои больные с благодарностью и уважением... – Это не высокие слова? – он спросил ее об этом прямо, и, наверное, именно поэтому она выдержала, не обиделась на него окончательно. – Нет, Павел. Я правда люблю свою работу. И я не виновата, что за нее мне так мало платят. – Ты, конечно, не виновата. Просто... Как тебе сказать... Я так мечтал... – О чем? – О том, что мы построим себе большой дом. Со светлой комнатой, в которой мы будем греться у камина и смотреть телевизор, с огромной кухней, со спальнями для гостей, с кабинетом, где можно было бы заняться частной практикой. А во дворе бы бегали две красивые лохматые собаки... – Павел, ты о чем? – Я что, не правильно выразился? – Дом для... нас с тобой? – Да. Дом, где могли бы жить я и ты, два врача, два любящих друг друга человека, муж и жена. И в котором бы росли наши дети, такие же красивые, как ты. – Ты делаешь мне предложение? Что-то я тебя совсем не пойму. Нелли Кимовна разволновалась не на шутку. Нет, это не было первым предложением в ее жизни. Еще студенткой она отказала двум претендентам на ее руку и сердце, еще одно предложение отклонила года три назад, тогда она была завотделением. Причина была самая прозаическая – претенденты были слишком далеки от того идеала, который часто снился девушке по ночам. А вот Павел – Павел – это сказка! Она и мечтать не могла о таком счастье. Но Павел отреагировал на ее вопрос удивительно спокойно, и только на позаимствованную у немцев практичность, которая порой была немного "тяжеловатой", списала Нелли Кимовна это спокойствие: – Да, предложение. Я предлагаю тебе обсудить, как нам вместе заработать побольше денег, чтобы мы могли серьезно подумать о женитьбе. – Скажи... Ты правда хотел бы, чтобы я стала твоей женой? – она спросила это очень тихо, смущаясь, вся напрягшись и замерев в ожидании ответа. – Да. Нелли Кимовна вспыхнула, подняв сияющие глаза на своего принца, а тот, покуривая, добавил, ловко прихлопывая сложенной вчетверо газетой очередного таракана: – Только прежде чем решиться на столь серьезный и ответственный для нас обоих шаг, нам обязательно надо с тобой заработать много денег. Чтобы мы могли себя чувствовать спокойно и комфортно, чтобы мы были уверены в своем будущем и в будущем наших с тобой детей. – А где мы будем жить? – Ну, не здесь. – А где? – Может быть, в Праге. А еще лучше – в Австрии. Там очень красиво, и уровень жизни куда выше, чем в нашей стране, не говоря уж о вашей – А много – это сколько? – Не понял, – он удивленно посмотрел на нее, – что много? – Много денег заработать – это сколько много? – А-а! – он рассмеялся. – Ну, много – это много. Не меньше ста, лучше двухсот тысяч долларов. Несколько секунд она не могла вымолвить ни слова, глядя на своего любимого с нескрываемым изумлением. А потом шок прошел, и Нелли Кимовна почувствовала себя последней набитой дурой, над которой каждый мужик, даже этот милый чех, может издеваться сколько ему заблагорассудится. – Двести тысяч долларов, значит, да? Заработать? А только потом мы с тобой, глядишь, рассмотрим вопрос о нашей женитьбе? Да? – Ну да. – А зарабатывать двести тысяч мы, знаешь, сколько времени будем? – она зло сверкнула глазами, стараясь взглядом испепелить это чудовище. – По двадцать долларов в месяц, не евши, не пивши, я заработаю эти деньги всего за девятьсот лет! – О, ты ошибаешься. – Ошибаюсь? Нет, я не ошибаюсь! К началу четвертого тысячелетия мы как раз созреем для женитьбы. – Ты ошибаешься. Мы заработаем эти деньги за три, максимум за пять лет. – Слушай, а может, ты просто болен? Жаль, что я гинеколог, а не психиатр. – Я тоже не психиатр, – Павел оставался совершенно спокойным и разговаривал с ней снисходительно, не сгоняя с лица насмешливую улыбочку, – а надо бы было тебя проверить – я все говорю, говорю, а ты как будто меня не слышишь. Или не хочешь слышать, что в принципе одно и то же. Нелли Кимовна взяла себя в руки. Действительно, пусть продемонстрирует свой шизофренический бред на полную катушку, зачем мешать человеку раскрывать свои недостатки? – Я слушаю. Я внимательно слушаю. Больше тебя, обещаю, ни разу не перебью. – Тогда слушай и будь внимательна. Да, мой план может показаться бредом, но на самом деле он прост. Потому что все гениальное просто Кажется, так говорили древние? Так вот, слушай... – И он изложил этот план? – Бобровский, даже увлекшись рассказом Рябкиной, не забывал своей роли следователя. – Да. Самойленко нервно схватился за свой диктофон, еще раз на всякий случай проверяя, крутится ли кассета и достаточно ли ярко горит лампочка индикации "свежести" батареек. Банда нервно взъерошил волосы и потянулся за очередной сигаретой, не в силах справиться с охватившим его волнением – вот он, долгожданный момент. Сейчас они поймут, сейчас они узнают механизм похищения несчастных малышей. – План действительно до гениальности прост. И это хорошо, – усмехнулась Рябкина, кивнув на Бобровского. – По крайней мере, для вашего ведомства было бы почти невозможно докопаться до истины – именно из-за его простоты. – Ну, мы-то докопались, – обиделся за свое "чека" Сергей. – Допустим, не вы, а пытка, – Рябкина подмигнула Банде, – но я отвлекаюсь... – Если несложно, расскажите, пожалуйста, на примере Ольги Сергиенко, – снова встрял Банда, умоляюще прижав руки к груди. – Это типичны" случай? – Да, притом абсолютно типичный. Смотрите – ко мне в больницу ложится женщина на сохранение. Мне, вообще-то, приходилось заводить связи во многих сферах, но здесь даже не нужно платить – участковые гинекологи и сами рады перестраховаться, отправляя в больницу совершенно здоровых женщин с нормальным протеканием беременности. Подумаешь, тонус матки повышен! Да сейчас, в наше сумасшедшее время, нет такой женщины, у которой бы не был повышен этот тонус! Эго же не свидетельствует об угрозе выкидыша или преждевременных родов. Ну, то есть вероятность есть, но мизерная. Без остальных показателей это почти норма. Значит, ложится к нам на седьмом месяце та же Сергиенко. Я делаю анализы, убеждаюсь, что беременность протекает нормально, что плод развивается в соответствии со сроком. Первый пункт выполнен. Далее я внимательно изучаю пациентку и ее мужа на предмет алкоголизма, благополучия в семье, места работы, общего интеллектуального уровня. Общаюсь с женщиной... Убеждаюсь, словом, что с наследственностью генной и медицинской все в ажуре. – Высокое качество продукции обеспечиваете, – съязвил, не выдержав, Самойленко. – Если хотите – да. Дети должны быть... качественными, – Рябкина слегка споткнулась на этом определении, почувствовав, как кощунственно оно звучит. – Начинается третий этап – я лично как главврач больницы и гинеколог или Кварцев как завотделением "ведем" выбранную женщину, самым тщательным образом контролируя последние месяцы беременности. При необходимости даже сами закупаем и приносим этим женщинам продукты – фрукты, соки, добавляя это в передачи от подруг или мужа. – Ох, какая щедрость, скажите пожалуйста! – снова с сарказмом воскликнул журналист, но Банда оборвал его: – Перестань, Коля! Скажите, Нелли Кимовна, именно поэтому в медицинской карте Сергиенко с момента поступления в вашу больницу все записи сделаны только вашей рукой и рукой Кварцева? – Конечно. А что, вы нашли карту? – Да, у вас в кабинете. На столе. Лежала раскрытой как раз на последней записи – "кесарево"... – Я как раз хотела к этому перейти. В последние дни перед родами мы делаем вид, что чего-то испугались. Нет, мы ничего не говорим больным, просто мы вдруг назначаем все новые и новые анализы, мы делаем УЗИ – ультразвуковое исследование и так далее. Роженица начинает беспокоиться, бояться. А нам только этого и надо. Затем под видом витаминов мы вводим специальный препарат для успокоения плода... – Что за препарат? Поподробнее, пожалуйста, – попросил Бобровский, стараясь вникнуть во все детали. – Его официального названия я вам не скажу. По той простой причине, что названия нет, его разработал сам Павел. Он ведь фармацевт, я вам говорила? – Вы продолжайте, мы вас внимательно слушаем, – подбодрил Бобровский. – Мы, то есть те, кто знал об этом препарате, про себя называли его "слип". То есть "сон" по-английски. Действительно, это вещество после введения в кровь матери затормаживало двигательные функции плода. Оно, конечно, действовало и на мать – женщины становились более вялыми и сонными. Но это безвредно, главное – достигался эффект "мертвого" плода, не проявляющего себя в утробе абсолютно ничем, что могла бы почувствовать мать. А это нам и было нужно. – Где производился препарат? – Не знаю, наверное, где-то у Павла в лабораториях. Его производили, видимо, в очень ограниченных количествах, исключительно для нас, так как, вы понимаете, использование его в официальной медицине исключено... – Поясните, пожалуйста, свою мысль. – Сергей и впрямь подходил к каждому заявлению Рябкиной с невероятной дотошностью. – Нет необходимости в его использовании. Нет таких случаев, требующих неподвижности плода. – Скажите, Нелли Кимовна, только честно, как вы, врач, произносивший клятву Гиппократа, – Самойленко не смог обойтись без высоких слов, – могли вводить препарат, созданный неизвестно где, как и кем, не прошедший испытаний, не получивший одобрения специальной комиссии Министерства здравоохранения... – Ну почему же? Этот препарат, как уверял Гржимек, лично он тщательнейшим образом тестировал. Его испытывали на крысах и свиньях... Объяснение отнюдь не показалось Коле убедительным. Он загорячился: – Нелли Кимовна, но вы же взрослая женщина! Вы же врач! Ну приду я к вам завтра, принесу пузырек с какой-то жидкостью, скажу, что это суперлекарство от СПИДа, что я его изобрел и проверил на крысах и свиньях. И что же, вы сразу введете его больному, поверив мне на слово? – Вам – не поверю, – отрезала, озлобляясь, Рябкина и отвернулась от журналиста, подчеркивая, что с "писаками" ей разговаривать не о чем. Сергей сделал Самойленко незаметный знак рукой – мол, хоть недолго подержи язык за зубами, а то эта цаца совсем разговаривать не захочет, а затем снова максимально доброжелательно продолжал расспрашивать Нелли Кимовну: – Препарат действительно ни разу не дал осложнений? И как нам получить его образец? – Нет, препарат оказался нормальным. Я ему доверяла на все сто процентов. Наша с Гржимеком задача – обеспечить клиентов здоровым потомством, поэтому в качестве и безопасности "слипа", а также в невозможности побочных эффектов при его применении я была уверена. – А как насчет образцов? – Образцы есть. У меня дома, во встроенном сейфе, есть еще пять ампул. – Как найти сейф? – В ванной комнате, над раковиной, за зеркалом. Он вделан в стену между ванной и туалетом. – Ключ? – У меня в сумочке. Я так понимаю, что обязана буду отдать вам этот ключ? – Да, конечно. Так будет лучше и для нашего расследования, и лично для вас. Ведь есть статья – "За сокрытие улик и вещественных доказательств"... – Не надо мне все это рассказывать, да еще в таком тоне, – недовольно поморщившись, прервала Бобровского Нелли Кимовна. – Отдам я вам этот ключ. – Хорошо, продолжим. Итак, мы остановились на том, что матери вводится специальный препарат, – напомнил Бобровский. – И что же происходит дальше? – Затем, как я уже говорила, мы слегка пугали роженицу и готовили ее к операции. К этому времени в Одессе уже должен был находиться клиент, мы предупреждали о возможных сроках родов заранее. – И? – Мы делали кесарево, и пока мать находилась под наркозом, ребенок передавался в руки клиента. Мать не успевала даже услышать его первого крика, поскольку операции проходили под общим наркозом. – Но ведь не все переносят общий наркоз? Как же вы выходили из ситуации? – За кого вы нас принимаете? Вы думаете, мы заранее не исследовали состояние здоровья матери? – Рябкина каталась уязвленной. – Я же вам объясняю: к отбору матерей мы относились крайне осмотрительно. Сбоев быть не могло. – Кто делал операции? – Оперировала всегда одна и та же бригада, которую я сама составляла. Я, Кварцев и наш анестезиолог Никитенко, операционная сестра Свороб и Королькова. Этого состава вполне хватало. – Все они знали, чем занимаются? Вы с ними как-то за это расплачивались? – Конечно. Кварцев и Никитенко получали по полштуки баксов, а Свороб и Королькова... – Извините. Нелли Кимовна, – прервал ее Бобровский, – назовите цифры еще раз, только нормально, без жаргона, хорошо? – Врачи получали по пятьсот долларов за операцию, медсестры – по двести. – А вы сами? – Я – организатор, получала, естественно, намного больше, но на меня ложились и все расходы. – Сколько? – За первую операцию мне заплатили пять тысяч долларов. Затем расценки слегка увеличили. – Сколько вы получили за сына Сергиенко? – у Банды все не выходила из головы Оля, страдавшая где-то там, в больничных стенах. – Десять тысяч долларов. – Ни фига себе! – присвистнул от удивления журналист. – Но не все эти деньги шли мне! – попыталась смягчить произведенный эффект Нелли Кимовна. – Именно из этих десяти тысяч я плачу операционной бригаде. Из них же я закупаю витамины и фрукты для матери, пока она носит ребенка. Из них в конце концов я плачу в горздравотдел, в другие ведомства, а также в Киев, в министерство. – Так-так-так! – заинтересовался Сергей. – Назовите фамилии, суммы, обстоятельства передачи денег. Расскажите о причинах, по которым вы вынуждены были им платить. – Ну, фамилии... Я скажу так – всем первым лицам, только в Киеве не министру, а его заму, курирующему рождаемость и педиатрию. Ставка для всех одна – я давала каждому по триста долларов в месяц. – Богаты ваши чиновники от здоровья! – пробормотал себе под нос Самойленко. – Обстоятельства, как вы выражаетесь, передачи денег тоже были одинаковы – заходила в кабинет, вручала. Так что свидетелей вы вряд ли найдете, некому подтвердить факт дачи взятки. Но платила я регулярно. – Зачем? – Как вам получше объяснить... Вся наша система построена так, что государство в любой момент может "наехать" на отдельно взятого своего гражданина. Ну, если это предприниматель – это понятно, как сделать: лишить лицензии, задавить налогами, натравить санэпидстанцию или пожарников – масса вариантов. Но, главное, государство наезжает и на все другие сферы жизни – на заводы, газеты и даже на нас, врачей. В конце девяносто третьего года у меня сложился особо удачный период... – То есть вы удачно продали за рубеж сразу несколько новорожденных? – Банду резануло выражение "удачный период", и он постарался поставить на место госпожу Рябкину. – Мы вас правильно поняли? – Да, конечно, – она даже не смутилась. Видимо, вполне привыкла считать то страшное дело, которым занималась на протяжении нескольких лет, всего лишь обычным бизнесом. А бизнес и преступление – это, как говорят в их городе, две большие разницы. – За два месяца мы отдали клиентам пятерых детей. Естественно, по итогам года картина детской смертности в нашей больнице выглядела ужасно, и с проверкой прибыл начальник горздравотдела. Мы посидели, обсудили санитарное состояние наших отделений, поговорили о нехватке лекарств и профессионалов среди персонала, вместе посетовали на то, какую зарплату государство платит врачам. Вроде бы мной он остался доволен, но я на всякий случай принесла ему небольшой подарок – видеоплейер. Мол, жаль, что мы портим вам статистику по городу, но будем всячески стараться улучшить наши показатели. А у вас, говорят, через неделю день рождения? Ах, нет? Ну, не нести же сувенир назад! Примите, пожалуйста, от дружного коллектива нашей больницы с наилучшими пожеланиями... – Хорошо, достаточно. Более подробно о взятках и обо всем прочем вы расскажете следователю, – Банда поспешил завершить эту тему. В принципе, почти все, что он хотел, он уже знал. – Теперь нас интересует сам механизм покупки детей. Как это происходит? Как поддерживают связь с вами? Каков обычный порядок вывоза младенцев через границу? Рассказывайте! – Да, я поняла... Значит, это происходит примерно так. Гржимек дает в немецких, австрийских, голландских и газетах некоторых других европейских стран объявление примерно такого содержания: "У Вас проблемы с наследниками? Вам некому передать паше состояние? У вас в доме не звенят детские голоса? Вам некому подарить свою ласку и тепло? Не расстраивайтесь, вашу проблему можно решить, и мы поможем вам в этом". Он указывает своп пражский адрес и телефон, а в некоторых странах, например в той же Германии, у него есть даже филиалы. Ну, филиалы – громко сказано: просто офисы с диспетчерами, не более того. Я была в Дортмунде, заходила в один такой – ничего впечатляющего... Извините, а можно еще кофе? – Да, конечно. Я тоже хотел предложить прерваться на несколько минут, – поддержал ее Бобровский, заметив, что Рябкина уже здорово устала. – Хорошо, – сказал Банда. – В таком случае я пойду сам сварю кофе, у меня это неплохо получается. Кому покрепче, кому без сахара? Получив заказы, он уже собирался пойти на кухню, но на пороге его остановил вопрос Коли Самойленко: – Нелли Кимовна, не обижайтесь, пожалуйста, для следователей это, наверное, не важно, но мне как журналисту интересно. Скажите, а почему вы до сих пор, спустя столько лет, все еще Рябкина, а не пани Гржимек? – Ответ прост, господин журналист, – Нелли Кимовна вынула из пачки сигарету и закурила. Ребята заметили, как дрожала зажигалка в ее руке. – Он никогда и не собирался на мне жениться, более того, он никогда и не любил меня. Это был обычный прием в его бизнесе, и он сыграл свою роль блестяще. А ваша покорная слуга по большому счету – просто дура... Единственное, что меня успокаивает, – подобное случается со многими женщинами. Так уж мы, наверное, устроены – слишком доверчивы... Поначалу, чтобы дать ей войти во вкус больших денег и сохранить ее любовь к себе, Павел приезжал часто. И не только с клиентами, но и просто так, на несколько дней, так сказать, в гости. Когда Нелли Кимовна в первый раз взяла в руки толстую пачку стодолларовых купюр "весом" в пять тысяч, ей чуть не стало плохо: – Павел, но ведь это же машина! Я завтра же куплю "БМВ", как у тебя! – Ну перестань, успокойся. Эти деньги – только начало. А вот "БМВ" покупать я тебе не советую. – Почему? Плохая машина? Так, может, "Мерседес"? Или какие там еще бывают? – Нет, милая, не в этом дело. – А в чем же тогда? – Подумай, что ты будешь рассказывать своим коллегам, друзьям, знакомым? Откуда у тебя такая иномарка? Ты что, зарабатывала проституцией? – Заработала частной практикой! – Я знаю, как ты заработала. И ты знаешь. А они, – он неопределенно махнул головой, – знают, сколько ты в состоянии заработать. Не дразни гусей, Нелли. Это старый хороший принцип. – Наверное, ты прав, – задумчиво протянула она, пряча деньги от квартирных воров в фарфоровый чайничек в буфете, – самое надежное, как ей тогда казалось, место. – Я на все сто прав. И тебе вполне подошли бы белые "Жигули", такие новые, как там их ваши назвали... "Спутник"? – он никак не мог вспомнить экспортного названия модели. – "Девятка", мы ее так называем. – Ну да. А в чайнике деньги не хранят. Да у тебя скоро и чайников не хватит, – рассмеялся Павел, погладив ее по плечам. – Тебе не о машине надо думать, а о покупке домашнего сейфа. У вас продаются? Маленькие такие, на кодовом замочке, их обычно муруют в стену. – Вмуровывают, горе! – счастливо рассмеялась Нелли Кимовна. – Не хочу сейф, хочу машину! И пусть, так и быть, хочу белую "девятку"! – Будет тебе "девятка", не бойся. Могу даже выбрать ее для тебя. Или из Германии пригнать, экспортную. Хочешь? – Очень хочу! – Но не забывай, Нелли, о главном: в вашей стране всегда, во все времена очень любили считать чужие деньги. Ты понимаешь? – он очень серьезно смотрел на Рябкину. Именно в этот день она поняла, что большие деньги в ее стране – предмет особого разговора и особого внимания. Она осознала, что спокойная демонстрация своего достатка – удел очень и очень немногих. По крайней мере, до тех пор, пока основная масса людей живет в нищете и подсчитывает каждый чужой заработанный доллар. Или до тех пор, пока доллары эти не станут восприниматься большинством как честно заработанные. А будет это, видимо, не скоро... Все произошло во время третьей операции. Клиент, рассчитавшись, уехал, и, взяв пару бутылок шампанского и фруктов, они с Павлом, как обычно, отправились на квартиру Рябкиной праздновать успех. Гржимек в этот вечер был молчалив. Он не шутил, не веселился, не заигрывал с Нелли. А когда она, захмелев, расстелила постель и вышла к нему на кухню в специально купленном для такого случая роскошном и совершенно прозрачном пеньюаре, Павел наконец решился. В принципе, он поступил с ней в тот вечер даже благородно, удержавшись от соблазна "поиграть" с ней в любовь в последний раз, так сказать, на прощание. – Подожди, Нелли, сядь, – довольно холодно произнес он, указывая рядом с собой на кровать. – Нам с тобой нужно серьезно поговорить. – Да? И о чем же? – Нелли Кимовна нежно прижималась к его плечу, коварно проводя сосками груди, торчавшими под прозрачной тканью, по его руке. – Если о том, как нам сейчас с тобой будет хорошо, то не лучше ли не разговаривать, а действовать, а, милый? Ну, иди ко мне, любимый... – Да успокойся ты! – он в сердцах оттолкнул ее, и Рябкина не на шутку обиделась. – Почему ты меня отталкиваешь? И вообще, что с тобой сегодня? Наверное, он пожалел ее, потому что ответил ласково и миролюбиво: – Нелли, нам нужно поговорить о делах. – Да какие, к черту, дела! – она тут же оттаяла и снова прижалась к нему. – Поцелуй меня лучше покрепче, и ты забудешь обо всех делах... – Ну вот, снова ты за свое! – он вскочил и нервно зашагал по комнате. – Ни на секунду не можешь остановиться. Я же говорю тебе по-русски – нам с тобой надо обсудить наши дела. Это очень серьезный разговор. – Ладно-ладно, Господи, чего так нервничать? – Нелли смутилась, решив, что показалась навязчивой со своими ласками. Если мужчине хочется выговориться именно сейчас – пусть выговорится, надо выслушать. И она смиренно вымолвила: – Итак, разговор наш пойдет о серьезных делах. Я тебя внимательно слушаю. Павел мельком взглянул на нее. Нелли сидела на кровати, по-турецки скрестив ноги и подняв подол пеньюара чуть не на талию. В глубоком разрезе лежала красивая тяжелая грудь, странным светом соблазна сияли оголенные ноги, все ее тело, чуть прикрытое прозрачной тканью, манило и призывало к себе. На какое-то мгновение он заколебался. "А может, все же отложить разговор? Объяснить ей все по телефону из Праги?" Но он постарался отогнать от себя эти мысли. Нет, решить все надо именно сейчас, чтобы иметь в случае чего возможность повлиять на ход событий непосредственно. Поэтому, набрав побольше воздуха, он отвел глаза в сторону и решительно выпалил: – Нелли, я должен тебе сказать, что я больше не смогу приезжать в Одессу. – Как это? – В этом нет необходимости. – Почему? – Ты вошла в курс дела, ты знаешь, как надо действовать, и справишься со своей работой сама. – А у меня и так слишком много дел там, в Праге... – А как же я? – ...а также в Германии, Австрии, словом, по всей Европе. Мне некогда сюда мотаться. – А как же я? – она повторила свой вопрос, думая, что он не расслышал его. Она была сбита с толку и, растерянно моргая, смотрела сейчас на своего Павла, совершенно не понимая, о чем он говорит. – А что – ты? Я же говорю – теперь ты сама со всем здесь справишься. – Я не о работе Я о наших с тобой отношениях. Как же мы сможем видеться? Ты же знаешь, я работаю. У меня отпуск раз в году, я не смогу часто приезжать к тебе в Прагу. – Тебе и не нужно никуда ездить. Нам больше не надо видеться. – Но, Павел, как же так? – Это необходимо, ничего не поделаешь, – он избегал смотреть ей в глаза, и тогда Нелли наконец-то поняла, о чем он говорит. До нее дошел страшный для любящей женщины смысл его слов. – Мы не будем видеться? – Да... То есть нет, иногда как турист ты имеешь право приезжать в Прагу. Может, мы встретимся где-нибудь в Европе... Только нужно будет предварительно договариваться, конечно, где, когда, зачем... – Зачем? Ты говоришь – зачем? – она встала, подошла к нему и развернула его к себе лицом. – Павел, ты говоришь, зачем нам видеться? – Да, не вижу в этом особого смысла. Ведь ты в курсе дела, и личные контакты, связанные с бесконечными переездами, будут только мешать нашему бизнесу. – Да причем тут твой чертов бизнес? – она схватила его за лацканы пиджака и с силой встряхнула. – Причем тут твой чертов бизнес, когда я говорю совсем о другом. А как же наши... наши чувства?! – Чувств нет. Это все, – он, вырвавшись из ее цепких рук, неопределенно помахал рукой в воздухе, – призрачно, мечты, фантазии. – Какие фантазии?! Я не понимаю! А как же наш дом в Праге, наши дети... То есть это, конечно, мечта, но ведь мы живем с тобой ради этого! Ради этого мы идем на риск, на подлость, на нарушение врачебного долга, на преступление в конце-то концов, но все это ради... – Все это ради денег. Больших, огромных денег, разве не так? – он посмотрел ей прямо в глаза и улыбнулся чуть грустно, но очень спокойно. – А любовь? – Нет любви. – Ты меня не любишь? – Э-э-э, – вот теперь он замялся, не находя нужного слова, и снова отвернулся, стараясь не смотреть на нее. – Нет, ты мне, безусловно, нравишься как женщина, ты красивая, у тебя хороший характер... – Уйди, – тихо произнесла Нелли Кимовна, чувствуя, что у нее подкашиваются ноги. Она сделала шаг к кровати и без сил упала лицом в подушку. Приглушенный стон вырвался у нее, но она не захотела показывать свою слабость перед этим человеком. – Я прошу тебя, уйди отсюда немедленно. Я не могу тебя больше видеть ни одной секунды. – Да, я сейчас уйду. Да, я не люблю тебя. Да, я затеял все это для того, чтобы развернуть наш бизнес, чтобы поставить его на широкую ногу. – Уйди... – Теперь ты – мой компаньон. Ты получаешь свою долю прибыли... – Я прошу тебя! – Пятнадцать тысяч долларов за три месяца – это хорошо. Это хорошо даже в Европе. Ты зарабатываешь очень неплохие деньги, а если будешь стараться... – Боже, замолчи! – ...то будешь получать еще больше. Так не зарабатывает ни один врач в вашей стране, и ты должна бы мне сказать спасибо за то, что я дал тебе такую возможность. – Спасибо? – она вскочила, будто подброшенная пружиной. – Тебе сказать спасибо? Конечно, мой дорогой, спасибо тебе за все. За подлость твою. За обман. За то, что я, дура набитая, тебе поверила, полюбила тебя. Спасибо тебе, конечно, Павлик! – Я не о том. Я в том смысле, что помог тебе заработать много денег, начать дело... – Ах, деньги? Да, конечно! Тебе нужны деньги? – она метнулась к своему фарфоровому заветному чайничку и, схватив его, с силой грохнула об пол. Чайничек разлетелся на мелкие кусочки, и Нелли, схватив пачку долларов, сунула ее в нагрудный карман ошалело глядевшего на нее Павла. – На тебе твои деньги. Забирай. И чтоб духу твоего здесь больше не было, скотина ты! Иди отсюда со своими деньгами вонючими! Она буквально взашей вытолкала его из квартиры, с силой захлопнув за ним дверь и закрывшись на все замки и цепочку. И только тогда, обессиленно привалившись спиной к двери, горько расплакалась. Ей было жаль себя, ставшую ради любви на путь преступления, и жаль любви, которая начиналась так красиво, как в самой волшебной сказке. На удивление, он не постучался больше в ее дверь. И даже не позвонил. Он в тот же вечер уехал в Прагу. А на следующее утро в почтовом ящике Нелли Кимовна обнаружила все пятнадцать тысяч долларов и маленькую записку: "Если одумаешься, если деньги тебе еще понадобятся, то позвони мне. Телефон и адрес ты знаешь, связывайся, как только решишь. Как компаньон ты мне вполне подходишь и очень нравишься. Целую. Павел". И приписка: "Не обижайся. Ты потом сама поймешь, что так лучше для нашего дела". Нелли Кимовна взяла из рук Банды чашку дымящегося кофе и с опаской поднесла к губам. – Не бойтесь, смелее, кофе только тогда настоящий кофе, когда очень горячий, – подбодрил ее Банда. – Тогда он бодрит, дарит истинное наслаждение своим чудесным ароматом. Эй, мужики, чего сидите? Разбирайте, не буду же я каждому из вас подносить! – он кивнул на поднос, на котором вынес из кухни четыре маленькие чашки со сваренным в турке черным кофе. – Действительно, кофе у вас, Александр, получился превосходный, – похвалила парня Рябкина, сделав глоток. – Так варить – надо уметь. – А он у нас все умеет и всегда лучше всех, – со смехом похвалил друга Самойленко. – Даже алкоголиком так здорово притворился, что вы и не заподозрили ничего. – Это уж точно, – улыбка сбежала с лица Нелли Кимовны. Вспомнить о том, в какой роли присутствует она здесь, на этой даче, ей было явно не приятно. – Ну, раз уж мы заговорили о том, ради чего мы здесь собрались, я думаю, нам надо продолжить, – вмешался Бобровский, включая диктофон. – Не возражаете? – Нет, отчего же, – холодно пожала плечами Рябкина, – прошу вас, спрашивайте. – Мы остановились на механизме поиска клиентов. Господин Гржимек давал объявления в европейских газетах, – подсказал ей Сергей, – с предложением решить все проблемы, связанные с отсутствием ребенка. – Да. Текст объявления, я сама его видела, совершенно нейтральный, так что претензий со стороны закона быть не может. Но и люди откликаются на такое объявление самые различные – большинство хочет решить сексуальные проблемы, и лишь немногие сразу догадываются, что речь пойдет об усыновлении. – Сколько же это стоит? – не удержался Коля Самойленко. – Тридцать тысяч долларов. Павел мне как-то проговорился, что я получаю только треть. Это он сказал, чтобы разбудить мой аппетит, – обещал, что со временем, если дело наладится, я смогу претендовать примерно на половину. – Мне важно знать механизм переправки детей, – напомнил Банда, снова мыслями возвращаясь к ребенку Сергиенко. Он все еще не терял надежды на то, что Оле можно вернуть ее сына – сына, которого она даже не видела, только чувствовала его под сердцем. – Честно говоря, этого я не Знаю. Мы связываемся только с Гржимеком тогда, когда у нас есть подходящая кандидатура. Сообщаем возможные сроки родов, и к этому времени клиент прибывает в Одессу. Он может пробыть здесь день, а может и неделю – в зависимости от того, как пойдут дела у нас. Я встречаюсь с клиентом на нейтральной территории, в каком-нибудь ресторане, например, он передает мне мою часть гонорара... – А Гржимеку? – Наверное, расплачиваются до или после получения ребенка. Я этого не знаю. Гржимек мне называет только ту сумму, которую я должна буду получить с данного клиента. И еще ни разу меня не пытались обмануть. – Процесс передачи ребенка... – Сразу, как только ребенок родился, мы проверяем состояние его здоровья, делаем все необходимые процедуры, пеленаем и выносим его клиенту, который уже ждет у черного хода отделения. Больше мы ничего не знаем ни о клиенте, ни о ребенке. Да нас это и не интересует. – А кто выносит ребенка клиенту? – спросил зачем-то Бобровский Нелли Кимовну, но ответил ему Банда: – Королькова. Медсестра Наталья Королькова, работающая в родильном отделении. – А вы откуда знаете? – удивилась Рябкина. – Успели выследить или... – Она сама мне рассказала. – Значит, уже успела сдать! – Рябкина, казалось, даже расстроилась. – И вот доверяй после этого женщинам. А ведь я на нее столько денег угрохала! – Ну, Нелли Кимовна, она ведь много разных ваших поручений выполняла. По проверке моего алкоголизма, например. Я бы не стал так злиться на старательную помощницу, – улыбнулся Банда. – К тому же вы ведь тоже все нам рассказали без утайки. Или я ошибаюсь? – Да нет, – грустно покачала головой женщина. – Я рассказала вам действительно все, что знаю. Но ведь я-то призналась вам под пытками... – Стоп, стоп, стоп! – запротестовал Бобровский, выключая диктофон. – Подождите, Нелли Кимовна, зачем такие вещи говорить? Вы же пришли к нам сами, с чистосердечным признанием, разве не так? – Так, – с готовностью подтвердила Рябкина. – Ну, вот видите! А вы о пытках каких-то говорите. Придется это стереть, – он отмотал запись на то место, где Банда назвал фамилию Корольковой. – Не нужно следователю знать, что мы здесь с вами немного послушали музыку. Ни вам, ни нам это ни к чему, правильно? – Да, я думаю, вы правы... – Спасибо, Нелли Кимовна, интервью окончено, можете отдыхать пока. Разумеется, здесь, в обществе Николая и Сергея, – кивнул Банда на ребят. – А я, если разрешите, ненадолго отлучусь, съезжу в город. – Зачем? – удивился Бобровский. – Привезу еще одного чистосердечно признавшегося – Руслана Евгеньевича Кварцева... Нелли Кимовна чуть не порвала деньги, вынутые из почтового ящика. Как сумела удержаться – и сама понять не могла. Зато потом благодарила Бога сто раз за то, что уберег ее от столь безумного шага. Ну а записку предателя, изорвав на мелкие кусочки, она с удовольствием спустила в унитаз. Прошло три месяца. "Страсти по Павлу" в душе Нелли Кимовны немного улеглись. Машина у нее уже была. Теперь она решила заняться благоустройством квартиры и собой. Она купила кое-что из мебели, бытовую технику, отличную видеоаппаратуру, множество блузок, юбок, платьев и прочей одежды, прекрасную дорогую косметику и в один прекрасный день, сидя вечером у телевизора, вдруг пришла к выводу, что хоть Гржимек и подонок, но бизнес действительно есть бизнес, и, возможно, в какой-то степени он прав: без любви, без желания соединить свою судьбу с его судьбой она никогда бы не согласилась на подобное "деловое" предложение. Так что... С другой стороны, она его любит теперь не так сильно, как раньше. Или, уж если быть до конца откровенной, любит так же, если не сильнее, просто сама себе в этом не хочет признаваться, но... Сейчас это уже не помешает ей снова наладить их прерванные отношения... точнее, их деловые контакты. Хотя, конечно же, если бы возможно было заглянуть в самую глубину ее души, там обнаружилась бы тайно лелеемая надежда, мечта о чуде – а вдруг совместная работа возродит их отношения? А вдруг, – чего в жизни не бывает, – она сумеет все же влюбить его в себя? И тогда сказка с волшебным принцем на белом "БМВ" вернется... И наконец, за последнее время ее денежные ресурсы истощились. В "заначке" оставалась всего какая-то сотня долларов, а свою зарплату Нелли Кимовна вообще не привыкла принимать в расчет. В день получки она могла спустить в два раза больше в каком-нибудь ресторане, если вдруг у нее возникало желание проветриться. Она сидела, невидящим взглядом уставившись в телевизор. Как ни крути, а надо признаться самой себе в том, что без бизнеса Гржимека ей уже не прожить. Вот купит квартиру поприличнее, обставит хорошей мебелью, отложит кое-что на черный день... а там можно и "завязать". И тем же вечером она позвонила Павлу: – Алло. Это я, узнаешь? – О-о, Нелли! Конечно, узнаю, милая. Я все помню. Более того, должен тебе признаться, что я никогда не был в жизни так счастлив, как в то время, когда мы встречались с тобой. Это было очень хорошо, Нелли! Как мне приятно снова слышать твой голос! Как я рад, что ты позвонила. Ну, как у тебя дела? Как живешь? – его голос звучал так искренне, тепло и ласково, что Нелли Кимовна испугалась вдруг, что снова ему поверит. Этого допускать было нельзя, и она грубо прервала его излияния: – Если ты сейчас же не замолчишь, Павел, я повешу трубку и больше никогда тебе не позвоню. – Хорошо, хорошо! Молчу. Так как, ты купила белую "девятку"? – Да, и теперь хочу купить квартиру. – О, – он зацокал языком. – У тебя хорошие планы. А что, у вас такие дешевые квартиры? У нас в Праге недвижимость стоит бешеных денег. Может, и мне подумать о приобретении пары домов где-нибудь на Дерибасовской... – У меня больше нет денег. – Нелли, ты жила на широкую ногу! – Нормально жила. – Ничего себе нормально! Пятнадцать тысяч долларов за несколько месяцев! И при этом купила себе не "Мерседес", а всего лишь "Жигули", – нарочито удивился он. – И что ты теперь собираешься делать, милая? – Заниматься бизнесом, дорогой, – съязвила она, подчеркивая, что у них нет причин обращаться друг к другу столь ласково. – Ты ведь меня научил. – Нашим бизнесом? – Конечно. – Я рад. Я очень-очень рад. Так, слушай, – его тон сразу стал деловым. – Сегодня у нас десятое, среда... Так, через две с половиной недели, к двадцать восьмому, понедельнику, клиент у меня уже будет. Так что можешь подбирать кандидатуру. Все, как обычно. – Я поняла. – Как подберешь – звони. – Хорошо. – Ну, и вообще, – его голос снова стал ласковым, – если будет настроение, то не забывай старых друзей, набирай хоть иногда мой номер. Я буду рад твоему звонку в любое время. Слышишь, Нелли? – Даже не надейся, – холодно бросила она, кладя трубку на рычаг, не дождавшись его ответа... Банда не видел никакого смысла ехать в больницу. Во-первых, уже наступил вечер, и заведующему отделением, особенно после ночной операции, вряд ли захотелось бы туда наведаться. Во-вторых, прошло довольно много времени с момента разборок в морге, и появляться в больнице как раз тогда, когда там вовсю орудовала бы милиция, Банда не собирался. Прямых доказательств его вины у них, конечно, не было, но как подозреваемого его могли задержать, особенно если сторож успел рассказать о его и Рябкиной визитах. Поэтому, взяв адрес у Нелли Кимовны, Банда направился прямо к дому Кварцева. Врач открыл дверь сразу, как только Банда позвонил, будто ждал кого-то. – Добрый вечер, Руслан Евгеньевич. – Вы?! – Кварцев если и ожидал кого-то увидеть, то явно не Банду. – Что вам угодно? – Я приехал за вами. – Интересно. – Вас вызывает Нелли Кимовна. Кварцев несколько секунд всматривался в Сашкино лицо, как будто пытаясь прочитать его мысли, затем шире распахнул дверь, пропуская его в квартиру. – Заходите, мне нужно несколько минут, чтобы собраться... А где Нелли Кимовна? – Здесь недалеко, полчаса на машине. – А вы на машине? – Да. – Интересно, – снова повторил он, удаляясь из коридора. – Хорошо, подождите здесь, я сейчас быстро оденусь и выйду... Через десять минут они уже неслись на дачу Самойленко, где их ждали Рябкина и ребята. Банда чувствовал, как Кварцев нервничает, не понимая, что происходит, но не спешил ему ничего объяснять, давая тому возможность помучиться неизвестностью. Это был неосознанный тактический ход, в данной ситуации единственно правильный – противник теряет душевное равновесие, а именно этого и хотел сейчас Банда. Наконец Кварцев не выдержал: – А что, это правда, что сегодня из больницы Нелли Кимовна уехала вместе с вами? – Да. – Странно. – Что ж тут странного? – Просто... Мне никогда не говорили, что вы... общаетесь с Нелли Кимовной. – Не говорили, что я в деле? – помог ему Банда, цепляя на крючок. – В каком деле? О чем вы говорите? – Кварцев все же был не так прост, как хотелось Банде. – Это ваша машина? – Да. – Понятно... Руслан Евгеньевич надолго замолчал, но вопросов у него, видимо, накопилось все же слишком много, и в конце концов он снова не выдержал: – А вы знаете, что сегодня случилось в нашей больнице? Нелли Кимовна в курсе? – Что вы имеете в виду, Руслан Евгеньевич? – Банда отлично понял, о чем говорит заместитель главврача, но ему хотелось узнать, как все, что он натворил утром, было воспринято. – В больнице совершено убийство, днем мне позвонил дежурный врач, и я только недавно вернулся домой. – Как это – убийство? – В морге нашли убитым нашего патологоанатома Рябинина и двух санитаров... – Все трое мертвы? – Нет, санитары живы, но состояние у них крайне тяжелое. Очень серьезные травмы, особенно у Остапа... – Остапа? – Ну да. У него тяжелая травма черепа, сломан нос... – Бедняга! Банда с интересом слушал рассказ – только теперь он узнал, что же именно он сделал с этими кретинами. – Да. Второму повезло немного больше, он не в таком тяжелом состоянии... А Рябинина просто растоптали – у него сломаны все ребра... – Ох, не повезло мужику!.. Послушайте, Руслан Евгеньевич, а кто такие эти Остап и... как вы сказали, второго зовут? – Карим... Хотя я ничего не говорил... Они санитары, работают в нашей больнице уже давно. – Правда? – Банда с иронией взглянул на врача, предчувствуя, как нелегко тому будет выкрутиться. – А я ведь тоже у вас работаю... – Ну и что? – И всех уже в лицо знаю, не говоря уж о том, что обо всех наслышан. И, странное дело, ни Остапа, ни Карима никогда не видел, ничего о них не слышал. Хотя, казалось бы, мужиков в больнице – раз-два, и обчелся. – Ничего странного, – засопел взволнованно Кварцев. – Просто они не пьют. – Да? – Да. – А кто пьет? – Перестаньте. – Хорошо, перестану. А где работают Карим и Остап? Хоть бы встретить их разочек. – Я же сказал – в морге. – Извините, не расслышал. – Послушайте, а куда мы все-таки едем? – На одну дачу. Там нас ждет Нелли Кимовна. Я же вам уже говорил, Руслан Евгеньевич. – Да... – Кварцев что-то хотел сказать, но промолчал. – Вас что-то волнует? – Конечно, а как вы думаете? В больнице убийство, Нелли Кимовну как главврача хотела видеть милиция. У них же расследование... – Ничего, Нелли Кимовну они пока не найдут. – Что это значит? – Вы с ней поживете некоторое время на даче. Там вас никто не найдет. – Послушайте, молодой человек, – совсем разволновался Кварцев, – вы можете мне объяснить, что происходит? В конце концов я никуда не поеду. Остановите машину немедленно, я хочу выйти! Вы слышите? – Слышу, – Банда специально говорил как можно спокойнее и невозмутимее, зная, что этот тон больше всего действует на нервы взволнованному человеку. – Но не остановлю. Вы никуда не выйдете. Без моего разрешения. – Что? Да я буду жаловаться на вас Нелли Кимовне... – Сейчас к ней приедем – и пожалуетесь. – Я на вас в милицию заявлю! – Нет. Не сможете. – Как это? – Вам нельзя туда идти, Руслан Евгеньевич. – Почему? – Сейчас узнаете. Подождите пять минут, мы уже подъезжаем, – свернул Банда с шоссе на проселочную дорогу, которая вела в дачный поселок... Они вошли в комнату, где все так же сидела на диване невольница, с отсутствующим видом глядя на экран телевизора, под неусыпным контролем Коли и Сергея. – А вот и мы, – с порога провозгласил Банда, подталкивая Руслана Евгеньевича в комнату. – Знакомьтесь, кто не знаком, с очередным персонажем нашей интереснейшей повести – господин Кварцев, лучший помощник Нелли Кимовны Рябкиной во время операций, а по совместительству – заместитель главного врача и заведующий родильным отделением девятнадцатой городской больницы. – Молодой человек, я работаю не по совместительству. И вообще, что это значит? Нелли Кимовна, как все это понимать? – врач растерянно уставился на свою начальницу, но та даже не удостоила его взглядом. – Садитесь, садитесь, Руслан Евгеньевич, – подтолкнул Банда Кварцева к дивану, – сейчас ваша очередь рассказывать нам о том, как вы продавали детей. – Никаких детей я не продавал! Что вы несете? Нелли Кимовна, о чем они? – О наших делах, – сквозь зубы бросила Рябкина, даже не повернув к коллеге головы. – О каких делах? Я ничего не знаю! – Сергей, включай диктофон, Коля, приготовься записывать, – Банда кивнул друзьям. – Нам, Руслан Евгеньевич, нужно услышать от вас то, что мы уже знаем. Но для проверки, сами понимаете, неплохо иметь две-три явки с повинной. У вас есть такая возможность – дерзайте! – Я ничего не знаю и ничего не понимаю! Выпустите меня! Я буду жаловаться! – Так, – Банда смерил врача презрительным взглядом. – Видно, вы не слишком разумный человек. В таком случае... – Банда, не надо! – предостерегающе поднял руку Бобровский. – На сегодня, пожалуй, хватит... – Не хватит! Я добьюсь того, чтобы он у меня заговорил! – взревел вдруг Банда, разъярившись. – Что мне тут, целый день это говно упрашивать раскрыть свой поганый рот? Будешь говорить, падла, по-хорошему спрашиваю? – Я не понимаю, чего вы от меня хотите? Кварцев великолепно понимал, о чем говорит Банда. И сейчас, сидя на диване перед рассвирепевшим парнем, он с тревогой переводил глаза с него на Нелли Кимовну, пытаясь понять, молчать ему или в этом уже нет никакого смысла. К сожалению, на лице Банды была написана только ярость, а Рябкина оставалась равнодушно-холодной. Руслан Евгеньевич почувствовал, как липкий страх закрался в его душу, и в то же время он никак не мог ни на что решиться – голова у него шла кругом. – Банда, мне придется все же сегодня доложить о твоих художествах начальству! – повысил голос Бобровский, пытаясь образумить своего неугомонного напарника, но тот не обратил на его угрозы ни малейшего внимания. – Я тебе уже говорил, что мне насрать на твое начальство и на то, что оно про меня подумает. Я хочу только одного – чтобы эта падла, – он кивнул на Кварцева, – или подтвердил, или опроверг показания Рябкиной. И все! Банда схватил Руслана Евгеньевича за шиворот и рывком поднял его на ноги. – У тебя, – обратился он к Самойленко, – наволочка старая найдется? – Да, сейчас принесу, – журналист вышел в другую комнату и уже через минуту вернулся с наволочкой в руках. – Держи. Интересно, что ты собираешься делать? Коля тоже беспокоился за Банду – он видел, в каком состоянии тот находился, и боялся, чтобы Сашка не сделал чего-нибудь лишнего, о чем впоследствии будет сожалеть. Банда как будто угадал его мысли. Он внешне даже постарался принять более спокойный вид и ободряюще улыбнулся своим друзьям. – Ребята, да чего вы разволновались-то? Господи, не буду я ему глаза выкалывать, ногти вырывать или пальцы ломать. Так что, не беспокойтесь – Что вы собираетесь делать? – заныл Кварцев. Ноги у него подкашивались от страха. – Это произвол... – Тихо ты! – цыкнул на него Банда, надевая ему на голову наволочку. – Это не страшно и не больно. После этого человек обычно не умирает, ха-ха-ха! Он завязал на шее концы наволочки так, что голова Кварцева теперь оказалась, как в мешке. Затянув последний узел, Банда удовлетворенно продемонстрировал друзьям и Нелли Кимовне свою работу. – Смотрите, Нелли Кимовна! Это еще один способ добывания сведений из арсенала "красной бригады". Вам ведь понравилось? Теперь без ума от их приемов будет и Руслан Евгеньевич. – Банда, что ты все-таки собираешься с ним сделать? – Бобровский попытался преградить дорогу Банде, выводившему из комнаты Кварцева, но Сашка мягко отстранил его. – Банда, подумай! – Да не бойся ты! Смотри лучше за Нелли Кимовной... Коля, помоги мне, будь добр. Наша процедура не займет много времени, я тебе обещаю. Вместе с Самойленко они провели Кварцева в туалет и, поставив на колени, опустили голову врача в унитаз. – Что вы делаете? – верещал бедный Руслан Евгеньевич, пытаясь вырваться из крепких рук парней. – Вы что, с ума тут посходили? Как вы смеете устраивать здесь какое-то средневековье? Да вас всех милиция за это... – Послушайте, Руслан Евгеньевич, я вам предлагал по-хорошему с нами пообщаться, рассказать все, что вы знаете. Вы сами отказались, верно? – Я ничего не знаю ни о каких детях, ни о каких похищениях. Вы блефуете! – Это вы блефуете, – спокойно прервал его Банда и уже категорично добавил: – Короче, Руслан Евгеньевич, я начинаю. Как только вы созреете для разговора, прошу подать нам знак – кричите что есть мочи. Желаю вам, чтобы вы созрели побыстрее. Итак, эксперимент по добыче ценной информации начинается! И-и – раз! Банда дернул ручку бачка, и на голову Кварцеву обрушился клокочущий поток холодной воды Кварцев закашлялся в наволочке, затрепетав всем телом, но Банда держал его крепко, не оставляя никаких шансов на освобождение. – Тише, тише, Руслан Евгеньевич. Это ведь только первый раз. Сейчас еще немножко воды в бачок натечет и будет... Так... Так... Начинаем. И-и-и – два!.. После пятого "купания" в унитазе Кварцев сдался. Банда втащил его в комнату и, размотав ему голову, подтолкнул к дивану. – Вот вам полотенце, Руслан Евгеньевич, вытирайтесь. Как видите, друзья, методы "красной бригады" потрясающе эффективны. А главное, – обратился Банда к своим пленникам, – вы никогда и никому не сможете доказать, что к вам были применены меры воздействия для добывания информации. Следов насилия или пыток на вас нет никаких, так что извините! – А если бы я захлебнулся? – попробовал проворчать Руслан Евгеньевич, но Банда лишь рассмеялся: – Ну, Руслан Евгеньевич – погибнуть, захлебнувшись в унитазе... Это смешно! – Сами бы там поплавали, а потом и решали, смешно это или не очень, – все еще не отошел Кварцев, но Банда, естественно, и не собирался просить прощения. – Ой, перестаньте. Рассказали бы все сразу, ничего бы с вашей головушкой не случилось!.. Ладно, хватит. Переходите, Руслан Евгеньевич, к делу. Вы обещали мне рассказать много интересного. А мы послушаем и сравним ваше повествование с показаниями Нелли Кимовны. Для того, чтобы убедиться в правдивости покаявшихся. Прошу вас!.. Да, я забыл предупредить, – ваши показания для следователей, в руки которых вы впоследствии будете переданы, и для суда – это явка с повинной, ваша собственная инициатива. Согласны?.. Полтора часа длился рассказ Кварцева о делах в родильном отделении. Он подтвердил все основные показания Нелли Кимовны. И хотя знал Руслан Евгеньевич намного меньше своей начальницы, повода усомниться в правдивости их рассказов теперь не было – Кварцев был точен даже в мелочах, старательно припоминая все известные ему факты. Теперь пришло время действовать... – Виталий Викторович, они наконец вышли на связь! Только что получен доклад Бобровского! Котляров был явно возбужден. Он стоял перед огромным столом генерала и переминался нетерпеливо с ноги на ногу, будто собираясь куда-то срочно бежать. Его нервозность передалась и Мазурину, и генерал раздраженно подумал: "Чего он бесится? Только пугает меня. Неужели там Банда с Бобровским чего-нибудь не то учудили?" – Да сядь ты наконец, Степан, и докладывай. Спокойно, без нервов. – Слушаюсь, – присел на стул Котляров и раскрыл красную папку в твердой обложке. – Вот, полюбуйтесь, это расшифровка. – Да не собираюсь я читать это дерьмо! Так рассказывай, без бумажек, – недовольно отмахнулся Мазурин, отталкивая от себя протянутую папку. – Что там стряслось? Чего ты психуешь, как студент перед экзаменом? – Извините, Виталий Викторович, просто такие новости из Одессы, что... – Какие? – Операция началась, – постарался взять себя в руки Котляров. – Ну? – Банда за день успел черт знает что. Я, честно говоря, даже не знаю, с чего начать. – А ты, Степан Петрович, по порядку. В хронологической последовательности. – Да, конечно... В общем, вчера ночью сделали кесарево сечение в этой больнице той девушке, с которой удалось наладить оперативную связь. Ребенок исчез, роженице было заявлено, что он был мертв уже два дня. – Так! – Банда, узнав об этом утром, обострил ситуацию – он начал искать ребенка по горячим следам. – Правильно! – Так точно, абсолютно правильно. Но, не найдя его в палатах, не найдя никаких регистрационных документов, он бросился в морг и там... – Мертвый ребенок? – Нет, Виталий Викторович. Это было бы слишком просто. В морге Банда убил врача... – Что?! – ...и покалечил двоих санитаров – личную гвардию главврача больницы. – Он уже сидит в местной каталажке? – Нет, вы же его знаете, – чуть заметно улыбнулся гордый своим питомцем Котляров, – его не так просто взять голыми руками. Санитары сами пытались его убить, так как в морге ребенка, естественно, не оказалось. – Это лучше, но... – Мазурин с сомнением покачал головой. – Боюсь, отмазать его из этой ситуации будет очень непросто. Ладно бы телесные повреждения, но убийство! – У Банды железное алиби – у него есть свидетель, который подтвердит на суде, что его жизни угрожала прямая опасность. – Правда? Это кто же в морге в свидетели пойти может? Недомороженный труп? – шуточки у Мазурина, как обычно, были те еще, но Котлярова это обрадовало. Ведь само то, что генерал пытается шутить, уже означало, что настроение у него не самое плохое. Отсюда – доклад начальнику управления пока нравится. – Нет, свидетелем у Банды будет главврач больницы, некто Рябкина Нелли Кимовна, тысяча девятьсот шестиде... – На кой черт этой Рябкиной свидетельствовать в пользу Банды? – перебил его генерал. – Вы что, не понимаете, что если там творятся махинации, то только с ведома или даже по прямому указанию главного врача? – Так точно. Именно поэтому она и будет свидетелем. Банда задержал ее... – Как это задержал?! Без санкции прокурора? Гражданку другого государства? – генерал встал и свирепо вытаращился на Котлярова. – Вы вообще понимаете, что говорите? – Так точно. Он задержал ее и, применив некоторые меры психологического воздействия... – Чего?! – Мазурин буквально упал в кресло, будто у него подкосились ноги. – Он что, пытал ее? Да что, он совсем спятил? Он хочет, чтобы нас с тобой завтра турнули отсюда?! Да я его сгною в "зоне"... – ...добыл от нее добровольное признание о совершенном преступлении. Так сказать, налицо явка с повинной. В комнате вмиг повисла тишина. Она была такой абсолютной, что слышно было не только тиканье больших настенных часов в приемной за закрытой дверью, но даже мерное электронное гудение множества телефонных аппаратов и пульта внутриведомственной связи на столе Мазурина. Доносился даже шум машин с площади, несмотря на толстые двойные звуконепроницаемые стекла! Котляров с удовольствием наблюдал за эффектом, какой произвело на генерала его сообщение. Мазурина, как говорят в народе, – кондрашка хватила: он, оцепенев, сидел за столом, тупо уставившись на Котлярова. – Ты хочешь сказать, – наконец с трудом пришел в себя генерал, заговорщически придвигаясь поближе к подчиненному, – что Банде удалось раскрутить операцию? – Так точно. – Он имеет все доказательства? – Добровольные признания трех человек: главного врача больницы, ее зама, заведующего родильным отделением, и медсестры. У него в руках теперь и документы, и улики. – То есть мы победили? – Более того, Виталий Викторович. – Что может быть более того, что сделал Банда? Мы раскрыли опаснейшую, страшнейшую, гнуснейшую преступную группировку! Они действительно занимались продажей детей, как мы и предполагали? – Так точно. И все-таки эта победа – еще полпобеды. Банда и Бобровский сделали больше и просят разрешения продолжить операцию. Довести ее до конца. – Ай, они не понимают, что говорят! – уже не слушал полковника Мазурин. – Куда дальше ее вести-то? Дальше – дело следователей, прокуратуры и так далее. Мы раскрыли преступление. А как там на государственном уровне будут договариваться о следствии, суде и прочем – не наше дело... – И все же выслушайте, Виталий Викторович! – Ну? – Они вышли не просто на преступную группировку. Оказалось, что в этих делах замешаны и государственные чиновники – от городского уровня до министерского. – Коррупция? Это хорошо! Это сейчас ценится! Таких бы дел раскрывать побольше – нас бы все боялись и уважали. Ай да Банда, ай да молодец! Жаль только, что чиновники не наши, не российские – вот прославиться можно было бы!.. – Они вышли на международный преступный синдикат, – продолжал, когда Виталий Викторович немного утих, полковник Котляров. – И вот здесь нас может ожидать еще большая удача. – Говорите же! – Клиентами Рябкиной были жители разных стран Европы. Находила их, как сообщает Бобровский, какая-то чешская фирма, которая и выступала посредником между заказчиками – бездетными европейцами и исполнителями – одесскими врачами. – Так! – Банда просит разрешения продолжить операцию за рубежом. Он считает... – Он совершенно верно считает! Пусть добивает все до конца. Господи, да этот парень просто клад! Ты представляешь, Степан Петрович, какую плюху залепим мы тому же Интерполу? Не они, мы – Федеральная служба безопасности – прославимся на весь мир как лучшие из лучших. – То есть мы санкционируем его операцию в Праге, а если потребуется, то и в Германии? – Конечно, дорогой Степан Петрович! Иди, передай ему срочно мое разрешение. Этому черту можно позволить все, потому что он может сделать все! – Я вам еще тогда говорил – берите его в штат, не пожалеете. Отличный парень... – Сам вижу, что отличный, – постарался сдержать эмоции генерал, снова принимая вид сурового начальника. – Вот вернется – дадим штатную должность, положим оклад хороший, и не будет в нашем управлении "опера" лучше Банды. – Это верно. – Ну, не стой, беги! Пусть едут, куда им надо. Мы же обеспечили их всем необходимым? – Конечно, Виталий Викторович. – Иди-иди... Стой! – вдруг снова окликнул Котлярова Виталий Викторович, когда тот уже стоял на пороге. – Передай, что если у них возникнут сложности при провозе спецаппаратуры и оружия через границу, пусть плюют на всех хохлов и едут через Беларусь, через Брест. С этими ребятами нам проще всего договариваться. Пропустят хоть черта, хоть дьявола... – Есть! – ...а мы, конечно, поможем им пересечь границу, нажмем на белорусских пограничников через их же начальство. Так что в Бресте все должно быть совершенно спокойно. Ну все, ладно, не торчи в дверях. Котляров уже шагнул за порог кабинета, как Мазурин снова окликнул его: – Подожди-ка, Степан Петрович. Закрой дверь поплотнее и подойди ко мне, – генерал хитро прищурился и подмигнул Котлярову. – Слушай, когда выполнишь все распоряжения, когда перешлешь наши указания в Одессу, заходи ко мне снова. Но только с бутылкой. – С бутылкой? – Котлярову показалось, что он не расслышал. До сих пор он крайне редко удостаивался чести выпить с начальством. – Ну да, а что здесь такого? – удивленно пожал плечами Мазурин. – У меня в баре спиртного мало осталось, да и вообще, надо тебе хоть раз... начальству "поставить", тем более по такому подходящему поводу, как сегодня. – Понял. – Так что найди приличного коньячка и побыстрее возвращайся, я буду ждать. Закуски не надо – у меня есть лимоны, шпроты. Жена сегодня с собой даже хорошего сыра дала. Так что отпразднуем мы с тобой это дело как следует... Ну, давай! И Котляров наконец скрылся за дверью... Этой же ночью из Одессы в сторону западной границы на большой скорости мчался "Опель". В салоне машины сидели два российских гражданина – Бондарович и Бобровский. Официально, по документам, они являлись советниками-консультантами по вопросам взаимодействия между правоохранительными органами Российской Федерации и Интерполом. Неофициально они в багажнике под видом багажа, пользующегося дипломатической неприкосновенностью, везли два автомата, пистолеты и массу аппаратуры из разряда шпионско-диверсионной. Официально они отправлялись на переговоры с Пражским и Мюнхенским отделениями Интерпола. Неофициально они искали "Мерседес" с баварскими номерами, за рулем которого, как помогли установить белорусские пограничники, находился господин Карл Берхард, едущий со своей женой Хельгой. Цвет машины, которую они искали, – "серый металлик". Официально они ехали транзитом из Москвы. На самом деле в Одессе они оставили одно нераскрытое убийство и двух "арестантов" – Рябкину и Кварцева – в подвале дачи Самойленко. Бондарович и Бобровский, получив "добро" из Москвы, направлялись теперь в Европу, чтобы наконец поставить точку в деле о продаже новорожденных детей на Запад. В их успехе можно было не сомневаться. Банда, как всегда, вел машину быстро, уверенно, даже не пытаясь сбрасывать скорость на поворотах. Бобровский, привыкший к такому стилю вождения напарника, сидел спокойно, не нервничая, как это было во время их первой поездки. – Сашка, я много думал, почему тебе так везет. И ты знаешь, по-моему, нашел ответ. – И какой же? – Ты – бешеный. – Спасибо. – Нет. Ты не понял. – Что ж тут не понять, – улыбнулся Банда, – может, правда, контузии сказались. – Нет. Просто ты "отмороженный". – Еще лучше. – Для тебя не существует понятия "нет". – Да, если нельзя, но очень хочется, то можно. Так, кажется, это звучит? – Вот-вот. – А что, должно быть иначе? – Нет. Я просто хотел сказать, – попытался более ясно выразить свою мысль Сергей, – что ты не только ничего не боишься... – Боюсь... – ...но, главное, у тебя нет правил игры. Ты их не изучал. Ты привык не нежиться, не расследовать дело, не распутывать клубок ниточка за ниточкой. Нет! Ты видишь перед собой врага – и тебе все ясно. Доказывать, что это враг, ты не собираешься ни себе, ни ему, ни другим. – Это, наверное, все же плохо. – Не знаю. С точки зрения презумпции невиновности – это плохо. Но с точки зрения эффективности твоей работы – это просто потрясающе. – Понимаешь, Сергей, слишком много я, наверное, говна видел в этой жизни. – Может быть. Но ты не следователь. Ты – боец. – Наверное. – Ты просто начинаешь воевать – и побеждаешь. – И все-таки я боюсь. – Чего? – Ты будешь смеяться, Сергей. – Нет, отчего же, – оживился Бобровский. – У каждого из нас есть свой страх. У каждого. И, честно говоря, даже интересно, чего же боится Банда? – Смерти. – Смерти? Вот уж не сказал бы! – Правда... Ты знаешь, впервые в жизни у меня есть человек, который меня ждет... – Девушка? – Да. – Красивая? – Очень. – В Москве? – В Москве... – Ну, девушка – это дело хорошее: Вот у меня нет девушки. Мать, отец есть, а любимую девушку пока еще не встретил. – А я встретил. Мы собираемся пожениться. – О, я поздравляю. Позовешь на свадьбу-то? Банда ответил не сразу. Пригнувшись к рулю, он несколько долгих минут гнал машину молча, напряженно всматриваясь в темноту. О чем он думал, понять по его невозмутимому лицу не было никакой возможности. Наконец он произнес: – Я боюсь не вернуться. Я боюсь, что больше ничего не будет. Понимаешь? Он сказал это таким странным тоном, что Бобровский вздрогнул и, если бы мог, наверное; перекрестился бы. Но он не умел обращаться к Богу и поэтому ответил с каким-то даже раздражением в голосе, зло сплюнув под ноги: – Тьфу, типун тебе на язык! О каких глупостях ты думаешь! Осталось всего ничего – тряхануть эту фирму, и домой. А ты?! Вот лучше ехал бы помедленнее, а то точно не вернемся, потому что даже туда не доедем с твоим лихачеством! В салоне "Опеля" надолго установилось молчание, и только магнитола голосом солиста "Любэ" тихо напевала: |
||
|