"Марафон со смертью" - читать интересную книгу автора (Воронин Андрей Николаевич)IIДверь за Кашицкой уже давно закрылась, а Самойленко все сидел за столом в своем кабинете, боясь поверить в удачу и одновременно с ужасом представляя, какая сложная работа теперь его ожидает. Да, в том, что материалы, предоставленные Пелагеей Брониславовной, на самом деле сенсационны, можно было не сомневаться. Но... Пожалуй, только во времена "перестройки и гласности" журналист, получив доступ к желанной информации, мог тут же садиться за пишущую машинку и "рожать" очередное бессмертно-скандальное произведение. Чиновный люд, напуганный странным поведением высшего руководства страны и не отвыкший еще от грозной реакции ЦК на любой негатив в советской прессе, с душевным содроганием раскрывал каждое утро свежие газеты, выискивал в ровных столбиках газетных колонок свои фамилии и... тихонько молчал в тряпочку, ожидая неминуемой расправы над собой сверху. Но сверху никто в основном никого не трогал, и постепенно журналистская настырность все сильнее стала надоедать "героям" критических заметок и разоблачительных статей. Вскоре все громче зазвучали голоса о журналистской ответственности перед обществом, а еще через некоторое время состоялись первые судебные процессы о возмещении морального ущерба потерпевшим от излишнего внимания прессы. Постепенно аппетиты "униженных и оскорбленных" средствами массовой информации росли, и очень скоро моральный ущерб, который в материальном выражении поначалу исчислялся в скромных сотнях рублей, достиг тысячных и даже миллионных сумм. О, сколько судебных процессов было проиграно в то время отдельными журналистами и целыми редакционными коллективами! Сколько денег выплачено в качестве компенсаций! А в некоторых странах так называемого ближнего зарубежья кое-кому из журналистской братии довелось даже похлебать тюремной баланды. Но не зря говорят, что за одного битого двух небитых дают. Пообтершиеся в бесчисленных судебных процессах писаки изучили законы не хуже некоторых адвокатов, наученные горьким опытом редакции обзавелись целыми отделами юридического обслуживания и теперь выверяли каждое слово, подтверждая каждый факт неопровержимыми документальными доказательствами. И как закономерный итог этого процесса – бороться с прессой обиженным становилось с каждым днем все труднее и труднее. Самойленко, слава Богу, не первый день работал в газете. Он уже был "битым", и не единожды. Он успел стать за эти годы настоящим профессионалом. И теперь, нисколько не усомнившись в сенсационности и важности рассказанного Пелагеей Брониславовной, сомневался только в одном – удастся ли собрать факты, документы, свидетельства с той тщательностью, чтобы каждое слово, которое он напишет об этом деле, звучало не менее весомо, чем заключительное обвинение прокурора в суде. Чтобы достичь желаемого, нужно было составить четкий план, продумать каждую мелочь предстоящего расследования. И, положив перед собой чистый лист бумаги, Николай начал записывать все возможные источники информации, которые в самое ближайшее время ему предстояло тщательно проверить. 1. Кашицкая. Здесь, пожалуй, он взял пока все, что можно было взять. Пелагея Брониславовна могла понадобиться ему только в том случае, если дело повернется вдруг новой, неожиданной, стороной, и тогда ему потребуются ее объяснения или какие-то уточнения. 2. Метельская, из собеса. Принимала большое участие в делах семьи Кашицких-Корабельниковых. Ее роль как свидетеля переоценить трудно – и по части здоровья мальчика, и по части материального состояния Кашицкой. Метельская могла рассказать очень многое и, главное, беспристрастно. 3. Детский дом. Конечно, самое осведомленное лицо в этом деле – директор. С ним предстоит очень серьезный разговор, но откровений можно ожидать лишь в том случае, если директор чист. Если же он сам был активным участником аферы, каких-либо надежд на встречу с ним питать не стоит. Но в детдоме есть еще очень интересные личности, с которыми обязательно нужно встретиться. Это воспитатель группы, в которой находился Виталик, а также работники, которые сопровождали детей в Италию. Вполне логично предположить, что они участвовали в этом деле, даже не подозревая, в какие махинации их вовлекло начальство. Если ему повезет, их показания будут просто бесценными. Впрочем, Самойленко и сам бы не смог объяснить, почему кому-то из своего списка он доверял, а кому-то – нет. Просто он предполагал, что организация, занятая преступным усыновлением, не должна быть слишком обширной – скорее всего в нее входили лишь руководители некоторых учреждений. Их подчиненные вряд ли догадывались об истинной подоплеке событий, потому что в противном случае доход от удачно провернутых операций пришлось бы делить среди слишком многих подельников. И дележ по подобной схеме неминуемо снижал бы рентабельность всей операции, учитывая ее немалый риск. 4. Управление здравоохранения. Врачи, притом лучшие в их городе, как подчеркивал Антоненко, вынесли свой вердикт о болезнях Виталика. Нужно обязательно проверить, был ли такой вердикт на самом деле, было ли обследование, или же медицинское заключение – липа. 5. Управление народного образования. Ключевой и, пожалуй, единственной фигурой здесь был Антоненко. Он, несомненно, знал все и принимал в организации подобного рода усыновлений самое непосредственное участие. И так просто, с кондачка, он, безусловно, не расколется. Но Николай надеялся на два фактора. Во-первых, в интересах самого же Антоненко было бы изобразить самую искреннюю заинтересованность в объективном журналистском расследовании. Мол, если я чист – зачем мне что-либо скрывать от прессы? В этом случае Самойленко мог надеяться на доступ к той самой папке, о которой рассказывала Пелагея Брониславовна – с "делом" Виталика Корабельникова. Во-вторых, если правда, что документы на усыновление в обязательном порядке утверждаются в Киеве, в министерстве образования, то у Антоненко должны быть там крепкие связи. Не исключено, что центр, организующий преступные усыновления, находится именно там. А значит, на втором этапе расследования, когда реально запахнет жареным, Антоненко может запросто начать "сдавать" покровителей, надеясь что-либо на этом выиграть для себя. Но даже в случае, так сказать, самом неблагоприятном, если начальник гороно будет стоять насмерть, скрывая любую информацию о Виталике, визит журналиста к нему должен будет его насторожить и напугать. В таком состоянии человек может совершить кучу просчетов, и тем самым раскрыть довольно многое. Проследив и проанализировав его возможные встречи и поездки после беседы, можно будет понять множество интересных вещей и уловить массу незаметных с первого взгляда взаимосвязей. 6. Министерство образования. Рядом с этим пунктом Николай вывел огромный и жирный Вопросительный знак. Без признаний Антоненко соваться туда – бесполезно. Утвердили документы на усыновление? Ну и что? Это входит в круг их обязанностей. Почему не перепроверили как следует? А какие есть основания у министерства не доверять компетентным комиссиям с мест? Подчиненные в Одессе что-то там нахимичили? Разберемся, обязательно накажем всех виновных, будьте за это спокойны. Да, "киевский след", если только он есть, для Николая, признаемся честно, вряд ли окажется по зубам... Еще раз пробежав глазами список, Самойленко жирной линией подчеркнул третий пункт – "детский дом". Начинать, безусловно, следовало отсюда... Директор пятого одесского детского дома Трофимчук Николаю Самойленко не понравился с первого взгляда. Наверное, это было предубеждение. Наверное, в той схеме, которую он выстроил для себя, Геннадию Степановичу отводилась не самая лучшая роль. И это заставило Николая иронично скривить губы в ухмылке, когда директор детдома при его появлении гостеприимно встал навстречу, усадил его в кресло и заговорил невероятно любезным тоном – Пресса... – начал он задумчиво. – Я, знаете ли, в молодости тоже мечтал о карьере журналиста. – Какая у журналиста карьера! – Я имею в виду то, что мне очень нравилась эта профессия. Она казалась мне такой романтичной, такой нужной людям, всему нашему обществу... – А мне, честно говоря, моя работа до сих пор кажется довольно нужной обществу, – холодно прервал его излияния Самойленко, с первой же минуты пытаясь держать Трофимчука на определенной дистанции. – Да-да, я понимаю. Конечно... Так вот, – он вернулся к своей тираде, делая вид, что не заметил недоброжелательной реакции собеседника, – в армии меня выбрали на комсомольскую работу, я закончил окружную школу комсомольского актива, затем был принят в ряды Коммунистической партии... Да-да, сейчас стало немодным говорить об этом, но именно партия и комсомольская работа сделали меня человеком, тем, кто я есть сегодня. – Ну-ну, – чуть слышно проворчал Николай, стараясь не заводиться раньше времени. – После службы в рядах Советской армии я получил отличные рекомендации, и мне казалось, что я очень близок к осуществлению своей мечты. Я работал инструктором в горкоме комсомола, одновременно учился, закончил высшую партийную школу. И все время мечтал, что попаду когда-нибудь на работу в газету или на телевидение. – Ну, после ВПШ вам светило никак не меньше, чем кресло главного редактора. – Не знаю. Возможно. В то время я об этом как-то и не задумывался. Да и какая, собственно, разница, кем работать? Главное – где! Я хотел обязательно в газете – в живом, по-настоящему творческом коллективе, хотел заниматься интересным, нужным делом. – Вы знаете, Геннадий Степанович, у нас долго, пока не выперли наконец на пенсию, работал такой, как вы, выпускник ВПШ заместителем главного редактора. Он в нашем деле знал только то, что Ленин организовал "Искру", а "Правда" – лучшая газета страны. Зато он долго и нудно мог распространяться про ответственность журналиста перед обществом и про высокую миссию нашей... – Но в чем-то он был и прав, согласитесь! – перебил Николая директор, не сумев скрыть некоторое раздражение. – Ответственность у вас, журналистов, действительно огромная. Кто, как не вы, пресса, осветит перед обществом больные проблемы, поставит вопросы, которые требуют немедленного решения? Кто, как не вы, взбудоражит общественное мнение? Это ведь очень важная функция средств массовой информации в отличие от того повального очернительства, которым вы все сегодня так усиленно занимаетесь. – В чем-то я с вами, может, и соглашусь, но в основном, не обессудьте, – никогда. Где вы увидели какое-то очернительство? В чем? – А вы почитайте газеты! Впрочем, что это я? Вы же сами их и создаете... Не обижайтесь на меня, молодой человек... – На обиженных воду возят. – ...но разве интересно мне, рядовому читателю, открывать каждый день газеты и видеть информацию только про то, что кто-то кого-то убил, а кто-то у кого-то что-то украл. А разве нет сегодня людей, которые честно трудятся на своих рабочих местах, создавая блага, пополняя бюджет страны в конце концов, или, вот как мы, например, воспитывают молодое поколение, чтобы как раз и было поменьше всяких ублюдков, бандитов?! – Но разве люди не вправе знать, что творится каждый день и каждый миг вокруг них в их родном городе? И если информация действительно мрачная и безрадостная, это ни в коем случае не означает, что журналист придумал ее сам и занимается очернительством. – Да-да, конечно, – вдруг согласился Трофимчук. – Но все же я очень рад, хотя мы с вами и расходимся слегка во мнениях о роли средств массовой информации в сегодняшнем мире... Все же я очень рад, что вы пришли к нам. Проблемам детей, проблемам детских домов, их бедственному, катастрофически нищенскому существованию сегодня пресса уделяет слишком мало внимания. И мне очень импонирует, что именно вы, такой известный в нашем городе журналист, решили поднять эту тему. Мне кажется, у вас это обязательно должно получиться. – Ну, если тема интересная и важная, почему бы ее и не поднять, в самом-то деле? – И я о том же. – Скажите в таком случае, Геннадий Степанович, – сразу решил взять быка за рога Николай, постаравшись смутить Трофимчука вопросом, заданным, что называется, в лоб, – как на ваш детский дом вышли желающие усыновить наших детей иностранные граждане? – То есть... Ах, вот о чем вы хотите написать!.. А я-то подумал было, что хоть кому-то и впрямь стало интересно, какие мизерные оклады у наших воспитателей, какие вообще ни с чем не сравнимые копейки получают наши нянечки, насколько скудно финансирование нашего заведения из городского бюджета... – Трофимчук все-таки смутился и сейчас явно тянул время, стараясь собраться с мыслями и приготовиться к достойному отпору. – О нет, не подумайте, что меня интересует исключительно этот вопрос. Мы обязательно побеседуем и о финансировании, и о зарплатах. Но как-нибудь в следующий раз. А в данный момент я занимаюсь именно темой усыновления и хотел бы в этой системе как следует разобраться. – Ну, что ж... Как вам известно, наш детский дом – для круглых сирот... – Извините, Геннадий Степанович, вы не против, если я буду вам задавать некоторые вопросы по ходу вашего рассказа? Для уточнения того, чего я не пойму. – Да-да, конечно. – Круглые сироты – это что значит? Как в старину? Папка-мамка померли, и чтобы не отправляться с сумой по белу свету, дети приходят сюда, к вам в детский дом, на полное государственное содержание? – Конечно, вы немного утрируете, но в принципе так оно и есть. Только дети приходят не сами. Их направляет управление народного образования города по представлению районных отделов социального обеспечения. – И что, много таких, у которых на этом свете никого не осталось? – А вы сами разве не видите? Вы, журналисты, сами расписываете, сколько сейчас родителей-алкоголиков, матерей-проституток и так далее. Был, например, папашка у девочки когда-то, да теперь в тюрьме сидит, годиков этак на пятнадцать залетел. За убийство например. А мамашка тем временем – с чужими дядями водку каждый день хлещет. Ребенок сутками не кормлен, не одет, не имеет элементарных условий для учебы. А мамашка к тому же все время демонстрирует определенную легкость в общении с противоположным полом. Ну, вы понимаете, что я имею в виду. И уж наверняка должны представлять, сколь губительно сказываются такие примеры человеческого поведения на неокрепших детских душах. – Да, это, безусловно, ужасно, – Коля решил использовать свой любимый прием и резко сменил тему разговора, переключая в одно мгновение внимание Трофимчука совсем на другой предмет. – А вы курите, Геннадий Степанович? – Курю?.. – сразу растерялся директор детдома. – Ах, да, конечно! – он услужливо подвинул пепельницу ближе к журналисту. – Курите. И я с вами закурю. Кстати, может, кофейку заварить? – Не стоит. Скажите, так круглые сироты – это дети, у которых либо совсем никого не осталось, либо родители которых лишены родительских прав? – Да, совершенно верно. – То есть не осталось ни брата, ни сестры? – Совершеннолетних. – А бабушки, дедушки? Тетки там какой-нибудь или дядьки, например? – Бывают, конечно, и дядьки, и бабушки. Но если они отказались от ребенка... – А если не отказались? И какой вообще механизм оформления к вам? Кто конкретно решает, круглый сирота ребенок или есть у него кто-нибудь на этом свете? Кстати, если вы позволите, я включу на всякий случай диктофон, чтобы ничего не напутать в ваших ответах. – Диктофон? – Трофимчук нервно заерзал в кресле, глядя, как Самойленко вытаскивает из сумки свой небольшой "Панасоник". – Да, конечно, включайте. Только я вряд ли буду вам в чем-то полезен. Механизм оформления к нам лучше объяснят в собесе, этим занимаются именно они. Я же вам говорил, это они готовят все необходимые документы и делают представление в управление народного образования горисполкома, и только потом... – А как это у вас такая ошибочка с Корабельниковым вышла? – Николай задал вопрос резко и неожиданно и, кажется, на этот раз попал в самую точку – Геннадий Степанович огорченно развел руками и грустно покачал головой: – Да, недосмотрели... Уже в следующую секунду он понял, что сказал лишнее, сильно покраснел, и его маленькие глазки испуганно забегали под стеклами очков – ну точь-в-точь как описывала Пелагея Брониславовна. – Извините, это вы про кого говорите, что-то я не припоминаю? – А мне показалось, что вы сразу вспомнили и согласились, что ошибочка вышла весьма досадная. – Молодой человек, – Трофимчук уже успокоился и был готов дать отпор какому-то непрошенному писаке, – вам действительно показалось, я вас уверяю. – Но ведь вы сказали... – Я просто оговорился. Совсем о другом подумал. Так о ком вы спрашивали? Кто такой этот Кораблев? – Я спрашивал про Корабельникова. Про Виталика Корабельникова, которого усыновил гражданин Италии Марио Контанелли... – А-а! Ну конечно, вспомнил!.. Это вас его старая сумасшедшая тетка на нас натравила? – Честно говоря, Геннадий Степанович, я не заметил, чтобы Пелагея Брониславовна Кашицкая была хоть сколько-нибудь не в своем уме, – спокойно, стараясь не сорваться и не выдать директору своего волнения, проговорил Самойленко. – По-моему, во время нашей встречи она рассуждала абсолютно здраво. – Не знаю. Мне так не показалось. И про Корабельникова я ничего не знаю. Сирота как сирота. И вдруг неизвестно откуда взялась эта его дальняя родственница и начала предъявлять свои права на мальчика... – Но ведь она была его опекуном, – Я еще не вникал в это дело. Вся информация – у моего заместителя, если вас это так интересует. И вообще, простите, молодой человек, но у меня действительно очень много работы, – и я вряд ли чем еще могу быть вам полезен. С этими словами Геннадий Степанович поднялся из-за стола, давая понять, что прием окончен, но он не знал, что такое Самойленко. Коля спокойно и невозмутимо продолжал сидеть в кресле, не собираясь никуда уходить, пока не получит ответа. Он лишь придвинул диктофон поближе к директору детдома и глядя на него в упор, тихо спросил: – Но ведь у вас же нет никаких причин утаивать от прессы информацию о той группе детей, которая была вывезена для усыновления в Италию? – Конечно, мне здесь скрывать нечего. Спрашивайте, я обо всем, что знаю, постараюсь вам рассказать, – Трофимчук снова уселся на свое место, с опаской поглядывая на диктофон Самойленко. – А что конкретно вас все-таки интересует, я никак не могу понять? – Я уже спрашивал, как вышли на ваш детский дом итальянцы? У них что, нюх особый? – Я не слишком осведомлен, как именно, ведь им наши данные предоставили в гуно. Но кое-что слышал. Есть у них вроде бы такая организация, название которой на русский переводится примерно так: "Руки помощи детям без семей". Но за точность я не ручаюсь. – И что же? – Они присылают нам заявки... – А сами приезжали когда-нибудь? – Да. Приходили в наш детский дом посмотреть на наших сирот. Ведь нашим детям действительно очень нужна помощь. Они лишены детства, а там, на Западе, богатые страны, богатые люди. Там неограниченные возможности для полноценного развития ребенка... – Понятно. И сколько детей выехало в последней группе? – Николай улыбнулся про себя: как здорово пригодилось ему теперь умение Банды "раскручивать" людей, а тот допрос, который устроил когда-то старший лейтенант ФСБ России Бондарович в присутствии друга-журналиста, научил Николая многим хитрым штучкам и тонким психологическим приемам. Теперь, кажется, все это срабатывало, лишний раз доказывая, что Самойленко оказался неплохим учеником. – В какой группе? – В Италию. – А-а, эта... – А были еще? – Да. Были. – Куда? – В Германию несколько раз, в Австрию... – А в Италию сколько детей поехало? – Я не помню. Примерно двадцать. – Они ехали, заранее зная, что в Одессу больше никогда уже не вернутся? – Это не правильная постановка вопроса. Вы думаете, что наше государство бросит своих детей на произвол судьбы в чужой стране? Каждая семья, усыновившая ребенка, находится под строгим контролем наш их дипломатов и специальных представителей... – И все же? – Они еще слишком маленькие, чтобы осознавать такие понятия, как Родина. – Хорошо. Я задам другой вопрос – семьи, в которые они ехали, уже знали своих детей? – Насколько мне известно, да. – И воспитатели, которые сопровождали детей, знали о том, что увозят, так сказать, "новых итальянцев"? – Да. – А я могу узнать фамилии воспитателей, которые сопровождали группу в Италию? – Конечно. Да, правильно, поговорите лучше с ними. Они ездили туда на целый месяц. Раздав детей по семьям, они еще несколько недель помогали детям адаптироваться в новых условиях, привыкать к новым родителям. – Так кто же все-таки ездил? – Об этом вам расскажет мой заместитель. Пройдите лучше к ней. – Вы имеете в виду Наталью Андреевну? – Самойленко на мгновение заглянул в блокнот, вспоминая фамилию и стараясь тем самым продемонстрировать Трофимчуку свою полную осведомленность во всех его делах. – Герасименко? – Да-да, она вам поможет. – Ну что ж. Большое спасибо за беседу... Только вот объясните мне, пожалуйста, зачем же вы на Кашицкую-то накричали, а? – Я ни на кого не кричал. Мы с ней просто побеседовали о Виталике... – А-а, так вы все-таки помните, как зовут Корабельникова? – Нет... То есть да... То есть, я хотел сказать, вы же сами мне сказали! – на Трофимчука было жалко смотреть – он уже вконец запутался и теперь сидел красный, потный, весь какой-то дерганый и нервный. Теперь он совсем не был похож на того уверенного в себе любезного и гостеприимного хозяина детского дома, каким выглядел всего полчаса тому назад. Самойленко улыбнулся – своего он, кажется, достиг. – Я просто запомнил, когда вы называли его имя. – Да-да, конечно. Что ж, еще раз спасибо, было очень приятно с вами побеседовать. Самойленко встал, выключил диктофон, положил его во внутренний карман куртки и, не подав Трофимчуку на прощание руки, направился к выходу. – Мне тоже приятно. Заходите если что. Я расскажу вам о нашем детдоме... – залепетал ему вслед Геннадий Степанович. – Конечно, – обернулся на пороге кабинета Николай. – Если мне еще что-то от вас понадобится, обязательно зайду. – Всегда рад. Через мгновение Самойленко исчез за дверью, а Геннадий Степанович схватил трубку телефона и стал нервно накручивать служебный номер Антоненко... Беседа с воспитателями, сопровождавшими группу детей в Италию, немногое дала для продвижения расследования Самойленко вперед. Да и чего можно было ожидать от четырех женщин, которых Наталья Андреевна Герасименко собрала у себя в кабинете. Она и сама сидела тут же, чтобы в случае чего проконтролировать разговор журналиста со своими подчиненными. Воспитатели в один голос дружно твердили о том, что в далекой южной стране детям созданы прекрасные условия, что все семьи – просто чудо, что итальянский климат очень похож на крымский, и поэтому детям совершенно не потребовалось времени на акклиматизацию, что все они великолепно подлечатся, а уж о том, что они нашли наконец любящих и заботливых родителей, вообще, мол, говорить не приходится – это и так понятно. – Вы представляете, – все восхищалась одна из воспитательниц, толстая тетка лет сорока, – я жила некоторое время у синьора Модзирани, который усыновил одного из наших мальчиков, так этот мужчина был столь любезен, что подарил мне целую сумку великолепных вещей! Теперь мой сын на два года вперед обеспечен всем необходимым – там и курточки, и кроссовки, и свитера, и джинсы... Это же целое состояние! А представляете, сколько всего достанется его приемному сыну! И все же не случайно многие коллеги Самойленко по работе считали, что он не только чертовски талантлив, но и необыкновенно везуч. Как будто кто-то подсказывал ему, за какую ниточку надо дернуть, чтобы размотать клубок проблем любой степени сложности. – Значит, если я вас правильно понял, вы все некоторое время провели в семьях усыновителей, так? – спросил Николай. – Да, наши сотрудники неделю прожили в каждой семье, которая усыновила ребенка, – за всех ответила Наталья Андреевна, с гордостью кивнув головой. – И, конечно же, хорошо запомнили своих подопечных? Каждого ребенка? – Естественно, – Герасименко недоумевала, как вообще можно задавать такие глупые вопросы. – Скажите в таком случае, кто сопровождал Виталика Корабельникова? – не унимался Николай. За столом вдруг воцарилась тишина. Самойленко удивленно обвел собравшихся взглядом и остановился на заместителе директора. – Я спросил что-то не то? Вы не можете ответить на такой простой вопрос? – Нет-нет, что вы! – Так в чем же дело? Кто из воспитателей жил у синьора Контанелли, на пьяца дель Кампа... – Наша воспитательница, совсем еще девчонка, Лариса Разумова, – ответила наконец Герасименко, и Николай заметил, как напряглось ее лицо. – Но ведь вы сказали мне, что здесь присутствуют все воспитатели, которые сопровождали детей в Италию. – Лариса сегодня занята, ее группе делают прививки. – Понятно. – Вы не подумайте... – А я ничего и не думаю, – мягко и как можно доброжелательнее улыбнулся Николай. – Вы же предоставите мне возможность поговорить и с ней, правда? – О да, конечно. Но сегодня это вряд ли получится. Она же занята, я вам говорила. – А когда же? – Да хоть завтра... ой, нет, погодите, завтра у нее выходной. Приходите послезавтра, часикам к десяти утра. Дети как раз в это время будут играть, и вы спокойно побеседуете с Ларисой. – Что ж, и на том спасибо. Николай поднялся, понимая, что здесь ему больше делать нечего, а на лице Герасименко он вновь заметил выражение досады и какой-то растерянности. – Вас что, больше ничего не интересует? Вы хотели узнать только о том, как в Италии живется Корабельникову? А ведь у нас есть и другие дети, с куда более сложными судьбами... – Как-нибудь в другой раз. А сегодня у меня тоже масса дел. Кстати, не могли бы вы дать мне адрес или телефон Разумовой? Я связался бы с ней завтра. – Нет, что вы! – заместитель директора покраснела точно так же, как несколько минут назад краснел ее непосредственный шеф. – Она молодая девушка, не замужем, вы же понимаете... – Не понимаю. – Ну, это как-то... – Я же по работе! Неужели вы могли подумать... – Но без ее разрешения давать ее адрес или телефон... Это не принято в нашем коллективе, – Наталья Андреевна плела явный вздор, какой только приходил ей в голову, и Самойленко без труда догадался, что эти сутки понадобятся руководству детского дома на разъяснительную работу с этой самой Ларисой Разумовой. А жаль. Такой оборот дела мог здорово снизить эффективность от встречи с этим важным свидетелем. Но Николай понимал, что настаивать сейчас на чем-либо бесполезно. – Ну что ж, послезавтра так послезавтра. В десять утра я буду. Наталья Андреевна, передайте, пожалуйста, Ларисе мою просьбу о встрече. – Конечно-конечно. Приходите, она обязательно будет вас ждать. Я лично прослежу... Двумя днями позже, подъезжая к детскому дому на своей "девятке", Николай констатировал, что настроение у него препаршивейшее – время, скорее всего, было упущено безвозвратно, и его сегодняшний разговор с Разумовой вряд ли станет той желанной ниточкой, которая поможет найти выход из лабиринта загадок. Он должен сегодня просто честно отработать очередной источник возможной информации – к сожалению, без всяких шансов на успех. – Простите, как мне найти Ларису Разумову? – поинтересовался он у старушки вахтерши, встретившей его грозным взглядом у входных дверей. – А зачем она тебе? – старушенция оказалось ярой ревнительницей крепких моральных устоев и подобной наглости – приходить на встречу с девушкой на работу, да еще в детский дом! – стерпеть просто не смогла. – Совсем сдурели. Тут же дети! А они ходють, ходють, спрашивають тут... Вечером, что ли, не можете с ней встретиться? – Вы не поняли, – Самойленко вытащил из кармана удостоверение с крупной надписью на корочке "ПРЕССА". – Я журналист, к Разумовой по делу. – А начальство про ваше дело знает? – чуть смягчив тон, но проявляя бдительность, не сдавалась строгая охранница. – Надобно им про ваше дело доложить сначала. – Про меня уже все знают. Я позавчера был и у Трофимчука, и у Герасименко. Вот только вас на посту позавчера я не застал. – Так мы дежурим сутки через двое. Поэтому меня и не было. – Ну а теперь-то можно пройти? – Проходите. На второй этаж. Там, в холле, сразу как по лестнице подниметесь, ее группа играет. Она с ними. Только в обуви по коврам не ходите, а то тут и после детей пылесосить не успевают. – Да, конечно... Николай взбежал на второй этаж по узкой лестнице и оказался перед стеклянной дверью, отделявшей лестничную клетку от небольшого уютного холла, устланного довольно потертыми и выцветшими коврами. "Господи, про эти, что ли, ковры мне старуха говорила?" – удивился про себя Николай. В комнате бегали, прыгали, ползали и кувыркались два десятка детей в возрасте четырех-пяти лет. Стоял такой невообразимый шум, в котором смешивались визги девочек, крики мальчишек, стук кубиков, скрип ржавых машинок, что молодая симпатичная светловолосая девушка, сидевшая в уголке с книжкой в руках, не сразу услышала, как открылась дверь и в холл вошел незнакомый мужчина. – Простите, вы Лариса Разумова? – с "порога спросил Самойленко, не решаясь пройти дальше и нарушить гармонию этого мира детей. Видимо, девушка настолько привыкла не обращать внимания на шум играющих детей, что новый, необычный здесь звук – низкий мужской голос – моментально ворвался в ее сознание, отвлекая ее от книжки и переключая на себя все ее внимание. Вздрогнув, она подняла голову и удивленно взглянула на высокого и красивого незнакомца. – Да. А вы кто, простите? Девушка смотрела на Николая такими огромными и чистыми голубыми глазами, что у него, одолеваемого предчувствиями неприятного разговора, дрогнуло сердце – неужели и с такими глазами можно хладнокровно врать? Можно покрывать преступления? Неужели она не расскажет ему обо всем, как только узнает, почему он здесь? Искренность ее взгляда была столь убедительной, что Николай вдруг понадеялся на удачу. Ему показалось, что именно от нее он узнает что-то такое, чего не выведал бы больше ни у кого на свете... – Я – журналист, Николай Самойленко. Хотел бы поговорить с вами по поводу... – Да, конечно, я вспомнила. Меня предупреждали о вашем визите, – вдруг холодно ответила девушка и, отложив книгу, встала ему навстречу. Впечатление от искренности и откровенности ее взгляда тут же улетучилось, и Самойленко понял, что надежды на удачу были напрасными. В ее глазах он, видимо, прочитал не те чувства. Наверное, в них было простое удивление от его неожиданного появления, а теперь они потухли и больно покалывали своей холодностью и отчужденностью. – Предупреждали? – Да, Наталья Андреевна. Так что такого необыкновенного вы хотите узнать от меня про Виталика Корабельникова? – Вы его хорошо знали? – Всего несколько месяцев. – И все же, – не хотел сдаваться Николай, – он был в вашей группе... – Слышь, это ты, что ли, журналист? – кто-то неожиданно оборвал его буквально на полуслове. Николай оглянулся. Он не слышал, как возник у него за спиной этот нечесаный и грязный верзила в короткой кожаной куртке. Его глубоко посаженные глаза беспокойно блуждали по всей комнате, как будто он не мог сосредоточиться на фигуре Самойленко. Руки он держал в карманах. От него исходило ощущение грязи и многолетней несвежести. Этот тип стоял на лестничной площадке в открытых дверях холла, и до Николая наконец дошло, что он обратился к нему. – Я журналист. А что? – А вы-то сами кто? – тут же отреагировала на его появление и Лариса. – Кто, кто? Хрен в пальто! – хрипло рассмеялся собственной дебильной шутке этот субъект, демонстрируя желтые прокуренные зубы. – Вопросы здесь задавать буду я. Ты, сучка поганая, Ларисой будешь? – Что за выражения! – возмутилась девушка. – А ну-ка уходите отсюда! Не видите, что ли, здесь дети?! – Заткнись, шавка! – рявкнул на нее незнакомец. – Я вам, голубочки мои, подарочек принес. Нравится? С этими словами он вытащил из кармана правую руку, слегка разжав пальцы и давая возможность им обоим внимательно рассмотреть, что за "подарочек" он принес. Самойленко вдруг почувствовал, как; у него похолодела спина. – Что это? – спросила Лариса, испуганно хлопая своими огромными глазами. Николаю переспрашивать было не нужно – прошлое офицера-десантника никогда бы не позволило ему спутать эту штуку ни с чем другим – в руке незнакомца была граната. Оборонительная граната Ф-1, знаменитая "лимонка". Самойленко не верил своим глазам. Он еще в Афгане на практике изучил, что эффективный разлет осколков у этой "штучки" составляет примерно двести метров. Если бы эта граната сейчас рванула, раненых бы в холле не оказалось – смертоносных кусочков металла хватило бы на всех с лихвой. А рвануть она могла в любой момент, потому что граната в руке террориста была самая что ни на есть настоящая, боевая. – Это такая херня, которая как перданет из-под сарая, так хрен опомнишься потом. Ясно? – куражился придурок, прикалываясь от столь пристального внимания к собственной персоне. В холле тем временем действительно повисла мертвая тишина – дети давно прекратили свои игры и столпились вокруг своей воспитательницы, с интересом и испугом поглядывая на этих незнакомых дядей, один из которых разговаривает плохими словами и слишком уж невежливо. – Лариса, уводите детей. В другие комнаты, подальше отсюда, – облизав вмиг пересохшие губы, тихо сказал Николай Ларисе, ни на секунду не отрывая глаз от руки подонка, в которой лежала граната. – Уводите. Это граната. – Только попробуй двинуться с места, стерва. У мена заказ на вас обоих, – истерично завопил этот недоносок, выдергивая из кармана и вторую руку. – Сейчас чеку рвану – и хана вам всем, суки подлые! – Стой, погоди! Не спеши, – Николай протестуя поднял обе руки. – Если ты дернешь чеку, произойдет взрыв такой силы, что от тебя самого ничего не останется. Ты хоть понимаешь это? – А мне по барабану. – Ладно. Только спокойно. Давай поговорим, за что тебе ведено нас уничтожить, – Николай тянул время, лихорадочно обдумывая выход из ситуации и присматриваясь к этому идиоту, ведущему себя столь странно. – Кому-то вы стали поперек дороги, ха-ха! Так что молитесь, трупики! – Погоди! – Все, трындец вам пришел! – с этими словами недоносок потянулся левой рукой к гранате, намереваясь выдернуть кольцо чеки. Но в ту же секунду Николай, рванувшись вперед что было сил, подпрыгнул высоко вверх, четким, давно отработанным движением резко выбрасывая вперед правые руку и ногу. Вырывание чеки из гранаты и мощнейший удар ногой в грудь этого идиота произошли практически одновременно. Граната выскочила у него из руки, а сам террорист, подброшенный страшным ударом, уже летел с лестницы. Следом покатилась граната. Еще в воздухе Николай услышал знакомый характерный щелчок – запал гранаты сработал. Едва коснувшись пола, он снова прыгнул, но теперь – к детям, к Ларисе, сбивая их с ног и страшно крича: – Ложись! А еще через миг там, внизу, на площадке между первым и вторым этажом раздался взрыв жуткой силы... Николаю Самойленко и на этот раз повезло. Впрочем, повезло не только ему. От взрыва, стоившего незадачливому террористу жизни, нанесшего зданию детского дома значительный материальный ущерб, больше никто серьезно не пострадал. Мелкие царапины у Николая, Ларисы и детей от осколков вдребезги разлетевшихся стекол, конечно же, мелочи по сравнению с тем, что могло бы произойти, взорвись граната в холле, где играли дети. Оперативники из следственного отдела областного управления Комитета государственной безопасности Украины не могли поверить, что это Николаю удалось предотвратить неминуемое. И не поверили бы, если бы не свидетельские показания Ларисы. Ведь Николай за считанные доли секунды успел не просто преодолеть расстояние, разделявшее его и бандита, но и сконцентрироваться, нанести неотразимый удар, буквально сбросивший бандита вниз на один лестничный пролет. Николай успел проделать все это до того, как террорист попытался бросить гранату, и потому она рванула не в холле, не среди играющих детей, а полетела вниз по лестнице – к тому, кто пришел с ней – кому рассказать – не поверят! – к детям-сиротам в детский дом. Им всем повезло, потому что осколки, изрешетив стены лестницы, не срикошетили, никого не задели. Им всем повезло, потому что в момент взрыва никого не оказалось на лестнице. А Николаю, кроме того, повезло еще и в том, что расследование этого происшествия, оказавшегося таким масштабным, таким из ряда вон выходящим, под непосредственным руководством Киева сразу же забрало в свои руки областное управление КГБ – ребята профессиональные и дотошные. Самойленко не стал от них ничего скрывать, честно поделился с ними информацией, которой к тому времени располагал. Лариса, до смерти напуганная происшедшим, действительно оказалась незаменимым свидетелем, и вскоре дело завертелось на полную катушку. КГБ раскрутило весь преступный клубок, занимавшийся, под благородным предлогом спасения детей-сирот, самой заурядной продажей их зарубежным так называемым усыновителям. В результате расследования выяснилось, что усыновление за границу детей из детдомов оформлялось, конечно же, не из жалости или каких-то иных гуманных соображений, а лишь за определенное и весьма немалое денежное вознаграждение (в валюте, естественно) со стороны усыновителей. Зарегистрированный в Амстердаме благотворительный фонд "Руки помощи детям-сиротам" на самом деле оказался обыкновенной своднической конторой для иностранцев, желавших усыновить ребенка, притом совершенно здорового. Американцы выкладывали за это удовольствие около шестидесяти тысяч долларов, немцы – чуть меньше, итальянцы платили за ребенка тридцать тысяч долларов, пять тысяч из которых оставались в "благотворительном фонде". Понятно, что такие кругленькие даже по западным меркам суммы господа-капиталисты выкладывали не из благородного побуждения взять на воспитание больного ребенка. Фонд предоставлял гарантии, что усыновленные дети ни в коем случае не будут страдать острыми или хроническими заболеваниями. Деньги, выплачиваемые усыновителями, делились местными чиновниками, которые оформляли фальшивые справки о заболеваниях, ускорявшие процедуру усыновления. Кстати пришелся и судебный процесс, который начался в Милане по факту несоответствия медицинской справки о здоровье одного из усыновленных детей с Украины и реального состояния его здоровья. К делу подключился Интерпол, что в конечном итоге весьма плодотворно сказалось на раскручивании всей преступной цепочки. Через пару месяцев в Одессе были задержаны все, кто организовывал и проводил незаконные операции по усыновлению, в том числе начальник гуно Антоненко, директор детского дома Трофимчук; главный педиатр города Нестеренко и многие другие. Несколько человек были взяты под стражу и в самом Киеве, подтверждая догадку Николая Самойленко о том, что подобные операции должны были иметь солидную "крышу" в самых верхних эшелонах республиканской власти. И в этой ситуации Николаю сказочно повезло еще раз – учитывая, так сказать, его заслуги в раскрытии этого преступления, учитывая его мужество и самоотверженные действия по спасению детей от нанятого преступниками террориста-наркомана, каким оказался незнакомец с гранатой, а также помня о его заслугах и журналистской порядочности при раскрытии предыдущего дела о похищении детей из родильных домов, ребята из областного управления госбезопасности негласно снабжали Самойленко эксклюзивной информацией по этому громкому процессу. Закономерный результат – репортажи и статьи Николая Самойленко как непосредственного участника всех событий и как самого осведомленного представителя средств массовой информации пользовались бешеным успехом не только в родном городе, но и по всей Украине, а также в других, зачастую весьма и весьма далеких от Украины странах. В те дни Николай заработал и свой первый по-настоящему солидный гонорар – за эксклюзивную статью о механизмах преступного бизнеса на Украине и его связях с преступным миром в Европе один знаменитый немецкий еженедельник выплатил ему пять тысяч марок. Наконец, главным итогом расследования этого дела стало создание правительственной комиссии по возвращению незаконно усыновленных детей на родину. У Пелагеи Брониславовны Кашицкой наконец-то появилась реальная надежда увидеть и обнять своего единственного племянника, ставшего ей; за эти страшные месяцы больше чем сыном, – своего Виталика... |
||
|