"Выиграть время" - читать интересную книгу автора (Серба Андрей)

9

— Едут! — донесся крик дозорного, и в лесу тотчас все стихло.

Дружинники, и до этого разговаривавшие вполголоса, замолчали вовсе. Те из них, кто еще подрубали или подпиливали деревья, отложили в сторону топоры и пилы, бросились к коням.

Сняв с головы шлем, чтобы отраженные от него лучи солнца не могли выдать засады, боярин Боброк осторожно выглянул из-за кустов. Узкая лесная дорога, на которой с трудом могли разъехаться встретившиеся крестьянские телеги, была стиснута с обеих сторон вековыми деревьями и разросшимся у их подножия кустарником. На участке, где устроили засаду, дорога была почти прямой и просматривалась сравнительно далеко. В ее конце показались пока еще с трудом различимые всадники.

Убрав голову и надев шлем, Боброк облегченно вздохнул. Хотя прискакавший сотник Кирилл сообщил ему, что Тимур-мурза поверил князю Даниле, на душе у боярина все равно было тревожно. Мало ли что могло случиться за истекшее с той поры время! Да и кто знает, действительно ли удалось князю обхитрить подозрительного татарского мурзу, знающего о печальной участи предыдущего ордынского посольства. Лишь сейчас, увидев вражескую колонну собственными глазами, Боброк успокоился.

— Вот и приспело наше время, друга, — сказал он, обращаясь к воеводе Богдану и нескольким сотникам, что окружали его. — По местам — и Бог в помощь!

Сотники вмиг исчезли в лесу, рядом с Боброком остался лишь атаман Дорош. Тихо шумел вокруг вековой бор, пустынной и глухой была бегущая через него дорога, ничто не выдавало присутствия затаившихся по обе стороны ее сотен людей.

Вдалеке застучали копыта, их топот приближался, и вскоре мимо боярина пронесся десяток татар. Едва затих храп их лошадей, как перед глазами Боброка заколыхались идущие на рысях густые ряды ордынской конницы. Мелькали раскосые лица под малахаями и шлемами, проносились новые и новые ордынские сотни, а он по-прежнему неподвижно сидел в седле. Вот боярин вздрогнул, его рука, державшая повод, сжалась. По дороге рядом с высоким худощавым татарином в богатом одеянии скакал князь Данило. Всего два ряда русских дружинников виднелись за его спиной, а со всех других сторон были только чужие, только враги.

«Никто не неволил тебя быть на этом месте, князь, ты сам выбрал его. Поэтому ничьей вины нет в том, что скачешь ты сейчас рядом со своей смертью. Так что прими, друже, свою долю как она есть».

Боброк положил руку на плечо Дороша.

— Сигнал, атаман, пора.

Дорош сунул два пальца в рот, оглушительный свист разнесся по лесу. Стоявшие вдоль дороги дружинники уперлись плечами в заранее подпиленные и подрубленные стволы, напряглись, и деревья вначале медленно, затем все быстрее начали падать на дорогу. Но прежде чем они рухнули на головы шарахнувшихся в разные стороны татар, сотни других дружинников и ватажников спустили тетивы луков, и ливень стрел стеганул по ордынской колонне, выкашивая ее целыми рядами.

Поднимая тучи пыли, валившиеся деревья давили и вышибали из седел ордынских всадников, ломали ноги и хребты их лошадям. Обезумевшие от боли и страха животные топтали сброшенных на землю людей, внося еще большую сумятицу в царивший на дороге беспорядок. Среди шума и треска ломавшихся ветвей, тревожного ржания коней, криков раненых и искалеченных людей слышался звонкий посвист летевших с разных направлений русских стрел. Те из татар, кто не был сражен из луков, не погиб под стволами деревьев или копытами лошадей, бросались в сторону от дороги, надеясь в обступившем ее кустарнике найти спасение.

Однако его не было и там. Русские лучники, облюбовав удобные для стрельбы деревья, били оттуда их на выбор, и большинство беглецов гибли от стрел на обочинах дороги. Те из счастливцев, кому удавалось достичь кустарника и пробраться сквозь него к лесу, замирали на месте: на границе придорожного кустарника и леса высилась сплошная стена червленых русских щитов. Перед ней дрожала, искрилась под лучами солнца щетина острых копий, и страшен был удар каждого из них, направленного умелой и сильной рукой.

Опытны и предусмотрительны были боярин Боброк и воевода Богдан, выбравшие место для засады, смелы и отважны русские, встретившие ордынцев, поэтому никто из татар, угодивших под стволы упавших деревьев или под стрелы и копья дружинников, не спасся. Только в середине вражеской колонны, где скакали мурза Тимур и князь Данило, еще кипел бой. Желая спасти князя, русичи не обрушили на эту часть ордынцев ни единого дерева, не выпустили по ней ни одной стрелы. Они лишь отрезали ее рухнувшими деревьями от остальных частей чамбула и бросились на выручку князю.

На Данилу и десяток оставшихся с ним русичей сразу же навалилась полусотня нукеров из личной охраны Тимур-мурзы. И если бы не меткие стрелы отборных русских лучников, сидевших на деревьях вдоль дороги и в течение нескольких мгновений значительно уменьшивших число бросившихся на князя татар, его участь была бы решена в начале боя. Сейчас же, образовав с дружинниками круг, он успешно отбивался от обступивших его ордынцев. Но вот упал из седла первый сраженный насмерть дружинник, за ним второй, выронил из рук копье третий — и круг оказался разорванным. И тотчас Данило завертелся в круговерти безжалостной сабельной схватки, в которой насмерть схватываются не только люди, но и кони. Крупный буланый жеребец князя, прошедший с хозяином сквозь десятки битв и ставший таким же бывалым бойцом, как его седок, дико храпел и, поводя налитыми кровью глазами, вскидывался на дыбы, бил копытами и кусал коней наседавших на князя татар. Данило, выпустив поводья и сжав бока верного скакуна ногами, укрывался за щитом и раздавал направо и налево удары тяжелого длинного меча.

«Держись, княже, держись», — шептал сотник Григорий, прорубаясь к нему на помощь сквозь сверкающее кольцо татарских сабель. Свое копье сотник давно оставил в груди одного из ордынцев, шлем с его головы был сбит, на плече растекалось кровавое пятно, но Григорий ничего этого не замечал. Перед глазами был только князь Данило и единственный уцелевший возле него дружинник, которые с трудом отбивались от десятка нукеров.

— Рубай их, сотник, рубай! — ревел за его спиной Дорош, защищая Григория от ударов сбоку и сзади. В затылок за ним спешили еще несколько ватажников, таких же отчаянных и бесстрашных рубак, как их атаман.

Они были уже недалеко от Данилы, когда упал с коня последний дружинник. Тотчас на плечо князя обрушился удар кривой татарской сабли, и рука его, сжимавшая меч, бессильно обвисла. Отбросив в сторону щит, Данило перехватил оружие в левую руку, и ближайший к нему ордынец, не успевший увернуться, покатился с лошади. Однако силы были слишком неравны, и над головой князя тут же сверкнуло сразу несколько сабель. Выронив меч, он склонился к конской гриве, затем стал быстро заваливаться навзничь. Но прежде чем князь упал на землю, подскакавший к нему вплотную ордынец проткнул его насквозь ударом короткого хвостатого копья.

«Эх, князь, что же ты…» — простонал сотник, поднимая коня на дыбы и швыряя его вперед.

Он успел достать мечом и развалить до пояса ударившего князя копьем ордынца. Но сверкнула перед его глазами сабля, и Григорий с залитым кровью лицом тоже повалился с седла. Один из татар прыгнул с коня на грудь упавшего на землю сотника, занес широкий нож над его горлом. Скакавший за Григорием Дорош со всего маху смял ордынца конем и, видя, что рядом блестят мечи и копья следовавших за ним ватажников, соскочил с коня, склонился над лежавшими в шаге друг от друга князем Данилой и сотником.

—Что скажешь, атаман? — тревожно спросил Боброк, вглядываясь в лицо выпрямившегося казака. Боярин только что подскакал к Дорошу от тела зарубленного Тимур-мурзы и держал в руке ханскую грамоту.

Атаман повернулся к Боброку, швырнул в ножны саблю.

— Сотник ранен, а князь…

Он отвел глаза в сторону, снял шлем, склонил голову. Боярин последовал его примеру.

— Он честно жил и честно умер, как и подобает настоящему русичу и воину, — тихо сказал Боброк, глядя на неподвижное тело князя. — Не нам, смертным, ведать свою судьбу и знать конец уготованного нам пути, однако я хотел бы умереть, как он, — в бою и с победой, сделав для Руси и ее славы все, что только можно. Пусть земля будет ему пухом.

Боброк выпрямился, надел шлем, глянул на Дороша.

— Труби, атаман, сбор. Надобно поскорее собрать раненых и предать земле мертвых. Литовцы где-то рядом…

Из болотистых лесов они выбрались поздно ночью. На широкой, залитой лунным светом поляне Дорош, ехавший рядом с Боброком, воеводой и сотником Кириллом впереди отряда, придержал коня, повернулся к боярину.

— Все хляби и топи позади. За нашей спиной Адомас с панцирниками, так что до самого русского порубежья путь свободен. Настала пора, боярин, прощаться с ранеными.

— Добро, атаман.

Боброк и Дорош остановили коней, за ними то же сделали воевода с сотником. Стоя сбоку от тропы, ведущей на поляну, они пропускали мимо себя вереницу дружинников и ватажников, пока не дождались раненых. Первым был сотник Григорий, лежавший на сделанной наскоро качалке-носилках, сплетенной из гибкой лозы и закрепленной между двумя лошадьми. Следом, с трудом держась в седле, ехал сотник Ярема из ватаги Дороша. Его левая рука, пробитая в предплечье стрелой, висела вдоль туловища плетью, голова, разрубленная за ухом саблей, была обмотана куском холстины, нога, задетая выше колена копьем, не гнулась. Хотя лицо казака было перекошено от боли, глаза его, как всегда, смотрели весело.

— Приехали, сотник, — сказал Дорош, обращаясь к Яреме. — Попрощаемся и отправимся каждый своей дорогой. Коли что было между нами не так, прости и не поминай лихом. Здоровья и счастья тебе, друже.

Он нагнулся к сотнику, слегка тряхнул за плечи.

— Прощай и ты, — как можно веселей сказал Ярема, стараясь не морщиться от боли. — Даст Бог, погуляем мы еще с тобой на лихих конях и с острой саблей. Удачи и счастья тебе, атаман.

— Выздоравливай скорей, друже, и казакуй сто лет. До встречи.

Дорош с Боброком соскочили с коней, подошли к качалке. Сотник Григорий при их приближении открыл глаза, сделал попытку поднять голову, но тотчас снова ее уронил.

— Лежи, сотник, лежи, — ласково сказал Боброк, — береги силы.

— Где я, боярин? — слабым голосом спросил Григорий. — Что со мной и почему меня качает? Отчего кругом темно и я ничего не вижу?

— Ранен ты, сотник, крепко ранен. Врачевать тебя надобно и ставить на ноги. Оставляем мы тебя здесь вместе с другими ранеными. Отлежитесь у верных людей, наберетесь сил и вновь будете воинами, как прежде.

— Оставляешь, боярин? — встрепенулся Григорий. — А как же Русь, князь Дмитрий? Ведь я должен… — Он от волнения надрывно закашлял, замолчал.

— Ничего ты не должен, друже, — произнес Дороги, наклоняясь над ним. — Все, что мог, ты уже сделал, дай теперь другим исполнить свой долг перед Русью. Сегодня ты пролил кровь на моей земле, завтра я займу место в бою на твоей земле и не посрамлю ни твоего, ни своего имени. Это же сделают и три сотни моих верных и храбрых казаков, что идут вместе со мной под московское знамя.

Простившись со всеми ранеными, Боброк и Дорош снова двинулись в голову колонны. Проехав поляну, они остановились, потому что в лес дальше уходили уже две дороги.

— Твое слово, атаман, — обратился Боброк к Дорошу.

— Обе дороги ведут на Русь, к Оке, — сказал Дорош. — Но та короче, и потому она наша.

Он хотел было направиться по облюбованной дороге, однако сотник Кирилл преградил ему путь.

— Ты прав, атаман, эта дорога действительно короче. Но только ехать нам следует по другой.

— Почему? — удивился Дорош.

— На ней нас ждут люди. Я обещал, что мы встретимся с ними.

— Кто эти люди, сотник? — настороженно спросил Боброк. — Почему мы должны с ними встречаться?

— Боярин, скоро ты их увидишь и узнаешь, кто они, — уклонился от прямого ответа Кирилл. — А покуда верь мне на слово, что тебе не придется жалеть о встрече с ними.

Кирилл, пришпорив коня, первый поехал по указанной им дороге. Немного помедлив, следом двинулись Боброк с воеводой, за ними вся колонна.

Устало опустив на грудь голову, Боброк, убаюкиваемый размеренным ходом коня, впал в полудрему. Что ж, он мог теперь позволить себе отдохнуть, русский боярин Дмитрий Боброк-Волынец, правая рука великого московского князя, посланный им с трудным и опасным заданием в Литву и успешно его выполнивший. Пусть отсутствует сейчас рядом половина людей, что пришли с ним в эти места из Москвы, пусть нет ни Иванка, ни сотника Григория, однако все они свое дело сделали. Как и те два нагруженных мешками с мелкой речной галькой воза, содержимое которых он с помощью рассыпанной на поляне горсти монет выдал преследующему его отряду Адомаса за привезенное из Руси золото.

О чем тревожиться боярину, если московское войско уже на подходе к Дону, а литовский Ягайло все еще топчется в Литве и ждет от Мамая грамоту с указанием времени своего выступления? Пусть грек-схимник так и не разгадал тайны литовско-ордынского письма, но последняя ханская грамота лежит за пазухой у Боброка и никогда не попадет в Ягайловы руки. К обоим Ольгердовичам и князю Владимиру Серпуховскому он еще день назад отправил гонцов с наказом идти на соединение к главному русскому войску, а теперь сам спешит к нему. Вот почему, несмотря на страшную усталость, спокойно на душе русского боярина Боброка, оттого он может позволить себе забыться сейчас в сладком полусне…

Громкий свист заставил Боброка вздрогнуть и моментально открыть глаза. Однако вокруг все было спокойно, дорога вела к броду через широкий лесной ручей. Доносилось глухое журчание воды, бегущей между отмелями золотистого под лунным светом песка.

Не доезжая до ручья нескольких шагов, сотник Кирилл, двигавшийся впереди колонны, придержал коня и трижды прокричал в темноту филином. Едва смолкло эхо, как из леса на противоположном берегу выехала группа конных с щитами на плечах и копьями в руках, остановилась возле воды. Двое незнакомцев въехали в ручей и направились к ним.

— Что происходит, сотник? Кто эти люди? — спросил Боброк, кладя ладонь на рукоять меча и напряженно вглядываясь в темные фигуры, приближавшиеся к ним.

— Боярин, это люди, о которых я говорил, — ответил Кирилл. — Я обещал им встречу с тобой и сдержал свое слово.

Напрягая до предела зрение, Боброк старался рассмотреть подъезжавших всадников. Выглянувшая из-за туч луна помогла сделать это, осветив с ног до головы переднего. Молодое открытое лицо, висячие южнорусские усы, взгляд прищуренных глаз смел, но не дерзок. Боярин видел его впервые, и обличье воина ни о чем ему не говорило. Зато находившийся рядом с Боброком стремя в стремя воевода Богдан вздрогнул, наклонился к его уху.

— Это один из сыновей Векши, его младший, Глеб. Того самого Векши, что вчера вместе с Адомасом гонялся за нами по болотам. Смотри, боярин Дмитрий, как бы не приключиться беде… Яблочко от яблони недалеко падает.

Нахмурив брови, Боброк повернулся к Кириллу.

— Это правда, сотник?

— Да, боярин, воевода не ошибся, — ответил Кирилл, слышавший каждое слово Богдана. — Это действительно младший сын боярина Векши. Однако воевода не знает и потому не сказал тебе самого важного. Это он, Глеб, рассказал мне вчера об Адомасовой ловушке и послал к тебе, дабы предупредить об угрозе и указать путь к спасению. Это он велел передать вам о встрече литовцев с татарами у Лысого кургана и обещал сбить со следа воинов Адомаса, когда они пойдут за нами через болота. Как видишь, он не обманул ни в чем.

— Почему ты не сказал об этом вчера? — нахмурился Боброк.

— Разве ты или князь Данило поверили бы мне, скажи я сразу, от кого прибыл? — усмехнулся Кирилл.

Тем временем всадники подъехали к ним почти вплотную, остановились против Боброка и Богдана.

— Будь здрав, боярин Дмитрий, — негромко произнес Глеб, глядя на Боброка. — Желаю того и тебе, воевода. Почему не вижу среди вас князя Данилу?

— Здрав будь и ты, боярский сын Глеб, — сухо ответил один Боброк. — А князя Данилу ты больше не увидишь никогда. Много битв прошумело над его головой, но вчерашняя стала для него последней. Он храбро бился и честно умер за Русь, и она не забудет о нем.

— Разделяю твою скорбь, боярин, — сказал Глеб. — Князь умер, выполнив свой долг перед родной землей, однако нам, живым, еще только предстоит свершить это. Об этом я и хотел говорить с вами, боярин и воевода.

Боброк с любопытством взглянул на собеседника.

— Слушаем тебя.

— Шесть с лишним сотен воинов идут сейчас с тобой к князю Дмитрию, — начал Глеб. — Три сотни русских дружинников, проклявших свою прежнюю службу боярину Векше и литовскому Ягайле, веду я к Дону по той же дороге. Нелегок у нас обоих путь, боярин, много опасностей ждут нас на нем. Там, где возможна гибель твоих шести сотен, а тем паче трех моих, могут пробиться и уцелеть наши объединенные девять сотен. Я предлагаю соединить наши силы, боярин Дмитрий. Что молвишь на это?

Боброк, опустив голову, не ответил. Молчал, глядя куда-то в сторону, и воевода Богдан. На губах Глеба мелькнула кривая усмешка, он взял из рук спутника копье, высоко поднял над головой. Лес на противоположном берегу ручья зашевелился, ожил, из него стали выезжать вооруженные, закованные в доспехи всадники и выстраиваться рядами вдоль ручья.

— Их три сотни, — снова заговорил Глеб, возвращая копье спутнику. — Все они русичи, и каждый готов отдать за Русь жизнь. Если ты, боярин Боброк, решил идти своей дорогой, мы пойдем собственной. Но если кто-либо из нас не придет к князю Дмитрию и без пользы для родной земли сгинет в степи, то пусть это будет на твоей совести. Прощай.

Глеб ударил коня шпорами, собрался повернуть его обратно к ручью, однако рука Боброка успела перехватить поводья скакуна.

— Прости, боярский сын, за сомнения. Одна у нас с тобой судьба, одна дорога, и идти по ней нам суждено вместе. Вот тебе в том моя рука.

— Благодарю, боярин. Но прежде чем выступить в поход, прими от меня подарок.

Глеб повернулся к оставшейся на противоположном берегу группе всадников, призывно махнул рукой, и те тронулись через ручей. Поравнявшись с Глебом, прибывшие остановились, лишь двое двинулись дальше, к Боброку и воеводе. Присмотревшись, боярин узнал в переднем сотника Андрея. Он был в полном воинском облачении, с мечом и копьем, с щитом на плече. В его левой руке был конец повода, на котором он вел еще одну лошадь. На ней со связанными за спиной руками, накрепко прикрученный к седлу, сидел конюший боярина Адомаса. Увидев Боброка и воеводу, горбун опустил голову, вздернул выше плечи, надеясь спрятать лицо в складках плаща.

— С возвращением, сотник, — растроганно сказал Боброк, обнимая Андрея. — Мы с воеводой, признаюсь, уж не чаяли увидеть тебя живым.

— Если бы не Глеб, все мы наверняка были бы мертвы, — ответил Андрей. — Он не только спас меня, но и стал отмщеньем тому, кто предал нас.

Боброк тронул коня, подъехал ближе к конюшему. Вытащив меч, сбросил лезвием с его головы капюшон плаща.

— Не забыл меня, холоп? — спросил он. — Вижу, что нет, поскольку дрожишь как осиновый лист. Может, вспомнишь мои слова, что сказал я при нашей встрече на прощание? О том, что случится, ежели по твоей вине прольется хоть капля русской крови? Как видишь, наступила пора держать ответ за измену. Атаман, — обратился Боброк к Дорошу, — кликни своих хлопцев, пускай займутся им.

Через несколько минут, слившись в одну общую колонну, оба русских отряда двинулись по дороге. Опустели берега лесного ручья, тихо журчала вода на песчаных перекатах, и лишь слегка поскрипывал сук, на котором из стороны в сторону раскачивалось тело повешенного конюшего.

Русичи, выдержав в пути несколько стычек с бродящими по степи татарскими отрядами, примкнули к великокняжескому войску уже на подходах к Дону. Немногим раньше, чем подошли туда полки обоих Ольгердовичей и дружины князя Владимира Серпуховского.