"Приглашение в ад" - читать интересную книгу автора (Щупов Андрей)

Глава 8

Вадим проснулся от писка рации. Осторожно высвободил руку из-под головы Елены, взяв кожаный футляр, вытянул в полную длину антенну, вышел из комнаты. Вызывал Пульхен.

— Вадим?… Все спишь?

— Уже нет.

— Как самочувствие?

— Ладно, деликатес хренов, выкладывай, не стесняйся. Что стряслось?

— Да так, мелочь. Мог бы и не дергать. Мадонна тут тебя ищет.

— Что ей надо?

— Это тебе лучше знать. Волнуется, дама.

— Ладно, пропускаем тему. Так что все же стряслось?

— Хмм… Что ж, сам напросился… — Пульхен помялся. — Видишь ли, Вадик, на химзавод олухи какие-то припожаловали. Вооруженная группа. Послали муниципальным властям ультиматум. Либо, значит, предоставление властных полномочий, либо в полдень взорвут химзавод к чертовой матери.

— Кто они, не выяснили?

— Черт их знает, но, кажется, не «бульдоги»… Ребята говорят, похожи на крашеных.

Вадим хрипло прокашлялся, с некоторым удивлением провел ладонью по лицу. Нос и щеки были оцарапаны, но ранки были явно несвежие, их покрывала довольно прочная короста. Странно. Или это Елена? Теперь уже и не вспомнить…

— Взрыв чем-то грозит городу?

— В том-то и дело, что никто толком не знает! Откопали тут одного инженеришку, работал там когда-то… Рассказывает, что на заводе пропасть всякой дряни. Конечно, не иприт с плутонием, но кто теперь с уверенностью скажет?

— Ладно, подъезжайте. — Вадим вздохнул.

— А ты где?

— У Елены. Дом возле уличного театра.

— Понял.

— Кто-нибудь из наших уже там?

— Отослали пару дружин, но им там оказали сопротивление, так что без нас не начинают. Кстати, и беженцы первые объявились. Слухи, сам знаешь, как сейчас распространяются.

— Слухи — это скверно.

— Думаешь, стоит эвакуировать район?

— А может, сразу весь город?… — Вадим поморщился. — Не будем пороть горячку. Короче, выезжай.

Вернувшись в комнату, он быстро переоделся. Рацию, подумав, положил на стул рядом со спящей Еленой. Вынув из футляра тряпичный сверток, развернул и вышел в гостиную.

Фемистокл еще спал, в комнатах было чересчур сумеречно для пробуждения мутагома. Вадим пристроил гномика на комоде, всмотрелся в сморщенное личико. Обезноженные, мутагомы способны принимать любое положение. Стоя, сидя, лежа — им все равно, лишь бы видеть собеседника. Фемистокл сидел напротив Вадима, но все еще не подавал признаков жизни. Чем-то он напоминал сейчас себя прежнего — больного и бледного, каким Вадим впервые выкопал его из-под развалин. Мутагом молчал тогда несколько недель. Ни Вадим, ни Санька уже и не надеялись, что он заговорит. Но время лечит не только людей, — ожил и гном, а в один из дней заговорил, да так, что все только ахнули. Потому и имечко дали мудреное. Говорить так, как говорил их мутагом, мог только патриций времен Цицерона и Фемистокла. Впрочем, на всякий пожарный придумали и резервное имя — Вовка. Возможно, уже тогда опасались, что от величавого имени мутагом быстро зазнается.

Распахнув шторы, Вадим впустил в дом серое утро. Обернувшись, заметил, что мутагом пошевелился. Множественные морщинки на пухловатом личике Фемистокла постепенно разглаживались, щеки розовели, маленькие ручки, как у новорожденного, стали совершать бессмысленные движения. А чуть позже распахнулись глаза, и, освобожденный из тряпичного плена, Фемистокл начал выплевывать набившиеся в рот нитки.

— Доброе утро, соня! — поприветствовал его Вадим.

Гном заворочался, поудобнее устраиваясь на комоде. С любопытством оглядевшись, уютно сложил на животе ручки.

— Верно Санька говорит: скупердяй ты, — скрипуче уличил он. — Сначала чумазый Панчуга ключи гаечные заворачивает, а потом туда же и меня.

— Не мелочись, Вовка! В следующий раз завернем в свадебную фату. Самую настоящую! Будешь у нас, как жених.

— Тебя слушать — все равно, что лимоны грызть. Кислее кислого.

— Ладно, не злись. Лучше смотри сюда. — Вадим вытащил револьвер и спрятал в нижний ящик комода. — Это побудет пока здесь. Если возникнет опасность, подскажешь сестренке, где искать. А еще винтарь стоит на кухне. Но это на крайний случай. И рацией пусть пользуется. Я появлюсь вечером. И кстати, будь с ней поласковей. Видишь ли, у нее… В некотором роде кризис, так что на тебя все надежды.

— Ага, еще чего! Мне, значит, с ней возись, а ты в кусты?

— Ненадолго, Вов, честное слово!

— Знаю я твое «ненадолго», — Фемистокл жалостливо проскулил: — Бросаешь нас, да? А ведь, хватишься потом верного друга, будешь локти грызть.

— Вот потому и рассказываю тебе обо всем честно. Ты же мне друг, правда? А ей надо помочь. Очень надо, поверь. Кого мне еще просить, как не любимого Вовку? На тебя ведь можно положиться?

— Само собой, — проворчал Фемистокл. — На кого же еще.

— Нет, в самом деле. Это я тебе, как мужчина мужчине говорю. Подбодри ее как-нибудь, ты ведь умеешь.

— Ладно… Психотерапия, гипноз и прочее. Справимся, — потирая ручки, Фемистокл закрутил головой. — А кто у нас сегодня сестра? Имя, возраст, паспортные данные?

— Некогда мне, сам расспросишь. Заодно и познакомитесь.

— А пока она, значит, спит?

— Ну да…

Вадим услышал приближающийся рев. Стекла в окнах мелко задрожали. Панчуга, как всегда, гнал броневик на предельной скорости.

— Все, Вовка, убегаю, — Вадим суетливо заканчивал последние приготовления, собирая вещи, цепляя ремень с кобурой. — Не забывай про оружие и никуда ее не отпускай. Дверь я запру.

— Да уж, постарайся запереть получше, — проворчал Фемистокл. Уже вдогонку Вадиму тоненько крикнул: — И Панчуге там передай, чтобы умылся наконец. А то без меня совсем распустится.

— Чище гномов людей не бывает! — традиционно откликнулся Вадим.

— Как и гномов хуже людей…

— Как плечо, герой?

— На месте, не переживай.

— А на морде что? С кошками воевал?… Ладно, ладно молчу…

Шутки шутками, но сегодня Вадим чувствовал себя значительно лучше. Царапины — пустяк, зато лихорадки не было и в помине, да и боль как-будто отступила. Жизнь продолжалась, и они катили по серым улицам Воскресенска, увеча гусеницами асфальт, прижимая редких прохожих к ненадежным стенам. В тесном бронированном пространстве Дымов чувствовал себя неловко. Состояние полускрюченности — так можно назвать положение пассажиров подобных машин. Выудив из бортового кармана свободную рацию, он включил ее на «постоянный прием», повесил на шею. Рядом, громыхая кобурой маузера, устраивался и все никак не мог устроиться полковник.

Налетел скоротечный дождь, дробью прошелся по броне и исчез. Распахнув люк, Вадим высунулся наружу. Увы, видимое бодрости не прибавляло. Стекла с диагональными полосами скотча, деревянные пластыри на месте орудийных пробоин, черные от воронья карнизы, шеренги ржавых автомашин и грузовых фургонов. Следы грибной мерзости угадывались повсюду. Хорошо, хоть было еще чем дышать. А когда-то тела горожан дотлевали прямо на улицах, похоронные команды не справлялись с работой, и тошнотворный запах стлался между домами, кружа голову, выворачивая наизнанку. Постепенно с этим однако справились. Вернее, все прошло само собой. Далеко не беспредельное, население города уменьшилось более чем вдесятеро, и похоронные проблемы отступили на второй план. Так или иначе, но за последние два года город стал совершенно другим, перестав являться убежищем и превратившись в гигантскую ловушку. Один вид его заряжал тревогой, взвинчивал нервы всякого проникшего в его уличный лабиринт. Устав носить в себе живое, очерствевшая ладонь города день ото дня сжималась, все теснее стягивая узловатые каменные пальцы. Самое странное, что и загробная доля людей уже не привлекала. Еще лет шесть-семь назад в религию уходили с большей охотой. Но что-то изменилось и в этой сфере. Вероятно, горожане попросту устали. Живут ведь иллюзорным, но смыслом, а пойди придумай его, когда все вокруг полнейшая бессмыслица. Врачи да военные — вот и все, что уцелело от великого списка человеческих профессий.

Броневик резко притормозил, Вадима прижало к кромке люка.

— Что там еще? — Пульхен нагнулся к чертыхающемуся водителю.

— Гриб! Целая гора! И как нарочно поперек улицы. Места другого ему не нашлось!

Вадим подтвердил сказанное кивком. Действительно, подобием баррикады улочку перегораживала рыхловатая, чуть пульсирующая груда. Высотой, наверное, метра в четыре, грязного бурого цвета. Скорее всего гриб вырос тут не сам по себе, под мясистой его пленкой, наверняка, скрывался остов какого-нибудь автобуса или грузовика. Гриб догладывал останки сидений, растворял шинную резину, органику стекол. Это он уважал и любил. Пустые улицы его не интересовали.

— Вот бы в эту груду да хорошим ветряком! — вслух помечтал Вадим.

— Ага, как же! Вор вора за руку не ухватит… А может, из огнемета в него жахнуть?

— Нет! — Пульхен свирепо взглянул на часы. Непредвиденные задержки его всегда выводили из себя. — Объезжай!

Броневик с рычанием попятился. До первой поперечной улочки. Разворачиваясь, шкрябнул металлом о кирпичную стену, своротив угол здания.

— Осторожнее нельзя?

— Вот и я думаю: фару бы не попортить…

Дорога здесь оказалась еще более скверной. Машину то и дело потряхивало, а справа и слева тянулись сплошные завалы. Последствия давнего артобстрела. Собственно говоря, до этих мест и дошла Дикая Дивизия. Здесь и полегла под снарядами Кита. Теперь с утра до наступления сумерек среди развалин копошились согбенные фигурки людей. По памяти и по слухам пытались откапывать бывшие магазины, лавочки и мечту всех кладоискателей — продуктовые склады. Городской Клондайк разрабатывался не просто. Оттаскивая кирпичи и штукатурку, долбили ломиками бетон, гнули решетку арматуры. При этом обдирали в кровь руки, теряли последнее здоровье. Везло же, как водится, немногим. Правда, в случае находки столбить место даже не пытались. Брали, сколько успевали, а после налетало со всех сторон полчище, и обнаруженный источник в считанные минуты иссыхал.

— Этой ночью в музей Ганисяна «банкиры» наведывались, — словно между прочим обронил Пульхен, когда Вадим вновь спустился вниз.

— Ну, и? — Дымов нахмурился.

— Ничего. Детей с воспитателями не тронули. Сторожей только повязали, одному черепушку разбили. Помнишь того рыжего? Его и поранили.

— Почему его?

— Он единственный не спал.

— Мда… Что взяли?

— Да, почитай, все, что нашли в залах. Ганисян говорит, пара автобусов подъезжала, — грузили не меньше часа. А нас вызвать не мог, — рацию отобрали.

— Вот заразы! Круто орудуют!

— И мне так кажется. Пожалуй, для «банкиров» даже чересчур круто. Может, это и не «банкиры» вовсе?

— Возможно. — Вадим потер переносицу. — А в запасники совались?

— Пробовали. Но там броня — сантиметров тридцать. Никаким автогеном не взять. Насчет шифра Ганисян стемнил, молодец. В общем покрутились, повертелись и отчалили.

— Почему старик решил, что это «банкиры»?

— Попалась пара знакомых физиономий. Да и кого в наше время могут интересовать картины?

— Да хоть того же Кита.

Пульхен кивнул.

— Тоже возможно. «Банкиры» — народ несерьезный. Старичье в основном. А тут автобусы, боевики… В общем есть над чем подумать.

— Ну да… Как говорится, информация к размышлению.

— Я слышал, Кит курган какой-то сооружает, — подал голос Панчуга. — Наподобие египетских пирамид, только вроде как для потомков. Может, и картины туда хочет переправить?

Дымов с Пульхеном одновременно пожали плечами.

— А что, это на него похоже. — Егор покрутил головой и без всякой связи с предыдущим неожиданно сообщил:

— А твоя-то, Вадим, к Саньке сегодня подмазывалась. Прикатила, да не с пустыми руками.

— Что-то подарила?

— Велосипед! Самый натуральный, с насосом. Ох, будет теперь наш оболтус гонять!

— Молодец, — пробормотал Вадим. Непонятно кого он имел в виду, но вопрошающий взгляд полковника так и остался без ответа.

Завод простирался перед ними — туманный, целящий в небо десятками труб, пропахший металлом, химией, подвывающий не одним десятком собачьих глоток. Давнее вторжение почти не коснулось этой махины. Несколько шальных снарядов — вот, пожалуй, и все, что ему досталось. Недалеко от главного здания, почти касаясь низких туч, одиноко высился стержень ветровой энергостанции. Лишенная лопастей и растяжек, она угрожающе раскачивалась, дополняя собачий вой низким размеренным скрипом.

Автоматные очереди, доносящиеся из глубины цехов, наконец-то стихли. То ли крашеным надоело стрелять в пустоту, то ли у них кончились патроны. Пульхен переговаривался с патрульными у проходной, и было видно, что он взбешен. Не считаясь с приказом, дружина по собственной инициативе вступила с крашеными в перестрелку, выбив террористов из котельных и загнав в центральные цеха. Ни о взрывах, которыми грозились крашеные, ни о возможных последствиях командиры дружин, похоже, не задумывались. К крашеным было особое отношение — некая смесь опаски и брезгливой ненависти. Так или иначе, но били крашеных все кому не лень — и «бульдоги», и «лесная братва», и боевики Поля. Крашеные боролись с человечеством в целом, приветствуя таймерную эпидемию, холеру, спид, сифилис. «Дьяволу — дьяволово!» — провозглашали они. Мир, по их мнению, давно уже превратился в ад, — таким образом — разрушение ада, уничтожение его жителей стало единственной задачей всех настоящих людей. Однако, как они полагали, настоящих людей во все времена было мало, и чтобы отличать таковых от ненастоящих, их надобно было метить. И крашеные метили друг дружку, даруя жертвенному алтарю левые мизинцы, крася шевелюру в синий «смертеприемлющий» цвет. Однако выразительнее всего их метила сама природа.

То есть, если разобраться, таймерная эпидемия никого не умервщляла. Тем не менее заболевание существенно влияло на пигментацию кожи человека, его суставы, структуру скелета. По сути на земле возникала своя обособленная раса. Кожа крашеных приобретала медно-зеленый оттенок, поверх реберного каркаса медленно, но верно начинал прорастать костный панцирь, отчего тела безобразно грузнели и округлялись. Полностью «созревшего» крашеного не всякая пуля могла и одолеть, что тоже истолковывалось идеологами крашеных, как божий знак, как дар, ниспосланный свыше.

Жизнь не любит тех, кто не любит ее. А крашеных к числу жизнелюбов причислить было никак нельзя. Потому и чурались их, словно мокриц. Тот же Воздвиженов уверял, что таймерная болезнь здесь вовсе ни при чем и что на самом деле имеет место особой направленности мутация, сумевшая затронуть древнейшие хромосомные программы. «И кстати, — витийствовал ученый, — лишний раз подтверждается теория о едином источнике зарождения человечества с последующим разноматериковым развитием. Китайцы, негры, европейцы — все в сущности живут со схожей ДНК, а разрез глаз, пигментация, рост — диктуются местными климатическими условиями. Хотим мы того или не хотим, но крашеные — еще один шанс природы. Они более приспособлены к нынешним диким условиям, только и всего…» Так считал Боря Воздвиженов, но несколько иначе полагало большинство людей. Крашеных продолжали рассматривать, как разносчиков пандемии, и возглас «Ату выродков!» воспринимался с глубочайшим пониманием.

Выбравшись на башню броневика, Вадим поглядел на себя в карманное зеркальце. Ему показалось, что царапины стали глубже и более припухшими. Бред какой-то! Он поплевал на платок и осторожно прижал к щеке. Без особого любопытства покосился в сторону пленных. Никто из них не сидел и не стоял, все лежали. Оно и понятно, с дистрофии не тянет пускаться в пляс. Часовой, молодой парень в потертом бушлатике и трехлинейкой через плечо даже не смотрел на свох подопечных. Все пленные были из разряда откровенных доходяг. Как не крути, а голод в первую очередь бил по крашеным. Их не подпускали к распределителям, не позволяли рыться на перспективных свалках. Они были сами по себе, а главное — преследовали цели не выживания, а напротив — наиболее скорого и эффективного конца. Тот, кто часто поминает смерть, поневоле ее приманивает. То же происходило и с крашеными.

Поймав унылый взгляд черного, как сажа, человека, Вадим поманил его пальцем. Пленный будто и не заметил жеста, устало смежил веки.

— Подойди! — крикнул Вадим. — Хлеба дам!

Это подействовало. Глаза лежащего приоткрылись, Вадим заметил, что смотрят на него и другие пленники. Чтобы негроподобный человек не сомневался в сказанном, Вадим достал из кармана и продемонстрировал черствый ломоть. Через несколько секунд пленный стоял уже рядом и, неустойчиво покачиваясь на ветру, протягивал за хлебом тощие руки — не одну, а сразу две, чтобы, не дай Бог, не выронить горбушку на землю, где ее, разумеется, тут же подхватят другие.

— Не торопись, — потирая саднящее плечо, Вадим изучающе всматривался в темное широкоскулое лицо. Выглядел крашеный неважно. Грязновато-синий хохолок на голове и действительно, какой-то зеленоватый оттенок кожи. Занятное сочетание! Черное, да еще зеленое?… Разросшаяся переносица делала мужчину еще более похожим на негра, и все-таки негром он не был. Что-то глубинное переключилось внутри этого человека, взвело иные пружины, раскрутив позабытые коды, активизировав деятельность одних желез и притормозив работу других. Вадим не питал суеверных предубеждений в отношении крашеных. «Глобальный кризис всех жизненных функций, — объяснял Воздвиженов. — Голод, затянувшийся стресс, постоянная угроза смерти — на подобное организм просто обязан как-то реагировать. Вот он и реагирует. У одних это нервная сыпь, у других навязчивые фобии, выпадение волос. А сколько еще разных сюрпризов таит природа! Ускоренная регенерация, чувствительность к метафизическим энергиям, адаптационная технология и так далее и тому подобное. Заяц-русак зимой белеет, летом сереет. Мех ежегодно претерпевает линьку. Вот и сейчас мы имеем дело со своеобразной линькой. Под натиском радиации и прочих мирских радостей организм в ускоренном режиме начинает перебирать всевозможные механизмы самозащиты. Белое темнеет, резцы сменяются клыками, кости утолщаются. И ничего необычного! То есть, действительно ничего, если бы не этот их идейно-криминальный бзик,…»

Вот тут он был прав. Именно бзик. Из-за этого самого бзика недолюбливал крашеных и Вадим. И негра синеволосого он подкормил отнюдь не из сострадания, — просто нужно было порасспросить человека. О том, о сем, и в частности о таком пустяке, как планы террористов на текущий политический момент.

Достав сигарету, Вадим чиркнул спичкой, неспешно закурил. Спрашивать следовало вдумчиво и осторожно, — в качестве объекта для расспросов приблизившийся к броневику человек-скелет не слишком-то годился.

— Сколько вас там всего? Двадцать? Пятьдесят?…

Сначала крашеный кивнул, потом покачал головой и только после этого, не прекращая жевать, с явственной заторможенностью ответил:

— Когда шли сюда, много было. Около сотни. Потом разбрелись, многие отстали…

Понятно. Вадим кивнул. Отстали, стало быть, не дошли, ноги протянули. А останавливаться и поднимать у крашеных не принято, не тот народ и не те идеи.

— Так вы что, в самом деле хотели взорвать завод?

— Мы?… Завод? — кажется, мужчина по-настоящему удивился. Веки его мутно заморгали, словно этим своим порханием помогали пленному припомнить первоначальные намерения террористов. С горбушкой он успел покончить, и, совершив последние поршневые движения, острый кадык его замер в голодном ожидании. Вадим невольно пожалел, что скормил всю горбушку разом. Надо было давать кусочками.

— Так что там насчет взрывчатки? Динамит, аммонал? И сколько у вас вообще оружия? Автоматы есть?

Пленный кивнул. С усилием припомнив что-то, сбивчиво заговорил:

— У Кормчего — у него все вооружены. Патроны есть. В сумках несли. А взрывчатки нет. И еды никакой. Уже несколько дней. Хотели здесь что-нибудь найти.

— Здесь? — Вадим удивился.

Голова мужчины заходила вверх-вниз. Больше это напоминало движения робота.

— Ну да, поесть что-нибудь. Кормчий сказал, в центральных лабораториях, наверняка, отыщется. Вот и пошли.

— Дурень! — крикнул Панчуга. — Тебя про взрывчатку спрашивают!

— Не-е… Мы поесть искали. У Кормчего гранаты — две штуки. Я сам видел. Он сказал, здесь будет еда, я и пошел.

— Уже который раз слышу про этого Кормчего, — пробормотал Дымов.

— Ага, он у них, видать, за вождя. Только вожачок тоже, кажись, отощал. Потому как не взрывать они сюда приплелись, а в надежде пожрать что-нибудь. Тут же специи раньше делали, добавки в муку, смеси витаминные.

— А на фига тогда ультиматум посылали?

— Какой ультиматум?

На лице крашеного отражалось такое неподдельное изумление, что Вадим не стал ничего объяснять.

— Ясно, — прокряхтел он. — Кто-то опять этих бедолаг крайними выставил. Ох, доберусь я когда-нибудь до муниципальных интриганов!..

Пленный тем временем никак не желал сообразить, что кормежка кончилась и добавки более не ожидается. Опершись о броню, он стоял и ждал. Поймав жадный, застывший на сигарете взгляд крашеного, Вадим, помешкав, протянул ему окурок. Трясущиеся пальцы метнулись навстречу. Сигарета, конечно, упала на землю, но крашеный тут же поднял ее, неловко сунул в рот. Затягивался он удивительно медленно, полузакрыв глаза, долго не выдыхая. Когда же наконец выдохнул, воздух перед ним так и остался чистым. Легкие мужчины впитали в себя все без остатка. Впрочем, это было видно невооруженным глазом. От одной-единственной затяжки крашеный «поплыл». Качаясь, оперся о броневик.

— Кончать таких надо, — Панчуга длинно сплюнул. — Сидели бы и не дергались. Чего поперлись? Так нет, взрывать надо, борзоту всем свою доказывать. Мол, тоже крутые и все такое.

Вадим взглянул на механика с косым прищуром.

— Заводи, поехали.

Когда было нужно, Панчуга не задавал лишних вопросов. Легким он был на подъем человеком. Егор-Егорша, Панча-Панчуга… Пульхен, заслышав рокот мотора, заторопился к ним. Вадим протянул руку пленному, с натугой втянул на броню. Самое смешное дело — раненому тащить доходягу. Чуть было сам не слетел, едва удержался.

— Не бойся, герой. Скажешь пару слов своим, и разбежимся. Мирно, без репрессий. Это могу обещать твердо.

— Что ты надумал? — крикнул подбежавший Пульхен.

— Взрывчатки, у них судя по всему, нет. И вообще намерения у наших гостей самые несерьезные. Заедем к ним прямо на машине. Заодно потолкуем.

Пульхен взгромоздился на броню, сосредоточенно кивнул.

— Надо было сразу попробовать их разговорить, а эти олухи пальбу подняли.

— Да ладно. Немного стрельбы тоже не помешает. — Вадим махнул рукой. — Пусть знают, что мы ребята тоже серьезные. Разговорчивей будут.

До центральных корпусов доехали молча. А после навстречу поднялась пропыленная фигура дружинника, лениво замахала оружием.

— Дальше нельзя, стрелять будут. — Предупредил механик.

— Можно, Панча, можно, — Вадим хмыкнул. — Будут или не будут — это еще посмотрим.

— А если все-таки будут?

— Тогда мы им тряпочкой помашем. Беленькой. Найдется у нас белая тряпочка?

— Белая? Да откуда? — Егор изумился, и Вадиму почудилось, что в голосе механика слышится даже некое негодование.

— Значит, вопрос отпадает сам собой. Поедем без тряпки.

— Не шали, Вадим, — полковник задумчиво смотрел на застекленный фасад центрального цеха. Стены здания роились звездными выщербинами, стекла торчали из рам кривыми заскорузлыми клыками… Обернувшись, Пульхен толкнул пленного в бок.

— Скажи своим, что никого не тронем. Пусть выходят. Или пропустят к себе на переговоры.

— А еще предложи им очередь в городской распределитель, — ехидно добавил Вадим. — Ладно, шучу. Сбегай к ним, друг, и скажи, что два добрых молодца желают с ними поболтать. Только чтобы без дураков. Иначе вдребезги разнесем всю эту халабуду.

Пленный кивнул, хотя и без особого энтузиазма.

— Дай ему что-нибудь, — предложил Вадим. — У меня больше ничего с собой нет.

Пульхен со вздохом достал из-за пазухи надкусанную галету, протянул мутанту.

— Выйдут подобру-поздорову, гарантируем жизнь и волю. Это тоже без дураков. Пусть знают.

С галетой в руках, как белка с орехом, доходяга сполз с броневика, спотыкаясь, побрел к цеху.

— Как думаешь, шмальнут в него или нет?

— Сейчас увидим, — Вадим покосился на Пульхена. — Насчет гарантий это ты серьезно?

— А почему нет? — полковник пожал плечами. — Никого из наших не зацепило. Стрелки они аховые. Больше шуму наделали.

— Ну, смотри, — Вадим глядел в спину удаляющегося парламентера и почти воочию видел, как тонкие ненадежные зубы уже кромсают подношение Пульхена. Десны, конечно, кровоточат, и по темному, заросшему фиолетовой щетиной подбородку стекает алая струйка… Он покачал головой. Черный подбородок, фиолетовая щетина, алая кровь — детская нездоровая акварель на старой бумаге…

— Нет, не дойдет, — вслух рассудил он и, привстав на броневике, хрипло прокричал: — Эй, вернись, дурила! Назад, говорю!

— Какого черта!.. — Пульхен поперхнулся. От здания ударила гулкая барабанная дробь, и пули визгливым веером прошлись над самым броневиком. Оба пригнулись.

— Ну, снайперы! Ну, дают!..

Между тем пленный продолжал двигаться шагом лунатика, только спотыкаться стал чуть чаще. Слепые очереди буравили воздух справа и слева от него, бессильные поразить жертву. Но было уже ясно, что стреляют именно в парламентера.

— Такой же доходяга небось стреляет. Свой в своего! — процедил полковник. Вадим мысленно с ним согласился. Зрение отвратительно служит оголодавшим. Впрочем, как и мышцы, не способные удержать дергающийся автомат. Можно было даже надеяться, что крашеный успеет добрести до своих прежде, чем в него попадут. Тем более, что у стрелявшего могли просто-напросто иссякнуть патроны.

Увы, они не иссякли, и чуда не произошло. Одна из очередей переломила парламентера пополам, с силой швырнула на землю. Прокатившись легкой куклой по бетону, крашеный замер без признаков жизни. Оставалось только гадать, успел он догрызть галету или нет. Как-никак — последняя мирская радость…

— Что ж, значит, атакуем, — апатично произнес полковник. Одним движением забросил сухое тренированное тело в люк и гаркнул что-то механику. Но Панчуга без того уже подавал машину назад, замысловатым зигзагом выводя ее на оперативный простор. Вадим аккуратно переместился за башню. Подставляться — пусть даже слепым пулям он не хотел.

— Засек гада! Вот он где, зараза!

В недрах броневика глухо рокотнуло, и яркий пунктирный жгут впился в фасад здания. Вадим имел возможность видеть, как крошится кирпич и вдрызг разлетаются остатки рам. А очередь продолжала рокотать, сотрясая корпус броневика, и трос, протянувшийся между машиной и целью, неустойчиво покачивался, переливая огненную смерть, нащупывая чужую жизнь, как нащупывает щупальце осьминога забившегося в нору лангуста. Пулемет смолк, и трос лопнул. Светящийся конец его унесся к разрушенным стенам.

— Десять к одному, что я его уделал! — выкрикнул полковник.

— Тогда поехали…

А через минуту они уже входили под своды цеха. Цепляя скрипучую створку, Вадим занозил руку. Изрытый пулями, дверной косяк щетинился первозданной белизны щепой. Под ногами хрустело битое стекло, плющились многочисленные гильзы. Возле скукожившегося пулеметчика — такого же чернокожего и с тем же синим хохолком на голове задерживаться не стали. Пульхен лишь щелкнул крышкой кобуры, доставая маузер. Обгоняя их, в помещение вбежала группа дружинников.

— Искать! — приказал им полковник. — Огонь открывать только в случае крайней нужды.

— А плесени, плесени-то сколько! — Вадим присвистнул. Заводские стены и впрямь покрывала жирная густая слизь. Должно быть, гриб уже давненько чувствовал себя здесь полноправным хозяином.

— Может, зря боялись? Что тут взрывать?

— Может, и зря…

— Эй, начальнички! Идите сюда!

Голос принадлежал дружиннику, успевшему скрыться за вспученными рядами перегонных колонн. Вадим с Пульхеном поспешили к нему.

Цех здесь заканчивался протянувшейся вдоль стены узкоколейкой. На рельсах стыли полуразвинченные грузоподъемники, какие-то окутанные проводами аппараты, тележки с электродвигателями. А в общем вся техника была примерно в одном состоянии. Все, что можно было унести, открутить или отломать, было унесено, откручено и отломано. Плюс немалое участие ржавчины, на которую наползла все та же грибная плесень. Далее, за грузоподъемниками, выводя, очевидно, к лабораториям, о которых поминал пленник, тянулся широкий коридор. Дружинник стоял у самого входа и стволом ППШ указывал в темноту. Пульхен достал фонарь.

— Мать честная! — На полу вповалку лежало множество тел. — А запах-то, запах!

— Да уж, запашок не ахти.

— Может, нам это?… Респираторы надеть?

— Тогда уж лучше сразу противогазы…

Крашеных насчитывалось не более десятка, и ни один из них не сделал попытки подняться при их приближении. Некоторые, как показалось Вадиму, уже не дышали. Двоих, лежащих далее всех по коридору, мучительно выворачивало наизнанку. Пол неопрятно поблескивал, в воздухе стоял острый запах рвоты. Вадим взглянул на Пульхена.

— Похоже, они что-то все-таки нашли. И разумеется, откушали. Знаешь, как в Индии собирали раньше грибы? Рвали все подряд, а после давали пробовать рабам. Если те не помирали, значит, гриб считали съедобным.

— И что?

— Несли на стол к шейху.

— Это ты к чему?

— Да так, вспомнилось.

Пульхен сердито засопел.

— Никто не просил их лезть сюда.

Взяв одного из корчившихся людей за ворот, он развернул перепачканное лицо к себе.

— Что вы здесь искали? Ты слышишь меня?

Глупо было надеяться, что крашеный что-нибудь ответит полковнику, но черные губы все-таки шевельнулись.

— Белковые синтезаторы… А там в боксах — консерваты белковой массы. Мы думали… — чернокожего человека вновь скрутило.

— Думали… — Пульхен отступил в сторону. — Чтобы думать, думалку надо иметь. Как полагаешь, это и есть их Кормчий?

— Не я… — голова отравленного замоталась. — Кормчий — все. Он первый…

— Разумеется. Хоть здесь не по-шейховски действовали.

— Легче, пожалуй, их пристрелить, — высказал мнение один из дружинников. — Вон как мучатся.

— Вот и пристрели, если такой храбрый. — Вадим прошел в конец коридора, ногой распахнул дверь. — Ага, вот он и главный цех! Тутошнее лабораторное логово.

— Однако просторненько!

— Точно. Хоть в футбол играй…

«Логово» и впрямь оказалось огромным. Зал метров этак сто на сто — со столами, аппаратурой и массой незнакомых мелочей. Кроме размеров от цеха его отличало специфическое оборудование и иное покрытие. Во всяком случае все здесь когда-то было выкрашено в белый стерильный цвет. Нынешние реалии стерильностью не отличались. От столиков и до реторт с трубчатым хитросплетением — все теперь в этом зале было покрыто гнойным грибным налетом. Рядом с передвижным рефрижератором лежало еще одно тело. И не тело даже, а труп, потому что, разбросав по полу черные руки, крашеный безучастно глядел в потолок остекляневшим взором. Мимолетно вздохнув, Вадим прошел чуть вперед и почти сразу обнаружил белковые синтезаторы. Громоздкие агрегаты, щетинившиеся обломками трубопроводов, смахивали чем-то на гигантские дизели. Рядом красовались пузатые боксы-кюветы с герметично закрывающимся верхом. В них и по сию пору покоился какой-то полупрозрачный студень. Эту самую гадость, вероятно, и приняли незванные гости за белковый консерват. Высококалорийное питание, ста граммов которого вполне хватает на двое, а то и на трое суток. То есть, может, так оно и было когда-то, но сейчас, спустя годы, консерват годился разве что для травли крыс и бродячих псов…

Морща нос, Вадим пригнулся всматриваясь в тонкие едва заметные нити белесого цвета, густо испещрившие студенистую мякоть. Гриб не терял времени даром. Он-то уж явно ничем не рисковал, для него все на свете было пищей. Разъев стенки бокса, он дотянулся микроскопическими щупальцами и сюда.

— Вадим! — голос полковника звучал тревожно. — Глянь наверх. Сдается мне, пора отсюда линять.

И Пульхен, и дружинник стояли посреди зала, задрав головы. Вадим последовал их примеру.

То, что он принял поначалу за перегонную колонну, колонной вовсе не было. Странно, что понял это он только сейчас. В самом деле, никаким процесс-крекингом здесь и не пахло. Багровой, изъязвленной массой перед ними возвышался чудовищно разросшийся гриб. Полностью облепив стеклянный свод цеха, он проплавил в нем довольно аккуратное отверстие, подобием древесного ствола спустившись к полу и здесь щупальцами-корнями разбежавшись во все стороны. Видимо, крышу он пробуравил сравнительно недавно. Пока лабораторные стены были покрыты лишь тончайшим налетом грибной слизи. К кюветам с белковой массой он еще только-только подобрался.

Снова взглянув на свод, Вадим невольно шагнул назад. Гигантский шляпой гриб, по всей вероятности, успел накрыть весь завод! Там, в оставшемся позади цехе, он тоже лежал наверху плотным тяжелым покровом.

— Кажется, действительно, атас, — тихо проговорил Вадим. — Все это может в любую минуту рухнуть.

— Черт! Это еще что такое?…

Кричал дружинник. Правая нога его увязла в студенистой массе и никак не могла высвободиться.

— Екалэменэ! — полковник затравленно огляделся. — А ведь он, Вадик, похоже, нас слышит.

— И не только слышит, а еще и атакует.

Вадим не ошибся. Клейкая масса гриба пришла в едва уловимое движение, липкими волнами стягиваясь к тому месту, где находились люди.

— Скотина! — дружинник выпростал ногу, торопливо отскочил в сторону. Сапог же, потрескивая, уже медленно вращался в студенистом потоке.

— А ну-ка, выходим! — приглушенно сказал Вадим. — И под ноги смотрим в оба!..

Из здания выбирались неспешным шагом. Только молоденький боец-дружинник трусил впереди, то и дело вжимая голову в плечи, приплясывая босой ногой.

— Всем из помещения! — рявкал на ходу полковник.

— А крашеные?

— Все, нет никаких крашеных. Уходим!

Бройцы послушно потянулись на выход. Глядя им вслед, Вадим тронул Пульхена за рукав.

— Думаешь, он действительно умеет охотится?

— Ты же сам видел. Наверное, тут все дело в массе. Когда такая громадина чувствует голод, черт знает что ей может взбрести на ум.

— На ум?

— Ну, чем-то ведь эта тварь тоже, наверное, думает.

Вадим озадаченно пожал плечами. Маленький грибок и впрямь не годился на роль интеллектуального собрата, но если кое-где сами собой вырастали такие вот великаны, тут уже можно было допускать разное.

Только выбравшись под открытое небо, они с облегчением перевели дух.

— Какая, однако, махина!

— Да уж… Не хотел бы я тут оказаться в ту роковую минуту!

— А ведь когда-нибудь она наступит… — Пульхен тыльной стороной ладони утер взопревший лоб. — Вызову, пожалуй, своих поджигателей. Лучше начать первыми. Ведь рухнет не сегодня-завтра! И поползет к городу.

— Ну, далековато, положим, ползти. А в общем я — за.

Оба враз повернули головы. От складского помещения, расположенного чуть в стороне от главного цеха, бежали раскрасневшиеся дружинники.

— Что? Снова крашеные?

Мотая головой, первый из подбежавших скороговоркой выпалил:

— Гармаш! Самый настоящий! И паутина по углам с руку толщиной.

— Врешь! — Вадим не поверил.

— Чтоб мне провалиться! Здоровый такой, мохнатый, а глазища, как мой кулак. Натуральный гармаш!

Покосившись на полковника, Вадим проворчал:

— Ты-то что-нибудь про них знаешь? Про гармашей?

— Это десятирукие пауки, что ли?

— Десятилапые, — поправил Вадим. — Я, честно сказать, считал, что это треп.

— Какой же треп, Вадим Алексеевич! — горячо заговорил боец. — Вон же сидит! Точно псина беременная…

— Бегают они, говорят, быстрее лошади, — добавил второй дружинник, — а паутину вьют в канализационных тоннелях.

— Ага! И мухи там для них особые летают! — фыркнул Пульхен.

— Зачем же мухи? Людишки ведь есть.

— Что-то не встречал я еще очевидцев. Одни только слухи.

— Честно сказать, и я не встречал, хотя… Кто его знает, что он творит с очевидцами. Ладно, пошли глянем. — Вадим уже шагал к складу. На ходу знаком просигнализировал далекому броневику, чтобы двигался следом.

— Так где он там, говорите?

— В углу, прямо за паутиной. Мохнатый такой!

— Ты уже говорил, что мохнатый. Я спрашиваю, живой или дохлый?

— А не понять. Мы в дверь заглянули и сразу назад.

— Понятно…

В пыльном предбанничке склада было уже довольно тесно. Тыча пальцами в сторону распахнутых дверных створок, дружинники возбужденно гомонили. Новость в самом деле того стоила. Гармаш — не ветряк и попадается на глаза не каждый день. Дымов и сам чувствовал внутреннюю дрожь. Все равно как перед встречей со снежным человеком.

— Ну что, все еще на месте сидит?

— Сидит, Вадим Алексеевич. Мы на мушке его, понятно, держим, но только скорее всего помер мухоед. Кого ему тут глодать? А он вон какой! И на паутину, надо полагать, истратился изрядно. Не паутина, а канат! Сколько же сожрать нужно, чтоб выплести такую!..

Вадим плечом раздвинул автоматчиков, шагнул вперед. Картина не просто впечатляла, она ошарашивала. Крыша здесь практически отсутствовала, тут и там зияя рваными прорехами, позволяя лицезреть затхлые завалы из неведомых тюков и полуистлевших досок. Паук действительно расположился в углу среди потемневшего опила — мохнатое чудище, подобравшее лапы, то ли уснувшее, то ли умершее от недоедания. Никакого шевеления, никаких признаков агрессии. Пожалуй, в таком вот «собранном» виде насекомое и не внушало особых опасений. Другое дело — его ткацкая работа. От стены к стене и от пола до подпирающих крышу балок тянулась жутковатая паутина. Толщиной, конечно, не в руку, но миллиметров десять, а то и пятнадцать в диаметре точно. Быка спеленать можно, не то что человека. И липкая, должно быть, зараза…

— Не трогать! — Вадим вовремя углядел, как один из бойцов любопытствующе потянулся к полупрозрачным канатикам. — Черт его знает, чем она смазана. У них же там что-то со слюной. И яд опять же…

— А это мы сейчас проверим, — боец поднял обломок доски и с размаху рубанул по натянутой паутине. Желаемого результата он не добился. Канатик выдержал, а гигантское кружево всего-навсего содрогнулось, мелко и трепетно закачавшись потревоженным батутом.

— Крепкая, стерва!

— А если ножом попробовать?…

Увы, эксперименту не удалось завершиться. Отвлекшись, Вадим не сразу заметил пробуждение здешнего хозяина. Но дрожь паутины, по-видимому, сумела его разбудить. Кто-то вскрикнул, и оглушительно рявкнул маузер бдительного полковника. Вадим резко обернулся. Слухи про ужасающую стремительность гармашей оказались абсолютной правдой. Паук и впрямь мчался на них. Не бежал, не семенил, а именно мчался. Лапы-ходули насекомого работали неуловимо быстро, а над туловищем едва заметно приподнялась маленькая, опушенная мехом головка с выпуклыми бесцветными глазками. И что-то там было еще — вроде рта или челюстей, но подробностей Вадим не рассмотрел. Да и трудно это было сделать. Не добравшись до людей всего-то чуток, мохнатый хищник бешено заметался. Должно быть, его зацепили чьи-то пули, и насекомому это безусловно не понравилось. В пару мгновений он взлетел наверх, пролетел по остаткам шифера и балок, по пологой кривой одолел складскую стену и вновь повернул назад. Кругом грохотали автоматы, по полу катились гильзы, прямо над ухом Вадима оглушительно продолжал выплевывать пламя маузер Пульхена. Впору было пожалеть об оставленном у Елены нагане, но судьба паука без того была решена. То есть, возникни у мухоеда такое желание, он без труда успел бы выбраться на волю — через ту же разбитую крышу или косой пролом в стене, однако этого не происходило. То ли паука пугал свет, то ли он не желал покидать обжитое место, но метания насекомого продолжались. С добрый десяток стволов било по обезумевшему гиганту, и конец вот-вот должен был наступить. Он и наступил, когда удачной очередью одного из дружинников десятилапого монстра сшибло со стены. Секундой позже, уже в явственно прихрамывающего, в него угодила чья-то разрывная пуля. Запрокинувшись на спину, хищник заболтал в воздухе мохнатыми конечностями, словно молил о пощаде. Увы, дни благородного рыцарства миновали. Павших безжалостно добивали, а раненых брезговали взваливать на плечи. Бойцы Пульхена разошлись не на шутку. Ослепительные светляки впивались в паучью тушу со всех сторон, прошивая насквозь, одну за другой перебивая шевелящиеся фаланги. Жизнь выходила из насекомого, словно воздух из пробитой камеры. Он медленно замирал.

— Все. Кажись, сдох…

— Живучий, однако, зверюга! Два рожка, как корова языком слизала!

— А если бы он добрался до нас? Что бы тогда было?…

Вадима передернуло. Развернувшись, он порывисто шагнул к выходу. Где-то под сердцем все еще стыл нерастаявший холодок. Да и другим вокруг было явно не по себе. Бойцы нервно похахатывали, то и дело зябко ежились. Уже у порога Вадим заставил себя обернуться. Сизый туман пороховой гари, Пульхен с дымящимся маузером, недвижная туша того, кто еще минуту назад мог, по слухам, обогнать лошадь. Вот так, братья-неверы! А вы говорили! На свете много есть еще такого, что и не снилось нашим мудрецам…

В дверях он столкнулся с Панчугой.

— Вадька, ты? Гармаш тут где-то, говорят! Неужто правда?

— Он, Панча. Собственной персоной.

— А я-то, дурак, опоздал! Сидел там в своем драндулете… Что-то ты опять бледный. Не задело тебя часом?

— Да нет, полный порядок.

— Тогда я пойду гляну. Все-таки гармаш! Дивное дело!..

Панча нырнул за дверь, и Вадим с завистью покосился ему вслед. Правильно жил Егор Панчугин! С должной легкостью и должным мажором. Не то что некоторые. И никогда уже бравому Вадиму Алексеевичу этому не выучиться. Потому что не дано. Потому что не удостоен.

Они снова курили, снимали стресс. Бойцы в отдалении, вытащив паука на воздух, растягивали чудище за лапы, измеряли длину. Нашелся бы у кого фотоаппарат, не удержались бы и обязательно поснимали. Как в старые времена, ступив охотничьим каблуком на труп поверженного. Но фотоаппаратов не было. С некоторых пор фотографии вышли из моды.

— Куда ты теперь? К Мадонне?

— К Полю, Пульхен, к Полю.

— Что-то не нравится мне твой видок.

— Мне самому не нравится. Однако больничного нам, сам знаешь, не дают. Так что буду шевелиться.

— Ты поосторожнее шевелись. Со своим-то плечом.

— Ничего! Спасибо гармашу, — адреналинчику в кровь впрыснул. Считай, набрался бодрости на весь день.

— Все шутишь?

— Это от страха. А в общем забот на самом деле хватает. Некогда болеть. Поль у меня давно занозой в голове сидит. Пора урезонивать нашего медведя.

— Ну, Поль — так Поль. А что говорить, если кто спросит?

Речь, по-видимому, снова шла о Мадонне. Вадим поморщился. Положительно «железная леди» сумела охмурить всех. И Панчу, и Клочковского, и полковника. Саньке вон, по словам Егора, велосипед подарила. Откопала ведь где-то! Специально! Теперь, считай, вся башня подкуплена.

— Говори, что отправился к Полю, — рассеянно буркнул он. — Да и потом кое-что намечается. Грядут дела великие…

— Что еще за дела?

— А ты потолкуй с Клочковским. Он тебе расскажет.

— Может, дать кого в сопровождение?

— Господи, Пульхен! Поль же мой одноклассник! В одной школе пыхтели! Какое там сопровождение?

Полковник внимательно посмотрел Дымову в глаза, сжав челюсти, отвернулся. Вадим молча порадовался. Если человек в состоянии сдерживаться, это уже замечательно. Самоконтроль — полушаг к самоуважению. Пульхен не уважал Поля, но себя он безусловно уважал. Или по крайней мере старался уважать.