"Петр Великий (Том 2)" - читать интересную книгу автора (Сахаров (редактор) А. Н.)

Глава 17 ЗАМЕСТ ВЕНЦА И СКИПЕТРА

Со всех округ приходили на Москву крестьяне, холопы и посадские люди. Их посылали мирские сходы доподлинно прознать обо всём, что происходит в столице. Немногие возвращались домой. Одних захватывал водоворот, и они без всякой цели, из простого любопытства, бродили нестройными толпами по улицам, с одинаковым вниманием выслушивая и стрельцов, и раскольников, и сторонников Нарышкиных, всем кричали «ура», всех одобряли и ни к кому не примыкали. Другие, соблазнившись возможной поживой, всюду сопровождали разбойных людишек, принимали участие в грабежах и связывали таким образом свою судьбу с судьбою разбойников. Третьи, разобравшись в событиях, поворачивали решительно восвояси:

– Где уж нам в котле сём кипеть! Тут, что ни голова, то и закон. Всяк своё кричит, а толку – чуть.

Иван Михайлович отдал строгий приказ Петру Толстому, думному дьяку Федору Шакловитому и полковнику Цыклеру полной рукой снабжать стрельцов деньгами, прокормом и вином, во всём потакать им, но отнюдь не допускать к тому, чтобы мятежные полки объединились с народом.

– Единого волка – стрельцов – тешьте, как сами знаете, а в стаю волчью, к людишкам убогим, ни Боже мой, не водите. Ибо почует в те поры волк доподлинную силу свою, и всех задерёт: и нас и Нарышкиных.

Но стрельцы, упоённые победами, уже и сами верили в то, что, начав успешно борьбу, сумеют одни, без посторонней помощи, завершить её, и занимались только розыском и уничтожением нарышкинцев.

В последние дни все внимание мятежников было сосредоточено на поимке лекаря Гадена, про которого был пущен слух, будто он отравил царя Феодора Алексеевича.

Кто-то из бунтарей вспомнил о друге лекаря Яне Гутменше. Стрельцы ворвались к нему в дом. Заслышав шум на дворе, Гутменш с женой укрылся в подвале. Но их тотчас же нашли.

Петров замахнулся палашом.

– Сказывай, где жидовин!

Ян упал ниц и облобызал сапог Обросима.

– Не губи, пан ласковый! Знал бы, сам доставил его к тебе!

Удар по затылку кистенём лишил его сознания. Жена Яна с воплями бросилась к мужу.

– А бабочка ядрёная! Что твой орех! – облизнулся один из гулящих. – Уж не пожалуешь ли её, пан, в гостинчик нам?

Часть стрельцов поддержала гулящего.

– И вы?.. – полный удивлённого негодования, крикнул Черемной и, сорвав с себя бердыш, бросил его под ноги товарищам. – А коль вы ныне не стрельцы, а разбойные, – прощения просим!

Смущённые стрельцы подняли с земли бердыш и молча отдали Черемному.

– То-то ж! – уже весело рассмеялся Черемной и как ни в чём не бывало продолжал допрос.

Ян упрямо стоял на своём, валялся в ногах, целовал полы стрелецких кафтанов, плакал и клялся, что не знает, куда бежал Гаден.

Его отправили в Кремль, в застенок, для пыток…

Подземными, перепутанными, как лесные тропинки, ходами пришла к застенку царевна Марья. Её сопровождали карлица-дурка и дородная боярыня-мамка.

– То-то сейчас царевнушка распотешится! – подпрыгнула на одной ноге дурка и заглянула в щель, нарочито проделанную в стене, – То-то забавушка будет!

Марья оттолкнула карлицу и припала глазом к щели. Боярыня, стоявшая за спиною царевны, тщетно извивалась угрём, чтобы тоже что-нибудь разглядеть. Дурка развалилась беспечно на промозглой земле и насвистывала, подражая щеглу.

В полдень Фомка приволок в Кремль сына Гадена, стольника Михаила. Позади, немного хмельная и оттого ещё более привлекательная, чуть наглая, сорвиголова, как величали её стрельцы, вышагивала Родимица.

С того часа, как Фомка побывал в светлице Софьи, постельница неотступно ходила по его следам, ни на малое мгновение не оставляя его одного.

Государственность, свары вельмож, любовь царевны были ей уже нипочём. Одна мысль владела ею: уйти с Фомкою куда глаза глядят из Кремля, подальше от Софьи. Черемной побежал навстречу племяннику:

– Кого Бог послал? Не медведя ли?

– Кой там медведь! В лесу медведь, в руках же у меня пигалица! – передёрнул Фомка плечами и плюнул Михаилу в лицо.

Кузьма поддел носком сапога под спину стольника и приподнял его с земли.

– Здорово, чародейное семя! А не обскажешь ли, куда родителя подевал?

Михаил стёр рукавом с изодранного лица плевок и тупо уставился на Черемного.

– Обскажу! Уважу! – заскрежетал он зубами. – Токмо допрежь ты мне обскажи, кто тебя породил: человек ли, а либо сука?

Кузьма опешил.

– А коли от человека, – с накипающей злобой продолжал стольник, – да ещё от православного, кою веру почитаешь данную Господом на любовь великую к людям, то пошто грех на душу берёшь непрощёный? Пошто неволишь сына в иудину образину облечься и отца безвинного на крёстную кончину отдать?

Потрясённые словами пленника, стрельцы уже готовы были отпустить его, но стольник сам себя погубил неожиданно вырвавшейся из его уст площадною, богохульною бранью.

– На, бери! – сорвал он с себя крест – Потчуйся, людоед, телом Христовым!..

Взметнулись копья. Без стона, поражённый в грудь, пал стольник. Стрельцы бросились в застенок и выволокли оттуда Гутменша с женой.

– Бог мне сведок! Не ведаю, где лекарь! – перекрестился Ян.

– Врёшь, басурман! Всё ведаешь! Врёшь! Не ты ли подсоблял готовить отраву для царя?!

Яна подбросили высоко в воздух и подхватили на ощетинившиеся копья.

Поутру был казнён пойманный в Немецкой слободе лекарь Гаден.

Наталья Кирилловна в ужасе прислушивалась к приближавшемуся топоту ног.

– Идут! Лиходеи!

Пётр, по привычке, нырнул под кровать и затаил дыхание. В терем, словно безумная, ворвалась царевна Софья.

– Погибель! – обняла она Наталью Кирилловну и зарыдала. – Проведали смутьяны, что Иван схоронен у тебя.

Марфа Матвеевна до крови стиснула зубы, но промолчала, не смея выдать Софью.

Дубовая дверь затрещала, готовая расколоться в щепы под ударами стрелецких кулаков.

Наталья Кирилловна попятилась к красному углу, но споткнулась о ноги духовника, приютившегося под кроватью подле государя, и рухнула на пол.

Под напором мятежников дверь не выдержала и сорвалась с петель.

Черемной стал лицом к лицу с Марфой Матвеевной.

– Отдай Ивана!

Кто-то заглянул под кровать. Воздух резнул смертельный крик.

– Ма-туш-ка! Сызнова борода!

Пётр заколотился головой о стену:

– Ма-туш-ка! Спа-а-си!

На коленях, кладя земные поклоны, подползла к Черемному Наталья Кирилловна.

– Все отдам! Сама своими руками лютой казнью казню кого повелите! Токмо смилуйтесь над сыном моим!

Она целовала перепачканные грязью сапоги стрельца, как перед иконою, молилась на него, выпрашивая сыну жизнь.

– За тем и пришли, – приподнял смущённо царицу Черемной. – Выдай Ивана, и мы уйдём.

– Выдам! – окрепшим вдруг голосом объявила Наталья Кирилловна и осенила себя мелким, как лихорадочная дрожь, крестом.

Словно перед царским смотром выстроились стрельцы у Передней палаты.

На крыльцо, в чёрном монашеском одеянии, вышла придавленная, скорбная царевна Софья. За ней, поддерживаемая боярынями, тяжело перебирала отказывавшимися служить ногами Наталья Кирилловна. Последним, с лицом жёлтым, как зимнее солнце, держа в мёртвенно стиснутых пальцах икону Божьей матери, старчески шаркал Иван Кириллович. Стрельцы встретили его улюлюканьем и градом бранных слов.

Воздев к небу руки, Софья заголосила:

– Боже! Спаситель наш! Не дай пролиться крови! – И пала на колени. – Стрельцы! Опамятуйтесь! Пожалейте…

Один из мятежников прыгнул на крыльцо и вцепился в длинные волосы Ивана.

Царица отпрянула к двери и закрыла руками глаза, чтобы не видеть страданий брата.

Десятки рук потянулись к Нарышкину, подбросили его высоко в воздух. В то же мгновение из сеней выволокли на крыльцо Даниила Нарышкина.

– Ого-го-го! Наддай!

Лес батогов упал на спины братьев, обратив их в окровавленный ком.

Сорвав одежды с Ивана, стрельцы повели его на Красную площадь и поставили между изрубленными телами.

– Подать ему венец!

– И скипетр!

– И державу!

– Подать! Подать!

Страшный удар топора по груди сразил боярина.

– Держи венец!

Ещё удар – и по земле покатилась голова.

– А вот и скипетр! – расхохотался кто-то, подхватывая голову и насаживая её на кол.

– Держи замест венца и скипетра, Иван Кириллович!