"Возрождение надежды" - читать интересную книгу автора (Мартьянов Андрей, Молитвин Павел, Кижина...)

Глава четырнадцатая ЦУРСОГ

Ворочаясь с боку на бок, Фарр решительно не мог уснуть, несмотря на то что переход через керговские буреломы оказался исключительно выматывающим. К концу дня он валился с ног от усталости и думал, что заснет, едва смежив веки. Однако стоило ему закрыть глаза, и перед его внутренним взором вставали болота, узенькие тропинки в густом, непролазном лесу, полусгнившие гати среди черных торфяных озерец.

К тому же от начавшего моросить с утра дождика одежда пропиталась влагой, и не было никакой надежды высушить ее у костра, собравшись вокруг которого наевшиеся каши ополченцы вели ленивый, неспешный разговор. Когда юноша подбирался к огню слишком близко, от тяжелого плаща и кафтана валил пар и было нестерпимо жарко, — долго не выдержишь, да и дым от сырых дров нещадно ел глаза. А сделаешь несколько шагов в сторону — и снова зубы стучат: прохладный, пахнущий трясиной ветерок так до костей и пробирает. В конце концов Фарр отыскал удобное местечко между корнями ели неподалеку от костра, хлебнул обжигающей желудок сливовицы, коей снабдил его заботливый господин Страшар, уверявший, что от простуды это самое верное средство, завернулся в плащ и прочитал положенную молитву, полагая, что тотчас же заснет, но не тут-то было.

Причем самое поганое заключалось в том, что никто его в этот поход не звал, а Кэрис с Драйбеном даже настоятельно советовали не принимать в нем участия. И вероятно, не взяли бы с собой — пользы юный священнослужитель в битве с Цурсогом мог принести не много, — если бы Фарр не придумал себе дела по плечу. "А кто будет с Рильгоном беседовать, если у вас планы изменятся?" спросил он Драйбена, когда стало ясно, что лошадь ему точно не выклянчить и единственный для него шанс поучаствовать в пленении Разрушителя — это отправиться к Рагборскому тракту с пешей ратью. Кратчайшим путем, прелести коего он тогда еще плохо представлял.

О том, как поддерживать связь между ополченцами и полуторатысячным конным отрядом, который двинется по Сеггедскому тракту, Драйбен уже размышлял и пришел к выводу, что осуществлять ее проще всего будет с помощью каттаканов. Вот только относились к ним керговцы по-прежнему недоверчиво, да что там лукавить — шарахались от родичей Рильгона и только что дара речи не теряли, в то время как Фарр, навидавшийся всякого, очень быстро нашел с упырями общий язык. Более того, юноша явно пришелся Рильгону по сердцу, и иметь его среди ополченцев было бы весьма полезно.

Владетелю Рудны, едва не сорвавшему голос при подготовке похода и в спорах с Асверией, считавшей своим правом и долгом принять участие в битве и настоявшей таки на своем, не было ни сил, ни желания препираться еще и с атт-Кадиром. Ищешь на свою голову приключений — получи. И Фарр в самом деле получил их сбитые ноги, текущий нос, ломоту во всем теле, а теперь вот еще и бессонницу.

Зябко кутаясь в плащ, он начал наконец засыпать, и ему привиделось, будто он вновь очутился в "Белом коте", в Фойреге. Рильгон просит их взяться за руки, и он ощущает его прохладные сухие пальцы и мягкую, вялую ладонь Даманхура. А потом накатывает ощущение стремительного падения, и кажется, будто несешься в черном бесконечном колодце. Желудок подкатывает к горлу, в голове грохочут тяжкие молоты, от ударов которых череп вот-вот разлетится на куски.

— О, Богиня Милосердная! — Юноша со стоном открыл глаза и сел, обхватив голову руками. — Этого только не хватало!

Проклятый полет преследовал его чуть не каждую ночь, хотя Кэрис и Даманхур говорили, что никаких неприятных ощущений не испытали. Нечто вроде обморока, и ничего более. Впрочем, с дайне-то чего взять? А шад на следующий день по прибытии в Хмельную Гору слег и, если бы не хитрые лекарские приспособления каттаканов, мог бы и вовсе к праотцам отправиться. Но путешествие ли с Рильгоном было тому причиной, или то, что и без того он на ногах едва стоял, сказать было трудно. То есть сам-то Рильгон уверял, что у юноши просто воображение разыгралось и в следующий раз он перемещения даже не заметит, вот только верилось в это с трудом и проверять не было никакого желания…

Некторое время атт-Кадир смотрел на окружавшие его огни множества костров, вокруг которых расположилось около двух тысяч нардарцев, пытаясь представить, где же сейчас конница Драйбена, а затем снова улегся, и мысли его вернулись к каттаканам. Прошлой ночью, когда Рильгон разыскал его, чтобы узнать, все ли в порядке у пешего воинства, между ними произошел весьма любопытный разговор. Начало ему положило изумление Фарра прямо-таки неограниченными способностями упырей. Мгновенно перемещаются в пространстве, меняют облик, являются к тому же отменными врачевателями, да еще и живут чуть не четыре тысячи лет. Не слишком ли щедро наградили их Боги? И за какие, хотелось бы знать, заслуги?

Возможно, в голосе юноши помимо его воли прозвучали нотки зависти и обиды, уловив которые Рильгон счел необходимым объясниться.

— Видишь ли, — мягко начал он, — дело тут не во врожденных способностях и не в даре Богов. То, чем Кэрис, например, владеет от рождения, тальбы приобретают с годами, благодаря выучке и бесчисленным тренировкам, я и мои родичи получили, можно сказать, по наследству. Многие наши умения объясняются вот этим. — Он распахнул свой неизменный плащ с капюшоном, и глазам удивленного юноши открылся странного вида нагрудник из вороненого металла и массивный, широченный пояс. — Если лишить нас этой «сбруи», то окажется, что творить чудеса мы способны ничуть не больше, чем любой керговец, и уж во всяком случае меньше тальбов или Драйбена.

Сначала атт-Кадир подумал, что Рильгон издевается над ним — юноша уже заметил, что упыри были изрядными шутниками, — но, поразмыслив, решил, что в услышанном им действительно нет ничего невероятного. Цивилизация каттаканов была неизмеримо старше человеческой, и, естественно, знали и умели они неизмеримо больше, чем люди. Эти-то знания и умения и позволили им изготовлять удивительные механизмы, при помощи которых, кстати сказать, был возвращен к жизни Драйбен и излечен Даманхур.

Среди множества полезнейших приспособлений, изобретенных далекими предками Рильгона, был и сложнейший "доспех жизни", способствовавший постоянному обновлению организма каттаканов, в результате чего они, по людским меркам, не знали старости. Собственно говоря, благодаря этим самым «доспехам» и еще кое-каким приспособлениям они могли жить вечно, если бы рано или поздно не наступало пресыщение и душевная усталость. Одним из важнейших элементов «доспеха» являлся "преобразователь мысли" — Рильгон, похоже, не часто говорил с людьми на эту тему и порой не сразу мог подобрать нужные слова для объяснения того или иного понятия, названия которому не существовало ни в нарлакском, ни в саккаремском, ни даже в аррантском языках. Суть его речи юноша тем не менее уловил. "Преобразователь мысли" не то усиливал, не то концентрировал, не то просто высвобождал внутренние силы каттаканов, то есть делал примерно то же, что магия тальбов или Драйбена.

По словам Рильгона, любое мыслящее существо обладало колоссальным запасом сил и возможностями постоянно пополнять их, и люди в этом отношении почти не отличались от каттаканов. Когда-нибудь и они, без сомнения, научатся пробуждать эти спящие до поры способности, чтобы использовать во благо себе и другим.

— А кое-кто, как я слышал, уже делал это, дабы выручить из беды некоего мальчишку, попавшего в руки регейтов в далеком Шехдаде, — многозначительно проговорил Рильгон, заставив Фарра вспомнить осколок Небесного Самоцвета и спасенного им с его помощью Алад-жара. Не был ли этот осколок чем-то сродни "преобразователю мысли" каттаканов? Несмотря на усталость, Фарр готов был слушать Рильгона всю ночь. Юноше хотелось задать ему тысячу вопросов, однако не удалось задать и дюжины, ибо каттакан собирался еще попасть в Данга-ру, чтобы узнать, не появились ли там Фейран и Энарек с чудесным мечом Даманхура.

Очень может статься, что и в эту ночь Фарр не мог заснуть, ожидая появления Рильгона, но того все не было и не было. А в голову лезли странные, непривычные мысли, порожденные, надобно думать, вчерашним разговором с удивительным упырем, чем-то напоминавшим ему Кэриса и в то же время совсем на него не похожим.

Рильгону пришлось потратить целую ночь, дабы понять, что происходит в Дангаре. Временами он жалел о том, что не взял с собой Драйбена, Даманхура или хотя бы Фарра, однако положение в последней из незахваченных провинций Саккарема было столь неопределенным и тревожным, что по зрелом размышлении он и во вторую ночь отправился во дворец наместника Туринхура один.

Дангара всегда привлекала Рильгона тем, что в ней причудливым образом переплетались аррантские и саккаремские обычаи, о чем свидетельствовал облик как самого города, так и дворца, с беломраморных террас которого открывался чудесный вид на Дангарский пролив. Обращенная к городу восточная часть дворца была построена аррантскими зодчими. Изобиловавшее колоннадами здание ступенями спускалось в парк, засаженный кипарисами, лавровыми и розовыми кустами, украшенный бассейнами, беседками и статуями, как это принято было в Арре и Лаваланге. Западную же, обращенную к горам часть дворца, имевшую форму подковы с квадратным внутренним двором, строили мастера, привезенные из Мельсины, и напоминала она богато изукрашенную, но все же крепость, в которой можно было отсидеться как во время вражеского нашествия, так и во время междоусобиц, коими столь богата была история Саккарема.

Нечто подобное, как понял Рильгон, назревало и сейчас. Дабы получить необходимые сведения о Фейран и Энареке, ему приходилось несколько раз перевоплощаться, принимая различные личины, из коих наиболее впечатляющим был, конечно же, образ Даманхура. Призрак погибшего якобы в сражении с мергейтами шада, явившийся разузнать, что делается в его катастрофически уменьшившейся державе, производил на стражников и вырванных из объятий сна чиновников неизгладимое впечатление, и это не только приносило ощутимую пользу в настоящий момент, но и могло сослужить добрую службу в дальнейшем.

Рильгону за тысячу триста лет нередко приходилось сталкиваться с людьми, и Даманхур показался ему человеком весьма достойным. Он и раньше не отличался жестокостью и заслуженно прослыл разумным властителем, а перенесенные им невзгоды позволяли надеяться, что, возвратив себе трон, станет лучшим из шадов, правивших Саккаремом в течение трех последних столетий. Худо было лишь то, что возвращение его в Дангару кое-кому пришлось бы очень не по душе и грозило привести к очередной усобице. Намеревавшийся занять саккарем-ский престол Туринхур, обвинивший Ани-Бахра в трусости и измене, едва ли уступил бы своему отцу Золотой Трон без боя.

Открыто возражать против заточения Ани-Бахра в дворцовое узилище не осмелились даже его друзья и соратники, когда выяснилось, что Даманхур перед Аласорской битвой составил новое завещание, в котором назначил наследником своего второго сына — Туринхура. Завещание, заверенное нужным числом свидетелей и Большой печатью, доставил в Дангару Нараган, предательски уведший с поля боя засадный полк. Как уж ему удалось завладеть бесценным пергаментом, оставалось только гадать, да это, впрочем, было уже и неважно. Воины Нарагана, вместе с нарлаками Боржива, бывшего в сговоре с предателем, схватили ничего не подозревавшего Ани-Бахра, а за ним и тех немногих уцелевших после Аласорского сражения командиров, коим было известно, что новое завещание составлялось Даманхуром исключительно на тот случай, если и сам он, и Ани-Бахр падут на поле брани. Среди схваченных по распоряжению Туринхура оказались, как удалось выяснить Рильгону, и Энарек с Фейран.

В настоящее время ситуация в Дангаре выглядела следующим образом. Боржив со своим отрядом, получив вознаграждение за предательство, отправился на родину не столько, надобно думать, спасать ее от мергейтов, сколько в надежде дограбить то, до чего не дойдут руки у захватчиков. Туринхур готовился взойти на Золотой Трон, благополучно вывезенный из гибнущей Мельсины заботами Энарека. Судьба Ани-Бахра была все еще не решена, ибо чем больше проходило времени после Аласорского сражения, тем менее убедительным выглядело обвинение его в измене. Тысячи вернувшихся с поля боя воинов собственными глазами видели, как доблестно он сражался во главе левого крыла войска, и заткнуть им рты было не так-то просто. Получалось, что казнить Ани-Бахра было вроде бы не за что, а, напротив, следовало наградить за храбрость и хладнокровие, с коими он сражался со степняками и уберег большую часть своих конников от Черной Погибели. И тут кто-то из советников Туринхура вспомнил про Фейран.

Об обладавшей пророческим даром девице, предсказавшей, что в Раддаи на шада будет совершено покушение, болтали все кому ни лень, и мысль свалить все беды на нее показалась наместнику Дангары весьма заманчивой. В новой версии события, происшедшие в Альбакан-ской пустыне, получили объяснения, способные удовлетворить и Туринхура, и Нарагана, и всех тех, кто ломал себе головы над появлением во время битвы Черной Погибели. Фейран, оказывается, была могущественной колдуньей, служившей Гурцату и сдавшей ему Шехдад — свой родной, прекрасно укрепленный город, способный выдержать многодневную осаду. Она нарочно втерлась в доверие к шаду и совратила Ани-Бахра, не устоявшего перед чарами злодейки. Именно по ее наущению он уговорил Даманхура избрать для решающего сражения Аласор — место, считавшееся, как известно, проклятым испокон веку. Выбрала его Фейран не случайно, ибо в нужный момент рассчитывала призвать себе и Гурцату на подмогу обитающие там силы зла, что ей — увы и ax! — и удалось сделать. В час просветления Даманхуру открылись злодейские замыслы колдуньи. Он понял, что Ани-Бахр зачарован ею, составил известное всем завещание и велел Нарагану спасать людей, ежели ему с Энареком не удастся предотвратить задуманное Фейран злодеяние.

История вышла, что уж тут говорить, не слишком убедительная, но кто хотел — тот поверил. У людей здравомыслящих сразу же, правда, возник вопрос: чего ради Фейран, напустив на саккаремское войско Черную Погибель, бежала в Дангару, вместо того чтобы присоединиться к Гурцату? Ани-Бахр, ладно, сбросил чары — и вот он тут. Но ей-то какая корысть спешить туда, где ее в лучшем случае на кол посадят? Объяснялось появление ее на Дангарском полуострове доблестью Энарека, пленившего будто бы злодейку и доставившего ее Туринхуру, дабы тот утишил свою скорбь, достойно покарав виновницу гибели своего отца, совращения брата и всех прочих обрушившихся на саккаремцев в последнее время бед.

Задумано было неплохо, поскольку Энарек слыл человеком совестливым и мудрым, и, подтверди он эту ложь, сторонников у Туринхура стало бы больше. Для наместника Дангары, однако, значительно важнее было склонить на свою сторону самого Энарека. В это трудное время хороший сарджен — а как раз таковым, по всеобщему убеждению, и являлся Энарек — был Саккарему или, вернее, той части, которая от него осталась, совершенно необходим. Но сподвижник Даманхура не торопился поддержать Туринхура. Выпущенный из узилища и обласканный сверх меры, он колебался и не мог сделать выбор между велением совести и пользой страны, а посему роскошные покои его были набиты «телохранителями», приставленными к "драгоценному сарджену" заботливым наместником Дангары.

Узнать у Энарека, где находится Фейран, представлялось Рильгону проще, чем наугад обшаривать дворцовые темницы. К тому же сарджен, вероятно, мог сообщить ему о судьбе чудесного меча, шансах Даманхура вернуть себе Золотой Трон и о том, надобно ли шаду вообще возвращаться в Дангару в ближайшее время. Словом, от Энарека каттакан ожидал многого и потому, собрав в первую проведенную в Дангаре ночь, все необходимые ему сведения, на следующую появился уже прямо в спальне сарджена. Несмотря на поздний час, кровать Энарека была не разобрана, на столе горела свеча, а сам он сидел спиной к ней в кресле, с кубком в руках, обратив взор в сторону мерцавшего в лунном свете Дангарского залива.

Каттакан полагал, что, приняв для начала облик Даманхура, сократит время, необходимое для знакомства с сардженом, и потому предстал перед ним именно в этой личине. Прошелся по изящно убранной комнате, пытаясь по обстановке определить характер ее хозяина, но тотчас сообразил, что Энарек живет здесь, как на постоялом дворе и своих вещей у него тут почти нет, если не считать висящего на стене меча в дорогих ножнах. Судя по описанию Асверии, того самого, подумал Рильгон, поздравив себя с удачным началом.

— Даманхур? — Обернувшийся на шорох Рильгоно-вых шагов Энарек, казалось, ничуть не удивился появлению в его спальне покойного шада. — Ты пришел подбодрить меня в час выбора или упрекнуть в медлительности?

Вглядываясь в усталое, морщинистое лицо сподвижника Даманхура, каттакан решил, что тот сильно сдал за последнее время. Интересно, как это он мог защищать шада, ежели ему даже кубок едва удается в руке удерживать?

Не дождавшись ответа, Энарек поднял массивный кубок, словно намеревался осушить его во славу Даманхура.

— Я долго решался и наконец сделал выбор. Я следую за тобой, мой повелитель.

Он поднес кубак к губам, и лишь тогда, догадавшись, что сарджен намеревается принять яд, Рильгон крикнул:

— Остановись!

— Зачем? Я устал и не вижу иного выхода. Богиня простит меня. Это не трусость и не слабость, я все обдумал. Смерть моя может принести Ани-Бахру хоть какую-то пользу, заставив Туринхура призадуматься. Тогда как жизнь…

— Поставь кубок и выслушай меня. Уйти из жизни никогда не поздно. Поверь мне, если бы ты знал, что готовит тебе завтрашний день, то не стал бы спешить и выплеснул свое мерзкое зелье в окно.

— Вылить не трудно, — устало промолвил Энарек, с любовью и страхом вглядываясь в черты лже-Даман-хура, — но, боюсь, нового мне достать не удастся. А перерезать себе глотку кинжалом я вряд ли решусь.

— Сколько раз нужно повторять?! Оно тебе не понадобится! — рассвирепел Рильгон. — Делай, что я тебе говорю, и ты не пожалеешь.

— Хорошо. — Энарек судорожно дернул куцей, неухоженной бородой, поднялся с кресла и, нетвердой походкой подойдя к окну, выплеснул содержимое кубка в ночь. Рильгон перевел дух и решил, что после разговора с сардженом надобно немедленно отыскать Фейран. Дела в Дангаре шли из рук вон плохо, и кому-то надобно было навести здесь хотя бы видимость порядка.

Сказочно красивым показался Драйбену ныне Сеггед-ский тракт. Вызолоченные осенью березовые рощи и желто-красные осины смотрелись на фоне темно-зеленых елей удивительно празднично, а гроздья сочной, спелой рябины сияли ярче рубинов, когда их касались лучи выглянувшего наконец из-за туч солнца. Промокшие и продрогшие за предыдущие дни и ночи хмурые всадники заулыбались, выпрямились в седлах, послышались шутки Кэриса и смех тальбиек, увязавшихся, помимо его воли, с полуторатысячным отрядом высокородных и четырьмя сотнями ведомых Тииром тальбов. От головы колонны послышались зычные вопли Алаша Ругского. Асверия, откинув капюшон, одарила Драйбена ласковой, теплой улыбкой, не свойственной ей прежде, и при виде ее владетелю Рудны захотелось то ли запеть, то ли заорать что-нибудь во все горло. Не важно что, просто так, как в детстве, от избытка чувств. Оттого что в очередной раз прозрел и произошло это, к счастью, не слишком поздно.

Во время странствий Драйбену приходилось порой встречать людей, жаловавшихся на то, что все им прискучило, все надоело и не ждут они от жизни ничего нового. Беседуя с ними, ему неизменно хотелось спросить, а ждут ли они чего-то нового от себя? Ведь каждый видит мир по-своему, по-разному, и, значит, если человеку удастся изменить в себе что-либо, то и мир неузнаваемо преобразится. Откроются его неведомые дотоле грани и качества, о коих до того этот самый человек мог разве что догадываться. Или даже догадываться не мог. А происходит это оттого, что смотреть и видеть — совсем не одно и то же, в чем Драйбен многократно убеждался на собственном опыте. Вот хоть, к примеру: и Кэ-рис, и Рей быстро догадались, что Асвер — девица, а не юноша, в то время как ему это в голову не пришло. Точно так же как все вокруг знали, похоже, что они с Асверией по уши друг в друга влюблены, он, дурень, еще и выкобенивался, когда она пожелала взять его в мужья. Ну это ли не слепота? Но зато как здорово прозреть!..

— Ты чего разулыбался сам себе, словно каверзу какую-то задумал? — в прежней своей задиристой манере вопросила Асверия, заставляя коня идти бок о бок с Молодцом.

— Прямо уж каверзу! Радуюсь жизни. Солнышко выглянуло, старые косточки согрело, мне и хорошо, — промолвил Драйбен, от души забавляясь подозрительностью Асверии. — Нам, старикам, много ли от жизни надо?

— Кому это «нам», прэт? Мне, ежели помнишь, еще девятнадцати нет. А что до тебя, так не ты ли мне третью ночь выспаться не даешь? И при этом еще имеешь наглость лопотать что-то про старость — не радость, которой ничего-то в жизни не надобно.

— Надобно, надобно! — весело отозвался владетель Рудны, не желая сердить Асверию. — Во-первых, Цурсога пленить, во-вторых. Подгорного Властелина приструнить. В-третьих, Гурцата в Вечную Степь загнать. В-четвертых, Нардар из руин поднять. В-пятых…

— По-моему, ты не сказал самого главного, — нахмурилась конисса, настроение которой менялось с прямо-таки непостижимой быстротой. — Жениться на мне и завести пятерых детишек. Учти, если ты задумал обмануть доверчивую девушку и, вместо того чтобы вить гнездо, умчаться невесть куда, совершать всяческие подвиги…

— Нет, конечно же нет! — Драйбен в притворном ужасе всплеснул руками. Я не говорил об этом только потому, что это и так само собой разумеется! Со свадьбой и детьми мы шутя управимся между делами, клянусь тебе!

— Ой, не смейся! И не клянись, — поспешно остановила его девушка. Страшно мне что-то. Пока нечего было терять — ничего не боялась, а теперь…

Асверия не сказала, что боится потерять его, но Драйбен прекрасно ее понял. И вновь ему захотелось то ли запеть, то ли закричать от счастья, которое, очень может быть, продлится совсем недолго.

Понятно, почему Кэрис веселится и валяет дурака, у него в запасе не столетия даже — тысячелетия. Чтобы его прикончить, это ж надо так расстараться, что и толпе Простых смертных не по силам. Иное дело тальбы и люди — маленький кусочек дерева с крохотным металлическим наконечником запросто может их убить, положив конец самым грандиозным замыслам, самым радужным мечтам и надеждам. Причем тальбам приходится в некотором смысле еще и хуже, чем людям. Человек, погибнув в бою, теряет тридцать, ну сорок лет жизни. А тальб? Тысячу, две, три… Это ж вообразить невозможно! Потому-то, наверное, в свое время и ушли они в какой-то иной, безопасный мир, а оставшиеся затворились в Заповедной долине, где им ничто не угрожает. Выдумка, однако, оказалась так себе, коль скоро Тиир со своими весельчаками сбежали оттуда и готовы рискнуть своими драгоценными жизнями, сражаясь с Подгорным Властелином. Могли бы ведь в долине своей продолжать отсиживаться, уповая на то, что люди с ним справятся, так нет, невтерпеж им, размяться хочется, удаль свою показать.

Мысли Драйбена обратились к каттаканам, удивительные способности коих занимали его, пожалуй, больше, чем магия Кэриса и тальбов. Постигнув основы магического искусства, он видел, что дайне и тальбы обладали многими умениями, добытыми опытным путем, но не в состоянии были объяснить то, что они делали, да и не стремились к этому. Каттаканы же постигли саму суть магических процессов, и Рильгон честно пытался растолковать ему, что к чему, вот только его, Драйбена, знаний было явно недостаточно, чтобы понять самые, казалось бы, простые вещи.

Всем, например, известно, как разжечь костер. Но почему дрова горят, а железо плавится? Все знают, что деревянная миска плавает, а топор тонет. Но почему? То, что дерево легче — не объяснение, поскольку тут же возникает вопрос: а почему оно легче? Рильгон знал и это, и многое-многое другое, но Драйбену из его объяснений удавалось понять совсем немного, а это было так интересно. Значительно интереснее, чем скакать по не просохшим после дождя дорогам, рубиться с мергейтами или плутать по Аласорским гробницам. Ибо знания были дверью в будущее, на которое владетелю Рудны страстно хотелось взглянуть хотя бы одним глазком…

— Разведка вернулась. Слышишь, какой галдеж подняли? Наверное, заметили разъезд мергейтов. — Асверия послала коня вперед и влево, чтобы по обочине объехать колонну всадников, и очнувшийся от размышлений Драйбен последовал за ней.

Он уже пробовал отыскать степняков внутренним зрением и знал, о чем донесут разведчики. Используя обретенные в Альбаканской пустыне навыки, он научился, отрешась от окружающей его действительности, не видя могучих елей и трепетавших под ветром осин, не слыша стрекота сороки и цоканья белки, посылать свою мысль вперед, взирать на происходящее в отдалении глазами птиц, лягушек или оленей. И доподлинно знал, что загодя высланный Цурсогом отряд мергейтов уже прибыл на пересечение Сеггедского и Рагборского трактов, дабы осмотреться и выбрать подходящее для ночлега место. Вот если бы ему точно так же удалось следить за самим Цурсогом! Но на это не были способны ни тальбы, ни Кэрис, ни каттаканы. Цурсога окружал такой же вязкий розовый туман, как и Гурцата, Подгорный Властелин надежно защищал своих слуг от чужой магии. Разумеется, это делало невозможным наблюдение за ними, однако же вселяло уверенность в то, что Драйбен и его соратники на верном пути и им удастся использовать существующую между Разрушителем и Подгорным Повелителем связь, для того чтобы добраться до последнего, не отправляясь ради этого в Логово, как это сделали посланцы Тиргила.

Даманхур отыскал Фейран на вершине замковой башни. Весь вчерашний день она старательно избегала оставаться с ним наедине, и Страшар, словно угадывая ее желания, всячески потворствовал ей в этом. Все эти "госпоже надобно сходить в баню", "госпожа отдыхает", "госпоже необходимо подобрать подходящее одеяние" донельзя огорчали и раздражали солнцеподобного, хотя он прекрасно понимал, что управитель замка и в мыслях не держал досадить ему или же уберечь от него девушку, притащенную Рильгоном на исходе прошлой ночи из Дангары.

Напротив, Страшар, прослышавший, видимо, от кого-то, что Даманхур питает нежные чувства к юной прорицательнице, или же сам о них догадавшийся пожилой востроглазый толстяк только прикидывался простофилей, а в действительности-то был очень даже себе на уме, — делал все от него зависящее, чтобы Фейран имела возможность прийти в себя перед разговором с шадом и произвести на него наилучшее впечатление. Господин управитель считал своим долгом рычать и ругаться, но, будучи при этом добрейшей души человеком, искренне желал счастья всем нашедшим приют под сводами Хмельной Горы. И конечно же, не мог не испытывать отцовских чувств к пригожей девице, у которой угольно-черные волосы удивительным образом сочетались с огромными светло-синими глазами. Особенно ежели учесть, что вытащил ее господин упырь из дворцовой темницы, где бедняжке, похоже, пришлось хлебнуть лиха. Помогавшие ей мыться служанки говорили, что девчонка вся в синяках и ссадинах и ничего-то на ней, страдалице, из одежки не было, окромя Рильгонового плаща, — порядки, видать, в дангарском узилище те еще, коли там даже с высокородной госпожой столь неподобающим образом обращались.

Догадываясь, как обращались там с узницей, от которой, судя по всему, желали добиться каких-то признаний, Страшар только что землю носом не рыл, стараясь угодить ей и чем-либо ее порадовать. И сшитые для Асверии платья ей притащил, и медовухой отпаивал, велев благовонными лечебными мазями страдалицу натереть и сонное питье приготовить, дабы отдохнула она как следует, набралась сил. Стряпухи, впрочем, и без того старались вовсю, хотя порядка ради приставленная к Асверии девка и грозилась обо всех Страшаровых самоуправствах доложить госпоже кониссе. Ну где это видано, чтобы лучшие одеяния, ни разу еще не надеванные, какой-то пришлой замарашке, из темницы сбежавшей, отдавать? И зачем, спрашивается, мази редкостные, заморские, господином Кэрисом кониссе подаренные, на нее тратить? И гребни ей, и сапожки, жемчугом шитые, ей, а что на все это госпожа Асверия скажет?

— Ничего не скажет, не заметит даже! Не до бабьих цацек ей, — уверенно отвечал Страшар. — Цыть, глупая девка! Делай, что ведено! Тебе, дуре, невдомек, как оно, после узилища-то, где каждый выродок как хочет над тобой галиться может. А мне ведомо. Согнуть человека, изломать, в грязи вывалять немудрено, а дабы ожил он, дабы мир опостылевший ему вновь полюбился, много надобно стараний приложить.

Умствований сердобольного Страшара Даманхур не слышал, но о причинах, побуждавших его суетиться вокруг Фейран, догадывался. Он понимал, что пришлось ей в темнице не сладко и проявленная управителем и служанками забота не будут лишней, а потому не вмешивался: захочет Фейран его видеть — отыщет. Нет, стало быть, надобно ей побыть одной — он подождет, терпения у него хватит. Ему довольно знать, что она цела и невредима и никакая опасность ей в стенах Хмельной Горы не грозит.

Терпения солнцеподобному хватило ровно на один день. Ночью же он почти не спал, а чуть свет бросился разыскивать Фейран. Ему казалось, что он должен сказать ей очень многое. Что любит, что жить без нее не может, жаль только понял это слишком поздно. Но теперь-то уж они не расстанутся и, если суждено, вместе сядут на Золотой Трон, а ежели нет — вместе сгинут, сражаясь с мергейтами. Из сказанного Рильгоном шад понял — возвращение его в Дангару не только уместно, но и необходимо, поскольку предотвратит готовую вспыхнуть междоусобицу. Надобно лишь выбрать подходящий момент, а уж за этим дело не станет.

Солнцеподобному, успевшему многое передумать после поражения под Аласором, было что сказать Фейран, однако, отыскав ее наконец на открытой площадке башни, он внезапно почувствовал, что все заготовленные ночью речи никуда не годятся. Что на самом-то деле ему не чего сказать и нечего предложить красавице, более юной, чем его старшие дочери, погибшие при штурме Мельсины. Высокая, стройная как тростинка, Фейран казалась ему воплощением молодости и чистоты, и, когда она, почувствовав его присутствие, оторвалась от созерцания кергов-ских лесов, дивно подсвеченных лучами восходящего солнца, и обернулась, он попятился. Ибо ощутил себя не солнцеподобным шадом, а сорокалетним изгоем, без крова и средств к существованию, имевшим глупость влюбиться в божественно прекрасную девушку, обладавшую к тому же даром провидеть грядущее.

Фейран сделала движение, словно собиралась кинуться навстречу шаду, и замерла. Губы ее искривились и из глаз хлынули слезы — первые с тех пор, как она очутилась в Хмельной Горе. И тогда Даманхур не выдержал, бросился к ней, прижал к груди, бормоча глупые, ласковые слова и неловко гладя по волосам, как насмерть разобиженного или перепуганного ребенка.

Все набеги на занятые мергейтами селения происходили, по распоряжению Асверии, на юго-востоке Нарда-ра, чтобы у захватчиков создалось впечатление, будто в северо-западной, пограничной с Нарлаком, части страны никто и не помышляет о сопротивлении. Нехитрая эта уловка привела к тому, что разбитый на громадной поляне, близ перекрестка Сеггедского и Рагборского трактов, лагерь Цурсога охранялся кое-как и первые вонзившиеся в крайние шатры степняков зажигательные стрелы явились для них полной неожиданностью. Свет от вспыхнувших шатров разогнал ночной сумрак, превратив спешно седлавших лошадей мергейтов в превосходные мишени. И тотчас же на лагерь понеслась со стороны Кергово, разливаясь от Сеггедского тракта во всю ширь поляны, конница, по флангам которой ревели не хуже боевых труб Алаша Ругский и Босан Рашкар. Земля дрожала от конского скока, а в небесах вспыхивали и гасли десятки синих молний.

— Проклятье! Он обезвредил магию тальбов! — в сердцах хлопнул себя ладонью по латному набедреннику Драйбен, глядя, как синие молнии истаивают, не долетев до лагеря мергейтов. Мгновением позже владетель Рудны выругался и закрежетал зубами от ярости — рванувшиеся к центральному, принадлежавшему Цурсогу шатру из поднебесья крылатые фигуры завертело, закрутило над горящим лагерем и разметало в стороны. Добытые каттаканами в Аррантиаде горшки с жидким пламенем, которые должны были они обрушить на головы степняков, не причинив им вреда, подожгли землю в самых неподходящих местах. Над поляной поднялось зарево, замеченное уже, надобно думать, тангунами, следовавшими за передовым отрядом Цурсога. Будучи опытным наем, Разрушитель предпочитал ехать во главе своего многотысячного войска, после прохождения которого оставались одни руины и пепелища — зрелище, не способное усладить взор даже самого отъявленного злодея. Расстояние между передовым отрядом и основными силами было, однако, невелико, и через полчаса, самое большее через час, на выручку своему предводителю прискачет по меньшей мере десять тысяч мергейтов.

Вновь засверкали над пожарищем ярко-синие молнии — соратники Тиира не желали признать поражения, — снова истаяли, словно поглощенные невидимым куполом, прикрывшим лагерь мергейтов.

— Нам повезло. Подгорный Властелин наделил Цурсога не меньшим могуществом, чем Хозяина Степи, и вряд ли сумеет разорвать с ним связь, сумрачно промолвил Драйбен в ответ на отчаянный взгляд Асверии.

— Не пора ли нам… — начала она, но прэт лишь отрицательно мотнул головой, сосредоточив магическое зрение на происходящем в лагере противника.

Конная лава нардарцев была остановлена преодолевшими замешательство степняками в полутора десятках шагов от крайнего шатра. Харты Цурсога оказались, как и следовало ожидать, отменными воинами и сумели сделать невозможное: замедлить, а потом и вовсе остановить тяжелую конницу высокородных. С мужеством отчаяния они гибли сотнями под ударами копей, а затем мечей закованных в сталь владетелей и прэтов. Они даже сделали попытку обойти нардарцев с флангов, но воодушевляемый Кэрисом центр давил столь сильно, что степнякам пришлось отказаться от излюбленного маневра.

Две группы мергейтов, устремившихся к окружавшим поляну с запада кустам, из которых выпущены были по их лагерю первые стрелы, так и не сумели расправиться с наглецами, напавшими по недосмотру не на обоз с продовольствием, а на ставку самого Разрушителя. Свою собственную ошибку степняки поняли, лишь когда вслед за стрелами навстречу им высыпала неисчислимая пешая рать, с поразительной быстротой облепившая их, подобно тому как муравьи облепляют угодившего в муравейник жука. Обтекая отчаянно отбивавшихся мергейтов, ополченцы двинулись в глубь лагеря, мимо горящих шатров и повозок, и уже на подходе к единственному не тронутому пламенем бело-золотому шатру, принадлежащему самому Цурсогу, были встречены личными телохранителями ная…

— Чего мы ждем? — нетерпеливо окликнула Драйбе-на Асверия, жадно вглядываясь в мечущиеся среди пламени фигуры. — Этак мы точно угодим под сабли первого из спешащих на подмогу Разрушителю тангунов!

Драйбен уловил мысленный призыв Кэриса поторопиться и возмущение рвущихся в бой тальбов, коим надоело уже метать стрелы с противоположной стороны поляны, услышал отчетливо прозвучавший в его мозгу бесстрастный голос Рильгона, советующий поспешить, пока Цурсог не измыслил какой-нибудь пакости.

— Пора! — подняв руку, в которой льдисто блестела Даманхурова альфанга, притащенная Рильгоном из Дангары, владетель Рудны издал боевой клич нардарцев и послал Молодца вперед.

Справа от него скакала Асверия со своим чудесным мечом, слева и чуть сзади молчаливый и сосредоточенный Рей и полсотни керговских владетелей и прэтов с лучшими из своих людей.

В последний раз перед стычкой Драйбен обозрел поле боя "третьим глазом". Увидел незримый другим розовый барьер, остановивший на подступах к Цурсогову шатру конных и пеших нардарцев. Барьер, вычерпывающий, высасывающий силы его людей, рвущихся к нему с противоположной стороны лагеря тальбов, и успел подумать, что наступил решающий миг сражения.

Пролетев мимо ряда пылающих шатров и повозок, маленький отряд Драйбена стоптал оказавшихся на пути мергейтов, миновал разомкнувшееся при его приближении кольцо ополченцев. Перед глазами полыхнуло розово-алое сияние, лязгнули скрещивающиеся мечи. Заслон из Цурсоговых телохранителей раскололся следовавшие за Драйбеном и Асверией нардарцы отбросили отыскавшие свои жертвы копья, устоять против коих не мог ни один доспех, и взялись за мечи…

Владетель Рудны внезапно оглох. Левая рука отнялась, щит был расколот вдребезги, ремень шлема лопнул, а затем кто-то сбил с его головы и шлем. Зато заветный шатер, казавшийся еще недавно далеким и недосягаемым из-за укрывавшего его розового облака, приблизился вдруг, наплыл, навис над ним. Молодец отчаянно заржал, и Драйбен, сознавая, что конь ему больше не помощник, сполз с седла. Увидел спешившегося рядом Рея и Асверию, кричащую что-то, оборотившись в седле, следовавшим за ней нардарцам.

— В шатер, Асси! — прохрипел он и, не услышав собственного призыва, нырнул в облачно-розовое чрево Цур-согова шатра, мельком отметив, что оно напоминает внутренность раковины.

Драйбен ожидал, что шатер будет набит телохранителями, сквозь которых им придется долго и нудно прорубаться к Цурсогу, но увидел перед собой всего лишь трех человек. Полного пожилого степняка, восседавшего на фуде кожаных подушек и находившегося как будто внутри прозрачного сосуда, наполненного розовым дымом. Справа и слева от него стояли старые знакомцы владетеля Рудны Мадьок и Берикей. "Так вот кому Хозяин Степи поручил проводить Цурсога в Логово!" — пронеслось у него в мозгу, и тут же он обругал себя за недогадливость — именно эти двое сопровождали Гурцата к Подгорному Властелину, и естественно было предположить, что Оранчи не захотел расширять круг посвященных.

— У них те самые мечи, Драйбен! — крикнула из-за его спины Асверия, и тотчас, словно слова ее послужили сигналом, Берикей кинулся на вошедших в шатер, выписывая сверкающие петли длинным мечом, пожалованным ему, наверное, самим Гурцатом.

— Драйбен, назад! — рявкнул Рей, когда мечи нардарца и Берикея скрестились.

Безоговорочно верящий арранту, Драйбен отшатнулся, и Рей, проскользнув мимо него, вонзил свой клинок в грудь Берикея. Удар был столь точен и силен, что звенья кольчуги лопнули и меч вошел в тело околдованного Подгорным Властелином безумца. Изо рта хлынула кровь, он рухнул на кошму под ноги Драйбена, и Рей с молниеносной быстротой завладел чудесным клинком.

— Уходит! — дико взвизгнула Асверия, бросаясь мимо Драйбена и арранта к Цурсогу.

Путь ей попытался заступить Мадьок, но двигался он вяло, словно через силу, и девушка успела, миновав его, пронзить мечом окружавший ная невидимый сосуд. Клинок вспыхнул нестерпимо ярким сине-зеленым светом, и начавший было истаивать в искристом розовом мареве Цурсог с гневным криком вскочил на ноги, на глазах обретая плоть и вес.

Драйбен прыгнул на Мадьока, готового вонзить меч в спину Асверии, а Рей метнул новообретенный клинок в Цурсога, силящегося волнообразными движениями толстых рук восстановить целостность своей магической оболочки. Новая вспышка ослепила Драйбена. Услышав пронзительный крик ворвавшегося в шатер с противоположной стороны Тиира "Не убивать!", он стиснул непослушной левой рукой запястье Мадьока, а правой, все еще сжимавшей рукоять альфанги, ударил выворачивавшегося из-под него степняка по голове.