"Беовульф" - читать интересную книгу автора (Мартьянов Андрей)Глава шестая В которой Ремигий Ланский и Эрзарих вместе с достопочтенным читателем встречают удивительных существ, затем же выходят к Рейну и в городе Бонна оказываются в гостях у приречных саксов и сильно пьющего грека– …Точно тебе говорю, нас по лесу будто водит кто-то, – убежденно повторил Эрзарих, натягивая поводья и заставляя мерина остановиться. – Едем вроде бы с рассвета, во-он те холмы должны остаться за спиной, а они снова перед нами! Ничего понять не могу! Солнце все время остается по правую руку, со стороны полудня, начали бы кружить – я б непременно заметил! Не иначе – колдовство! Помнишь вчерашнего лесного карлика? Морок навел! Подношением ему не угодили! Епископ лишь плечами пожал. Если лангобард умудрился заблудиться, то Ремигий в помощники и советчики точно не годился, его преподобие в таких делах полагался на опыт и знания Эрзариха. Лесного карлика и вправду заметили вчера вечером, когда встали на отдых после дневного перехода от деревни ругов. Что бы ни говорила Хильдегунда, предостерегавшая от путешествия по «ничейным» чащобам, прирейнские пущи угрожающими или опасными не выглядели. Древний еловый лес, сумрачный и прохладный, но зато нет подлеска, через который лошадям было бы тяжело идти. Много ручьев, озерца – без воды не пропадешь. Следов человека не видно: ни единой, пусть даже брошенной деревни, редкие тропы появились благодаря зверью, ходящему к водопоям, дважды путники встретили медведей, тощих и облезлых после ушедшей зимы, наткнулись на одинокую волчицу, моментально сбежавшую после встречи с человеком. Самка тура с подросшим теленком, наоборот, ничуть не испугалась и проводила всадников безмятежным взглядом – получается, что на лесных быков здесь не охотятся. Некому. Ремигий, в отличие от лангобарда, прежде с маленькими хозяевами лесов не сталкивался и полагал этих существ мифическими – с точки зрения христианских догматов было сложно объяснить существование иных, нечеловеческих рас, пускай даже стоящих на грани вымирания и полного исчезновения. Мир все-таки принадлежит людям, так сказано в Священном Писании. Эрзарих доводов епископа не отвергал, однако с непостижимой варварской рассудительностью доказывал: если раньше человека не было, значит на этих землях обитали Сначала Эрзариха заинтересовало шебуршание в близлежащих кустах – ну чисто барсук возится! Пыхтит, хрустит сухими ветками, едва слышно порыкивает. Лангобард сообразил, что барсук – добыча ценная, барсучье сало при ранах незаменимо, гной выводит и жар снимает. Достаточно натопить в глиняный горшочек, запечатать, выдержать на холоде не меньше четырех седмиц, и снадобье готово! Барсук, пусть и размером невелик, зверь серьезный – клыки у него поболее волчьих будут! Да и убить его надо по-умному, утробу не повредив, чтобы желчь не разлилась и кишки остались целы, своим содержимым жир на брюхе и гузке не запачкав. Потому Эрзарих взял длинный охотничий нож и… Из зарослей распускающего почки ракитника вывалился отнюдь не барсук. Епископ опешил – сначала показалось, что он видит перед собой ребенка. Маленького ребенка, не больше трех-четырех лет возрастом! Только через несколько мгновений стало окончательно ясно, что к роду человеческому это существо отношения не имеет. Личико острое, будто у лисички, от глаз заросшее сизым жестким волосом. Крошечные зеленоватые глазки, розовый носик, широченный рот от уха до уха скрыт под вислыми усами. Уши длинные и острые, с кисточкой. В том, что лесной карлик разумен, сомнений не было: животные одежду не носят, а уродец облачен в плетёную из тонкой соломы рубашку, перепоясанную вервием, на голове колпак из странной, отливающей серебром ткани. Лошадки недоуменно затоптались, скосили глаза. Эрзарих медленно отложил нож. – Вот те на, – прошептал лангобард. – Не пугай его. Лесовики – твари незлобливые, но если обидишь – только держись… Лошадей испортит, в болото заведет, хищного зверя натравит – у карликов своя волшба, людям непостижимая. На-ка вот… Эрзарих отломил кусочек от засохшей овсяной лепешки с солью, которыми путников одарила старейшина ругов, аккуратно бросил в сторону карлика. Лесовик повел себя скорее как звереныш – опустился на четвереньки, обнюхал, чихнул. Остался недоволен. Затем быстро засеменил к кустам и скрылся из виду. – Это ж в какую глушь мы забрались, – вздохнул лангобард. – В Галлии лесного карлика теперь не встретишь, человек для них первейший вражина. – Почему? – не понял епископ. – Ведь их нельзя убивать, так во всех легендах и сагах говорится. – Точно, нельзя. Навлечешь на себя проклятие леса. Карлики – хранители пущ. Срубишь дерево – отнимаешь у него часть души, часть силы. Застрелишь зверя – то же самое. А если лес начать жечь, чтобы потом расчистить под посевы, так вообще беда, карлик из жизни леса свою колдовскую силу черпает, а без нее сразу погибнет. Люди говорят, будто одни старые галльские жрецы, друиды, могли замирить человека с лесовиками, но вера галлов иссякает… – Знаю, – кивнул Ремигий. – Галльские племена немало вытерпели за последние столетия, их число стократ уменьшилось, древнее язычество угасло, да оно и к лучшему. – Это почему? – Эрзарих нахмурился. – Каждый вправе верить так, как хочет. В своих богов. – Очень давно, за сотни солнечных кругов до нашего рождения, – начал объяснять Ремигий, – Римом правил военный вождь, завоевавший половину мира. Его звали Цезарь, ты о нем должен был слышать в Италии, когда жил у моей сестры. Лангобард согласно кивнул. Споров нет, ромеи почитают Цезаря как самого великого воина прошлых времен. – …Он завоевал Галиию, Британию и часть Германии, – продолжил епископ. – Но даже в ту жестокую эпоху, когда люди еще не услышали Слова Единого Бога, язычника Цезаря поразили кошмарные обычаи галлов. Скажи, Эрзарих-лангобард, твоим богам приносят в жертву детей? – Ну-у… Если ребенок родился уродом или слабоумным, его надо отдать в капище, жрецам, – с непререкаемой уверенностью ответил Эрзарих. – Потомства такой ребенок не даст, воином не станет, род не укрепит. Незачем его кормить, отнимать пищу и одежду у здоровых. Если зимой голодно, а родившийся от твоих чресел потомок слабый и больной, следует вывести его за ограду – выживут сильные, им больше еды достанется. – Это мне известно, – махнул рукой епископ. – Когда-то в Риме делали так же, это называлось «инфантицид». – Как? – Неважно. Вернемся к галлам. Что ты скажешь, если совершенно здоровых детишек посадят в клеть из ивовых прутьев, обложат сеном и хворостом и сожгут? Только затем, чтобы умилостивить таких вот лесных карликов? Чтобы даровали урожай орехов, ягод и грибов в подвластном им лесу? – Не дело это! – Лангобард возмущенно насупился. – Неправильно! Свою кровь, свое проросшее семя без толку расточать никому не позволено! Здоровый сын вырастет воином, женится, род новые побеги даст! Славу отцов и дедов приумножит! – А галльские жрецы думали иначе. – Потому галлов и победили, – сделал вывод Эрзарих. – Сначала вы, ромеи, а потом народы нашего языка. Однако скажи, зачем лесным карликам жертвы? Они не боги, пускай и происходят из родственного богам племени. Точно знаю, хранители лесов дымом от треб не питаются, у них другой источник могущества! Лангобард широко обвел рукой сумеречный лес, указывая на гигантские многоохватные ели. – Их сила происходит от дерева, зверя, птицы! Прямо скажу: жертва была нужна не богам, не карликам, а самим жрецам. Чтобы другие слушались, чтобы уважали. Выходит, галлы оказались дурным народом – внимали тому, что говорят годи, а не боги. Жрецы всегда себе на уме. Людей вини, а не богов. Я так думаю. Как ни странно, простодушная позиция Эрзариха полностью согласовывалась с мнением одного из величайших полководцев, ученых и писателей Рима – Гая Юлия Цезаря. Только лангобард повторил слова похоронившего Республику и заложившего основания Империи гения куда более простым языком. Людей вини, а не богов! «Я с ума сойду с этими варварами, – подумал епископ. – Кто ответит, почему каждый из них способен излагать прописные истины простым и доступным языком, понятным что ученому римлянину, что варварскому вождю? Никакой философии, зауми, ничего не значащих красивых фраз. Четко и ясно: грешна не твоя вера, грешен ты сам. Себя и обвиняй… Убежден, из варварских племен выйдет далеко не один святой и подвижник, коими прославится Вера Христова! Их честность и бесконечная искренность тому лишь поспособствуют!» Обиделся лесной карлик на неудачное подношение или нет, зачаровал он дорогу или Эрзарих действительно что-то напутал и кружил по лесу из-за накопившейся в последние дни усталости, когда теряешь внимательность и не замечаешь простейших примет, но путники заблудились всерьез. Мало того – главные ориентиры вроде бы оставались на месте, солнечный диск со своего пути не сдвинулся, трехгрядье из лесистых возвышенностей никуда не исчезло, а вот лес внезапно начал меняться. Ельник поначалу заместился ясеневой рощей, причем деревья казались не просто старыми, а ужасающе древними. Когда всадники остановились перекусить и дать отдохнуть лошадкам, епископ Ремигий с непритворным изумлением обошел титаническое дерево, чья крона уходила к небесам на неизмеримую высоту. Толщина ствола была не меньше тридцати локтей, каждая ветвь – ровно обычный ясень, у корней лежат горы прошлогодних листьев. Сколько лет этому гиганту – тысяча? Две? Может быть, почки на тоненьком ростке впервые увидели солнце в те времена, когда по холмам Рима бродили дикие звери, а вскормившая Ромула и Рема волчица еще не родилась? – Мы будто бы здесь и будто и нет, – непонятно сказал настороженный Эрзарих. – Солнце и земля такие же, небо голубое, облака… Ничего не понимаю! Руку мне отсекайте, но дорога завела нас… – Куда же? – поинтересовался епископ после долгого молчания мрачно озиравшегося лангобарда. – Известны три мира, – многозначительно сказал Эрзарих. – Мидгард, населенный людьми, а также Асгард и Ванахейм, где обитают боги. Хель не в счет, это словно болезненный пузырь, выдувшийся из трех миров, вроде грязной ямы, куда собирают отбросы… Но мы не в Мидгарде. – Постой, постой. – Ремигий поморщился и поднял руки ладонями вперед. – То есть как? Почему? Где же мы тогда? Сам говоришь – солнце, небо… – Не знаю, – огрызнулся Эрзарих. – Всё так, как и обычно. С виду. Неужели ничего не чувствуешь? Прислушайся! Епископ послушно замер. Заново огляделся. Ровным счетом ничего особенного – ветерок гоняет подсохшие листики, где-то цокает белка, неподалеку прошел мимо ёжик, спешащий по своим ежиным делам. Лошади абсолютно спокойны. Господи Иисусе! Эрзарих ведь совершенно прав! Варвары ощущают мир в единстве, в совокупности, не отвлекаясь на частности! Надо лишь поставить себя на место германца и взглянуть на Универсум его глазами! Во-первых, деревья. Заинтересовавший Ремигия ясень не являлся каким-то исключением – дальше к восходу нависают огромные тени расцветающих крон! Во-вторых, полдень давно миновал, а светило непонятно отчего зависло в зените, тени не сдвигаются! В-третьих – папоротники, растущие у корней невиданно огромных стволов. Вроде бы обычный папоротник, с широкими треугольными листьями. Но вы видели когда-нибудь цветы на этих растениях? Его преподобие зачарованно подошел к одному из ростков папоротника, наклонился, осторожно взял цветок за чашечку, сорвал. Ничего необычного не произошло – в ладони Ремигия оказался совсем небольшой нежно-зеленый бутон с золотистой сердцевиной. Края лепестков лазурно-синие, тонкая полоска. Странный запах: похож на аромат кувшинки, очень свежий, терпкий и… И теплый. От бутона исходило тепло, но оно ощущалось не рукой, а обонянием. Очень необычно. – Колдовство, – сквозь зубы процедил Эрзарих, стоявший за спиной епископа. Ремигий развернулся, быстро прошел к своей кобыле, левой рукой покопался в седельной суме, отыскал Святое Евангелие, каллиграфически переписанное умелым латинским скриптором, раскрыл на Благой вести от Иоанна, положил цветок между страниц – лепестки увядали на глазах! – и захлопнул книгу. Спрятал обратно в мешок. – Так… – Ремигий помотал головой, будто стряхивая наваждение. – Эрзарих, скажи одним словом, как по-твоему, где мы? – На границе, – тихо ответил лангобард. – Где-то на границе Мидгарда, мира смертных и… И не знаю чего. Клянусь, не знаю! – Поедем дальше? Или вернемся? – Куда возвращаться? Если чье-то колдовство определило нам эту дорогу – не повернешь и не сбежишь! Что ты на меня так смотришь, годи? Думаешь, боюсь? Нет в этом и других мирах того, кто заставит Эрхариха, сына Рекилы, испугаться! – Молодец, – скупо похвалил лангобарда Ремигий. Забрался в седло. – Говоришь, солнце должно быть по правую руку? Едем. – Конечно едем! Слово «граница», произнесенное Эрзарихом, пожалуй, наиболее точно отражало чувства епископа. Да, правильно, ясеневый лес одновременно находился «здесь» и «не здесь», время остановилось или замедлило свой ход, солнечные лучи стали мягче, ветер – свежее. Ремигий, пытаясь «думать как варвар» и созерцать не разрозненные части картины, а Творение во всем бесконечном многообразии единства, Universum in capite et in membris,[25] отметил наиболее важное и самое чудесное: епископу показалось, что в этом странном месте Вообще. Как в раю. Так что же выходит, дорога к преддвериям Рая Земного открывается в глухих германских лесах? Чепуха и ересь, Отцы Церкви свидетельствуют, что Эдем находился где-то в Междуречье, в Месопотамии, у истоков Тигра и Евфрата! Как духовный владыка огромной диоцезии, епископ и рукоположенный священник Ремигий ничуть не сомневался в «телесности» Эдема – Рай Земной, несомненно, существует как место материальное, но смертными недостижимое. Куда проще объяснять прихожанам понятие «Рай» в смысле переносном, подразумевая под четырьмя райскими реками – четыре Евангелия, под плодоносными деревьями – святых, под их плодами дела их; под древом жизни – самого Христа; под древом познания добра и зла – личный произвол воли.[26] Но варварам подавай Рай настоящий, они хотят потрогать все своими руками, убедиться в реальности рассказов священника – не от маловерия, нет, любой сикамбр-язычник в глаза не видывал Доннара, но убедительные доказательства его существования налицо: взблески молний от громомечущего молота! Кто как не Доннар разит нечисть божественным огнем? Это же очевидно! С христианским Раем куда сложнее – примитивным «умрете праведниками, сами увидите» не отговоришься, варвары на смех поднимут!.. А вот в – На Скандзу похоже, – неожиданно подтвердил мысли епископа Эрзарих. – Неиспорченное место, чистое. Нет здесь обычного измельчания и изъянов. Земля черная, а не серая, гнилью не пахнет, воздух такой, словно родниковую водицу пьешь… – Заметил, ни единого погибшего дерева, поваленного ствола? – задумчиво продолжил Ремигий. – Палая листва не перепрелая, а сухая, золотом отливает. Там, позади, весна только-только в свои права вступает, снег грязный, почерневший. Тут снега вообще нет. Зато подснежников не пересчитать, самых разных. Все цветет, новая жизнь бурлит, как в первые дни после Сотворения. Весна мира, вот что мы видим. Чудом сохранившаяся весна мира. – Не знаю, что видишь ты, годи, а я вижу дорогу, – вернул епископа к реальности Эрзарих. – Самую натуральнейшую дорогу. Нахоженную. Остановимся, посмотрим, может и узнаем, что за люди здесь бывают… Или нелюди. Извивавшийся промеж тысячелетних ясеней путь порядком зарос молодой травой, но колея различалась ясно. Не было никаких сомнений в том, что дорога используется, причем не только всадниками или пешими. Раз есть колея, значит и повозки были. – Лошадей под узду, идем медленно, смотрим в четыре глаза под ноги, – сказал лангобард. – Человек на дороге всегда что-нибудь да потеряет, а мы найдем… – А в какую сторону идем? – Как и раньше, к восходу. Путь чуть уклоняется к полуночи, но это не страшно, большой крюк не сделаем. Какая разница, где именно мы выйдем к реке? Если вообще выйдем, а не останемся в этой пуще навсегда. Ремигий поперхнулся. Историй о зачарованных лесах он слышал на своем веку немало, но почему-то большинство из них повествовали о Британских островах, но никак не о Галлии или Германии. Сюжет этих баек обычно сводился к двум вариантам: человека заманивали в колдовской лес разнообразные нелюди, а потом, в зависимости от их настроения, обычаев и характера, смертный или становился риксом, женившись на прекрасной владычице альбов, или пожирался злокозненными троллицами, способными принимать облик обольстительных девушек, а на самом деле являвшихся чудищами-людоедами. Все подобные легенды с редким единодушием гласили: выйти из зачарованной пущи невозможно никогда и никому, оттого и доверия к ним мало – откуда известно, что славный воин Рагнарис из рода Амалунгов взял в жены бессмертную, с глазами как изумруды и косами, словно из белого золота отлитыми? Сказки, одним словом. Конечно, сказки. До тех пор пока с такой вот сказкой лицом к лицу не столкнешься. Лес-то ох какой особенный! Того и гляди набредешь на нимф или дриад, танцующих на цветочной поляне! – Ага! – громко сказал Эрзарих, наклонился и поднял порванный кожаный шнурок, на котором болтался металлический кругляш. – Я же говорил! Смотри! – Значит, все-таки люди, – с облегчением признал Ремигий. – Это утешает. Может быть, отдельные представители древних и незнаемых народов любят серебряные украшения и амулеты – сие достоверно неизвестно, – однако никакой сид или карлик наверняка не стал бы носить на шее монету с изображением Галлы Плацидии, вдовы императора Констанция и сестры Гонория Флавия. Монетке было самое большее семьдесят пять лет, а судя по истертости профиля цезариссы, она долго ходила в обороте, пока неизвестный варвар не пробил дырочку и не украсил себя старинным сестерцием. На оборотной стороне монеты поверх христианского креста острием ножа или кинжала было выцарапано сочетание рун «огонь-защита-солнце-молния», что однозначно свидетельствовало: последний владелец амулета был германцем и поклонялся Бальдру и Доннару. – Кожа ремешка ломается, значит пролежал он здесь долгонько, – заключил Эрзарих. – С минувшей зимы или осени. Иначе кожа бы истлела или летом ее сожрали бы жуки. Следов копыт на дороге не видно. Получается, люди были в лесу зимой и шли по слежавшемуся снегу. Вон там видишь канавку? Колесо телеги застряло в глине, повозку пришлось раскачивать и выталкивать, из чего становится понятно, что телега была тяжелогруженой. – Да, и впрямь, все очень просто, – кивнул Ремигий, выслушав вполне разумные доводы лангобарда. Охотника и воина не обманешь примитивными загадками. – Но кто были эти люди и что именно везли? – Вспомни слова Хильдегунды. Nefelungen, «люди тумана», капище – небось туда подношения и переправляли… Жаль, я не послушался, приходить на чужое капище не следует, особенно если оно принадлежит племени, о котором ничего не известно. – Разве совсем ничего? Они не такие как все, – повторил епископ слова старейшины ругов. – Мыслят иначе, семей не заводят. Непонятно… – То-то и оно, непонятно, – вздохнул Эрзарих. – Слухи о народе Вотана, что добровольно ушел в мглу, конечно, ходят, да не все верят – как так можно, без рода, без племени жить? – Ты ведь живешь? – Ты моя семья. И Северин. И госпожа Корнелия. Я не свободен. – Ах, чтоб меня! – Епископ почувствовал, как лицо залилось краской. – Конечно! Ремигий напрочь забыл об этом деликатном обстоятельстве: по закону лангобард доселе являлся рабом Корнелии Альбины, Северина и, следовательно, его преподобия. По большому счету Эрзарих не имел никакого права носить оружие, ходить в дружине Гунтрамна, участвовать в тингах и жить в мужском доме. Впрочем, варвар с присущей своему племени практичностью счел, что если господа о его рабстве не распространяются и даже не упоминают, значит и самому помнить незачем. И тем более кому-нибудь рассказывать. Родственников у Эрзариха не осталось, выкупить его никто не мог. Выкупиться самому? Руки не доходили, да и зачем? Риск был один: если франки в Суасоне узнают – могут и убить, причем не нарушая закона! Да только убить истинного, природного лангобарда куда сложнее, чем кажется. – Вернемся домой – будешь свободен, – решительно сказал епископ. – Хотя нет, так нельзя… Я духовное лицо, Церковь не одобряет рабовладения, особенно клиром, грех это. Возьми землю в горсть, Эрзарих, сын Рекилы. По законам варваров отпустить раба было куда проще, чем у римлян – эмансипация рабов в Империи сопровождалась длительным ритуалом. Лангобарду же было достаточно бросить землю через плечо в сторону бывшего хозяина в знак того, что поношений и убытков от господина не терпел, и это последний долг, который Эрзарих отдает епископу. Ибо из земли все родилось, и в землю все уйдет – нет ничего дороже земли. – Иди на все стороны света, куда пожелаешь. – Закончить краткий обряд надо было обязательной ритуальной фразой. – Но если хочешь, останься при мне, будешь не слугой, а другом. – Я остаюсь, – не раздумывая прогудел лангобард. – Поехали дальше, чего на одном месте топтаться? Для Эрзариха ничего не изменилось – был рабом, стал свободным, а завтра все может вновь измениться. Судьбу в кости не обыграть. – Невероятно… – вдохнул Ремигий. – Глазам своим не верю. – Уходить отсюда надо, – эхом вторил лангобард, потрясенный ничуть не менее его преподобия. – Жрецы набегут – сложимся как один! Священное место, тайное, сюда чужакам ход заказан! – По-моему, тут никого нет. – Епископ заново огляделся, изучая взглядом окруженную колоссальными дубами и ясенями обширную поляну, почти настоящий луг, простершийся среди леса. – Были бы – давно появились! Нет-нет, я хочу посмотреть! – Богов прогневаешь! Ни к чему праздное любопытство тешить. Особенно здесь. Это же Ирминсул, тот самый! Провались я в Хель – настоящий Ирминсул, легенды не ошибались! Фрейя милостивая, Бальдр светлый, вот не ждал, не чаял… А еще говорят, будто мир опасно измельчал и чудесного в нем не осталось! Удивить лангобарда было нелегко – видом галиурунна, лесного духа, а то и явлением кого-нибудь из богов Асгарда Эрзариха не проймешь, слишком много он повидал за свою жизнь. Кроме того, боги для варваров являются «высшими существами» только во вторую очередь: Вотан, Доннар, Ньорд или Тюр очень похожи на людей, так же влюбляются и ненавидят, сражаются, страдают от ран, пируют, грустят или веселятся. Если вдруг Доннар придет из Асгарда в населенный человеком Срединный мир, случайно встретит на дороге Эрзариха и невзначай оскорбит его, лангобард не задумываясь вызовет аса на поединок – законы чести одинаково блюдут во всех мирах, им подчиняются и боги, и люди. Исход такого поединка предсказуем, но пасть от руки бога Асгарда почетно, будет чем похвалиться перед эйнхериями на пирах в Вальхалле! Тем не менее сейчас Эрзарих раскрыл рот как мальчишка, узревший предназначенный ему полный поднос медовых пшеничных лепешек или настоящий стальной нож, подаренный отцом или старшими братьями. Епископ, и ранее придерживавшийся классических взглядов римских стоиков и воспринимавший «чудесное» через призму христианского мировоззрения, тоже застыл в седле, уподобившись конной статуе Марка Аврелия, украшающей римский форум. Ибо открывшееся зрелище стоило того. …Безусловно, невероятно древнюю и темную сагу о Ирминсуле, ростке Мирового Древа, Ремигий слышал и ранее – долгие годы общаясь с варварами, невольно изучишь мифы и саги германцев столь же подробно, как и Евангелия! Франки, а равно их соседи весьма подробно и уверенно рассказывали о появлении тварного мира из тела великана Имира, о жертвоприношении Вотана и мёде поэзии, Асгарде, проделках Локи или карликах-двергах – мифология германцев создавалась столетиями и на первый взгляд была едина и непротиворечива. Однако встречались легенды, которые ученый римлянин Ремигий относил к «догерманской» эпохе, полагая, что пришедшие с востока варвары переняли их у народов, обитавших в Европе задолго до того, как первый кимвр или тенктер ступили на западный берег Рейна больше половины тысячелетия назад. Можно сказать куда сильнее: эти саги возникли до прихода в Галлию и Германию римлян! Кто жил здесь раньше, когда калиги легионеров Республики еще не попирали альпийские камни и не были выпачканы черноземом долины Великой реки? Правильно, кельты – начиная от многочисленных галлов и заканчивая мало кому известными боггами, свессинами или гельветами. А до кельтов? (Они тоже пришли с востока, еще в незапамятные времена римских царей!) Этруски, но не те, с которых начался Рим, а иные. Пикты, конечно, – жалкие остатки их рода еще обитают в Британии. Еще раньше? Летописи раннего Рима упоминают о неких лигурах, сикулах и террамарцах,[27] рядом с которыми самый дикий современный вандал покажется образчиком цивилизованности! Но ведь и до лигуров в Европе жили люди – как перед библейским потопом, так и после него! Тысячи племен рождались, жили и погибали, сеяли хлеб, торговали, боролись за свою землю и, надо полагать, любили ее. А затем уступали место другим, исчезая навсегда или растворяя свою кровь в новых, могучих потоках. Нет счета языкам и наречиям, некогда почитаемым, ныне же навеки сгинувшим богам, особенностям культур и верований, наконец обычным узорам на одеждах или глиняных посудинах – у каждого народа узор свой, уникальный. Однако в истории Европы есть несколько стержней, которые пронизывают несчитанные века – не исчезая и не меняясь. Есть нечто вечное. Ирминсул в их числе. Никто не знает, что означает само слово «Ирминсул», оно не переводится ни на один известный к нынешнему, Пятому веку по Рождеству, язык. Слово это не кельтское и не германское, не пиктское и не лигурийское. Устойчивая, пускай и крайне невнятная легенда гласит, будто в Начале Времен, когда и человека-то не было, а Скандза еще не поднялась из вод океана, предвидевшие Рагнарёк боги решили, что если гибель мира предрешена, пусть останется надежда на возрождение. Если даже исполнятся худшие пророчества и Иггдрасиль, Мировое Древо, окажется сожжено в пламени Последней Битвы, должен остаться росток, на ветвях которого родится новая Вселенная. Боги взяли от Иггдрасиля молодой побег, Фрейр избрал для него тучную почву на Грани Мира, которой не достигнет бушующий пожар Рагнарёка, Фрейя взялась ухаживать за тоненьким и слабым побегом, Ньорд открыл у корней чистые как слеза родники, Бальдр сделал так, чтобы солнечная колесница всегда находилась над молодым деревцем, постоянно даруя ему свет и тепло. Вотан тогда промолчал и ушел прочь, поскольку видел будущее, но не хотел лишать собратьев надежды. Доннар помогать не решился, просто стоял и смотрел. Спрашивается, зачем заниматься заведомо безнадежным делом? Если известно, что Битва Богов состоится и Судьба – великая, независимая и самая могущественная сила Универсума германских племен никогда не отождествлялась ни с одним из божеств. Судьба не воплощена телесно, у нее нет лика, нет образа, ее необоримая сила разлита по всему миру, от морских глубин до Звездного моста. Судьба своенравна и ревнива, Судьба может быть жестокой и щедрой, с Судьбой невозможно поспорить или заключить соглашение – эта сила находится вне разумения смертного, бессмертного или бога. Судьба непознаваема. Она существовала всегда и останется вовеки. Епископ Ремигий был крепко убежден: «Судьбой» варвары именовали Творца – это полностью согласовывалось с догматами о всеведении, всемогуществе и вечности Господа Бога. Причем воззрения о сущности Судьбы вполне сходились с дохристианским, иудейским мнением о Боге, во времена Очень много совпадений! Совпадений незаметных простому глазу, но если их как следует обдумать, то получится, что варвары сохранили память о Творце, пускай и отождествив Его с незримой мощью, перед которой что человек, что бог Асгарда – всего лишь пыль и тлен. И потому если Эрзарих говорит «я полагаюсь на Судьбу», подразумевается, что он полагается на волю Господа Бога. Иного логичного и непротиворечивого объяснения не найти. Вернемся, однако, к Ирминсулу. Вышеприведенная легенда, которую хорошо знал епископ Ремигий, принадлежала мифологии германских племен и рассказывалась варварами так, чтобы увязать историю о ростке Мирового Древа с другими, более известными сказаниями. Но как тогда объяснить упоминания об Ирминсуле в книгах старинных римских авторов, описывавших верования галльских и заальпийских кельтов задолго до Рождества? Этруски знали про некий Эрминтол, «зеленую надежду», на их гробницах в Лации выбиты изображения гигантского древа – а три тысячи лет назад в Италии даже не предполагали, что где-то существует Скандза, дивный остров, на котором созревает обильное семя германцев, словинов и аланов! Как прикажете такое понимать? Чем объяснить? Совпадения? Совпадений не бывает, это Ремигий, как теолог и философ, знал в точности. Все в мире взаимосвязано. – Этому месту не нужны жрецы, – наконец сказал епископ, видя, как напряжен Эрзарих, наполовину вытянувший из ножен клинок. – Оно само себя хранит. Нет нужды в слугах – оно самодостаточно. – Чего? – Самодостаточно. Ирминсулу ничего не нужно от нас или других людей. Он не берет, а только дает. Действительно, велики и бесчисленны чудеса Господни, ибо без Его благоволения и участия в смертных землях нельзя было создать ничего настолько прекрасного. Одного боюсь – красота хрупка, испортить ее можно одним движением, дурным словом, злой волей… – Длинно говоришь, – упрекнул епископа Эрзарих. – Зауми в тебе много, годи, лишних и ненужных слов не жалеешь. Подумай: если дорога привела нас к Ирминсулу, пусть даже против нашего желания, значит так было нужно. Думаешь, Ирминсул любого мимохожего к себе допустит? – Разве это… гхм… дерево способно решать, кто вправе к нему прийти, а кто нет? – Дерево – может и нет. Но вот его хранитель… – завороженно сказал Эрзарих. – Посмотри правее… Да нет, не туда! В роще, под холмом! Ремигий проследил направление, куда указывал лангобард, и шепнул в бороду такое словечко, что сам устыдился. Ничего подобного нет, не было и быть не может! Однако оно есть. Разум подсказывал: Ирминсул, зачарованная ясеневая роща и уж тем более ее «хранитель» никогда не остались бы незамеченными обитателями долины Рейна. Деревья очень высоки, сам Ирминсул – титан, размером с целую гору, с золотисто-зелеными листьями и стволом окружностью в сотню шагов! – должен быть заметен очень издалека. Его наверняка можно увидеть со склонов Арденн и тем более от поселения ругов! Дерево немыслимо древнее, до реки совсем недалеко, следовательно много лет назад Ирминсул обязаны были разглядеть путешествующие по Рейну римляне – десятки кораблей ежедневно ходили от Аргентората вниз по реке до Бонны, Агрипповой Колонии и вплоть до Германского моря! А уж любой подданный Империи, узревший эдакую диковину, непременно донес бы до сведения любознательных соотечественников, что на левом берегу Рейна воздвигается нерукотворное чудо света, по сравнению с которым пирамиды Гизы покажутся куличиками на песке, вылепленными несмышлеными детишками! Объяснить тот несомненный факт, что ни римляне, ни явившиеся им на смену варвары «не замечали» Ирминсул, было невозможно – представьте, что человек, проходя мимо, случайно не заметил Александрию, Афины или Иерусалим! Несколько дней тому сам епископ Ремигий, долго изучая взглядом простершиеся с севера на юг холмистые низины со склонов Арденн, не углядел ничего похожего на огромное светло-зеленое облако, нависавшее над поймой Великой реки! Кстати, Хильдегунда и ее сородичи-руги, равно как и готы, жившие ближе к горам, про древо-великан не упоминали! Они его Тут попомнишь о некоторых туманных намеках, разбросанных по трудам некоторых древних географов и исследователей – начиная от Птолемея и Платона и заканчивая Плинием. Универсум якобы неоднороден, в трех Сферах Большого творения (можно назвать их как привычнее – Сферами Небес, Тверди и Подземным миром, или Асгардом, Мидгардом и Хелью, смысл от этого не меняется) можно встретить прорехи – если угодно, «грыжи», замкнутые «отростки» пространства, «малые сферы», связанные с обитаемой Вселенной единственным узким проходом. Стоит вспомнить, что отдельные историки – возьмем Марка Теренция Варрона![28] – полагали, что платоновская Атлантида находилась в такой вот «грыже», посему найти оставшиеся после затопления острова скалы невозможно, не зная, где находится проход в означенную «малую сферу». Ну а поскольку немногие выжившие атланты унесли эту тайну с собой в могилу… Итак, одно объяснение, обладающее некоторой претензией на достоверность, найдено. Хорошо, пусть Ирминсул и окружающая его роща находятся в «малой сфере», которую не рассмотреть обычным взглядом. Но как в таком случае два ничего не подозревающих всадника проникли в тайную область, о которой знают лишь немногие избранные, наподобие человека, обронившего монетку-амулет с затертым профилем Галлы Плацидии и нацарапанными рунами? Почему не ощутили, как пересекли невидимый рубеж? И куда идти дальше? Если, конечно, отсюда Могут ведь и не позволить. Ясень-великан, равно как и его потомки, проросшие из семян ежегодно разбрасываемых Ирминсулом, отчасти вписывались в привычную картину мира – деревья, пускай и ОЧЕНЬ большие, имеют право на существование. Никто же не возражает против китов, африканских элефантов или гиппотавров, тварей весьма крупнотелых, но более чем реальных? Ствол Ирминсула понизу украшен тысячами золотых и серебряных вещиц, застывших в смоле или оставленных кем-то в трещинах коры? Тоже ничего удивительного – вспомним галльских друидов и дубы священных рощ, которым совсем недавно, еще два-три столетия назад, до Великого нашествия, клали требы драгоценными украшениями! Однако германские племена редко поклоняются деревьям, их обычаи отличны от кельтских! Наконец, status mundi, основа мира, осталась неизменной: небо и солнце наверху, твердь внизу, люди и лошади не ходят на головах, птицы не ползают, а черви не летают – обычный дрозд, приземлившийся поодаль на низкую травку и выхвативший клювом из крошечной каверны в земле розового дождевика, был тому прямым доказательством. …Иные путешественники описывали незнаемые земли, руководствуясь не столько истиной, сколько желанием украсить сочинение нафантазированными красивостями и необычностями, приятными жаждущему новых впечатлений читателю. Так рождались и рождаются псиглавцы, исхиаподы или метаципленарии, твари выдуманные, однако прочно поселившиеся на пергаментах, описывающих невероятные приключения многих поколений отважных землеходцев, побывавших на пространствах от Иберии до Индии и сказочного Китая с запада на восток и от Каледонии до Дарфура и земель царицы Савской с севера на юг. Если однажды епископу Галлии и Бельгики придет в голову описать свое путешествие из Стэнэ к Рейну и переправить пергамент в Италию, серьезные географы Ремигия высмеют его не просто как человека с чрезмерно богатым воображением, а как беззастенчивого лжеца. При всем своем богатстве, древности и разнообразии греко-римская мифология не породила существ, подобных тому, что неторопливо спускалось со склона холма к подножию Ирминсула. В сочетании с чудесным ясенем, необычным светом, пробивающимся сквозь его крону, и цветами папоротника зрелище абсолютно нереальное. Это даже не сказка и не сон, скорее видение иного мира… Эрзарих в свою очередь точно обозначил живую тварь общим для всех племен германского языка словом «drago», обозначавшим крылатого монстра с четырьмя лапами, длинным хвостом, головой фантастической ящерицы и тускло-бронзовой чешуей. Дракон, он и есть дракон, не ошибешься. А как же святой Георгий, спросите вы? Разве не дракона поразил он своим копьем? Ничего подобного, прославленный византиец убил змия – сиречь демоническое чудовище, принявшее облик гигантской черной змеи, а вовсе не персонажа бесчисленных варварских саг, красочно повествующих о самых разнообразных драконах, в большинстве своем тварей недобрых, хитрых, самолюбивых и от природы коварных. Летучий огнедышащий ящер всегда был достоянием варваров, причем не только германцев, но и кельтов – гибернийские монахи описывали их в своих трактатах, драконы фигурировали в героических сказаниях галлов и басков, а почти каждый великий герой Pax Teutonica[29] рано или поздно обязан был столкнуться с драконом, дабы победить его или умереть в славной битве, стяжав великую славу и оставшись в памяти грядущих поколений. Однако образ «дракона» трактовался варварами куда шире – недаром изображениями ящеров украшали носовые оконечья лодей, делали татуировки и амулеты, это существо было воплощением силы, стремительности и независимости. Дракон не только и не столько громадный и необычный зверь, он прежде всего носитель древней, дочеловеческой мудрости, воплощенный в тело крылатого змея божественный или равный божествам дух, а кроме того, он как-то связан со всемогущей Судьбой – драконы не могут оказать на нее прямого влияния, но частенько способствуют исполнению велений Судьбы… Вот, собственно, и все, что знал епископ Ремигий о драконах, ранее полагая, что более детальные и глубокие знания в этой области уж точно никогда не пригодятся – наивные варварские россказни относились к институции невозможных и безусловных небылиц. Известно, что диавол способен омрачить рассудок христианина непотребными или обольщающими видениями, показать человеку то, чего не существует в действительности, чтобы помутить рассудок и толкнуть на путь греха, но… Но Дракон был совсем другим. Каким именно – понять невозможно, но другим. Он не был порождением изначального зла. «Серый ангел» в необычном воплощении? Очень может быть… Так или иначе это существо выглядит совсем не устрашающе – да, внушительно, загадочно, невероятно, но не жутко. Он не пугает, скорее вызывает изумление и восхищение совершенными пропорциями, плавным движением и отсветом бессмертия, присущем лишь тем, кого сотворили прежде смертного Мира. «Гигантом» змей вовсе не был: от морды до хвоста шагов тридцать, в холке – с крупного иберийского жеребца. Грудь очень широкая, куда шире, чем у африканского слона. Крылья сложены на спине, лапы толстенные, с могучими когтями и острой шипообразной шпорой. Голова небольшая, чуть крупнее, чем у вола или тура, с тремя изогнутыми рогами – один направлен прямо вперед, два других – назад. Шкура, как уже упоминалось, в мелких чешуйках, напоминающих тусклые бронзовые монеты, впечатление усиливают зеленоватые подпалины на брюхе и складках возле толстых коленей. Подходить близко ящер не стал. Улегся под сенью Ирминсула, обвился хвостом с зазубренным острием на кончике. Лошади епископа и Эрзариха заметно нервничали, но это был не страх перед нечистью, а обычное поведение животного, завидевшего крупного хищного зверя – точно так же они реагировали на медведей нынешним утром. – Мое имя – Фафнир, – донесся до людей тихий голос. – Вы у меня в гостях, вас никто не тронет и не обидит. Не надо бояться. – А кто боится? – буркнул Эрзарих и с усилием вогнал меч обратно в ножны. Одними губами шепнул епископу: – Не называй свое имя, нельзя… – Знаю, – кивнул Ремигий. Все до единой саги предостерегали: не следует открывать свое истинное имя воплощенному духу, иначе он сможет завладеть тобой. Однако есть разница между именем язычника и именем крестным, дарованным от Всевышнего. – Я – Ремигий Ланский, епископ святой церкви Христовой! Кто ты на самом деле, ответь? Лангобард едва за голову не схватился. – Фафнир, – повторил дракон. – Хранитель. Тот, кто следит за исполнением клятв. Оберегаюший закон. Спящий на золоте. Зрящий в тумане. Покровитель тех, кто ходит во мгле. Тот, кого убьет стяжающий бесславную славу. Друг ванов. Охраняющий древо возрождения. Прозревающий будущее и помнящий былое. «Только дракон может так выражаться, – чуть отрешенно подумал Ремигий. – Ну что ж, посмотрим, кто кого переболтает!» Епископ спрыгнул с седла, бросил поводья Эрзариху и сказал: – Оставайся здесь. Кажется, я знаю, о чем стоит побеседовать с этим… С Фафниром. – Я с тобой! – Хорошо. Только постарайся не вмешиваться. – Ты годи, тебе предназначено говорить с духами. Я буду молчать. – Вот и чудесно. …Ремигий чувствовал себя уставшим как никогда в жизни. Складывалось впечатление, что уходяший день длился не меньше седмицы – возможно, крупица истины в этом и была, никто не знал, как течет время в «малой сфере» Фафнира. Судя по усталости и слипающимся глазам, давно наступила ночь, если не следующее утро. Однако, когда зачарованный лес остался позади, сменившись куда более привычным ельником, солнце все еще оставалось на небе, пускай и изрядно склонилось к закату. Как была пересечена граница между владениями Фафнира и привычным Срединным миром, вновь никто не заметил – вроде бы только что ехали в направлении, указанном драконом под сенью колоссальных ясеней и дубов, а вот сейчас в воздухе снова разлился запах хвои и влажного мха, стало заметно темнее, дорога превратилась в звериную тропу. Давала себя знать пресыщенность впечатлениями – разговаривать не хотелось. Мысли Ремигия текли неровно, епископу еще предстояло осознать и обдумать, что именно он видел и каковы будут последствия этой неожиданной и чудесной встречи. Была от разговора с Фафниром и практическая польза, что примиряло холодный логический рассудок римлянина с «невероятным» – дракон ясно указал цель дальнейшего путешествия и одарил несколькими странными советами в обычной иносказательной манере. Как понимать фразу Да, земля Даннмёрк. Каким ветром Северина занесло в этот отдаленный край, взять в толк было решительно невозможно – не на крыльях же? Припомнив подробные военные карты Германии, Бельгики и морского побережья, составленные для легионов Марка Аврелия, епископ пришел к выводу, что даже по прямой от Стэнэ до южных рубежей земель данов выходит полтысячи римских миль! Однако по прямой летают только птицы (или драконы…), человек вынужден обходить естественные преграды, горы, болота, переправляться через реки! Загадка, одним словом. Не поверить Фафниру было невозможно: ящер назвал Северина по имени, даже упомянул, что у мальчишки при себе «кинжал с рунами Асгарда» – помнил Ремигий этот кинжал. Но Даннмёрк? Почему тогда не Скифия или Палестина? Объяснять Фафнир не стал – ответил просто, так, мол, сложилось. Не бойся за своего родича, он путешествует с добрыми людьми, я их знаю. Каждого. Час от часу не легче. Оказывается, Северина опекают приятели дракона. Немыслимо! Всего двадцать дней назад жизнь казалась такой тихой, размеренной и предсказуемой – по меркам нынешнего смутного времени, конечно! – а теперь выясняется, что силы незримые внезапно пробудились, пришли в движение и вопреки обыкновению начинают влиять на бытие смертных. Что произошло с миром? Каковы причины? – Вселенная меняется, – ответил Фафнир. – Меняется куда стремительнее, чем люди могут представить. Вы краткоживущи, обделены способностью чувствовать истечение сил, тварное для вас выше и предпочтительнее бестелесного… Древние народы уходят, люди завоевывают Среднюю сферу, вытесняя своих предшественников, многие из которых не хотят и не могут сдаваться без боя. Волшебством человек не обделен, но лишь немногие избранные владеют ничтожными его крохами. Ваш род получил иной дар и покровителя, о котором никто из нас не смел даже мечтать… Вы особенные, не такие, как первосотворенные. Иное дело, как вы воспользуетесь своим даром. Хорошо зная людей, думаю, что многим он окажется не по силам. – Почему же? – Тяга к материальному пересилит. В этом опасность. Эрзарих, как и было обещано, не встревал – то, о чем беседовали годи и воплощенный дух, было выше его варварского разумения. Одни хорошо: Фафнир указал дорогу, вверх по Рейну до устья, оттуда к восходу. Золотой бург стоит на побережье, ошибиться нельзя. Яснее ясного, не заплутаешь. …К реке вышли в сумерках. Лес неожиданно расступился, открыв широкую ленту седой реки и темный противоположный берег. Далее простиралось обширное междуречье Рейна и Альбиса, бесконечные и сумрачные Тевтобургские пущи, где некогда сгинула армия Публия Квинтилия Вара, зловещий Мёрквуд, горы Богемии и истоки Данубиса. Там, впереди, лежали неизведанные и гиблые земли, на которых не сумела закрепиться античная цивилизация – только лишь Клавдий Друз, приемный сын Октавиана Августа, совершил невероятное: в девятом году до Рождества этот талантливый полководец и возможный наследник колоссальной Империи переправился через Рейн во главе нескольких лучших легионов, с боями дошел до берегов Альбиса, где и погиб. Лишь его сводному брату Тиберию удалось повторить это достижение и привести к недолгой покорности Риму варварские племена междуречья. Вскоре по распоряжению Августа, отлично понимавшего, что удержать эти гигантские пространства будет невозможно никакими силами, Тиберий вывел легионы на западный берег Великой реки и восстановил границу Империи по Рейну. С тех пор в ответ на варварские набеги римляне ограничивались молниеносными карательными экспедициями на восток, не уходя от побережья дальше чем на полсотни миль. Пять столетий в огромном плавильном тигле «дикой» Германии созревала сила, которая выплеснулась на Рим и подвела черту под тысячелетней историей великого государства. Что происходило за рекой сейчас, не знал никто. Может быть, и к лучшему. – Дорога, – сразу отметил Эрзарих. – Каменная, ромеи строили. Ездят по ней много и часто, лошадиный помет свежий, на земле по краю отпечатки подков. Подковы с тремя шипами, как посмотрю. Такие делают остроготы, Амалунги. До большого бурга рукой подать, к темноте успеем. Видишь дымы над рекой? – Бонна, – уверенно кивнул Ремигий. – Городом правит рикс саксов Эорих. Как говорила Хильдегунда, он держит торговлю по реке. Саксы торгуют, значит примут если не с распростертыми объятиями, то хотя бы без враждебности – незачем пугать людей, у которых есть серебро и золото. – Конечно, проще отобрать, – рассмеялся лангобард. – Но только на дороге, в бурге нельзя, там любого человека охраняет закон и слово рикса. – Вот когда закон станет охранять тебя везде, германцы перестанут быть варварами, – отозвался епископ. – В лесу один закон: твой меч. Поспешим, темнеет… Лошадки ступили на старинный «консульский» тракт, проложенный еще в эпоху раннего принципата, при Нероне и Клавдии. Некоторые плиты потрескались, на обочине слегка раскрошились, в стыках между прямоугольными камнями проросли хилые травинки, но Ремигий был уверен: via Germania[30] прослужит еще не одно столетие. Вскоре обнаружился гранитный столб, чуть покосившийся, но целехонький. По камню было выбито: «BONNA IV. CONS. DEC. EM. DENT», что означало вполне доступное каждому уроженцу Италии: до Бонны осталось четыре римские мили, возведено при консуле Деции Эмилии Дентате. У основания столба неаккуратная варварская рука нацарапала сочетание рун, дарующих удачу в пути и символизирующих Вотана-странника. Цивилизации соединились, иначе и не скажешь. Ни встречных всадников, ни попутчиков – люди стараются добраться до бурга засветло, а вечером никто не рискнет отправиться в дорогу. Эрзарих не ошибался, власть рикса распространяется на окрестные земли, однако до постоянной стражи на торговых путях варвары пока не додумались, никаких разъездов и следящих за порядком дружинников. Напали верги – обороняйся. Останешься жив, но лишишься имущества – жалуйся риксу, только тогда он отправит своих воинов на поиски татей. Ну а если отобьешься без ущерба, то все вопросы снимаются, свободный вооруженный человек сам себе хозяин и сам в ответе за собственные жизнь и добро. Абсолютная демократия, какая республиканскому Риму и не снилась! – Удивлен, – проворчал в бороду Ремигий. – Надо же, город-то выглядит как и прежде… Бонну никогда всерьез не штурмовали: отозванные в Италию легионы и римское гражданское население ушли отсюда, оставив «бург» в сохранности, а бережливые германцы ничего не разрушали без надобности, проявляя свое «варварство» только там, где не собирались оставаться К чему разорять большой теплый дом или стену, которая оградит от нападения врага? Какой безумец сожжет крепкие пристани для лодей? Разрушить старую римскую мельницу? Да за такое руки отрубить мало! Разумеется, Бонна не раз переходила из рук в руки, ею поочередно владели готы, вандалы, аланы и, наконец, саксы – племя, к которому иные варвары относились с тихой насмешкой. Торгаши, мол. Разве пристало воинам марать руки о ремесло, приличествующее лукавым грекам, продажным ромеям и каверзным галлам? Истинный воин, потомок великих героев Скандзы, добывает серебро в кровавой сече, клинком разя супостата! Саксы зубоскальства не спускали, доказывая, что мечом владеют не хуже других, а священная ярость подвластна всякому народу, одновременно не забывая считать монеты и слитки серебра в виде длинных прутьев, которые так и назывались – «саксонский хворост». Эорих дружил или был в союзе со всеми окрестными вождями, торговал с фризами и батавами, отправлял обозы к сикамбрам и бургундам, рейнская и морская рыба в бочках шла по Рейну в Гельвецию, ну а соль, обмениваемая у поморских фризов за железные плуги, оружие и добротные ткани, ценилась везде, солеварен к западу от Великой реки было немного. Богатый рикс всегда привлекает внимание вождей победнее, но выковырять Эориха-сакса из укрепленной Бонны казалось делом немыслимым – скупердяйство и торгашество этого племени имело оборотную сторону: они могли себе позволить самое лучшее оружие, дружинные через один облачены в Кроме того, владетели Бонны и Колонии Агриппы спокон веку сражались в пешем строю, который после знакомства с римлянами и их тактикой был улучшен и реорганизован. Саксы быстро уяснили, что плотный строй щитников запросто удержит кавалерию неприятеля, а традиционно сражающиеся поодиночке лангобарды, алеманы или даже могучие готы разобьются о стену щитов, как водные брызги о скалы. Долины Рейна Эориху было мало – душа чересчур благоразумного варвара желала большего. Много лет он вынашивал почти невыполнимый план: отгородиться от агрессивных сородичей не просто рекой, а морем. Так, чтобы жить спокойно, богатеть и умножать свой народ. Приветив у себя кафолического книжника-бокарью, проповедника-грека, рикс узнал о строении мира и еще двадцать зим назад начал отправлять боевые дружины на остров, называемый Британией. В семьях саксов, как и у иных варваров, рождалось много детей, больше половины выживали благодаря устроенной жизни, голода здесь не знали. Много детей – много воинов! Лишних можно отправить за море – посмотреть, как там, отыщутся ли подходящие земли?.. Отыскались. Британия была населена кельтами, свирепыми и жестокими, но слишком разобщенными. Младший брат Эориха с дружиной уже сумел захватить угодья на западном побережье острова, отстроил бург на месте разрушенного римского Камулодуна[31] и каждый год принимал пополнение, отправляемое в Британию риксом. Впервые в истории варвары занялись тем, что в Риме именовалось созданием постоянных колоний. – …Знаешь, что он задумал? – Изрядно пьяный, но вполне ясно мыслящий грек по имени Никодим понизил голос до шепота. Ремигий с вниманием слушал. – Эорих вовсе не дряхлый старик, ему сорок два года, рикс полон сил и планов. Уже этим летом он собирается строить большой флот в устье Рейна. По-настоящему большой, в несколько сотен лодий. Еще через год-другой он соберет свой народ, летом, – когда нет штормов и ветер благоприятствует! – погрузит на корабли и отправится завоевывать Британию! Представляешь, каково? …Прежде этот дом принадлежал какому-то безвестному центуриону, теперь же его занимал отец Никодим из Адрианополя – советник рикса, человек ученый, но склонный к пьянству. Рукоположение он получил в Никее, а вот какое чудо привело Никодима к саксам, клирик помнил слабо – каждодневное бражничание доброй памяти не способствует. В вере, однако, был крепок и истов как любой грек, придерживался Никейского символа, а встретить в прирейнском захолустье настоящего епископа и не мечтал. Свято хранил шесть книг, привезенных с собой из Фракии, – Евангелия, Ветхий Завет и четыре тома сочинений Августина, архиерея, державшего диоцезию Гиппонскую. Эрзарих, развалившись на широкой лавке, громоподобно храпел – лангобард устал, испил крепкого саксонского пива, набил пузо вареной телятиной и горя теперь не ведал. Нет ничего лучше хорошего дома и гостеприимного хозяина, а дорога впереди дальняя… – Завоевывать Британию, – повторил Ремигий. – История повторяется, а, брат Никодим? Идет по кругу. Некоторые варвары встают на римский путь, тебе не кажется? – Кажется, – глубоко, как делают только очень пьяные люди, кивнул грек. – Спираль истории, ваше преподобие… Эорих уже почти христианин, на капище рядом с идолами крест поставил. Слушается меня, образованность ценит… – Пил бы ты поменьше, святой брат, цены бы тебе не было. Всё, хватит разговоров, спать пора. Никодим уныло посмотрел на очередной непочатый кувшин, вздохнул, потеребил пятерней пышную черную бородищу и последовал совету Ремигия буквально: уронил голову на столешницу, объяв ручищами помянутый кувшин вкупе с кружкой, и засопел, ровно младенчик. – Какое время, такие и нравы, – весело фыркнул епископ. Встал, постелил на свободной лавке чистую попону, отыскал маленькую подушечку, набитую сеном. Прошептал после обязательной молитвы: – Зри, Господи, на каких столпах возводится храм твой! На несокрушимых… Это надо же, из самой Византии сочинения Августина сюда припер, не поленился, не бросил, не потерял и не пропил… |
||
|