Андрей Гуляшки История с собаками

Глава I КОРОТКИЙ ВЕЧЕР И ДЛИННАЯ НОЧЬ

Как-то меня спросили:

– Что собой представляет Аввакум?

Мы были знакомы с Аввакумом уже 15 лет, но я долго размышлял, прежде чем ответить. В конце концов шутливо промолвил:

– Исключая большую часть дня и время до полуночи, а также те несколько часов, что он отводит для сна, в остальное время Аввакум интересный и веселый человек.

Но я был несправедлив.

Впервые мы встретились с Аввакумом пятнадцать лет назад в Момчилово. Тогда он был разговорчивым и веселым, остроумным и находчивым; с ним можно было провести много часов, не замечая, как летит время. Только иногда, крайне редко, его охватывало мрачное настроение, да и то лишь по вечерам, когда он оставался в одиночестве.

С годами все менялось. Чем больше седели у него виски и глубже становились горькие морщины в уголках рта, тем реже он бывал весел днем, а охватывавшая его грусть долго не рассеивалась. Чаще всего он становился таким, когда бывал незанят срочной работой. Случалось, он оставался в компании своей трубки и недопитой рюмки коньяку до полуночи. Огонь в камине угасал, но он не замечал этого.

Перемена произошла с ним не сразу, а напоминала долгую осень, продолжавшуюся много лет. Когда мы встретились с ним в Момчилово полтора десятка лет назад, еще только чувствовалось ее дыхание.

События, о которых я собираюсь рассказать, произошли за два с половиной года до его последнего приключения – аферы с кражей вируса. Ему исполнилось тогда 42 года, и на вид никто не дал бы ему больше, но в душе он уже стал походить на задумчивых библейских старцев, изображенных Рембрандтом: им известно многое, в недостойном свете представляющее их ближних, ибо им удалось заглянуть в самые сокровенные, тайные уголки людских помыслов. Еще в молодые годы, цитируя известную мысль: «Человек – это звучит гордо!», он добавлял: «… но от человека также можно чего угодно ожидать!» Он уже выстрадал сердцем, видел собственными глазами и испытал на собственной шкуре немало ужасного, объединенного в понятии «чего угодно»; он внимательно это ужасное исследовал, как исследуют, например, биологи внутренности мерзкого насекомого. Он стал исследователем людей, героев страшных и темных афер, для которых разврат, цианистый калий и пуля превратились не более чем в подручное средство. Аввакуму много было известно о злой воле людей, поэтому и в душе он стал походить – после 15 лет исследований! – на белобородых и ветхих библейских старцев Рембрандта, заглянувших в пропасть и прозревших самое дно жизни. Но в то же время он и во многом отличался от них, ибо они застыли, размышляя над жизнью, а он волновался, выстрадывал свои познания; каждая раскрытая новая истина о злой воле людей обжигала его сердце как раскаленный кусок железа. Он не был мизантропом, он непоколебимо верил в конечную победу добра, но иногда не выдерживал, сталкиваясь с мерзостью, и тогда у него вырывались в адрес рода человеческого жестокие мысли. Он высказывал их не от ожесточения или от злого, мстительного сердца, а просто охватывавшая его в такие минуты печаль была бесконечно глубокой.

В то время, о котором идет речь, в его мыслях проскальзывало как предвестник наступающей осени еще одно печальное чувство. Наставник и руководитель Аввакума полковник Маринов ушел на пенсию, в управление пришли новые люди, с которыми его связывала лишь служебная дисциплина, а в методы разведки вторгалась электроника. Еще никто не знал, насколько и в каких случаях электронно-вычислительным машинам предстояло заменить логический анализ и дедуктивное мышление, но уже было совершенно ясно, что и в разведке наступила новая, техническая эра. Размышляя над тем, что, может быть, в скором времени электронно-вычислительные машины всего за несколько секунд смогут составлять и решать логические уравнения, к которым он приходил, до предела напрягая все свои силы, но и решение которых приносило ему высшую радость, он с грустью думал, что до пенсии осталось совсем мало (в сущности, всего два года), а в археологии (его основном увлечении и специальности) машины, слава богу, еще долгое время не будут играть какой-либо важной роли.

Вот почему к его скептицизму этой осенью примешивалось и чувство печали.

Разумеется, он и не догадывался, что в скором времени (в самом конце тех двух лет, остававшихся до пенсии) его ожидает опасное приключение, может быть – самое опасное из всех, им пережитых, что ему предстоит спасти не только родину, но и мир от вируса, более страшного, чем бацилла чумы. В момент, о котором идет речь, он естественно не знал, что ему готовит близкое будущее.

Накануне было завершено следствие по мрачной «стальной афере». Я намеревался опубликовать кое-что, связанное с нею, и потому спросил Аввакума, подойдет ли здесь обобщающее заглавие «Собачья история».

Увы, я упустил из виду его упорный скептицизм, растущее раздражение, связанное с машиной, которой предстояло лишить его удовольствия решать логические уравнения, а также грусть, всегда на него накатывавшую по окончании трудного расследования! Увы, я не придал этому должного значения!

Аввакуму заглавие не понравилось, он даже слегка рассердился.

– Зачем же обижать собак? – нахмурился он – С какой стати?

Он еще не стряхнул с себя грязь, накопившуюся в результате расследования всех подробностей «стальной аферы», вот и отозвался о ее участниках желчно, преувеличивая их пороки, в то же время чрезмерно расхваливая достоинства собак.

«Чрезвычайно типичный людской порок, – заявил он, – так называемая „черная неблагодарность“. Сделаешь кому-либо добро, а тот при удобном случае обязательно ответит тебе неблагодарностью. В древнем Риме, во времена кровавого Суллы, когда одного лишь устного доноса было достаточно, чтобы отсечь обвиняемому голову, наиболее ревностными клеветниками были домашние рабы, получившие свободу. Освободишь добровольно раба, вернешь ему свободу, превратишь его из предмета домашнего обихода в человека, а он тут же торопится донести на тебя, что ты, мол, враг режима, и тебе сразу же отсекают голову. Можно ли придумать деяние более низкое? Разве найдется хоть одна собака, способная на подобную гадость?

Известно, что во все времена собака была и остается лучшим другом человека. Как же относится человек к своему самому доброму и верному другу, чем платит ему? Известно как! Недаром ведь говорится «собачьи дела»! Подразумеваются тут самые мерзкие гадости, якобы недостойные человека, ибо человек – это ведь звучит гордо!

Необходимо также отметить, что люди приписывают собакам недостатки, присущие им самим. Приписывают им произвольно собственные пороки и отвратительные привычки. Так, например, хорошо воспитанная собака не использует рукомойника для отправления малой нужды в отличие от многих мужчин; пес не бьет суку, как это делают многие супруги; собака не истязает детей в отличие от многих отцов и матерей; она не крадет, если не голодна, и, наконец, не продает друзей и принципы за миску похлебки, как это часто наблюдается среди людей. Многие ли из нас могут похвалиться, что придерживаются подобной «собачьей морали»? Носителей ее в старину канонизировали и причисляли к лику святых!

Суди сам, кому больше подходят «собачьи дела» – человеку или его несчастным четвероногим друзьям?»

По привычке немного помолчав, Аввакум следующим образом закончил ответ на заданный мною вопрос:

«Вот почему, по-моему, было бы несправедливо связывать благородный собачий род с мерзавцами, замешанными в „стальной афере“. В мире животных собака живет почтенно и не переступает собачьих законов, многие же наши собратья плюют на законы или уважают лишь те, из которых могут извлечь пользу. Было бы лучше, если бы ты назвал свой рассказ „Историей с собаками“. Подобное заглавие не обидит наших верных друзей».

Мой знаменитый приятель пребывал в дурном настроении, у него было тяжко на душе, вот он и корил людей в столь мрачном тоне. Но какое значение имеют слова! Они ведь забываются, и остаются только дела. А все его дела – и большие, и малые – бесспорно свидетельствовали о его любви к людям и вере в добро.

Спустя несколько дней Аввакум сам заговорил о моей будущей публикации:

«История с собаками» – заглавие хорошее, – заявил он, – но слишком поверхностное. Оно не раскрывает сути дела. Верно, что смерть двух твоих собак послужила толчком к раскрытиям, но можно ли было бы говорить о каких-то раскрытиях или собаках, если бы в основе всего этого не лежало тяжелое преступление?

Не так давно в нашем разговоре я упомянул имя Суллы и, если позволишь, опять хотел бы вернуться к античным временам. Интересно, что античная драматургия часто обращалась к теме греха и расплаты. «Царь Эдип», «Антигона», «Электра», «Ифигения», «Медея» и многие другие бессмертные произведения того времени напоминают, что расплата за каждый тяжкий грех или преступление по отношению к кому-либо рано или поздно настигнет если не самого виновника, то непременно кого-то из наиболее близких ему людей.

Грех порождает проклятие и, если оно не падет на голову виновника, то все же обрушится на самых близких ему людей и отразится на их судьбе. Эта мысль стара, но, мне кажется, не потеряла значения и в наше время. Идея возмездия зиждется на народном опыте, и потому не стоит улыбаться при упоминании этого слова.

Примеры, доказывающие, что возмездие – не пустое слово, встречаются на каждом шагу. Разве «стальная афера» – не наглядный тому пример?

Вот почему я считаю, что слово «возмездие» как нельзя лучше выражало бы смысл этого дела. Однако, вынесенное в заглавие, оно выглядело бы претенциозно и напыщенно для подобной истории. Да и не стоит уповать на истины, которые не могут быть доказаны при помощи электронно-вычислительных машин. Над нами посмеются, решив, что мы «старомодны»…

Так что мой выбор падает на ранее предложенное заглавие – «История с собаками». Оно нейтрально и – спорю, на что хочешь! – что даже обратись мы к десятку электронных машин, каждая из них признает подобное заглавие хорошим и подобранным весьма удачно.

– Рассчитывай на электронно-вычислительные машины – с ними не пропадешь», – рассмеялся Аввакум.

24 октября на закате дня трое мужчин, видных специалистов Завода специальных сталей, тронулись напрямик через поле к известному ресторанчику «Пьяные вишни». До него было не более полутора километров, но под низко нависшим небом ресторанчик и вся местность вокруг, казалось, тонули в сумерках у самой черты горизонта.

Что же это за мужчины, почему они отправились к вышеупомянутому ресторанчику не по удобной дороге, а напрямик через поле, и о каком заводе идет речь?

На заводе, о котором идет речь, отливаются и обрабатываются специальные виды стали, «особые» и по качеству, и по предназначению. А особые стали во всех странах мира – объект нежелательного любопытства, поэтому, само собой разумеется, мы не станем называть завод его настоящим наименованием, а назовем, к примеру, Заводом специальных сталей, или для краткости ЗСС. По тем же соображениям мы не будем точно описывать место его расположения, а лишь упомянем некоторые детали, встречающиеся почти везде на территории нашей страны. Так, например, поблизости находятся горы, а вдали возвышаются и синеют (при солнечной погоде) еще более высокие и гордые горы. Стоит подуть западному ветру, и за несколько минут лазурное небо над городом Н. покрывается темными облаками. Потом они медленно проползают по равнине, как черные буйволы, и постепенно скрываются из глаз, превращаясь в далекие тени.

Но так или иначе от завода до ресторанчика «Пьяные вишни» можно добраться двумя дорогами. Первая представляет собой широкое асфальтированное шоссе, а вторая, по крайней мере сейчас, походит скорее на тропу, подобную тем, которые в свое время люди называли «разбойничьими». Автомагистраль, сливаясь с главной улицей, рассекает город Н. надвое и убегает туда, где небо сливается на горизонте с землей. Она проходит на расстоянии нескольких метров от железной ограды завода. По ней снуют красные автобусы, привозящие и увозящие рабочие смены, а с обеих ее сторон проложены прямые гладкие дорожки для пешеходов и велосипедистов. Ночью на проезжей части можно разглядеть даже иголку – столь ярко ее освещают электрические лампы, подвешенные на столбах. По автомагистрали в любое время дня и ночи каждый может безбоязненно и быстро достичь ресторанчика «Пьяные вишни», разумеется, если ему не придет безумная идея шагать по самой середине проезжей части. Вторая дорога ведет от черного хода завода, через который вывозят шлаки и другие отходы и привозят железную руду и кокс. Эта дорога, прямая, как стрела, тянется через поле к «Вишням», и на всем ее протяжении не встречается ни холмика, ни впадинки. Она не вымощена камнем, для нее асфальт или брусчатка – понятия какого-то иного, незнакомого мира, более высокой цивилизации, и все же она не разбита настолько, чтобы, проходя или проезжая по ней, люди в сердцах чертыхались. Иногда с проезжего самосвала на нее сбрасывают лопату-другую еще теплого шлака, вот она и несет службу честно, как те люди, что, пообедав на скорую руку куском хлеба с брынзой или банкой дешевых консервов, продолжают усердно разбрасывать и трамбовать мелкую щебенку вдоль широких шоссе.

Дорога эта безрадостно тянется через запустелое и почти безлюдное поле, напоминающее, особенно в вечерние часы, нечто марсианское, неземное. Когда-то здесь выращивали лаванду и мяту, но с тех пор, как ЗСС был «укрупнен» и стал работать «на всю железку», молодое поколение окрестных сел покинуло домашние очаги и переселилось в обновленный и модернизированный город Н. Труженики села вскоре превратились в промышленных рабочих, а лаванда и мята высохли на корню. За два-три года поле онемело и запустело. Ныне местное руководство ломает голову над тем, какими бы культурами заменить лаванду и мяту в связи с нехваткой рабочей силы на селе. Поэтому распахиваются отдельные участки, засеваются теми или иными культурами, не требующими особого ручного труда, но поле, недружелюбное к новаторским экспериментам, становится с каждым годом все более «марсианским», напоминая уголки неведомых планет, отсталых в агротехнике. С обеих сторон дороги ширится пустошь, становясь прибежищем змей; поляны, густо утыканные ослиной колючкой, чередуются с другими полянами, обросшими низким непроходимым кустарником. Здесь парят ароматы тимьяна и дикой бузины, полевой ромашки и других трав, и если бы вдруг вблизи показалось чудовище, чей род давно вымер, никто не удивился бы и вряд ли воскликнул бы: «Но как это возможно?» Глядя на эту пустошь и вдыхая запахи диких трав, человек начинает принимать картины, рисуемые воображением, за живую действительность.

Вдоль дороги между заводом и «Пьяными вишнями» зеленеет несколько старых ореховых деревьев; с высоты птичьего полета благодаря им пейзаж выглядит несколько более болгарским, привычным. Но если глянуть на них со стороны дороги, обнаруживаешь, что на фоне всеобщей запущенности, которую мы описали, они не больно-то походят на ореховые деревья, ибо в Болгарии вокруг орехов всегда зелено, растительность радует глаз, а здесь все голо и пусто. Кроме того, они наводят на тревожные мысли и чувства, ибо под одним из них не так давно коренной житель города Н. зарезал собственную жену, а потом сам повесился на сучковатой ветке. Это был человек уже не первой молодости, да вот случайно узнал, что жена долгие годы путалась с его начальником, который в свою очередь долгие годы считался его верным и близким другом. Такова молва, но сколько истины во всем этом, никому неизвестно, да это и не важно, ведь даже самая горькая истина не в состоянии оправдать подобное безумие.

Потому-то даже старые развесистые орехи с огромными кронами, под которыми когда-то спасались от полуденного зноя отары тонкорунных овец, даже они не в состоянии смягчить неприветливый характер местности и дурную славу проложенной через нее дороги. Случайный путник избегает отдыха в тени этих старых гигантов в самую нестерпимую жару. Достигнув почтенного возраста, все ореховые деревья начинают походить друг на друга, так что путнику начинает казаться, особенно в самые горячие дни лета, будто на каждом из них легкий ветерок раскачивает по мертвецу. Разумеется, это глупость, так как орех, ставший свидетелем ужасной истории, всем известен. Однако старые деревья так похожи друг на друга, что в сильную жару, в часы полуденного зноя, на человека обрушиваются странные видения!..

Итак, описываемая дорога отнюдь не живописна и на первый взгляд может показаться весьма странным, что трое мужчин выбрали именно ее, отправившись в «Пьяные вишни». Однако узнав, что это за люди и какие причины заставили их выбрать ее, каждый махнул бы рукой, не копаясь более в мотивах их выбора.

Первый из них, самый высокий, с мрачным лицом и насупленными бровями, идущий на шаг впереди других, – начальник конструкторского отдела Прокопий Сапарев. Ему около 36 лет, одет он в широкий черный макинтош, на голове мягкая шляпа, а в руках старомодный зонт, которым он сильно размахивает при ходьбе. То, что он на шаг опережает других, – не случайно, ведь он считает себя первым докой в металловедении и до того, как поступить на завод, был научным сотрудником Института металлов Академии наук. У него такой вид, будто он готов треснуть по голове зонтом любого, кто отважился бы его поучать. Прокопий – счастливый владелец легкового автомобиля «Вартбург», но редко им пользуется, ибо врачи предписали ему пешие прогулки по свежему воздуху как лекарство от бессонницы.

Второй мужчина, справа от Прокопия Сапарева, – главный технолог завода Спиридон Хафезов. На вид он ни стар, ни молод, похож, скорее, на человека, приближающегося к сорока. Он на голову ниже Прокопия, но широкоплеч, а походка его по-офицерски тверда. У него тоже есть все основания ходить по-командирски и не терпеть, чтобы его обгоняли, ибо также считает себя весьма сведущим в металловедении и также, как Прокопий, прежде был научным сотрудником в том же Институте. Но в отличие от Прокопия он более сдержан, не размахивает по-хозяйски старомодными зонтами, что объясняется происхождением: Прокопий – выходец из состоятельной семьи, а отец и деды Спиридона были батраками и испольщиками.

Разница эта видна в одежде. Прокопий одевается стильно, хотя и немного старомодно, а Спиридон стремится к эффектности, но в стиле мелкого буржуа. Он носит спортивный плащ с погончиками, клетчатую кепку английского фасона и спортивную обувь на толстой каучуковой подошве. По внешнему виду он напоминает, скорее, тренера женской баскетбольной команды города Н., чем главного технолога важного завода, каким является ЗСС.

Но и как тренер он бы вызывал недоумение, причем основательное. Обычно тренер выбирает самый короткий и оптимальный путь к цели, а Спиридон поступает наоборот. Проще и быстрее всего он мог бы добраться до «Пьяных вишен», сев на автобус № 1 на остановке у заводских ворот и через пять минут сменив его на № 2 на центральной площади. Он же, вместо этого удобного и надежного маршрута, выбрал сомнительную дорогу через еще более сомнительное поле, причем в сумерки, когда каждую минуту серые тучи могли разразиться холодным осенним дождем.

Нам кажется, причины столь противоречивого поведения нужно искать не в психике нашего технолога, а в том обстоятельстве, что он живет на центральной площади и окна его прекрасной квартиры смотрят как раз на автобусную остановку, где пересекаются маршруты № 1 и № 2. Ожидая автобуса № 2, технолог рискует быть замеченным супругой, которой всего несколько минут назад сообщил, что неожиданное заседание дирекционного совета задержит его на работе как минимум часов до десяти вечера. Наученные горьким опытом, мужья прекрасно знают, какие семейные бури могут возникнуть в подобной ситуации. Ибо закон физики неумолим: данное тело не может находиться одновременно в двух различных местах!

Спиридон Хафезов очень уважал жену, тем более, что она работала следователем Н-ского окружного суда, и совсем не желал понапрасну с ней ссориться, тем более из-за какого-то там закона физики.

Поэтому он предпочел отправиться в ресторанчик «Пьяные вишни» напрямик через поле.

Третьим членом компании был инженер по электронике Димо Карадимов. Насколько начальник Прокопий выглядит мрачным, настолько Димо – приветливым. Его ясные голубые глаза распахнуты настежь и будто заставляют вас признать: что бы там ни было – дела идут хорошо и жизнь все же прекрасна. Он одного возраста с Прокопием, почти такого же роста, но лицом полнее и в плечах пошире. Димо пользуется большим успехом у женщин, что и послужило одной из причин, заставивших его выбрать именно эту дорогу в «Пьяные вишни». Если бы он сел на автобус или отправился пешком через город, то обязательно встретил бы парочку «подружек», которые за ним увязались бы. А в компании его строгого начальника не могло быть речи даже о половинке «подружки». В отношении женщин Прокопий Сапарев был неумолим и ни с одной из них не любил показываться в обществе.

Итак, холодным осенним вечером 24 октября трое видных мужчин, работавших на ЗСС, отправились через поле к ресторанчику «Пьяные вишни». Как мы уже объяснили, у каждого из них были свои причины, заставившие пренебречь удобствами, предлагаемыми асфальтированным шоссе, и выбрать разбитую темную дорогу.

Здесь часто упоминается ресторанчик «Пьяные вишни», и читатель может подумать, что трое мужчин или страстные любители выпить, или же что известный ресторан превратился в их любимый клуб. Но, по сути, ни то, ни другое не верно. Прокопий морщится от вина, пьет его через силу, ни о каком клубе не мечтает, да и не испытывает необходимости в веселых компаниях. Он копит деньги на кооперативную квартиру, пишет справочник по металловедению и строго выполняет предписания своего врача, который рекомендует ему ежевечерний шестикилометровый моцион, ранний отход ко сну, настои трав и вегетарианскую пищу. У Спиридона Хафезова жена – следователь, и этот факт сам по себе уже говорит о многом. Трудно предположить, чтобы супруг следователя попытался превратить «Пьяные вишни» в свой второй дом. Что же касается Димо Карадимова, второго холостяка этой компании, то мы решительно ошиблись бы, поставив знак равенства между его любовными похождениями и любовью к вину. Обычно Димо приглашал очередную подружку в шикарное кафе-мороженое «1 Мая», угощал пирожным и вермутом «Чио-Чио-Сан», а потом они шли «в гости» или, если позволяла погода, садились на его красный мотоцикл «Балкан» (360 см3) и отправлялись к ближайшим холмам, покрытым березовыми и сосновыми лесочками.

Ни один из троих мужчин не испытывал тяги к кабацкому разгулу, но все же довольно часто их можно было застать здесь вместе. Со стороны могло бы показаться, что к этому их толкают дружеские чувства – все же они были коллегами, работали в одном отделе, решали общие задачи. Посидят, поговорят о работе, сослуживцах и т. д. Но дружбы между ними не было. Прокопий глубоко верил в себя как одного из корифеев металловедения, но Спиридон считал себя еще большим знатоком, а Димо глубоко презирал обоих. Спиридон втайне негодовал на то, что руководство выдвинуло Сапарева в начальники отдела в то время, как сам он гораздо достойнее не только потому, что знает больше, но и потому, что был сыном бедняка, а Прокопий докторским сынком, т. е. принадлежал к одной из наиболее неустойчивых прослоек бывшего буржуазного общества. Димо их обоих считал в перспективе излишними людьми, ибо подобных им кибернетика в скором времени целиком заменит. На смену таким специалистам придут интегральные схемы и блоки памяти, не превышающие размером ногтя мизинца. Они были специалистами, обреченными историей, хотя и смотрели на него, кибернетика, как на инженера второго сорта.

– Димо, вычисли-ка вот это!

– Карадимов, найдите-ка оптимальное решение вот этого!

Он был для них просто «Димо»! К тому же фигурой Прокопий напоминал ему Дон Кихота, а Спиридон – Санчо Пансу. Желая рассмешить какую-нибудь из подружек, он имитировал одного или другого и всегда пожинал успех. Но, неизвестно почему, Дон Кихот вызывал у них сочувствие, хотя они и подсмеивались над ним, а Санчо – презрение. Димо же наоборот – больше презирал начальника, а со Спиридоном пытался интимничать.

Поэтому никакое особенное приятельство не объединяло этих мужчин и ошибся бы тот, кто решил, что их вечера в «Пьяных вишнях» были бог знает какими сердечными. Они молча выпивали по стакану вина, обменивались ничего не значащими словами и в конце концов вместе отправлялись к автобусу. Спиридон Хафезов всегда выходил, не доезжая одной остановки до площади, опасаясь, как бы жена не заметила, что он возвращается на автобусе № 2.

И все же: почему эти видные мужи проводили вместе так много времени в небезызвестном ресторанчике?

Ответ нужно искать в сомнительных слухах, вот уже два-три месяца ходивших вокруг их отдела.

Что же это были за слухи и в чем здесь дело?

Как мы уже отметили, Н-ский завод производил спецстали, отливки и детали, совокупность которых на промышленном лексиконе обозначается двумя ужасными словами: нестандартное оборудование. От этих слов просто першит в горле, но мы попытаемся дать им объяснение попроще. Используя некую спецсталь, одни заводы выпускают, скажем, хирургические скальпели, пилы, ланцеты и т. д. Другие же заводы, используя другие спецстали, производят те изделия, без которых солдат не может считаться бойцом. Рецепты стали, из которой делают скальпели и ланцеты, никто не прячет, но во всем мире формулы стали для военных целей хранятся в секрете. Ибо чего, например, стоит танк, состав брони которого известен противнику? Тот не мешкая придумает такие снаряды, которые без труда уничтожат подобный танк. По этой причине стали, используемые в военных целях, во всех странах хранятся под семью замками.

Три месяца назад в Министерство внутренних дел поступили сигналы об утечке информации с Н-ского завода. Она не имела особой важности, но это не могло не насторожить руководство министерства. Сегодня информация оказалась не особенно важной, но никому не дано знать, какой она окажется в следующий раз. На заводе нашлись болтуны, обменивающиеся мнением с посторонними, – значит, логично ожидать самого плохого.

Лично министр взял на заметку этот случай и, посоветовавшись с начальниками соответствующих отделов, распорядился направить в город Н. двух наиболее опытных работников – полковников Светломира Горанова и Аввакума Захова. Они прибыли в Н. с сотрудниками и необходимой техникой. Горанов поступил на завод экономистом (он имел подходящее образование), а Захов играл роль руководителя группы археологов, исследующих следы древнего поселения в прилегающем к заводу районе. Но еще до их прибытия местные органы милиции приняли некоторые необходимые меры. Вход и выход с завода находились под круглосуточным наблюдением, в производственные цеха можно было попасть, лишь предъявив специальный пропуск, а перед конструкторским отделом посменно дежурили два вахтера. Только у них был секретный ключ от помещения; они же его отпирали и запирали и в специальной книге отмечали, кто из сотрудников отдела остается после работы и когда его покидает. У турникетов центрального подъезда была смонтирована специальная аппаратура, безошибочно сигнализировавшая о попытке вынести с территории завода даже миниатюрный кусочек специальной стали. Даже если бы злоумышленник попытался спрятать под языком миллиметровую частицу стали, аппаратура все равно сработала бы, взревев сиреной. Были предприняты и другие меры безопасности, хотя наиболее серьезной из них оставалась доказанная благонадежность людей, работавших на заводе.

И все же две недели спустя после прибытия в Н. Горанова и Захова в министерство поступил новый тревожный сигнал об утечке информации, к счастью, и на сей раз незначительной. В Н. были направлены дополнительные люди и техника, а Светломиру Горанову и Аввакуму Захову сделано серьезное предупреждение.

Слухи об утечке информации с завода быстро дошли и до инженеров конструкторского отдела. Само собой разумеется, основные сомнения в случае расследования легли бы на них, ибо даже самый далекий от производственных процессов человек понимал, что никто иной, как конструкторы, определяли качество и вид стали. Они решали, сколько углерода, например, должен содержать тот или иной вид стали в зависимости от ее предназначения. Они составляли коктейли из марганца, кремния, вольфрама, ванадия, серы и т. д., предписывая, каков должен быть процент каждого из этих элементов в зависимости от вида стали. От них зависел также способ соединения составных частей коктейля с железом, и кроме того, именно они вычисляли предполагаемую прочность стали и т. д. Одним словом, это были люди, посвященные в секреты, а раз происходила утечка информации, то сомнение рано или поздно должно было пасть на их головы. Вокруг на первый взгляд ничего не изменилось, но сами они стали какими-то молчаливыми, их взгляды, встречаясь, выражали порой удивление, а порой и скрытую подозрительность. Когда руководство завода распорядилось, чтобы окончательную проверку сталей проводили они, а не группа экспериментаторов, конструкторы совершенно определенно почувствовали, что кольцо сомнений стягивается вокруг них. Тогда они стали держаться вместе (человек чувствует себя увереннее, ощущая плечо другого), ходить вместе («мы твердо уверены, что ни один из нас не замешан в этом деле!») и наведываться в «Пьяные вишни» (кто веселится, тот зла не таит, а мы только и знаем, что веселимся).

Так выглядела на первый взгляд жизнь троих мужчин, но что крылось за видимой стороной, что делал каждый из них, оставшись в одиночестве, – наверное, знал лишь тот, кому было дано служебное указание не выпускать их из виду ни на минуту.

Итак, трое видных мужчин с ЗСС направлялись через безлюдное и мрачное поле к славному кабачку «Пьяные вишни». Впереди шел начальник. Он энергично размахивал зонтом, а полы его широкого макинтоша трепал ветер, отчего и напоминали они черные крылья грачей, низко летавших над равниной. За ним следовали подчиненные – технолог Хафезов и специалист по электронно-вычислительной технике, программист Димо Карадимов.

В тот вечер поле выглядело особенно безлюдным. Вдоль дороги торчали оголившиеся ореховые деревья, цепляясь, казалось, верхушками за рваные края неба, низко нависшего над ними и кустарником. Дело шло к дождю, ветер угрюмо свистел в колючках будто по покойнику; трое молчаливых мужчин, торопливо шагавших безлюдным и диким полем, придавали этой картине еще больше грусти и, вместе с тем, тревоги.

В шесть часов одну минуту вахтер дядюшка Стамо запер за ними дверь, спрятал ключ и крикнул им вслед: «Спокойной ночи!» Еще через минуту они вышли с завода через черный ход.

Мы отмечаем время с такой точностью, потому что в нашем рассказе оно – как мы увидим далее – играет исключительно важную роль. Добавим также (опять-таки в связи с точным временем), что точно в 6 часов заканчивает работу первая смена, а в 7 заступает вторая. Конструкторский отдел работает в одну смену – с 9 утра до 6 вечера.

От завода до «Пьяных вишен», расположенных на западной окраине города, ровно полтора километра (шофера точно засекли это расстояние по спидометру). При хорошей погоде пройти его можно за пятнадцать-двадцать минут. В тот вечер трое инженеров конструкторского отдела вошли в ресторан ровно в шесть часов восемнадцать минут.

«Пьяные вишни» славятся не только своими винами и закусками, но и расположением своих залов. Их три: большой, средний и «уголок». В «уголке» всего три столика, в холодную погоду горит камин, на стенах висят охотничьи трофеи – оленьи рога, кабанья и волчья голова. Пол застлан пестрым половиком, у северной стены – лавка, покрытая родопским ковром. Большой зал посещают в основном врачи и артисты, т. к. рядом находятся окружная больница и городской драмтеатр. В праздничные дни сюда под вечер заглядывают охотники, утомленные дневными приключениями в живописных Н-ских окрестностях. Тогда помещение наполняется гулом голосов и смехом, между столиками разгуливают кабаны и волки, на полу играют в чехарду длинноухие зайцы, а в задымленном воздухе, насыщенном ароматом жаренного на углях мяса, поют перепелки, бьют крыльями перепуганные бекасы. И если мир животных здесь вымышленный, порожденный фантастическими россказнями охотников, то запах жареного мяса и винный дух самые настоящие, ибо раскаленная на огне решетка дымит в глубине зала, а бочка вина торжественно возвышается у стойки бара, могучая, с раздутым брюхом, напоминающая старого ненасытного бога Ваала.

Средний зал обставлен в соответствии с вкусами ответственных товарищей города Н, или, точнее, так, как представляет себе эти вкусы директор ресторана Трифон Конов. Посередине стоит длинный стол, будто предназначенный для заседаний; застлан он, правда, не зеленым сукном, а белой льняной скатертью. За этим столом раз-два в неделю заседают, так сказать, отцы города H, а также генеральный директор ЗСС и директор окружной больницы. Стулья здесь мягкие, сидеть на них удобно, а красные панели в полстены напоминают о мягком канцелярском уюте начальнических кабинетов. На стене висит в золоченой рамке портрет Карла Маркса.

– Здесь ли место этому портрету? – как-то возмутился директор окружной больницы, очень строгий человек с красными, будто обветренными руками.

– А почему бы и нет? – удивленно пожал круглыми плечами Трифон Конов и добавил: – Здесь очень подходящее место, потому что сверху он глядит, как народ ест, пьет и веселится. А ведь именно об этом говорится в его учении – народ должен жить в достатке и веселии!

Само собой разумеется, что после такого ответа строгому директору нечего было возразить, и вопрос о месте портрета больше не поднимался.

Частыми посетителями «уголка» были трое наших инженеров из конструкторского отдела. Иногда сюда заглядывали Аввакум и Светломир. Светломир обычно приходил с первым замом генерального директора, а Аввакум – с одним из своих бригадиров, которого ласково называл Алексием. Этот Алексий в действительности был нашим старым знакомым, бывшим лейтенантом Петровым. Мы – говорим «бывшим», потому что вот уже два года, как Петров получил звание капитана. Светломир держался с конструкторами официально и лишь изредка обменивался парой слов. Зато Аввакум как более компанейский человек скоро стал желанным гостем за их столом. Они радовались, когда Аввакум к ним подсаживался, потому что его жизнерадостность спасала их от скуки и угнетающих тревожных мыслей. Но относились они к Аввакуму по-разному. Самонадеянный и важный Прокопий неожиданно с любезной улыбкой стал величать его приятелем, а Димо Карадимов в душе возненавидел его, потому что Аввакум дважды утер ему нос при решении логических задач. Абсолютное безразличие проявлял к нему лишь Спиридон Хафезов. Он то ли не прислушивался к словам Аввакума, то ли прикидывался, что не прислушивается, чтобы не оказаться втянутым в разговор. Как-то Прокопий, обращаясь к Аввакуму, бросил в адрес Спиридона:

– Он раздумывает над тем, что отвечать следователю!

Спиридон на мгновенье побледнел, но тотчас ехидно улыбнулся и в свою очередь апеллировал к Аввакуму:

– Вы лучше его спросите, с чего это он ни к селу, ни к городу заговорил о следователях.

– Я имел в виду твоего следователя! – развел руками Прокопий. – Ты же счастливый обладатель домашнего следователя!

– А вы подсчитали, сколько раз он повторил слово «следователь»? – вновь обратился Спиридон к Аввакуму. И добавил: – Почему-то это слово не выходит у него из головы.

– Мне это слово произнести – все равно, что «добрый день» сказать, а ты шарахаешься от него, как черт от ладана! – презрительно усмехнулся Прокопий.

– А кто же из здесь присутствующих не вздрогнет, неожиданно услыхав, как ласково называют имя его жены? – весело рассмеялся Димо Карадимов. – Разве найдется такой смельчак?

Вот так Спиридон Хафезов впервые заговорил с Аввакумом.

Но они с Прокопием стали частыми посетителями кабачка, лишь когда по ЗСС поползли разные слухи и над конструкторским отделом стали сгущаться тучи. Первым же порог корчмы переступил Димо Карадимов еще два года назад. Вдвоем с дамой они посидели в «уголке», скромно поели, немного выпили и ни о чем серьезном не говорили. Но на следующий день сорока разнесла на хвосте по всему Н. новость, что молодой инженер и дочь одного из видных лиц города обручились. Дело дошло до того, что отец девушки позвонил Карадимову по телефону и сердито спросил, долго ли еще он собирается держать в тайне помолвку с его порядочной дочерью. Парню пришлось вновь привести девушку в «Пьяные вишни», но на сей раз в большой зал, и вызвать Трифона Конова, в чьем присутствии они в один голос заявили, что в прошлый раз в «уголке» говорили лишь о погоде и тому подобном, что никакой помолвки они не только не касались, но и в мыслях у них ничего подобного не было. Трифон Конов сказал, что и у него создалось подобное впечатление, и твердо пообещал положить конец данному недоразумению. Иначе человек, обладающий чувством ответственности, поступить не мог, поскольку и Димо, и девушка твердили одно и то же, только она говорила грустно, а молодой инженер сердито и категорически.

После того случая Димо Карадимов обходил «уголок» стороной. Он продолжал посещать кабачок, но всегда садился в большом зале. Там он подсаживался к охотникам, хотя сам не особенно смыслил в охоте. А в «уголок», пока дела на заводе не приняли такого оборота, не осмеливался заглядывать даже с приятелями – он стал ему отвратителен.

Так обстояли дела до того дня.

До вечера двадцать четвертого октября.

Трое конструкторов добрались до цели как раз вовремя, так как холодный ветер усилился, а реденький дождик неожиданно перешел в ливень. В «уголке» уже сидели посетители. За одним столиком расположились первый заместитель генерального директора со Светломиром Горановым, а за другим, развернув какой-то журнал, решал кроссворд Аввакум, лениво посасывая трубку и время от времени пуская кудрявые кольца голубоватого дыма. Конструкторы села за третий столик, находившийся ближе других к входу, и Прокопий сразу же пригласил Аввакума присоединиться к ним.

– Жаргонное словечко из семи букв, кончающееся на «а» и означающее место, где отбывают наказание? – спросил Аввакум.

– Кутузка, – снисходительно усмехнулся Димо. Аввакум заполнил клеточки кроссворда и довольно кивнул головой. Затем достал из бумажника две старинных серебряных монеты, потемневшие от времени и еще не очищенные от въевшихся пыли и окиси, и похвалился:

– Вот это я сегодня нашел на Сухой речке.

– Старое серебро! – заявил Прокопий, но не потянулся к монетам. – Бог знает, каких времен!

– И я уверен, что старые! – иронично скривился Димо.

– Македонские! Четвертый век до нашей эры, – промолвил Аввакум.

– Да, это не вчера, – сказал Прокопий. Аввакум вновь убрал монеты в бумажник.

– Два месяца работы – две серебряных монетки! – ехидно рассмеялся Димо. – Довольно низкая производительность труда. Или, как говорят в народе, гора родила мышь!

– Это не мышата, а медвежата! – похлопал Аввакум по бумажнику. – И не обычной породы, а редкой, исключительной!

– Что касается производительности труда, то ты, уважаемый, – обернулся начальник отдела к Димо Карадимову, – мягко говоря, мыслишь, как невежа. Каждый средне интеллигентный человек знает, что в археологии количество и стоимость найденного не играют никакой роли. В этой науке важны другие вещи. Уникальность и историческая ценность. Не так ли, друг? – усмехнулся он Аввакуму.

– Святая правда! Я готов хоть два года копать, лишь бы найти всего одну золотую монету времен Александра Великого! – ответил Аввакум.

– Эх, золото – совсем другое дело! – заявил Димо. Да и на рынке Александр Великий, наверное, высоко ценится. Ради такой монеты и я согласился бы день-другой в земле порыться.

– С удовольствием предоставлю вам лопату и кирку! – рассмеялся Аввакум.

Прокопий кашлянул, видимо, собираясь сказать что-то резкое в адрес Димо, но тут к нему подбежал официант и сообщил, что его зовут к телефону.

Прокопий потянулся к жилетному карману за часами – он носил карманные часы, – но Аввакум опередил его:

– Двадцать восемь минут седьмого! – подсказал он.

– Благодарю! – кивнул ему Прокопий, вставая из-за стола.

Он пошел к выходу нерешительно и как-то неохотно, будто направляясь в поликлинику, где ему предстояло рвать зуб.

– Странно! – сказал вслед ему Димо.

– И мне так кажется! – впервые подал голос Спиридон Хафезов.

– Значит, вы все же не онемели! – пошутил Аввакум.

– Не люблю пустых разговоров, – тихо огрызнулся Спиридон.

– Пустых не любите, а к умным не прислушиваетесь. Хорошо, – Аввакум наклонился к Хафезову: – Что же вам здесь кажется странным?

– Неожиданное исчезновение нашего шефа! – отозвался вместо него Димо. сидевший напротив. – А на вас это не произвело впечатления?

– Нет! – покачал головой Аввакум. – Я не настолько впечатлителен. Но, мне кажется, такое с каждым может случиться.

– Что именно?

– Вызов к телефону!

– Конечно! Только те, кому он нужен, должны заранее знать, где он находится!

– Еще бы! Мои друзья знают, что я в «Пьяных вишнях» и в любую минуту могут меня позвать. А разве ваша супруга, зная, что вы в «Пьяных вишнях», не позвонит при необходимости? – задал Аввакум вопрос Спиридону Хафезову.

– Ну что вы! – поднял руку Спиридон. – Моя жена, слава богу, не знает, что я в «Пьяных вишнях».

– Не знает? – удивился Аввакум.

В этот миг появился человек, которого Аввакум называл Алексием.

– Алексий, подсаживайся к нам! – позвал его Аввакум. – Имеется свободное местечко.

– Благодарю за внимание. Я сяду к камину погреться, – вежливо ответил Алексий. – На улице страшный ливень и собачий холод.

– Принеси-ка нам, приятель, еще по рюмке коньяку! – обратился Аввакум к официанту, накрывавшему стол заместителя генерального директора. – И ему тоже! – указал он головой на Алексия. Потом наклонился к Спиридону Хафезову и дружелюбным тоном продолжил прерванный диалог:

– Значит, вы живете двойной жизнью!

– Почему «двойной»? – дернулся Спиридон.

– Потому что у вас есть тайны от жены! Каждый, кто хоть что-то скрывает, ведет двойную жизнь!

– Браво! – впервые согласился с ним Димо. – У вас железная логика!

– Что за произвольные выводы!

– А чего вы обижаетесь? – спросил Аввакум.

– Обижаюсь?

– И даже тревожитесь!

– А вам-то что, пусть даже и тревожусь?

– Я просто шучу, товарищ Хафезов. Просто так, чтобы стало веселее. Простите.

– Археологам лучше оберегать собственные тайны, чем совать нос в чужие, – пробурчал Хафезов.

– Правильно! – поддержал его Димо, который неожиданно вспомнил, что они с Хафезовым все же коллеги.

– Значит, вы единым фронтом выступаете против меня. Что-то вроде заговора? – продолжал игру Аввакум. – Но почему, скажите, пожалуйста?

– Ну вот, сразу и заговор! – скривился Карадимов. – Это ж надо додуматься!

– Никакого единого фронта нет ни против вас, ни вообще! – холодно отрезал Спиридон. – На работе каждый сам за себя отвечает, а живет по собственному разумению! – повторил он, почему-то многозначительно глянув на коллегу, а не на Аввакума.

– Коллега Хафезов, что это ты заладил – по собственному, да по-собственному! Меня аж с души воротит! – поморщился Димо, нехорошо сверкнув глазами.

С соседнего столика отозвался заместитель генерального директора:

– Чего вы так горячитесь, товарищ Карадимов? Коньяк в голову ударил, что ли?

– Нет, вот из-за него, товарищ директор! – Димо ткнул пальцем в грудь Хафезову. – На него напала какая-то мания величия, все «сам» да «сам» решает, вот я и не выдержал!

– Он вообще в последнее время очень нервный! – пожал плечами Хафезов.

– Инженер Карадимов первый кавалер города Н. и, вполне понятно, иногда бывает неспокойным. Нужно понять и войти в его положение.

Димо глубоко вздохнул, скрестил руки на груди и промолвил:

– Благодарю за поддержку, товарищ директор! Обычно женатые мужчины ко мне симпатии не питают, сам не знаю почему, вот я и нуждаюсь больше, чем кто бы то ни было, в дружеской поддержке.

– С удовольствием поможем! – рассмеялся первый заместитель директора.

Аввакум улыбнулся этим словам, а первый заместитель директора продолжил свой серьезный разговор с соседом.

Вскоре в «уголок» вернулся Прокопий и еще с порога как-то виновато улыбнулся.

– Я задержался? – спросил он.

Аввакум взглянул на часы и ответил:

– Сейчас три минуты восьмого. Вы отсутствовали чуть больше получаса. Ничего! Садитесь, место не занято.

– Сначала погреюсь у камина, а то слегка продрог. На улице дождь просто ледяной, похоже, вот-вот готов пойти снег.

Он стал у решетки камина и протянул руки к огню. На противоположную стену легла причудливо изломанная тень его высокой фигуры. Казалось, это тень не человека, а неведомого безголового дьявола из сказок.

Спустя пять минут в «уголок» бурей ворвался вахтер конструкторского отдела дядюшка Стамо, мокрый с головы до пят, в кожаной куртке и сапогах военного образца. Был он старшиной-сверхсрочником в Н-ском артиллерийском полку, но по болезни ему пришлось уйти на пенсию. Войдя, Стамо козырнул первому заму генерального директора, потом бросился к Прокопию.

– Ключ! – срывающимся голосом выкрикнул он и протянул руку.

Прокопий слегка побледнел, но сохранил спокойствие и, помолчав несколько секунд, учтиво спросил:

– Какой ключ вам нужен?

Теперь уже побледнел дядюшка Стамо. Он раскрыл рот, будто его кто-то душил, и рука его бессильно опустилась.

– Как это «какой ключ»? Ключ от отдела, который я вам дал полчаса назад, чтобы вы туда вошли!

– У тебя все дома? – с сомнением покачал головой Прокопий. – Если полчаса назад я был на заводе, то как бы я уже сейчас оказался здесь? У меня что, крылья за спиной?

– Не шутите, товарищ Сапарев! – повысил голос бывший старшина.

– Отстань от меня, не то придется вызвать тебе «скорую помощь»! – вскипел Прокопий. – Псих!

Дядюшка Стамо отступил на шаг и обвел всех присутствующих испуганным взглядом, исполненным горечи и боли.

В это время Алексия уже не было в помещении. На его месте сидел Аввакум.

Встретив взгляд директорского зама, вахтер кашлянул и промолвил:

– Товарищ директор, скажите ему, пусть отдаст ключ! Зачем так шутить?!

– Погоди-ка! – первый заместитель директора внимательно на него глянул. – Почему же вы не потребовали у него ключа вовремя, на заводе, а пришли за ним аж сюда?

– Потому, товарищ директор, что, когда я вернулся, его уже не было, он ушел.

– А вы куда ходили? Почему оставили его одного?

– Так ведь он мне сказал: «Мне необходимо здесь кое-что посмотреть. Я поработаю минут двадцать, а ты сходи пока в буфет, принеси мне чашку кофе и два бутерброда. Я закроюсь на ключ!» Когда я все принес, его уже не было!

– А ключ?

– Ключа не было ни на конторке, ни в дверях. Он унес его с собой!

– Что ты выдумываешь, негодяй! – сжал кулаки Прокопий, грозно подступая к дядюшке Стамо. – Посмотри мне в глаза!

– Я и так смотрю!

– Я приходил к тебе полчаса назад?

– Да.

– Ты уверен?

– Могу поклясться отцом и матерью!

– Лжец! – крикнул Прокопий. Он размахнулся, и на весь «уголок» прозвучала звонкая пощечина. Казалось, будто переломилась сухая доска.

Бывший старшина даже не шелохнулся, он только смотрел на Сапарева, выпучив глаза. Так он простоял секунд пятнадцать, а потом тяжело упал на пол, как подрубленное дерево. Голова его во время падения ударилась о край стола, рюмки подпрыгнули, но перевернулась только одна, та, из которой пил Спиридон. Желтая струйка потекла по столу, и несколько капель упало на лицо вахтера.

В этот момент как по заказу в дверях появилось несколько милиционеров во главе с лейтенантом. Они будто ожидали где-то вблизи, пока начнется ссора между Прокопием и вахтером, чтобы вмешаться в самый критический момент, и все же немного опоздали. За спинами милиционеров маячила высокая фигура Алексия. Аввакум, встретившись с ним взглядом, слегка улыбнулся одними глазами, а Алексий в ответ чуть заметно кивнул головой.

Когда дядюшку Стамо повезли в окружную больницу, в двух шагах за садиком позади ресторана, лейтенант спросил Прокопия:

– Что произошло между вами?

– Он его ударил! – сердито ответил Спиридон Хафезов, хотя лейтенант обратился не к нему, а к Прокопию.

– Ну, влепил я ему пощечину, – подтвердил тот и бросил на Хафезова такой пылающий взгляд, что его коллега потупился и уставился в землю.

– Верно, инженер Сапарев ударил вахтера, – важно отозвался первый заместитель директора. – Но я утверждаю, что от такого удара не упал бы и ребенок, не то что взрослый и крепкий человек, как наш вахтер. Ему, наверное, стало дурно от волнения.

– Об этом будут судить врачи, подождем их заключения, – ответил лейтенант.

– Жалею, что так вышло. – Прокопий взглянул на первого заместителя директора и, потупившись, умолк. – Но, согласитесь, я не мог поступить иначе. Что он из меня дурака строил!

– Простите, – улыбнулся с другой стороны стола Димо Карадимов, – но я и раньше ставил вам на вид, что в своем длинном плаще и зонтиком времен первой мировой войны вид у вас действительно чудаковатый.

– Так, так, – отозвался Спиридон Хафезов, к которому вновь вернулось присутствие духа.

– У вас будет достаточно времени для объяснений и уточнений, – перешел на серьезный деловой тон лейтенант. – Всех присутствующих, за исключением товарища заместителя генерального директора, прошу пройти в управление для дачи показаний и оформления протокола!

– Но я ведь уже дал свои объяснения! – на лице Хафезова проступило отчаяние. – Зачем терять время?

– Не волнуйтесь, товарищ Хафезов! – махнул рукой первый заместитель директора. – Я сообщу вашей жене о случившемся, чтобы она не беспокоилась.

– Вот так дела! – Вздохнул Хафезов. – И все из-за вас…

Он взглянул на Прокопия с нескрываемой ненавистью.

– Полно, полно, товарищ Хафезов, неужели в данном случае вы чувствуете себя hors concours?[1] – ехидно спросил его Прокопий.

В управлении милиции Алексия сразу же освободили, так как он не присутствовал при «происшествии».

Аввакума также освободили, записав несколько строчек его показаний. В приемной следователя остались трое инженеров конструкторского отдела – Сапарев, Хафезов и Карадимов. В комнате по соседству в приемной ждали своего вызова еще двое: вахтер центрального заводского подъезда и вахтер конструкторского цеха.

Капитан Петров («Алексий») и Аввакум не ушли, через дверь, выводившую на соседнюю улицу, они поднялись на третий этаж, где находилась комната, оборудованная телевизионной аппаратурой. Там их уже ждал следователь милиции майор Иван Иванов и «экономист», полковник Светломир Горанов. Последний был моложе Аввакума года на три-четыре, он считал себя представителем нового поколения. Одевался он с протокольной элегантностью, всегда хранил подчеркнуто деловое выражение лица, а в его голубовато-серых глазах сквозили самоуверенность и даже некоторая надменность. Когда Аввакум и капитан Петров вошли в комнату, Горанов официально кивнул Петрову («разрешаю присутствовать»), а Аввакуму подал руку.

– Поздравляю, у вас хороший помощник! – он кинул взгляд в сторону Петрова. – Я заметил, как вы подали ему знак выйти, но не предполагал, что он так быстро выполнит ваше задание!

– Задание? – переспросил Аввакум.

– Ведь вы поручили ему вызвать милицию, не так ли?

– О, я поручил ему еще три вещи! – улыбнулся Аввакум. – Во-первых… впрочем, докладывайте, капитан Петров, а то я могу перепутать, что было первым, а что – вторым и третьим!

Пока они разговаривали, следователь разлил в чашки кофе, который как раз вскипел на маленькой плитке, и жестом пригласил их угощаться.

– Во-первых, – начал капитан Петров, – вы приказали немедленно поставить охрану у дверей конструкторского отдела. Во-вторых – сразу же вызвать группу дактилоскопистов для снятия отпечатков на полу и возле сейфа отдела. В-третьих – доставить в милицию двоих вахтеров: с главного подъезда и с входа в то здание, где находится конструкторский отдел. И, в-четвертых, – как можно скорее отправить в «Пьяные вишни» лейтенанта с группой милиционеров. Я сообщил, что буду ждать лейтенанта у садовой калитки, откуда можно войти прямо в «уголок».

– Все мне предельно ясно! – махнул рукой полковник Горанов. – Вы передали свои распоряжения по радиотелефону, связанному с оперативным штабом вашей группы, который помещается здесь, в здании милиции… Гм, где, между прочим, находится и штаб моей группы. Короче говоря, – он повернулся к Аввакуму, – вдвоем со своим помощником вы сделали то, что мог бы сделать и я один, имея с собой портативный компьютер. Желтая кнопка моего компьютера включает специальное звуковое устройство, которое подает сигнал, подобный трем тире по азбуке Морзе. Этот сигнал означает «грабеж», и бригада, получив его, должна принять оперативные меры – такие, как при настоящем грабеже. Их, кстати, перечислил капитан Петров: вызов дактилоскопистов, выставление охраны и так дальше. Разумеется, бригада знает, что данный сигнал «грабеж» касается конструкторского отдела ЗСС. Поэтому все, что вы проделали сегодня вечером вдвоем, я мог бы сделать и без помощников, нажав желтую кнопку.

– О, если б я знал, что вы это сделаете, то есть, что вы готовы нажать вашу волшебную желтую кнопку, я не гонял бы своего помощника, честное слово! – улыбнулся Аввакум. – На улице такой ужасный дождь! – Он прислушался. – Смотрите-ка, все еще не перестает!

– М-да, но у меня не было с собой компьютера! – покраснел Горанов.

– Жалко! – вздохнул Аввакум.

– И потом… из-за моего болтливого собеседника я не мог внимательно следить за всем, что происходит.

– Да, конечно! – пожал плечами Аввакум.

– У меня только один вопрос, – сказал Горанов. – Откуда вы знали, что между этими двумя людьми вспыхнет ссора и потребуется вмешательство милиции? А если бы между ними ничего не произошло, то как бы вы объяснили появление лейтенанта с милиционерами?

– Ссора была неминуема! – сказал Аввакум. – Абсолютно неминуема. Если сцепились сверхчувствительный, вспыльчивый человек и честолюбивый гипертоник – скандала не избежать! Я достаточно хорошо изучил характер инженера Сапарева, на что он способен, если его вывести из равновесия. А в медицинской справке, приложенной к личному делу бывшего старшины, черным по белому написано, что он страдает гипертонией.

– Да, гм! – согласился Горанов и вдруг забеспокоился. Потом встал с места и стал озираться в поисках своего плаща.

Майор Иванов молча подал ему плащ.

– Вы уже уходите? – удивился Аввакум.

– Это ваш день и вполне естественно, чтобы вы его и закончили. – Он взглянул на часы и слабо усмехнулся. – Еще нет и двенадцати! – И, уже одеваясь, добавил: – Я уверен, что первую скрипку здесь играет Прокопий Сапарев. Теперь остается установить, помогали ли ему двое остальных и если да – то насколько. Короче говоря, дело приближается к развязке, а так как вы вложили в него много сил, то я предложил бы вам самому довести его до конца. Вы согласен?

Горанов уже стоял у дверей, готовый выйти, а Аввакум молча сидел в кресле. Он достал трубку, набил ее табаком и, лишь выпустив несколько колец дыма, довольно улыбнулся.

– А теперь мне хотелось бы поделиться с вами кое-какими мыслями. Во-первых, если вам неохота работать, можете идти! Во-вторых, в нашем деле никто не имеет права самовольно освобождать себя от обязанностей. В-третьих, я вовсе не уверен, что Прокопий Сапарев здесь играет первую скрипку, как вы выразились, по той простой причине, что пока нет никаких доказательств его вины. Я его даже не допрашивал!

– Вы разговариваете со мной, как когда-то великие детективы разговаривали со своими помощниками! – пожал плечами полковник Горанов и снисходительно усмехнулся. – Как хотите, товарищ Захов! Я дал вам возможность прибавить еще одну жемчужину к венцу ваших успехов, к тому же из дружеских побуждений, но вы отвергаете мою помощь. Что ж, я не набиваюсь! Во всяком случае, когда я приближусь к пенсионному возрасту, то буду проявлять несравненно больше терпения, чем вы! Ибо одна небольшая ошибка в состоянии перечеркнуть сто блестящих побед!

– Благодарю за добрые чувства ко мне, завтрашнему пенсионеру! – театрально приложил руку к сердцу Аввакум и почтительно поклонился. Потом на его лице вместо театральной маски появилось обычное деловое выражение. – Приступим к делу, товарищ Иванов? – обратился он к следователю.

– Приступайте, а я завтра ознакомлюсь со стенограммами, – безразлично промолвил Горанов, но так как никто не отозвался на его слова, спросил следователя:

– Вы будете готовы к обеду?

– Надеюсь, – уклончиво ответил майор.

– Не надейтесь, а выполняйте свои обязанности, – строго бросил полковник, откашлялся и быстро вышел.

Когда его четкие шаги затихли в коридоре, Аввакум вновь пустил красивое колечко дыма, немного полюбовался им, а затем обратился к следователю: – Я попросил бы вас наибольшее внимание обратить на то, где находился Прокопий Сапарев с шести часов двадцати восьми минут, когда он вышел из ресторана, до семи часов трех минут, когда он вернулся.

– Учтите, что он вернулся почти совсем сухой, хотя ливень начался до того, как он вышел, – добавил капитан Петров.

– Обязательно учту, – кивнул майор Иванов.

– Вы хорошо разбираетесь в таких делах, постарайтесь найти еще какую-нибудь важную ниточку, – дружелюбно улыбнулся ему Аввакум. – И очень вас прошу – без предубеждений! Пока виновных нет! Понимаете?

Капитан Петров выключил верхний свет, и на телеэкране появился кабинет следователя со столом, повернутым к «зрителям». За столом сидел майор Иванов, аккуратный, тщательно причесанный, с внимательным взглядом темно-карих глаз, с хорошо очерченным красивым ртом и острым, чуть выдающимся подбородком. Справа от него в удобном кожаном кресле сидел инженер Прокопий Сапарев. Его мрачное мефистофельское лицо казалось еще мрачным и вытянувшимся, а задумчивые темно-серые глаза блестели, как полированные; их зрачки неприятно мерцали. Длинные волосы были спутаны, а одна густая прядь закрывала все правое ухо.

– Закурите? – майор Иванов протянул ему портсигар.

– Благодарю! – ответил Прокопий. – Вы очень любезны, но, если позволите, закурю свои.

– Как хотите. Прошу, вот спички. Итак, в котором часу вы вышли с завода?

– Весь я уже говорил, черт побери, – в две минуты седьмого. Прошу вас запротоколировать это, чтобы не повторять потом одно и то же по нескольку раз.

– В шесть часов две минуты вы направились в ресторан, а в шесть часов восемнадцать минут вы пришли туда, потратив на дорогу полем шестнадцать минут.

– Ну и что?

– Вы пригласили коллег, или они сами присоединились к вам?

– Ни то, ни другое. Мы так и пошли, все вместе.

– Договорившись предварительно?

– По привычке. С некоторого времени мы ходим туда вместе.

– Вы могли бы сказать с какого?

– Ну, этого я в календаре не отмечал, черт побери!

– А может все-таки вспомните?

– Ну, скажем, уже месяц или полтора, если это вас так интересует.

– Когда вы вышли с завода, дождь уже начался?

– Нет, только собирался. Он захватил нас перед самым рестораном.

– Вы говорите, что начали ходить туда месяц или полтора назад. Кому же из вас троих пришла в голову эта идея? Может быть, вам?

– Наверняка мне.

– А почему вы выбрали именно этот ресторан?

– Может, потому, что он ближе других.

– Когда вы впервые посетили его?

– Два года назад, когда меня назначили начальником конструкторского отдела.

– А потом вы не посещали его вплоть до прошлого или позапрошлого месяца?

– Не посещал, черт возьми!

– Что это вы без конца чертыхаетесь?

– Потому что вы допрашиваете меня, как подозреваемого неизвестно в чем.

– В чем же я вас подозреваю?

– Откуда ж мне знать?

– Успокойтесь, гражданин Сапарев. Я вас нив чем не подозреваю. Значит, вы стали посещать ресторан месяц или полтора назад. Ну, хорошо. Что же вдруг произошло в вашей жизни, что вас вдруг так потянуло в ресторан?

– Ничего особенного не произошло. Моя жизнь пряма, как струна.

– И все же? То не ходили в ресторан, а то вдруг зачастили. Почему же?

– Я холостяк. Надо же куда-то ходить.

– Разумеется. А куда раньше ходили?

Молчание. По агрессивному лицу Прокопия пробежала тень смущения. Как будто самоуверенный студент явился на экзамен к профессору, который неожиданно задал ему каверзный вопрос.

– Иногда гулял за городом, часто просто возвращался домой. Случалось, ходил в кино.

– Просто возвращались домой, говорите? Мне кажется немного странным, чтобы молодой человек так рано просто возвращался домой. Что же вы потом делали? Читали?

– Да нет, я не особый любитель чтения. Играл в домино с хозяйкой, точнее, с ее дочерью.

– С дочерью?

– Она почти совсем слепа.

– А как же она играет?

– На ощупь.

– Вот как! А где вам больше всего нравится гулять за городом?

– Чаще всего я гулял дорогой, которая идет на юг, к виноградникам.

– Родопской дорогой? Прокопий утвердительно кивнул.

– Но нельзя же бесконечно только играть в домино, пусть даже с незрячей девушкой! А чем вы еще занимались?

– Чего это вы роетесь в моей частной жизни, черт возьми? Она вас настолько интересует?

– Представьте себе, интересует!

– Если бы вы позволили себе допрашивать меня подобным образом не в этой комнате, не в этом учреждении, которое я в целом уважаю, я огрел бы вас зонтом по голове. Честное слово!

– Но сейчас вы находитесь не где-нибудь, а именно в уважаемом вами учреждении, в моем служебном кабинете, поэтому прошу вас отвечать на мои вопросы. Не занимаетесь ли вы научной работой в свободное время?

– А вы откуда знаете?

– Просто предполагаю!

– Ну, меня интересуют некоторые вопросы!

– Например?

– Вы не специалист и не поймете.

– И все же.

– Я не обязан делиться своими творческими тайнами ни с кем. Даже с вами!

– Но вы вдруг стали посещать ресторан. Как это случилось?

Молчание.

– Прошу отвечать!

– Мне не хотелось бы больше говорить на эту тему, гражданин следователь. Всё, что я мог сказать по этому поводу, я уже сказал. Тут мне нечего больше добавить.

– Почему вы так неожиданно выскочили из ресторана?

– Я не выскочил неожиданно, меня вызвали к телефону.

– Кто вызвал?

– Один человек.

– Кто именно?

– Это мое личное дело.

– Где живет этот человек?

– Не знаю.

– Значит, этот человек не из нашего города?

– Я не расспрашивал. Не имею наклонностей сыщика.

– А куда вы отправились, покинув ресторан?

– Сел на автобус и сошел на первой остановке.

– А потом?

– Потом? Никуда. Оставался на остановке и разговаривал с человеком, который мне позвонил.

– Где вы разговаривали?

– На улице.

– Не похоже, что вы разговаривали на улице. Вы вернулись в ресторан в сухой или почти сухой одежде, а на улице дождь лил, как из ведра.

– Мы зашли в подъезд. Это вас устраивает?

– Сколько времени вы разговаривали с этим человеком?

– Минут пять.

– А еще куда-нибудь ходили?

– Не ходил. Вернулся назад в ресторан.

– Не может быть! Не хватает около двадцати минут.

Молчание. На лице Прокопия читается неописуемая досада.

– Может, и не хватает. Я не подсчитывал.

– Это не ответ, гражданин Сапарев. Даже неграмотный человек понимает, что три плюс три, плюс пять не равняется тридцати пяти.

– Ну и что? – Прокопий наклонился к следователю и подчеркнуто нахально повторил: – Ну и что с того, что не равняется тридцати пяти?

– Три минуты на дорогу до первой остановки и три минуты на дорогу обратно составляют шесть минут. На остановке, как вы утверждаете, разговор продолжался пять минут. Ну, хорошо. Все это составляет одиннадцать минут. Вы вышли в двадцать восемь минут седьмого и вернулись в семь ноль три, значит, вас не было тридцать пять минут. Вы даете отчет об одиннадцати минутах, а что же вы делали остальные двадцать четыре минуты? Вот что меня интересует! И со всей серьезностью прошу вас не уходить от ответа. Я слушаю!

– Может быть, я разговаривал со своим знакомым не пять, а двадцать минут. Когда разговор интересный, не замечаешь, как летит время.

– Послушайте, гражданин Сапарев, неужели вы не понимаете, что в ваших интересах достоверно доказать, назвав имена свидетелей, как и где вы провели время с двадцати восьми минут седьмого до трех минут восьмого?

– Ей-богу, не понимаю.

– Или притворяетесь, что не понимаете?

– Вместо того, чтобы задавать загадки, может, вы бы лучше мне объяснили?

– Если вы, гражданин Сапарев, не докажете при помощи свидетелей, где вы находились с шести двадцати восьми до семи ноль трех, то показания вахтера Стамо могут для вас оказаться роковыми! Понятно?

– Только не пугайте меня, прошу! Как так – окажутся роковыми? Скажем, мне что-то пришло в голову, и я после работы заглянул в отдел кое-что проверить. Неужели за это тянут на виселицу? Или, например, забыл отдать ключ вахтеру – разве за это сажают в тюрьму?

– А что, если это посещение отдела совпадает, например, с утечкой информации?

На сей раз молчание затянулось. На самоуверенного Прокопия будто вылили ушат холодной воды. Его лицо потеряло всю надменность, а глаза – серый блеск. Мефистофель увял, вспомнив, что он изгнан из рая и что последняя битва с богом закончилась не в его пользу.

– В отделе я не был и ни о каких справках не вспоминал! – сказал Сапарев. Он желчно улыбнулся и заговорил, но уже совсем не тем воинственным тоном, каким всего минуту назад спрашивал: «Неужели за это тянут на виселицу?» Прокопий промолвил: – Если бы вне стен этого учреждения вы даже просто намекнули мне, что я могу быть причастным к какой-то утечке информации, поверьте, клянусь памятью предков, я бы непременно трахнул вас по голове своим старым, но еще крепким зонтом!

– Не клянитесь, это совсем не поможет делу, а лучше подробно расскажите, куда вы ходили и что вы делали с шести двадцати восьми до трех минут восьмого. Я вас слушаю.

– Сел на автобус, сошел на первой остановке и там разговаривал с одним человеком около двадцати шести минут.

– Где разговаривали?

– Под моим зонтом. Это английский зонт, под ним могут укрыться от дождя даже трое.

– Но вы недавно говорили, что с тем человеком вы разговаривали не под дождем, а в подъезде.

– Я ошибся! Вы так прижали меня своими минутами! Мы разговаривали под моим английским зонтом!

Реплика зрителя:

– Его зонт был совершенно сухим! – шепнул на ухо Аввакуму капитан Петров. – Я специально проверил. Он лжет.

Аввакум поднял трубку телефона:

– Иванов, скажите ему, что он лжет! Зонт был абсолютно сух.

Продолжение допроса:

– Вы меня вводите в заблуждение, гражданин Сапарев, ваш зонт оставался абсолютно сухим. Вы его вообще не раскрывали сегодня вечером.

Пауза. Лицо Сапарева вытягивается на глазах. Задумчивое и печальное, оно стало напоминать маску трагического актера. Он заговорил еще тише, но не сдавался.

– Какое, черт возьми, имеет значение, где мы разговаривали? Под зонтом или в подъезде?

– Если вы не назовете имени того человека и места, где вы разговаривали, вы целиком ставите под сомнение свое утверждение о том, что, выйдя из ресторана и сев в автобус, сошли на первой остановке автобуса № 2. Можно предположить, например, что вы поехали дальше и на № 1 доехали до завода. Можно предположить еще много других вещей.

Майор Иванов нажал кнопку звонка и приказал привести обоих вахтеров. На экране появились фигуры двух мужчин в форме, напоминавшей железнодорожную. Майор Иванов вновь позвонил и распорядился принести плащ, шляпу и зонт инженера Прокопия Сапарева.

Когда инженер надел плащ и шляпу, майор Иванов спросил высокого худощавого мужчину, стоявшего ближе к двери:

– У какого подъезда вы дежурите?

– У центрального, товарищ майор.

– Вы видели этого человека между шестью тридцатью и семью часами?

– Так это ж инженер Прокопий Сапарев!

– Проходил мимо вас инженер Сапарев между шестью тридцатью и семью часами?

– Нет, товарищ следователь. В это время я его не видел. Он не проходил мимо меня.

Майор Иванов обратился к другому вахтеру:

– А вы у какого подъезда дежурите?

– У подъезда «Б», товарищ следователь. Он ведет к конструкторскому отделу и его цеху.

– Вы видели инженера Сапарева между шестью тридцатью и семью часами?

– Как же не видел! Он вновь вернулся в отдел в шесть сорок три. Дождь уже лил как из ведра. Он махнул мне рукой и даже улыбнулся. Мол, вот, нужно опять возвращаться, что поделаешь!

– Гм, – угрожающе покачал головой инженер Сапарев, резко стукнув зонтом о пол.

– Только он был без зонта! – пожал плечами вахтер.

– Вы уверены?

– А чего мне сомневаться? Он был без зонта.

– Вы заметили, откуда шел инженер? Со стороны центрального подъезда или черного хода?

– Я был внутри, в вестибюле, товарищ следователь. Спрятался от дождя. Поэтому и не заметил, с какой стороны показался товарищ инженер.

– А в котором часу инженер ушел?

– Без десяти семь, товарищ следователь. Он находился наверху минут пять или десять, не больше. А время я запомнил точно, потому что в холле висят электрические часы. Я часто на них посматривал, потому что в семь нужно было запирать черный ход.

– Погодите, – перебил его следователь. – А разве у черного хода нет своего вахтера?

– Есть, но уже второй день он болен и я его замещаю. Мой подъезд «Б» находится в пяти шагах от черного хода, которым пользуются, можно сказать, в основном шоферы.

Майор Иванов кивнул обоим вахтерам.

– Благодарю вас, товарищи. Теперь зайдите в канцелярию, напишите свои показания, подпишитесь и можете быть свободны. Вот вам пропуски.

Когда вахтеры вышли, он обратился к Сапареву:

– Выйдите в соседнюю комнату и подождите, пока я вас снова не вызову. Тем временем получите у дежурного бумагу, садитесь и точно опишите, как вы провели время с шести часов двадцати восьми минут до трех минут восьмого.

Он нажал кнопку звонка и приказал милиционеру:

– Инженера Спиридона Хафезова!

На экране появилась полноватая фигура инженера в костюме спортивного покроя в мелкую черно-белую клеточку, в ярко-красном галстуке и с красным же платочком, выглядывавшим из нагрудного кармашка пиджака. Его лицо потемнело от незаслуженной обиды, в зеленовато-карих глазах читалась тревога, они походили на перепуганные мышиные мордочки.

– Входите, товарищ Хафезов. Садитесь! – любезно пригласил его майор Иванов, но не вставая с места и не подавая руки. – Устали?

– Ох, – приложил к сердцу руку Хафезов. – С вами-то мы разберемся, но вот как мне быть с вашим коллегой – товарищем Хафезовой – просто ума не приложу!

– Моя супруга не следователь, она работает на почте, – улыбнулся майор Иванов, – но и мне порой приходится чувствовать себя не совсем уютно, когда вечером она начинает расспрашивать, где я задержался и почему. Потому я вам сочувствую, но ничего не поделаешь. Вы все вместе решили отправиться в ресторан, или кто-то один, как говорится, был заводилой?

– Как мне кажется, товарищ Сапарев был инициатором.

– Вы уверены?

– Почти.

– С какого времени вы стали посещать этот ресторан?

– По-моему, с недавнего.

– Кто первый покинул отдел сегодня вечером?

– Кажется, я.

– А кто ушел последним?

– Обычно последним уходит товарищ Сапарев.

– И он запирает сейф?

– Он.

– А сегодня что-нибудь особенное находилось в сейфе?

– Как вам сказать…

– Говорите.

– Один документ…

– Что за документ? Откуда?

– Из одной братской страны, с которой мы кооперируемся в совместном выпуске спецсталей. Документ содержит химический состав стали и объяснения, касающиеся технологии ее производства. Двадцать страниц чертежей и текст!

– Данный документ мог бы заинтересовать иностранную разведку?

– Наверняка!

Хафезов неожиданно горбится, всем своим видом демонстрируя, что он встревожен.

– Что вас смущает, товарищ Хафезов?

– Знаете ли, товарищ следователь, я подписал обязательство нигде не говорить на эту тему.

– Со мной, в этом кабинете, можно говорить обо всем. Когда вы получили этот документ?

– Этот документ в отдел принес лично генеральный директор. Мы все трое расписались в получении данного документа под таким-то кодовым названием. Кроме нас троих и генерального директора никто в Болгарии не знает о его существовании.

– Почему же вы держите такой ценный документ у себя в сейфе? Разве у генерального директора нет более надежного для подобных случаев?

– Разумеется, у генерального директора имеется спецсейф, товарищ следователь, и в нем хранятся самые важные документы. Когда даже кому-нибудь из нас необходимо просмотреть какой-то из них или что-то уточнить, генеральный директор сам открывает сейф и передает из рук в руки документ тому, кому он нужен. А если документ необходимо принести в отдел, то в дороге туда и обратно его сопровождают два милиционера. Так мы должны были поступить и сегодня, но генерального директора в это время куда-то вызвали по неотложному делу, вот и пришлось запереть документ в сейф нашего отдела.

– А вам не пришло в голову, что один из вас может остаться в отделе, а двое других – отправиться на поиски генерального директора?

– Одному из нас остаться в отделе? Да что вы говорите! Какой дурак отважится на подобный риск? Ведь стоит впоследствии обнаружиться утечке информации из упомянутого документа – и подозрение пало бы прежде всего на этого самоотверженного дурака!

– И поэтому ради собственного святого спокойствия вы посчитали за лучшее отправиться в ресторан?

– Это было деловое предложение, в кои века раз высказанное нашим начальником. В сложных ситуациях решает начальник, а подчиненные слушаются.

– А здесь он предложил, и по той или иной причине предложение вам пришлось по душе.

– Что вы этим хотите сказать, товарищ следователь?

– Неужели вы не знаете от уважаемой коллеги Хафезовой даже того, что следователю вопросов не задают? Вы свободны, товарищ Хафезов. Вот ваш пропуск!

Экран как будто прояснился. Это в кабинет следователя вошел Димо Карадимов. Было видно, что он старается напустить на себя серьезность, как того требовала важность момента, но глаза его смеялись, а все лицо как бы говорило: «Какого черта вы здесь киснете, дорогой следователь, а не живете, как все, в свое удовольствие?!»

– Вы сами решили отправиться в «Пьяные вишни», или кто-нибудь вас пригласил?

– И то, и другое! И у самого возникло такое желание, а тут и начальник предложил.

– Не заметили ли вы по дороге в ресторан, чтобы что-нибудь смущало покой вашего начальника?

– Кто его знает. Сей особый индивид всегда казался мне чуть странным. И сегодня он мне казался как бы не в своей тарелке.

– Чем же именно?

– Курил больше обычного, вздыхал, часто покачивал головой.

– А как вы считаете – почему?

– Наверно, что-то его мучает. Я, например, почему не вздыхаю?

– А что, точнее, содержит секретный документ, полученный сегодня после обеда?

– Химические формулы, температурные режимы, дифференциальные уравнения, описывающие оптимальные условия и т. д.

– А почему вы не остались в отделе, чтобы лично охранять документ?

– С удовольствием остался бы, но никто не распорядился. На сегодняшний вечер у меня не было никаких дел, никуда меня не приглашали и, разумеется, я мог бы остаться!

– А кто должен был распорядиться?

– Инженер Сапарев, кто же еще!

– А вы почему ему не подсказали?

– Я же уже вам говорил, что он не как все, мог обидеться. Он ведь болезненно честолюбив!

Молчание.

– Благодарю, товарищ Карадимов. Вот ваш пропуск. Спокойной ночи.

Майор Иванов вздрогнул, войдя в аппаратную. Телевизионная аппаратура уже не работала, но Аввакум еще не включил света, и в могильной темноте чуть заметно светился красный огонек его трубки. Но вот он щелкнул выключателем, и в тот же миг резко подал голос радиотелефон. Звонил капитан Петров, которого Аввакум пятнадцать минут назад послал на завод. Поговорив с ним полминуты, не более, Аввакум обратился к майору, который уже взялся за приготовление кофе:

– Капитан Петров сообщил, что обнаружил сейф конструкторского отдела незапертым.

– Незапертым?!

– Он приказал сделать новые снимки и снять отпечатки с ручки сейфа и вокруг него, да только после драки кулаками не машут!

– А документ!

– Документ на месте, и Петров снял отпечатки пальцев с обложки и листов, но это, разумеется, чистая формальность! Ведь тот, кто сфотографировал на микропленку секретный документ, не такой дурак, чтобы оставить свой автограф, ожидая в один прекрасный день вопроса: «Гражданин, где и когда вы трогали эти материалы?»

– А может, Прокопий Сапарев оставил сейф незапертым случайно, просто по невниманию? И секретного документа вообще не касались чужие руки?

– Вы верите в чудеса? – усмехнулся Аввакум.

– Четыре года назад я случайно, сам того не заметив, оставил портфель в ресторане, где всегда обедаю, а в нем – приказ о немедленном аресте гражданина Икс. Приказ я получил выходя из управления, а прочитал его уже в ресторане. Икс обедал в том же ресторане чаще всего в первом часу. Официант знал его по имени и обслуживал очень старательно, ибо тот давал хорошие чаевые. Прошло полчаса после того, как я, пообедав, покинул ресторан. И вот я несусь, как сумасшедший, обратно, официант, улыбаясь, протягивает мне портфель. Ордер на арест лежит себе, как ни в чем не бывало, а за соседним столиком благодетель моего официанта гражданин Икс с аппетитом уплетает обед, запивая его винцом! Официант не рылся в моем портфеле, не знал об ордере и не предупредил его!

– А деньги в портфеле были?

– Нет. Деньги я ношу всегда в бумажнике.

– Тот официант был жадным и примитивным человеком. Его интересовали только деньги, поэтому он и не рылся в бумагах. Так произошло «чудо». Но можно ли надеяться, что сверхсекретный документ остался нетронутым в незапертом сейфе, если известно, что из того же самого сейфа уже происходила утечка секретной информации? Подобное чудо невозможно! Поэтому я абсолютно уверен, что секретный документ снят на микропленку с помощью миниатюрного фотоаппарата. Пяти минут больше чем достаточно на двадцать страниц. Отпечатков пальцев на документе нет, очевидно, фотограф работал в перчатках.

Майор Иванов разлил кофе в чашки и промолвил:

– На вашем месте я не колебался бы в отношении Прокопия Сапарева!

– Вы разделяете мнение полковника Горанова?

– Не разделяю ничьего мнения. Просто считаю, что инженер Сапарев замешан в игре.

– Вот как? – Аввакум немного помолчал. – Может быть, вы и правы. Во всяком случае не стоит забывать, что в данный момент оба его коллеги выступают лишь в роли свидетелей, а он привлекается к ответственности только за пощечину вахтеру. И если генеральный директор решит возбудить против него следствие по поводу оставленного незапертым сейфа, пусть поспешит! Я прошу вас сразу же переговорить с ним об этом! Ведь в противном случае у нас нет права допрашивать инженера, где он был и чем занимался. Пощечина не дает нам для этого основания. А еще я прошу узнать у генерального директора, как долго его не было в кабинете и приходили ли из конструкторского отдела, чтобы оставить секретный документ в его сейфе. А тем временем, пока не вернется капитан Петров, будьте добры перевести инженера Сапарева в другой кабинет, и обязательно через двор. Мне очень необходимы свежие следы его обуви, но после того, как он пройдется по мокрому. Надеюсь, это вас особенно не затруднит? А я тем временем наведаюсь в больницу, чтобы проверить, как себя чувствует вахтер Стамо. Кажется, с ним не все в порядке!

В половине второго ночи капитан Петров вернулся с фотографиями. Как и предполагал Аввакум, на секретных документах не обнаружилось иных следов, кроме отпечатков пальцев троих инженеров. На бронзовой ручке сейфа были найдены отпечатки пальцев лишь инженера Сапарева, причем кое-где они были едва заметны. На полу возле сейфа имелись следы обуви инженера Сапарева. Часть их были бледными, едва заметными; их перекрывали его же следы, значительно более отчетливые, с присохшими кое-где комочками грязи.

К одиннадцати часам вечера вахтер Стамо Стаменов получил второе кровоизлияние в мозг и теперь агонизировал. Он умирал, не приходя в сознание. Аввакум хотел спросить у вахтера, что навело его на мысль, несмотря на ливень, на мотоцикле броситься вдогонку за Сапаревым, а также, как он догадался, что тот в «Пьяных вишнях». Но было поздно: человек умирал.

Письменные показания инженера Сапарева ничем не отличались от устных, данных ранее следователю.

«Вышел из ресторана в шесть часов двадцать восемь минут. Сошел на первой остановке автобуса и там разговаривал с приятелем. Обратно в ресторан вернулся на автобусе в три минуты восьмого».

Аввакум распорядился, чтобы Сапарева отпустили за минуту до того, как он сам выйдет из управления. Но прежде он отдал Петрову следующие распоряжения:

1. Расспросить шоферов автобусов обоих маршрутов, где и когда они видели инженера Сапарева между 6 часами 28 минут и 7 часами 3 минутами вечера.

2. Расспросить людей, находившихся в районе первой остановки, не видел ли кто-нибудь, как инженер выходил из автобуса, а если видел, то узнать, куда он направился: в подъезд, в машину, в кондитерскую (там их две).

3. Расспросить водителей, находившихся у черного хода на завод между шестью сорока и семью часами вечера, не видели ли они поблизости легковой машины, а также инженера Сапарева.

4. Проверить, какие фотоаппараты и фотоматериалы имеются у каждого из трех инженеров, справиться на почте, получают ли они газеты и журналы и отправляют ли письма за границу.

5. Взять сводку о всех позывных кодах и расшифрованных радиограммах, перехваченных и зарегистрированных за прошлый месяц в районах к югу и юго-востоку от города Н.

6. Немедленно докладывать в штаб группы о каждом выезде за город любого из трех инженеров.

В два часа пятнадцать минут ночи Аввакум вышел из управления.

На углу главной улицы он догнал инженера Прокопия Сапарева. Шел тихий дождик, и очертания электрических ламп казались в ореоле мелких капелек размытыми и нечеткими. Было безлюдно, холодно и глухо, город будто вымер.

– Вот так встреча! – воскликнул Аввакум, улыбаясь Прокопию. – Уже перевалило далеко за полночь! Оказывается, наш инженер гуляка!

– Засиделся у приятеля! – смущенно ответил Прокопий, опуская и складывая зонт. – Теперь он больше мне не нужен. Это уже не дождь!

– Вас долго продержали в милиции? – спросил Аввакум.

– Да… нет. Около часу. Формальности.

– Я так и думал. А о чем расспрашивали?

– Да так. Ничего особенного!

– Вот и хорошо! – отозвался Аввакум. Какое-то время они шли молча.

– Как там бедный старик? – вздохнул Прокопий. – Хоть бы выздоровел!

– Это вы про вахтера?

– О нем. Я искренне сожалею!

– Он вас хорошо знает?

– Еще бы! Больше двух лет я у него перед глазами.

– Успокойтесь, у него, наверное, были галлюцинации! Смотрите, какой чудесный дождик!

Прокопий переложил зонт из правой руки в левую и протянул:

– Вы шутите! Как можно называть такую погоду чудесной? Это ж какое-то свинство, ей-богу! А вы говорите…

– Не спорю, – примирительно отозвался Аввакум. – Для вас такая погода – может быть, и свинство, но для меня она чудесна. Не будем же мы вызывать друг друга на дуэль из-за погоды.

– Раз каждый из нас волен считать ее чудесной или наоборот, то, право, не стоит дуэлировать. К тому же, у вас даже зонтика нет. На чем бы мы с вами сражались?

– Кстати, – подхватил Аввакум, – если это не секрет, откуда у вас такой чудесный зонт?

– Еще будучи молодым врачом, мой отец ездил на какой-то симпозиум медиков в Лондон. Там и купил этот зонт. Правда, отличный? Может быть, только несколько старомодный.

– Пустое! У вас чудесный зонт!

– Благодарю. Это единственные приятные слова, которые я слышал со вчерашнего дня. А ничего страшнее вчерашнего вечера я не переживал за всю свою жизнь!

– Не принимайте этого скандала так близко к сердцу! Все образуется!

Прокопий остановился и заглянул ему в глаза:

– Вы так считаете?

– А что такого произошло, чтобы сомневаться?

Губы инженера дрогнули в странной, почти болезненной усмешке. Лицо напряглось и вытянулось, а в глазах блеснули зеленоватые лихорадочные огоньки. Он сердито покачал головой.

– Что такого произошло, говорите? Объясните лучше вы мне! Вы же землекоп! Археолог! Докопайтесь до сути и скажите мне, что же в действительности произошло!

Он остановился, сдвинул черную шляпу на затылок и рукой вытер вспотевший лоб.

– Вы чересчур взволнованны, – положил ему руку на плечо Аввакум. – У вас плохо с нервами. – Он дружески улыбнулся: – Может, заглянем ко мне и выпьем для бодрости кофе?

Прокопий немного помолчал, вновь вытер лоб, потом, вздохнув, махнул рукой:

– Да пропади оно все пропадом!.. А ваша идея насчет кофе совсем недурна. Только зачем же идти к вам, если я живу в двух шагах отсюда.

В слабо освещенной гостиной (среди стеклянных бус люстры немощно горела лишь одна лампочка) сидело двое женщин в одинаковых желтых шалях, накинутых на плечи. При появлении Прокопия они вскочили со своих мест, напоминая фигурки, которые выскакивали из-под крышек старинных музыкальных шкатулок. Глаза женщин светились возбуждением и тревогой, как после только что виденного кошмарного сна. В забитой мебелью комнате им было непросто обеим одновременно добраться до дверей, где со шляпами в руках застыли Прокопий и Аввакум. Среди столиков, кресел, стульев и комодов легче двигалась пожилая женщина, молодая же пробиралась среди ветхого хлама как-то неуверенно, будто по скользкой тропинке.

– Боже мой! – воскликнула пожилая, подойдя к гостям значительно быстрее молодой. В ее голосе слышался отголосок недавних страхов, и укор за эти уже преодоленные страхи, и готовность немедленно простить. Она смотрела на Прокопия с лаской, в которой еще тлели остатки только что пережитой тревоги. – Где же вы пропадали, что произошло, почему вы не позвонили по телефону? – Она всматривалась в лицо Прокопия, а на Аввакума не обращала никакого внимания, будто того вообще не существовало. – Мы с дочерью чего только не передумали. Уже даже собирались звонить в милицию!

– Только этого не хватало! – хмуро промолвил Прокопий.

Пожилой женщины, по всей видимости своей хозяйки, он почти не замечал, но зато не сводил взгляд с молодой, а та, опершись локтем на комод, молча смотрела на них с Аввакумом.

Она была высокая и худенькая, под шалью вырисовывались острые девичьи плечи и нежная грудь. Девушка очень походила на мать, но лицо ее было гораздо одухотворенней, а фигурка казалась совсем хрупкой и воздушной. Она напряженно всматривалась в гостей, но мягкий взгляд голубовато-серых глаз блуждал, плавая в пространстве, будто ища опоры, и Аввакум сразу вспомнил, как на допросе Прокопий говорил о слепой девушке, которая ощупью играла с ним в домино. Но в первые минуты он еще не мог понять, полностью ли девушка незрячая или же все-таки немного видит.

– А это наш гость, мой добрый приятель, – пояснил ей Прокопий неожиданно теплым, ласковым голосом (если бы Аввакум не стоял рядом и не смотрел на него, то подумал бы, что говорит кто-то другой). – Он интеллигентный человек, хотя работает преимущественно лопатой.

Сапарев засмеялся, и Аввакум неожиданно для себя отметил, что инженер способен деликатно шутить и не казаться грубияном.

– Мой гость – археолог, – продолжал Прокопий, – и смею тебя уверить, – он не сводил взгляд с девушки, – порядочный человек, который не сделает тебе ничего плохого.

На губах девушки мелькнула улыбка – снисходительная и грустная, даже неуверенная; в ней грусть и снисходительность сочетались с удивлением и едва заметным любопытством.

– Она плохо видит, – повернулся Прокопий к Аввакуму, – но современная лазерная техника дает серьезную надежду на выздоровление. Сейчас она видит не предметы, а лишь пятна.

– Живые пятна, если это люди, – добавила девушка.

– Как тебя зовут? – спросил Аввакум.

– Роза! – ответила девушка, делая легкий заученный реверанс в его сторону. Ее невидящий взгляд теперь не блуждал, а застыл на фигуре Аввакума.

– Ты видишь меня как светлое пятно, Роза? – спросил он.

– Она у нас немного ясновидица! – вмешался Прокопий. – Не надо смущаться! – он погладил девушку по голове.

– Как я вас вижу? – переспросила Роза. – О нет, не как светлое пятно. Наоборот! Вы весь черный. Черный-пречерный! – добавила она. – Восьмиклассницей я читала о Марии Стюарт. Там была такая иллюстрация. Она положила голову на плаху, а рядом с ней человек – весь в черном, страшно черном. На голове шляпа, а в руках огромный топор.

– Ты, по-моему, увлеклась, детка, – отозвался Прокопий, кашлянув. – Мой приятель археолог, а не палач. Ты ошибаешься.

– Я говорю то, что вижу! – Роза отвела взгляд в сторону и пожала плечами. – Каждый человек светится по-своему, разве я в этом виновата!?

– Ну ладно. А каким тебе сегодня кажусь я? – спросил Прокопий.

– Раньше ты мне казался белым, но в последнее время, особенно сегодня вечером, ты тоже черный, как и твой приятель. Ну не такой черный, но все же!

– Мы оба в черных плащах, черных шляпах, черных костюмах! – рассмеялся Прокопий. – Поэтому ты и видишь нас черными.

– Может быть! – вздохнула Роза.

– Ты устала! – сказал Прокопий. – Ну, подай руку моему гостю и пожелай ему спокойной ночи.

Аввакум сделал шаг вперед и протянул руку.

– Ох! – Роза быстро отдернула свою руку. – От вас так и веет морозом. Вы такой холодный!

Прокопий с любопытством коснулся руки Аввакума и укоризненно покачал головой.

– Роза! – промолвил он. – Ты преувеличиваешь и даже фантазируешь! Пора тебе отправляться спать! – Он легонько повернул ее лицом к дверям.

– Спокойной ночи! – улыбнулась Роза, но так, как улыбаются дети сквозь сон.

Все также, словно в полусне, с блуждающим взглядом, она обошла табуретку, не задев ее даже краешком платья, остановилась на секунду на пороге и опять заученно, как перед публикой, отвесила легкий быстрый поклон.

– Приятных сновидений! – пожелал ей Аввакум.

– Приятных? Мне непременно что-то приснится! – ответила Роза и добавила немного театральным, ровным голосом: – Тауэр, Мария Стюарт на плахе и вы в черном, но без топора. Мне не так скоро удастся вас забыть!

– Дайте ей снотворного! – обратился Прокопий к пожилой хозяйке. Голос его звучал уже достаточно строго. – А потом, если не трудно, сварите нам кофе покрепче.

Аввакум и Прокопий оставили на вешалке в коридорчике, который вел в комнату Прокопия, свои плащи. Справа от вешалки Захов увидел простую дощатую дверь, выкрашенную когда-то вишневой краской, чей колер со временем стал напоминать перестоявший винный уксус. Аввакум почувствовал, как в щели между досками тянет сквозняком. Дверь, видимо, вела во двор, откуда, без сомненья, можно было попасть на соседнюю улицу.

– Вы рискуете подхватить ревматизм, – предостерег Сапарева Аввакум, кивнув на дверь. – Дует-то как! Почему бы вам не попросить хозяйку заложить дверь кирпичом?

– Лишись я этой двери, – скривился Прокопий, – и придется мне жить аскетом, полным праведником. Представьте, как почувствовали бы себя эти женщины, если б я стал водить к себе через их гостиную разных сомнительных особ.

Аввакум согласился:

– Разумеется! Добропорядочные женщины, даже понимая «пикантность» определенных ситуаций, вряд ли согласны примириться с ними!

Для себя же он сделал вывод относительно этой двери. Из донесений капитана Петрова он знал, что последние два месяца Прокопий очень редко возвращался домой поздно, всего-то пару раз, и никогда не водил к себе не только «сомнительных», но и каких бы то ни было женщин вообще. Очевидно, капитан Петров не догадывался о существовании этой двери. Пользовался ли ею жилец для того, чтобы поздней ночью ускользать из дому, или приглашал к себе гостей, а, быть может, не пренебрегал обоими вариантами? На эти вопросы Аввакум сейчас не мог дать ответа. Наверное, потому, увидав торчавший в замке ключ, он не колеблясь протянул руку и повернул его. Потом, не давая Прокопию возможности воспрепятствовать или возразить, он открыл дверь и с интересом выглянул во двор.

– Хорошо придумано, что и говорить! – рассмеялся он. – Непременно надо перенять ваш опыт! О, да вы здесь и машину поставили, в любую минуту под рукой. Браво! Отсюда – прямиком на улицу Девятого сентября. Просто чудесно!

Нельзя сказать, что Прокопий чересчур любезно оттеснил гостя от двери, но и Аввакум со своей стороны проявил любопытство, которое ни в коем случае нельзя было назвать деликатным. Поэтому в конце разыгравшейся сцены ни у одного из них не было оснований сердиться на другого. Прокопий закрыл дверь и демонстративно опустил ключ в карман. Аввакум же, проявляя заботу о его здоровье, вновь предостерег:

– И все-таки, несмотря на некоторые очевидные удобства этой двери, ее следует заложить!

Холодная комната с голыми стенами, все убранство которой составляли чертежные доски, рулоны таблиц и инженерные справочники, отнюдь не располагала к неспешной беседе.

Прокопий включил маленький электрический рефлектор, которому было явно не по силам обогревать такую большую комнату. Казалось, будто сам он ожидает, чтобы кто-нибудь согрел его своим дыханием. Хозяин потер руки и, видя, что Аввакум не в восторге от комнаты – и температуры в ней, усмехнулся и нравоучительно промолвил:

– Излишек тепла делает человека ленивым. Я нарочно пользуюсь таким маленьким радиатором, чтобы не распускаться и не превратиться лежебоку. Инженерная работа требует ясного ума.

– Ясного ума, холодных рук и какого сердца? – спросил Аввакум.

– Никакого! – тряхнул головой Прокопий. – Для работы со сталью в сердце нет необходимости!

– А эта фотография? – улыбнулся Аввакум, кивнув головой на фото в узкой рамочке, стоявшее у зеркала на туалетном столике.

– Это моя мать! – глаза Прокопия загорелись возмущением. Какое-то мгновение поколебавшись, он протянул фотографию Аввакуму – Тогда ей было двадцать пять лет. Она только-только начинала работать врачом.

С уже несколько выцветшей фотографии смотрело лицо молодой самоуверенной женщины с волевым подбородком, капризно сложенными чувствительными губами и большими глазами. От нее Прокопий унаследовал только подбородок и отчасти глаза, но в материнских зрачках как будто прятались две роскошных кошки, шаловливых и своенравных, а в глазах сына затаились две овчарки, ощетинившиеся, честные и до конца верные своей привязанности, однако в то же время раздражительные, готовые по малейшему поводу яростно обрушиться на весь мир.

Хозяйка принесла кофе, поставила поднос с чашками на один из стульев и поторопилась выйти.

– Наверное, Роза еще не совсем успокоилась! – озабоченно сказал Прокопий, хотя Аввакум все еще продолжал держать фотографию его матери.

– Я с удовольствием выпил бы рюмку коньяку или еще чего-нибудь за здоровье вашей матери, – укоризненно глянул на него Аввакум. – А о маленькой ясновидице не тревожьтесь, через час она будет спать сном праведника, как агнец божий.

– Да, вы правы! – ответил Прокопий. – Через час она уже заснет, разумеется! А за мою мать стоит выпить по рюмке: она действительно чудесная женщина! Я пойду поищу чего-нибудь, а вас оставлю одного на минутку, прошу прощения!

Когда он вышел, Аввакум достал из нагрудного кармана фотоаппарат размером не больше почтовой марки, быстро щелкнул портрет молодой женщины и сразу же спрятал камеру. Потом взглянул на обратную сторону фотографии, где можно было еще рассмотреть синеватый прямоугольный штамп с надписью: «Фотоателье „Луна“, Видин». Справа находились выведенные черным карандашом какие-то цифры, которые время превратило в неразборчивые каракули.

Аввакум вернул фотографию на туалетный столик, достал трубку и стал набивать ее, хоть чувствовал, что в этот час не сможет почувствовать вкуса даже табака своего отменнейшего сорта.

В комнату вернулся Прокопий, на лице которого читалась досада.

– Ничего не нашел! – промолвил он не больно-то расстроенным голосом. – В этом доме спиртное редко идет в ход!

Нетрудно было заметить, что досада его напускная, а в голосе не слышалось искреннего сожаления. «Раз он воздерживается даже от маленькой рюмки за здоровье матери, – подумал Аввакум, – значит, ему явно предстоит вести машину, причем немедленно, или проделать какую-то очень сложную срочную работу с использованием цифр – например, подготовить радиошифрограмму». И сказав себе: «Ну что ж, посмотрим», он забросил ногу на ногу, выпустил из трубки несколько струек голубоватого дыма и принял позу человека, который расположился в гостях всерьез и надолго.

– Вы, кажется, говорили, – начал он, – что маленькая ясновидица не совсем слепа, или я неправильно понял?

– Опухоль, почти невидимая невооруженным глазом, давит на ее глазной нерв. Моя мать говорит, что в Англии живет крупный специалист по глазным болезням, профессор, который оперирует подобные опухоли лазерным лучом.

– Вот как! – удивился Аввакум. – Так чего же малышка ждет? Почему она туда не поедет?

Прокопий посмотрел на него с открытым презрением, его взгляд вспыхнул негодованием и болью.

– Одолжите ей две с половиной тысячи фунтов стерлингов на лечение в клинике, где работает этот профессор, и она сразу же поедет, уважаемый товарищ! Может быть, вы окажите ей эту маленькую услугу, а?

– Я бы с удовольствием! – пожал плечами Аввакум. – Будь у меня фунты стерлингов!

– Тогда не спрашивайте, «чего же малышка ждет», и не давайте советов относительно немедленной поездки! Мы бы сами знали, что делать, будь у нас фунты стерлингов!

Он подошел к письменному столу и стоя написал фломастером несколько строчек на листке бумаги. Потом вчетверо сложил его, сунул в бумажник и сел напротив Аввакума.

– Если Роза, дай бог, когда-нибудь прозреет, вы женитесь на ней?

– На Розе? – Прокопий от удивления развел длинными руками. – Как вам могла прийти в голову такая дикая мысль?

– Почему дикая? – удивился в свою очередь Аввакум.

– Потому что Роза мне как сестра, вот почему! Вы могли бы лечь в кровать со своей сестрой?

– Боже сохрани! – засмеялся Аввакум.

И в тот же миг в его душе промелькнула мрачная тень. Это было давнее воспоминание, лежавшее на дне его памяти, как в глубоком колодце. Теперь же, неожиданно всплыв на поверхность, оно заставило его вздрогнуть всем телом, как содрогаются, коснувшись еще не остывшего покойника. Прокопий негодовал при одной лишь мысли, что мог бы лечь в постель с женщиной, к которой относился как к сестре, а в свое время Боян Ичеренский в Момчилово спал с собственной сестрой, и это его абсолютно не волновало. Могло бы это означать, что Прокопий «лучше» Ичеренского? Если не считать того греховного ложа, Боян, откуда ни взгляни, был более приятным человеком. Он был общителен, остроумен, весел, а Прокопий – замкнут и мрачен, да еще и груб. Боян был приветлив и любезен, а Прокопий – замкнут и дерзок. И надменен. И все же при первой встрече с Бояном в душу Аввакума закралась тревога охотника, по пятам которого крадется зверь. А Прокопия (по крайней мере до сегодняшнего вечера) он воспринимал как симпатичного дикаря. Был ли этот дикарь шпионом и не является ли подобное дикарство шпионской маской – хорошо пригнанной, помогающей скрыть истинное лицо?

«Человек – это звучит гордо, но от человека всего можно ожидать!» – повторил про себя Аввакум любимый афоризм. И понял, что в данный момент испытывает лишь одно великое желание – не разочароваться в человеке, который сидит напротив и насупившись смотрит на него.

– А время бежит, не стоит на месте! – демонстративно зевая, напомнил Прокопий.

«И зевает фальшиво», – с досадой подумал Аввакум. Он взглянул на часы, указывавшие, что перевалило за три после полуночи.

– Надеюсь, с приходом нового дня все неприятности забудутся и все будет хорошо! – Аввакум встал и протянул хозяину руку.

– Я провожу вас через гостиную! – бесцеремонно сказал Прокопий. – Человеку со званием и положением не пристало пользоваться черным ходом, через который выносят мусор!

«И которым при необходимости пользуетесь вы и ваши ночные гости», – хотел добавить Аввакум, но промолчал.

Ночь встретила его влагой и тишиной, на лицо упали мелкие капельки дождя. Спустя несколько секунд рядом появился капитан Петров.

– Бегом за угол, на улицу Девятого сентября, к проходному двору, куда можно попасть из этого дома. Предполагаю, оттуда выедет на машине инженер Сапарев. Если действительно выедет, то не выпускать из виду, пока не вернется. Теперь – внимание: в бумажнике инженера находится листок, исписанный черным фломастером. Мне надо знать, что написал Сапарев на этом листке! Действуй!

Он спрятался в дверях соседнего подъезда. Не прошло и минуты, как в ночной темноте, убаюкиваемой тихим шелестом дождика, взревел мотор автомобиля. Шум донесся с улицы Девятого сентября.

Инженер Сапарев отправился в путь.

Аввакум возвращался пешком. Это была его погода, сеял легкий дождик.

Он уже не думал о работе, о незапертом сейфе, сверх-секретных документах, которых, возможно, касалась чужая, вражеская рука. Сейчас в его мыслях не было и Прокопия Сапарева, за каждым шагом которого следила Аввакумова бригада и в бумажнике которого находился листок со строчками, наспех написанными черным фломастером. От тех строчек, может быть, зависела судьба архиспециальнейших из специальных сталей, а может, лишь судьба маленькой ясновидицы, воспринимавшей людей как светлые и темные пятна.

Аввакум ни о чем не думал.

Он неторопливо шел молчаливыми, глухими и безлюдными улицами. Чего спешить – в холостяцкой квартире его не ждет ничего такого, ради чего стоило бы «жать на педали», там нет даже камина, у которого можно, надев халат, выкурить перед сном последнюю трубку…

Ничегошеньки.

А здесь была тишина сонных улиц и их величайшее богатство – шепот, ласковый шелест дождя. Как-то раз кто-то, говоря о нем, назвал все это «сантиментами». Что за дурак! Назвать сантиментами ласковый шепот дождя!

Нет, тихий дождь – это история, писанная тысячелетиями. И тысячи лет назад тихий дождь так же шумел, так же нашептывал. Бормотал взволнованные слова, навевал раздумья о прошлом и будущем.

Пускай дураки видят здесь сантименты!

Какое дело ему до этого?

В городе H. не любили каминов. Вчерашние деревенские жители гордились своими электрическими и газовыми плитами, а на камин, как и на все простые атрибуты быта, смотрели как на что-то вышедшее из моды, устаревшее, о чем даже стыдно вспоминать.

В комнате Аввакума горел электрический радиатор, электрическая колонка в ванной также работала безотказно. Он принял душ и накинул халат, с которым не разлучался даже в командировках. Потом сел за столик, где складывали его почту, и, набивая трубку, стал искать глазами среди россыпи писем то, что могло бы вызвать у него любопытство и желание прочесть его прежде других. Он не знал, откуда придет это письмо и кто его пошлет, он был уверен, что в один прекрасный день оно непременно появится у него на столике. И вот лишь сегодняшним дождливым утром оно действительно появилось и сразу привлекло внимание Аввакума, хотя и не лезло нахально на глаза.

Письмо пришло от Анастасия.

Аввакум распечатал его не торопясь, медленно, желая растянуть удовольствие. Он уже предчувствовал, как от этих строк повеет ароматами смолистой сосны и дикой герани, как зазвенят они женским смехом, напомнят о человеке с доброй и нежной душой, вынужденном превратиться в жестокого и беспощадного охотника.

Но письмо было коротким и деловым, будто его писал помощник Аввакума, аккуратный капитан Петров.

«… Сколько раз я приглашал тебя в мою новую „резиденцию“, которая находится в километре от села Воднянцы и в двух часах езды на автомобиле от города Н. Но нынче обстановка настолько усложнилась, что ты обязан приехать немедленно – не из-за сентиментальных чувств к другу, а в силу профессионального долга. Дело в том, что в ночь на двадцатое, а потом в ночь на двадцать первое в болотистой местности вблизи моей „резиденции“ умерщвлены сильнодействующим цианистым ядом обе мои собаки (чистокровные волкодавы). Осмотрев трупы, я установил, что собаки яда не глотали, он был им впрыснут в кровь. Как? Псы были злые, как черти, и никого не подпустили бы к себе, не говоря уж об инъекции. Как им впрыснули яд, кто и почему их убил, кому они мешали, если я живу в километре от села и от главного шоссе? Подобные вопросы, как мне кажется, относятся к сфере твоих профессиональных интересов! Поторопитесь! Трупы собак еще лежат в кустах на болоте, куда редко ступает нога человека».

Аввакум оставил письмо на столе, не сводя с него теплого взгляда. «Может, это работа браконьеров, – подумал он про себя. – Хитрости им не занимать, они сами придумают, как без шуму ликвидировать двух голосистых и злых псов! А может, как допускает Анастасий, собаки кому-то и мешали. Кому-то, например, нужно что-то припрятать или тайком встретиться с кем-то, а рядом крутятся собаки, лают. Тогда к ногтю их – и делу конец».

Он набил трубку, закурил и по привычке стал расхаживать по комнате.

«Моя голова уже настолько заморочена этой историей со сверхсекретными документами, – продолжал размышлять Аввакум, – что даже в незначительном факте отравления собак моего друга мне видится исключительное событие. Но в нашей работе нельзя рассматривать события сами по себе, их всегда необходимо связывать с теми, что являются главными в данный момент. Пока что в моей практике это правило ни разу не уводило меня с верного следа!»

Он достал из шкафа дорожный чемоданчик, неопределенно усмехнулся чему-то и стал складывать в него необходимые вещи.

«Но сперва нужно выслушать Петрова, – сказал он сам себе. – Узнать, где был Прокопий и что за сочинение написал на том листке. Спросить у парней, узнали они что-нибудь нового о том, чем занимался Прокопий с шести двадцати восьми до трех минут восьмого. А уже потом, – он вновь улыбнулся, взглянув на чемоданчик, – небольшая прогулка до села Воднянцы!»

С площади донеслись глухие удары городских часов. Было четыре часа утра.

Итак, четыре часа.

Он не лег, а только удобнее устроился в кресле и прикрыл глаза. Ложиться спать, когда уже начинает светать, он не привык. Предрассветные часы, проведенные в кровати, не снимут усталости, а лишь расслабят; он знал по опыту, что краткий отдых восстанавливает силы лучше, чем поздний сон.

Последнее, что проплыло перед глазами прежде, чем он целиком погрузился в серый туман дремоты, было лицо маленькой ясновидицы. Устремленное на Прокопия, оно будто плыло к нему, и это казалось вполне естественным. Зато взгляд мрачного сердитого человека был необычным – нежность, с которой он смотрел на девушку, казалась вовсе не братской, в ней угадывалось обволакивавшее ее всю желание, настоящее мужское желание. «А морочил мне голову, будто любит ее как брат!» – рассердился Аввакум. Сердился он, по сути дела, на самого себя, потому что позволил себя обмануть.

Потом голубоватая волна окутала его с головою, разбилась на множество светлых пузырьков, и мысли оборвались.

Каждый раз, собираясь в дорогу, Аввакум внутренне сопротивлялся необходимости облачиться несколько спортивнее, его инстинктивную неприязнь вызывали ткани в клетку, толстые подошвы, а больше всего шапки и кепи английского фасона. Он был фанатично предан строгой, хотя уже слегка устаревшей элегантности, которая не отрицает удобства, но и не возводит его в культ. Она также помогает избежать крайностей наподобие напоминавшей котелок шляпы, зонта и чрезмерно широкого макинтоша Прокопия Сапарева. Аввакум оделся по-своему спортивно: темно-серый костюм без обязательной клеточки, зимние туфли на обычной подошве. Ему и в голову не пришло сменить демисезонный плащ и мягкую шляпу на дождевик и кепи.

К 8 часам, когда он, уже готовясь выйти, завязывал перед зеркалом галстук, прибыл капитан Петров. Он выглядел утомленным и невыспавшимся, но глаза его светились радостью справившегося с трудным заданием человека, которому есть чем похвалиться.

Прежде всего он в нескольких словах рассказал, как чуть было не упустил Прокопия: пока капитан возился со своим «жигуленком», прошло полминуты, и мотор быстроходного «Вартбурга» уже затихал на южной околице города. Прокопий, по его словам, или очень самонадеянный, или совсем неопытный человек, он ехал, включив фары на дальний свет, который дождевой завесой отбрасывается вверх и назад; по этому сиянию машину можно засечь даже на расстоянии нескольких кварталов. Так и вышло. Он нащупал «Вартбург» за двадцать секунд до развилки шоссе, когда тот уже поворачивал в сторону Пловдива. Поскольку Петров боялся упустить листок с запиской Сапарева, он попросил пловдивское управление помочь ему, выслав машину навстречу. Инцидент был инсценирован на законных основаниях: Прокопий гнал машину со скоростью более ста километров в час. Когда взбешенный инженер сцепился с «негодяем», который перерезал ему дорогу, тот «ненароком» заехал ему локтем в солнечное сплетение. Так что у Петрова хватило времени и на то, чтобы выхватить бумажник, достать исписанный фломастером листок и сфотографировать его. Перед Пловдивом Петров передал «Вартбург» своим коллегам, а на обратном пути вновь сопровождал его. В Пловдиве Прокопий остановился на бульваре Девятого сентября у дома № 31, где жила его мать, врач Юлия Сапарева, но в квартиру не поднимался – дворник ему сказал, что она вернется с дежурства не раньше восьми часов. Тогда Прокопий опустил листок в почтовый ящик и, не теряя времени, погнал машину назад.

– В 7 часов мы вернулись, а к восьми я уже был готов со снимками.

Он достал из портфеля фотокопию листка. На нем было всего лишь три предложения, написанные большими буквами четким, нервным почерком Прокопия, без какого-то бы то ни было обращения:

«1. Прошу тебя, убеди того негодяя, моего дядю, чтобы он больше не появлялся в городе и не мучил меня!

2. Предупреди его, чтобы дал мне фунты! Завтра или послезавтра.

3. Иначе я его убью!»

Подпись отсутствовала, но дата – «24 октября, пятница» – была подчеркнута двумя жирными линиями. Тон был явно «Прокопиевым», но текст упорно наталкивал на мысль, которую несколько минут назад выразил капитан Петров: этот человек или абсолютно неопытен, или чрезмерно самонадеян и безумно смел. Говорит о деньгах так пренебрежительно, будто фунты стерлингов валяются на дороге. И как можно подобную угрозу – убить дядю – выражать письменно, да к тому же собственноручно? И, наконец, опустить ультиматум в фанерный почтовый ящик, который даже однорукий человек в состоянии открыть без всяких усилий!

– Что ты об этом думаешь? – спросил Аввакум, бросая фотокопию на стол. – От смешного до трагического всего один шаг, не так ли?

Капитан Петров настолько устал, что даже не понял его мысли. Пожав плечами, он сказал:

– Хоть это и смешно, но вопреки всей своей наивности письмо свидетельствует, что у инженера Сапарева есть соучастники и что один из них, безусловно, его дядя!

Аввакум глянул на него с удивлением, молча прошелся по комнате и резко обернулся:

– Говоришь, у инженера Сапарева есть соучастники?

– Мне не верится, что он мог бы действовать в одиночку!

– Ты видишь в нем руководителя шпионской группы!

– Как минимум поставщика секретной информации!

– Я скромнее тебя, и мне кажется, что его вообще нужно исключить из круга подозреваемых.

Капитан Петров покраснел, потом побелел как мел и неожиданно заерзал на стуле. Наконец встал, застегнул пиджак, собираясь дать надлежащий ответ, но, заметив добродушно-насмешливые огоньки в глазах Аввакума, только кашлянул и опять сел на место.

– Жду ваших приказаний! – промолвил он. – Вы руководите операцией!

– Я скромнее вас и скажу почему, – продолжил свою мысль Аввакум. – На сей раз вы увлеклись фактами и документами главным образом как доказательствами и совсем не обращаете внимания на моменты, которые выглядят нелогичными. Сколько раз мы говорили, что логичное, с одной стороны, и нелогичное – с другой, нужно взвешивать на одних весах, что логичное и нелогичное необходимо рассматривать в совокупности и без малейшей тени предубежденности!

– Простите, но до сих пор в поведении инженера Сапарева я не заметил ничего нелогичного. За исключением данного письма! Но оно просто неразумно, больше ничего не скажешь! Ничего нелогичного я в нем не вижу!

Аввакум надел плащ, черную шляпу и, глянув на себя в зеркало, не очень весело улыбнулся капитану Петрову:

– Скажите-ка мне откровенно, напоминает ли что-нибудь во мне вестителя зла? Или просто палача?

– Ну, вы и скажите! – просто оторопел Петров, который и без того чувствовал себя неловко.

– А все же! – настаивал Аввакум. – За те пятнадцать лет, что мы работаем вместе, я послал на смерть пятерых человек, и среди них – две женщины.

Он взял фотокопию письма инженера, а капитану Петрову приказал немедленно разыскать адрес дяди.

На улице, прежде чем попрощаться, капитан Петров спросил:

– Человек учится на собственных ошибках, не так ли? Если вы еще не окончательно махнули рукой на своего ученика, очень вас прошу, найдите время, чтобы указать, где и в чем он ошибается.

– Непременно, – кивнул Аввакум. И сразу же обратился к капитану на «ты». – Об этом, приятель, ты бы и сам догадался, если бы у тебя осталось больше времени на размышление. А нынешней ночью у тебя было много напряженной работы, да к тому же поездка. Я чувствую, что письмо инженера, которое тебе удалось сфотографировать, наведет нас на очень важный след. Искренне благодарю за это письмо. А что касается других вещей, как обычно, в десять часов мы встретимся с полковником Горановым. Тогда ты поймешь, что я имею в виду. Иное дело – полковник Горанов! Наиболее верный путь к его «рецепторам» – это компьютеры, а я чересчур отсталый, чтобы понимать такую музыку! Domine, non sum dignus![2]

И, к превеликому удивлению капитана Петрова, его лицо неожиданно нахмурилось, а в глазах будто промелькнула тень безрадостного осеннего утра. Ведь до сих пор это свое «Domine, non sum dignus» он всегда повторял с шутливой улыбкой.

Капитан Петров отправился в кондитерскую, потому что по дороге из Пловдива в машине испытывал острые приступы голода. Его преследовал аромат молотого кофе, запах свежевыпеченных булочек. Однако, подойдя к кондитерской, ему вдруг перехотелось есть. Он уже не чувствовал даже дразнящего аромата кофе.

Никуда не заходя, он направился в управление искать адрес дяди Прокопия.

Сеял тихий, почти незаметный дождик. На улицах пустынно. Жизнерадостная молодежь Н. уже отправилась на работу, а пенсионеры, шаркая шлепанцами, еще вытряхивали спальное белье и проветривали свои жилища.

На улицах было тихо, и Аввакума охватило удивительное чувство, что он уже давным-давно идет по улице без конца и краю, а дождь льется беспрерывно, не переставая, тоже уже бог знает сколько времени. Это было мгновенное чувство, оно лишь промелькнуло тенью в его душе, и след его был неуловимый, как след быстрокрылых птиц – пронесутся и исчезнут, только в воздухе будто что-то осталось после их полета. Аввакум посчитал это чувство «повторяемости» просто усталостью: пятнадцать лет идет он своей улицей, которая остается той же самой, хотя и выглядит всегда по-разному.

«Следующим летом непременно съезжу в Италию», – пронеслось у него в голове. Он не мог закончить последний том своей трилогии о средиземноморской мозаике, не пройдя пешком из конца в конец сицилийское побережье.

По дороге, хотя думал он о Сицилии, все же завернул в большой цветочный магазин с выставленными в витрине роскошными букетами осенних цветов. Попросил продавщицу составить букет из хризантем и астр и оставил деньги, чтобы его доставили по указанному им адресу.

Эти цветы были для маленькой ясновидицы. Прекрасные цветы!

Астры своим нежным ароматом пробуждали в душе воспоминания о чем-то давнишнем, а хризантемы грустно напоминали, что в конце концов все превращается в воспоминания.

День выдался хмурым, и даже в голову не приходило насвистывать что-нибудь веселое.

Да и с какой стати насвистывать в такое время?

Каждый день в десять часов утра руководители обеих оперативных групп собирались в аппаратной управления. На этих коротких совещаниях присутствовал также иногда начальник милиции, или майор Иванов, или кто-нибудь из других специалистов – все зависело от вопроса, который обсуждался. На сей раз присутствовал лишь майор Иванов. Аввакум пришел с капитаном Петровым, а полковник Горанов на полчаса опоздал, так как знакомился со стенограммами вчерашних допросов.

Выслушав короткую информацию о дополнительно полученных до этого времени сведениях, полковник Горанов попросил у Аввакума разрешения обобщить состояние хода расследования утечки информации с ЗСС в данный момент. Аввакум любезно кивнул, и Горанов тотчас начал:

– Вчера, двадцать четвертого октября, в три тридцать генеральный директор ЗСС отнес инженерам конструкторского отдела – под расписку! – секретный документ под кодовым названием МЗ. В пять сорок пять начальник отдела инженер Прокопий Сапарев позвонил генеральному директору с намерением вернуть секретную документацию с тем, чтобы тот спрятал ее в своем специальном сейфе. Генерального директора на месте не оказалось, и инженер Сапарев, не спросив, вернется ли он и когда, не посоветовавшись с заместителем генерального директора, решил оставить документацию в сейфе отдела. Он взял ключ от сейфа, и, через несколько минут после шести, трое инженеров – Сапарев, Хафезов и Карадимов – вышли с завода и так называемой загородной дорогой отправились в ресторан «Пьяные вишни».

В шесть двадцать шесть кто-то позвал инженера Сапарева к телефону. В шесть часов двадцать восемь минут он вышел из ресторана. Вахтер отдела Стамо Стаменов (скончавшийся этой ночью от кровоизлияния в мозг) и вахтер, дежуривший у подъезда «Б», единодушно подтвердили, что инженер Прокопий Сапарев вернулся в отдел в шесть часов сорок минут и пробыл там до шести пятидесяти.

Инженер Сапарев возвратился в «Пьяные вишни» в семь ноль три.

В семь двадцать в ресторане появляется вахтер Стамо Стаменов и при свидетелях заявляет, что инженер Сапарев недавно находился в конструкторском отделе, пробыл там какое-то время и ушел в его отсутствии, прихватив с собой ключ.

По этому поводу между ними вспыхивает ссора, Сапарев бьет Стаменова по лицу. Со Стаменовым случается обморок. Ночью, не приходя в сознание, он умирает в больнице.

В результате следствия установлено:

а) что в руках Прокопия Сапарева побывали секретные документы;

б) что возле сейфа остались два вида следов. Одни – от его сухой обуви, другие – опять-таки от его обуви, но только мокрой.

Примечание. С шести часов начался сильный дождь.

Следователю Прокопий Сапарев давал уклончивые и противоречивые показания относительно времени, проведенного им между шестью часами двадцатью восьмью минутами и тремя минутами восьмого. Вначале он утверждал, что сошел на первой остановке автобуса № 2, разговаривал там с каким-то человеком около пяти минут, а потом вновь вернулся в ресторан автобусом № 2. Затем, прижатый следователем, он дал другие показания – что простоял на остановке не пять, а двадцать минут, утверждая, что все это время держал зонт раскрытым. Однако капитан Петров заметил, что после возвращения Сапарева в ресторан зонт был сухой.

Инженер Сапарев решительно отказался назвать имя человека, с которым (как он утверждал) разговаривал на первой остановке автобуса № 2 двадцать минут. Он также отказался точно указать место, где (как он утверждает) разговаривал со своим приятелем. Короче говоря, он отказался или не смог доказать свое алиби, которое освободило бы его от подозрения, что время между шестью двадцатью восьмью и тремя минутами восьмого он использовал для того, чтобы поехать на завод, побыть там и возвратиться назад.

Подобный отказ установить алиби, следы мокрой обуви у сейфа, показания обоих вахтеров, что они видели, как он входил в отдел, а также показания вахтера подъезда «Б», который видел, когда он выходил из отдела, – все это, по-моему, бесспорные доказательства того, что инженер Прокопий Сапарев виновен в утечке секретной информации с ЗСС.

Несколько слов о письме, оставленным Сапаревым матери в Пловдиве. Из письма становится ясно, что в истории замешан неизвестный, которого Прокопий называет «дядей», хотя, очевидно, он никакой ему не родственник. «Дядя» – это, разумеется, кличка. Прокопий Сапарев наверняка оказывает этому человеку какие-то услуги, за которые ему обещано заплатить фунтами. По письму можно судить, что «дядя» – человек не особенно чистый и что отношения между ними далеко не деликатные.

Особое место в истории с письмом занимает мать инженера. Она связана с «дядей», из чего следует, что и она замешана в этой истории. Быть может, ее роль сводится к роли связной между инженером и «дядей», но это еще предстоит выяснить.

Мне кажется, что к делу причастны двое других инженеров – Хафезов и Карадимов. Последнее время все они ходят вместе – и это не может не насторожить нас. Очевидно, что-то их объединяет и связывает. Хафезов прикрывается именем жены, которая работает следователем суда, а Карадимов – славой легкомысленного бабника.

В деле наверняка замешаны и другие лица. Кому, например, наш инженер передает информацию? Кто его резидент? Какие каналы используются для переправки информации?

Но это уже подробности. Стоит потянуть за нужную ниточку, распутается весь клубок. Не так ли?

Хотелось бы добавить вот еще что. Даже если бы не произошел вчерашний случай, я все равно вывел бы Прокопия Сапарева на чистую воду. Моя компьютерная система наблюдения и фиксирования признаков подводит Прокопия Сапарева к красной черте, а это означает, что из всех «информаторов» он является оптимальным, т. е. наиболее вероятным.

Знаю: эта система не по вкусу моему коллеге Захову, он недолюбливает электронику и хотел бы остаться до конца верным принципам старого, «классического» мышления. Ну что ж, он представитель более старой школы и его право и вопрос чести – придерживаться ее принципов.

Но в конце концов так ли уж важны методы? Важны результаты. Прокопий Сапарев в наших руках, и это самое главное! Надо как можно скорее расплести клубок, и утечка секретной информации с ЗСС наконец прекратится!

Я предлагаю уже сегодня отправиться в Софию и там на высшем уровне решить, как дальше вести дело, т. е. когда обезвредить инженера и его ближайших помощников.

Закончив говорить, полковник Горанов вытер платком вспотевшие руки, вынул длинную сигарету, щелкнул электронной зажигалкой и театрально окутался прозрачным облачком сизоватого дыма.

– Браво! – восхищенно воскликнул Аввакум. – Вы настоящий мастер!

– Правда? – Горанов кокетливо улыбнулся, весь засияв от похвалы. – Благодарю за комплимент. Честно говоря, это дело не столь уж и сложное! Довольно ординарный случай. И не стоит особых похвал!

– А как вы считаете, за что я вас хвалю? – холодно взглянул на него Аввакум.

Его глаза превратились в два сверла, которые безжалостно впились в зрачки противника и проникали все глубже и глубже.

– Мне кажется, мы обсуждаем важное дело, – сухо промолвил Горанов, отводя взгляд куда-то в сторону.

– О, вы ошибаетесь! – перешел на обидно-ласковый тон Аввакум. – Я имел в виду лишь ваше умение красиво выпускать дым! Жаль, что вы меня не так поняли.

– Удивительно! – повысил голос Горанов. – Значит, вы не согласны с моей версией?

– А как с ней согласиться, если она похожа, прошу прощения, на воздушный шар, из которого со свистом выходит воздух?

– Вы называете Прокопия Сапарева «воздушным шаром», если я вас правильно понял?

– Я называю Прокопия Сапарева все еще «гражданином Сапаревым», а ваша версия, что он – главный предатель и вообще предатель, мне напоминает дырявый воздушный шар!

– Нет, это что-то неслыханное! – всплеснул руками Горанов и оглянулся, будто ища поддержки у других присутствующих.

Капитан Петров смотрел спокойно, но хранил сдержанное молчание, а майор Иванов казался перепуганным и растерянным, даже больше перепуганным, чем растерянным.

– Вы называете «дырявым воздушным шаром» следы мокрой обуви?

– Я мог бы купить себе, уважаемый товарищ Горанов, такие же туфли, как ваши, такого же размера, стереть каблуки с внутренней стороны, как вы их сбиваете, незаметно взять со стола майора Иванова важное досье и с помощью следов от обуви – вашей обуви, доказать, что вы находились в кабинете и похитили папку с делом.

– Допустим! – с наигранным добродушием кивнул полковник Горанов. – Допустим, следы обуви – действительно не самое надежное доказательство. Разумеется, я с этим не совсем согласен, но пусть уж будет так! Но позвольте вас спросить: двое вахтеров, которые собственными глазами видели инженера Сапарева, – они тоже «дырявые воздушные шары»?

Майор Иванов, слушавший, широко раскрыв глаза от удивления, вдруг рассмеялся.

– На ваш вопрос я отвечу вопросом. Возможно ли, чтобы человек без зонтика прошел 25 шагов по проливному дождю и не намок?

– А вы не перебарщиваете? – поморщился полковник Горанов.

– От черного хода завода до здания, где находится конструкторский отдел, точно 25 шагов. В то время, когда, по-вашему, Сапарев во второй раз приходил на завод, на улице дождь лил как из ведра. Вы что, допускаете, что Сапарев мог дважды проделать по 25 шагов под ливнем и не намокнуть хоть немного? Вахтер у подъезда «Б» особо подчеркивает, что зонта у Сапарева не было. Человек без зонта, которому надо пройти 50 шагов по сильному дождю, обязательно намокнет, не так ли?

Аввакум обратился к капитану Петрову:

– Когда инженер Сапарев вернулся в ресторан, сух он был или мокр?

– И шляпа, и макинтош у него были совершенно сухи.

– А зонт?

– И зонт был сухой.

Аввакум снова повернулся к полковнику Горанову:

– Если в промежуток времени между 6 часами 28 минутами и 7 часами 3 минутами Прокопий Сапарев во второй раз приходил в конструкторский отдел, следует предположить, что от дождя у него непременно намокли бы как шляпа, так и макинтош. Но каким-то чудом и то, и другое остаются сухими. Намокают только подметки его обуви, чтобы оставить следы возле железного шкафа. Как вы объясните подобные чудеса? Шляпа и макинтош сухие, а подметки мокрые!

Полковник Горанов сумрачно молчал.

– Чтобы, как говорят, до предела прояснить картину, мне придется сделать к вашему «обобщению» одно дополнение. Шофера, расспрошенные моими людьми, сообщили, что двойные ворота, через которые на завод с черного хода въезжают грузовики, были заперты еще с 6 часов. То же подтвердил вахтер подъезда «Б» при повторном допросе. Таким образом предположение, что Прокопий Сапарев на машине подъехал прямо к ступеням подъезда «Б», следует категорически отмести.

Полковник Горанов закурил третью сигарету, но на этот раз не спешил отгородиться от собеседников пышными облаками дыма. Он несколько раз глубоко затянулся и сказал, придав лицу пренебрежительное выражение:

– Когда приходится выбирать между показаниями…

– Особого мнения придерживаюсь я и относительно тех пресловутых 32–35 минут, за которые вчера вечером майор Иванов вел такую беззаветную битву с инженером. Приняв версию полковника Горанова, мы можем предоставить Сапареву максимум 30 минут: чтобы добраться до завода, а оттуда и до конструкторского отдела; чтобы микрофильмировать документы; чтобы покинуть конструкторский отдел и вернуться с территории завода. Чтобы на все эти действия хватило тридцати минут, мы должны заранее исключить какое-либо передвижение пешком, а для этого согласиться, что, проехав на автобусе № 2 до первой остановки, далее Прокопий Сапарев передвигался исключительно на автомобиле. От упомянутой остановки до завода легковая машина может добраться за 10–12 минут, причем только если водителю повезет, а условия движения окажутся идеальными. Мы же из вчерашнего допроса знаем: вахтер центрального подъезда заявил, что вообще не видел, чтобы инженер входил или выходил. Следовательно, для того, чтобы проникнуть на завод, последнему нужно было двигаться в обход, к черному ходу, а это приблизительно километр. В дождь по глинистой дороге здесь меньше, чем полутора-двумя минутами не обойтись. Прибавив к ним еще минуту, равную математической вероятности задержки из-за красного сигнала светофора, мы получаем дефицит времени, равный примерно трем минутам. Откуда возьмутся у инженера эти три минуты? Взяться им неоткуда, «раздобыть» их он не может, ибо наша версия, т. е. версия полковника Горанова, не отпускает ему никакого резерва.

Так что и в смысле хронометража версия полковника Горанова терпит серьезную критику. По моему мнению, это вообще неудачная версия, не базирующаяся ни на каких доказательственных материалах логического или технического характера.

Надо дождаться результатов осмотра остановки, на которой вышел Прокопий Сапарев. Ребята мои сейчас там. Может, им и удастся разузнать что-то, что бросило бы свет на странное поведение Сапарева. Но пока во всей этой афере мы наткнулись на факты, отрицающие логику, и на логику, отрицающую факты.

Он набил и раскурил свою трубку.

Майор Иванов не спускал изумленных глаз с Аввакума, причем к изумлению примешивалось и немножечко страху, а капитан Петров закусил губу, словно неожиданно для самого себя поняв, какая опасность подстерегала его на пути.

Полковник Горанов, мрачно уставившись в пространство, бесшумно барабанил пальцами правой руки по подлокотнику кресла.

– Капитан Петров, – обратился Аввакум к своему помощнику, – какими сведениями вы располагаете о «дяде»[3] Прокопия Сапарева?

– У Прокопия Сапарева нет дяди, – сказал капитан Петров. – У Ивана Сапарева, его отца, братьев не было.