"Шахидка с голубыми глазами" - читать интересную книгу автора (Дышев Андрей)

Глава 25

Не могу вразумительно объяснить, почему я не поверил профессору. То ли мои чувства к Яне встали вокруг моей души мощной крепостной стеной, и резиновыми мячиками отскакивало все, что шло вразрез с моими представлениями об этой девушке. То ли я уловил фальшь в голосе профессора. Мне показалось, будто мы с профессором, говоря о Яне, подразумевали совершенно разных девушек.

Я думал об этом, когда мы с профессором завтракали в придорожном кабачке, поглощая традиционный для испанцев тапас - ассорти закусок из оливок, миндальных орехов, ломтиков сыра и ветчины. Профессор был не в духе, жевал молча и не отвлекал меня от раздумий.

- Тебе лучше весь день быть рядом со мной, - наконец, произнес он, сплевывая оливковую косточку в кулак.

- Лучше, чем что? - уточнил я, хотя прекрасно понял, что профессор имел в виду.

Несмотря на то, что я не воспринимал ту гнусность, о которой вчера говорил мне профессор, я ехал в горную деревушку с твердым намерением найти железные факты, уличающие профессора во лжи. Прижимая к груди пакет с гостинцами (бутылка знаменитого испанского вина «Утиель-Рекена» и коробка шоколадных конфет для Яны и полкило парного гуляша для Кирилла Андреевича), я смотрел на замутненное дождевыми каплями ветровое стекло такси и рисовал в своем воображении нашу с Яной встречу. Я настраивался радикально переломить ее настроение и вытянуть из мрачного котла пессимизма, в котором она пребывала. Девичьи слезы, по моему стойкому убеждению, - это вода, и прошло уже достаточно времени, чтобы стереть из памяти поющего мальчика. Как ни тяжело было пережить измену любимого парня, молодость должна была взять свое и залечить душевную рану… Я подбирал самые нелестные определения в адрес врачей реабилитационного центра «Возрождение», которые не смогли вернуть девушке радость и любовь к жизни. Что ж это за лечение, если молодая и привлекательная особа спустя месяц после попытки покончить с собой по-прежнему думает о смерти как о желанной цели!

Чем выше взбиралось такси в горы, тем более скверной становилась погода, и душу мою стали посещать дурные предчувствия. Вдобавок, мы несколько раз едва не свалились в пропасть. То вдруг из-за поворота на нас выскочил карьерный самосвал, и водитель такси лишь в последнее мгновение успел круто вывернуть руль, чтобы избежать столкновения. То на залитом жидкой глиной асфальте машина неожиданно пошла юзом, стала неуправляемой и едва не сорвалась с дорожного полотна. Таксист побледнел, на его лице выступила испарина, и он пробормотал, что ни за какие деньги больше не поедет сюда в такую погоду.

Вскоре дождь сменился густым туманом. Мы, словно штопор в пробку, ввинчивались в сырое, насквозь пропитанное влагой облако. Водитель зажег противотуманные фары. Казалось, что мы едем по узкому, упирающемуся в небо мосту, а вокруг бурлит молочный океан. Миновали то место, где «Уно» поцеловалась со скалой. Развалюхи уже не было, и о вчерашней аварии напоминали лишь залитые черным маслом придорожные камни.

Я попросил водителя остановиться, рассчитался с ним и вышел. Такси немедленно развернулось и через мгновение исчезло в тумане. Я стоял посреди дороги, обдуваемый сырым ветром. Иногда туман редел, и вокруг проступали смутные контуры покрытых пожухлой травой валунов. Я привык доверять своей интуиции и очень скоро убедился, что этой привычке никогда нельзя изменять. Цепляясь за пучки травы и колючие ветки терновника, я по сыпучему склону забрался на пологий альпийский луг и пошел по краю обрыва, поглядывая на желтеющую внизу дорогу. На очередном повороте я разглядел неподвижную фигуру человека, с головой накрывшегося серым дождевиком. Он лежал за большим пирамидальным камнем, и если бы я шел по дороге, то не заметил бы его. Время от времени человек оживал, начинал поправлять полы дождевика, зябко кутаясь в темную от влаги ткань, а потом снова замирал и становился похожим на серый камень.

Я подобрал округлую гальку, метнул ее в это одинокое, истязающее самого себя существо, и тотчас присел, прячась в траве. Камешек цокнул, человек встрепенулся, поднял голову, скинул капюшон, чтобы лучше видеть и слышать, и я сразу узнал арапчонка. Собственно, его я и ожидал увидеть. Я не мог со всей определенностью сказать, как именно он собирался встретить меня, но в том, что эта встреча была заказана профессором, сомневаться не приходилось.

«Держись, парень! - мысленно приободрил я арапчонка. - И смотри в оба!»

Я побежал по краю обрыва в сторону деревни, жадно вглядываясь в смутные контуры оливковых рощ. Время вдруг стало осязаемым; я необыкновенно ярко почувствовал его объем, его рельеф и тяжесть. Словно я был солдатом, и меня отпустили в увольнение, но на обидно короткий срок, и время уже пошло, и я как мог берег, экономил его и смаковал каждую секунду.

К деревне я поднялся, словно вышел из моря на берег. Туман остался внизу, и мне показалось, что стало легче дышать, и словно с глаз спала пелена. Тусклое солнце висело над крестом, гигантская тень которого накрыла собой деревушку. Я перешел на шаг, успокаивая дыхание. Никто из жителей не встретился мне по пути, но повсюду раздавались звуки размеренной жизни: блеянье овец и коз, разноголосица колокольчиков, скрип ворот… Запахи свежих лепешек, козьего молока и горящей в жаровнях лозы кружил мне голову. Я знаю, насколько цепка ассоциативная память, и если когда-нибудь, много лет спустя, я вдруг вспомню Яну, то это воспоминание будет прочно связано с запахом суровой, тихой, богобоязненной горной деревушки.

Я сделал небольшой круг и подходил к дому, где жила Яна, через виноградник. Еще издали я заметил, что створка ее окна чуть приоткрыта, словно это был тайный сигнал, специально для меня предназначенный. Под черепичным навесом тенью двигалась хозяйка, одетая в черное. Она переносила с места на место какие-то ведра, корзины и ящики, и смысл этих действий был для меня непостижим, как и весь замкнутый, скрытый, тихий уклад жизни деревни. Я подумал, что лучше не выдавать себя хозяйке и воспользоваться уже проторенным мною путем.

Каменная кладка еще не просохла, и взбираться по стене дома было гораздо труднее, чем в прошлый раз, тем более что мне пришлось затолкать пакет с гостинцами под брючной ремень. Только мысли о Яне и необузданное желание увидеть ее удержало меня на стене. Я схватился за подоконник и тихо боднул раму. Створка медленно отворилась. Сумрачная комната. Топчан у стены. Стол из черного дерева, покрытый паутиной трещин и морщин. Кресло. Яна. На ее коленях, скрутившись бубликом, чуть подрагивая во сне, спал Кирилл Андреевич… Как и в прошлый раз, девушка сидела боком к окну и читала книгу. Во мне появилось такое чувство, словно я не видел ее много-много времени и успел смертельно соскучиться по ней. И снова она поразила меня своей выдержкой! Хотя бы вздрогнула для приличия! Но нет. Я не успел вдоволь налюбоваться ее милым профилем, как Яна медленно повернула голову в мою сторону, посмотрел на меня как на унылые холмы и голые рощи, в ее умиротворенных, полуприкрытых глазах не отразилось никаких чувств…

Что ж это со мной? Я опять растерялся, не смог найти умного, достойного приветствия и, едва не свалившись вниз, с глупой ухмылкой выдал:

- Ты не скажешь, как пройти в библиотеку?

Лицо ее оставалось неподвижным. Губы плотно сжаты, в глазах - непостижимая бездна.

- Вообще-то, - негромко произнесла она немного хриплым, простуженным голосом, - в доме есть лестница.

Я закинул ногу, сел на подоконник верхом.

- Можно зайти?

- Можно подумать, - опуская глаза и возвращаясь к чтению, ответила Яна, - что-нибудь изменится, если я скажу «нет».

- Вот видишь! - обрадованно сказал я, спрыгивая на пол. - Ты уже хорошо знаешь мой настырный характер. До любви осталось чуть-чуть.

Я подошел к двери и накинул на петлю мощный запорный крюк. Затем вытащил из-за ремня сверток и стал выставлять на стол гостинцы. Кот проснулся, приподнял взъерошенную голову, сладко зевнул, вытянул лапки, оголяя перламутровые коготки. Его заинтересовали новые предметы намного больше, чем я. Он грациозно прыгнул на стол и первым делом стал обнюхивать бутылку «Утиель-Рекены».

- Какое сегодня число? - спросила Яна тихо и без выраженного любопытства, словно этим вопросом она просто хотела поддержать разговор.

- Десятое марта, - ответил я, рассматривая бутылку и прикидывая, каким из доступных мне способов ее вскрыть.

- Уже? - прошептала Яна. - Так быстро…

- В каком смысле быстро? - уточнил я, глядя через бутылку на свет.

Яна не ответила и, сгоняя с себя оцепенение, стала стряхивать с пледа, которым были накрыты ее колени, невесомую шерсть.

- Он такой милый, - сказала она. - Мы всю ночь спали с ним вместе.

- Ты о ком? - спросил я, пытаясь загнать тугую винную пробку внутрь бутылки.

Яна не заметила моей иронии, она даже не сразу поняла моего вопроса и на мгновение задумалась, гадая, почему ее простая и понятная фраза показалась мне двусмысленной. Но меня уже несло по колее импровизации. Я с грохотом поставил бутылку на стол, шагнул к Яне, присел возле ее ног и, строго глядя ей в глаза, произнес:

- Я убью его.

- Успокойся, - ответила Яна. - Я имела в виду Кирилла Андреевича.

- Ты лжешь. Ты спала с арапчонком!

Ура, я вынудил Яну улыбнуться!

- Ты с ума сошел! При чем здесь арапчонок? Это всего лишь мой телохранитель, и он ночует на первом этаже!

Я заставлял ее оправдываться. Ей была неприятна моя ревность, и Яна старалась разубедить меня. Был бы я ей безразличен, стала бы она это делать?

- Смотри мне! - пригрозил я и разлил вино по большим глиняным кружкам. Кот тотчас понюхал вино, замер на мгновение, оценивая, нравится ему этот запах или нет, потом тряхнул головой и попятился прочь от кружки.

- Мне нельзя спиртное, - сказала Яна, когда я подал ей кружку.

- Это не спиртное, - пояснил я. - Это концентрат жизни. В нем солнце, горы, воздух, облака, чистые реки… Ты задумывалась когда-нибудь, какой у жизни вкус?

Яна пригубила кружку. Книга, лежащая на ее коленях, соскользнула на пол. Я поднял ее, раскрыл на той странице, которую Яна читала, и вслух продекламировал:

О гнев безумный, о корысть слепая, Вы мучите наш краткий век земной, И в вечности томите, истязая! Я опустил книгу, взглянул на Яну с состраданием.

- Опять те же грабли, ягодка моя? Данте, «Ад», песнь двенадцатая…

Я захлопнул книгу, положил ее на стол и продолжил:

Я видел ров, изогнутый дугой И всю равнину обходящий кругом, Как это мне поведал спутник мой… - Ты знаешь поэму наизусть? - с удивлением спросила Яна.

- Делать мне больше нечего, как учить наизусть стихи про ад. Все проще. У меня фотографическая память, и я успел запомнить несколько строк. Наизусть я знаю другое.

- Что же именно? - спросила Яна, с напряженным интересом глядя в кружку.

- Ну, например, Николая Доризо:

О как нам часто кажется в душе, Что мы, мужчины, властвуем, решаем… Нет, только тех мы женщин выбираем, Которые нас выбрали уже. Яна слушала, поглаживая округлые бока кружки.

- Нравится? - спросил я.

- Нравится.

- А вот еще Василий Федоров:

Нежность, радость и тоска - Чувств нахлынувших сумятица. Ты как солнце между скал - Не пройти и не попятиться. На тебе такой наряд - Сердце вон за погляденье! Ты светла как водопад, С дрожью, с ужасом паденья… [1] Я видел, как Яна замерла, обратившись в слух, боясь пропустить хоть слово, хоть звук.

- Очень хорошо, - наконец произнесла она.

- Неужели ты не читала его «Книгу о любви»? - спросил я.

- Нет, не читала, - растерянно произнесла Яна. - А у тебя… Ты не можешь раздобыть мне эту книгу?

- В Испании ее не раздобудешь. Но когда мы вернемся на Побережье и зайдем ко мне…

- Почитай еще, - перебила Яна и сделала глоток из кружки.

- Сейчас! - охотно согласился я, посмотрел в окно, словно на нем были записаны стихи, приложил ладонь ко лбу и медленно произнес:

Детство, Прозрачное детство, как зимние лужи. Стужа Сыплет за окнами годы, надежды… Как прежде Ты одинока, подобно звезде. Что же ты хочешь, что нужно тебе?.. Яна вдруг резко встала с кресла.

- Хватит! - перебила она, глядя на стол, на котором блестели кровяные капли вина.

Я смущенно потирал затылок.

- Хорошие стихи, - пробормотал я. - Но только это не Федоров… Забыл, кто автор…

Яна кинула на меня молниеносный и недоверчивый взгляд.

- Это стихи Лембита Веллса, - сказала она.

- Как? - переспросил я. - Лембита…

Яна не стала повторять. Может быть, она решила, что раз мне не знакомо это имя, то нет смысла произносить его еще раз. Но, скорее всего, она почувствовала, что я притворяюсь.

- Здесь душно, - произнесла она, подходя к окну. - Ты не знаешь, дождь будет?

Я поднял с пола плед и накрыл им плечи девушки. Она смотрела, как с горы скатывается белое стадо, похожее на снежные комья. Кирилл Андреевич, увидев, что наше внимание приковано к окну, не преминул присоединиться к нам. Он прыгнул на подоконник, прошелся по нему из конца в конец, но ничего интересного не обнаружил и вернулся на стол, где продолжил разрывать зубами и когтями упаковку с гуляшом… Мы с Яной стояли почти вплотную. Она не могла не чувствовать меня, но не отстранялась, лишь напряглась, будто ждала от меня чего-то…

- Когда-то я жила с ним по соседству, - глухо произнесла она. - И имела счастье видеть его почти каждый день и так близко, как сейчас вижу тебя.

- А где он теперь?

Яна помедлила с ответом. Она повернула голову и искоса взглянула на меня. Взгляд был пытливым, пронзительным.

- А ты разве не знаешь? Что ж ты за сыщик, если не знаешь…

Что именно - интуиция, шестое чувство или необыкновенная наблюдательность навели Яну на мысль, что я знаю, где находится профессор Веллс? Лгать и отпираться было смешно и нелепо, но осторожность удержала меня от признания. Кто знает, что может случиться, если я скажу, что профессор Веллс живет этажом ниже меня в старом доме на окраине Мадрида? Я сделал вид, что не услышал ироничной реплики Яны и обратил ее внимание к прерванному рассказу:

- Ну-ну… Ты имела счастье видеть его, а что дальше?

- Он писал волшебные стихи, - продолжила Яна не без усилия. - Он говорил именно те слова, которые рождались в моей душе, но только я не могла… я не умела сформировать, выплеснуть их, а он смог… И мне хотелось плакать от радости… И я ему говорила: вот это, именно это я пыталась сказать, именно это подсознательно мучило меня, а вы так точно это определили, и теперь я понимаю себя и вижу весь мир - он прозрачный и светлый…

Ее голос оборвался, Яна вскинула руки, но не донесла их до лица. Она силой воли удержала слезы. В отличие от нее, я не смог удержать себя и крепко обнял ее плечи… Ты моя нежная, хрупкая, легко ранимая, ты свет и жизнь… Я видел, как Яна изо всех сил зажмурила глаза и сжала зубы… Я знал, чувствовал, что девушка подошла к самой грани, к черте, к которой уже потеряла надежду когда-либо еще приблизиться, и она всего в одном шаге, который перевернет ее жизнь, но…

Но как жестока судьба! Мы оба вздрогнули от громкого стука в дверь. Яна тотчас отпрянула от меня, и я - готов биться об заклад, что не ошибся! - увидел в ее глазах хороший, добротный, чисто женский испуг.