"У Лукоморья" - читать интересную книгу автора (Аливердиев Андрей)

Часть IV

Глава 10. Дома

— Может, сразу сходим за провизией, — предложил я ей.

— Можно, — ответила она.

И только когда мы уже вышли из подъезда, когда я вспомнил, что кроме US$ и югославских динаров у меня в кармане наличности не наблюдалось. Банковские же автоматы у нас… В общем, вы меня поняли. Да и польский паспорт без виз был не слишком хорошей крышей в родном городе, не говоря уже о ее югославском паспорте и сильнейшем, опять-таки югославском,[60] акценте.

Я стукнул себя по лбу.

— Забыл, что не взял наших денег и документов.

Она рассмеялась.

— Но раз уже вышли, давай хотя бы посидим во дворе. У вас чудесный день, — на русском языке она говорила с некоторым напряжением, отчего ее сосредоточенное лицо выглядело еще более прекрасным.

День и впрямь был чудесным, а усталость за время физического пребывания в Астрале улетучилась на глазах.

— А как же они? — я показал глазами на окна, за которыми мы оставили Олега и Соловья.

— Подождут, — ответила она, немного насупившись.

И рассмеялась.

— Им не привыкать, — ответил я. — Однажды они долго ждали меня с пивом. Точнее Соловья среди них, конечно, не было. Были Олег, Таня, Вася…

Тут я замялся. Это была старая и долгая история, в которой, как вы, должно быть, догадались, была задействована девушка, и которую Иванке, в принципе, можно было бы и не рассказывать.

— Я лучше все-таки быстро сгоняю за деньгами и удостоверением. One minutes. Только никуда не отходи от подъезда.

Повинуясь закону подлости документы я искал долго, и в конце концов ввернув рюкзак, вытащил припрятанный там свой настоящий загранпаспорт. Благо, оставленные мной в шкафу деньги, хотя я и сказал о них родителям, продолжали меня ждать в своем первозданном виде. Что-что, а деньги в нашем доме не проподали.

— Ну, я готов, — сказал я, выскочив.

Однако ее у подъезда уже не было. Но не успел я толком испугаться, как увидел ее в дальнем конце двора, беседовавшей с Аленкой. Рядом вился местный пес Лорд, по собственному почину несший караульную службу в нашем дворе.

Черт побери! — подумал я. — Быстро же налаживает контакты с моими земными друзьями! Хотя, собственно, why not, то есть, почему бы и нет? Иностранные — сербские, английские и немецкие выражения продолжали обгонять русские в еще перестроившемся обратно сознании.

Лорд плохо видел, и потому, видно, не сразу признав меня, с громким лаем бросился навстречу. Полукавказец-полуколли-полудворняжка, он выглядел еще как впечатляюще! Представьте себе добрых полцентнера мяса, с лаем несущиеся прямо на вас! Добежав до меня почти вплотную, он круто затормозил, виляя хвостом.

Аленка встретила меня поздравлениями.

— Я вижу, ты не теряла времени даром, — с шутливой обидой проговорил я Иванке.

— А ты — против? — спросили они хором.

— Да нет, почему же. Кстати вы с Юрой подтягивайтесь к нам.

— Ты, я вижу, совсем отстал от жизни, — в словах Аленки прозвучала некоторая обида.

Я поднял брови.

— Мы с Юрой развелись.

— Не может быть! Вот так оставляй вас на месяц! — не сдержал эмоций я.

Хотя, в общем-то, к этому шло давно, я как-то не очень об этом думал. И почему, собственно, я должен был об этом думать?

— Однако, извини. I'm sorry.

— Не стоит. А где ты успел накатить?

— Что? — не понял я.

— Раньше ты начинал переходить на английский, когда наклюкивался. Это был показатель.

Вот, значит, какого они обо мне были мнения!

— Tempora mutantur et nos mutantur in illis,[61] — ответил я с умным видом. Надо же, право слово, блеснуть эрудицией!

Как медицинский работник, Милица знала латынь, по меньшей мере, касательно банальных выражений, Аленка же недовольно хмыкнула.

— Я думала, что твоя латынь ограничивается словами «Status penis».

— Basis vita est, — докончил я эту поговорку, не слишком утруждая себя латинскими падежами.. — Но сейчас это к делу не относится.

— Ну ладно, я пока почапала, — сказала Аленка закругляясь. — Значит у вас через полчаса.

— Заметано, — ответил я, и мы с Милицей пошли к ближайшему комплексу комков.

В одном из комков зазвучала старая местная песня. Знаете эта:

Давай, дружище, наливай За возвращенье в дикий край. За всех живущих здесь людей, И за врагов, и за друзей. Давай, дружище, наливай За возвращенье в дикий край. За общий дом, что греет нас, Давай поднимем за Кавказ!

Она оказалась настолько кстати, что не только отоварился в нем, но искусственно затормозился возле, пока на горизонте не замаячили два сотрудника внутренних органов.

— Ваши документы, — с этим типичнейшим вопросом служитель порядка приставил руку к козырьку.

Другой его коллега внимательно осматривал нас с ног до головы. Видимо наши блестящие глаза и дорожный вид ему не нравились.

Тут я несказанно обрадовался, что захватил с собой паспорт. Один, я бы, конечно, в конце концов, и очень быстро, отмазался, но со мной была Иванка, с которой, кстати, все было совсем не в порядке.

Я протянул свой загранпаспорт.

— А почему загран?

— Да, только что возвратился домой. С длительной командировки. — И, вспомнив, что он может глянуть в визу, добавил, — Сначала Германия, потом Москва.

— Где работаешь?

Я назвал место работы, подчеркнув его принадлежность к Российской Академии Наук. Как это не странно, у себя на Родине меня часто принимали за иностранца, что, в связи, с положением в соседней республике было совсем не кстати.

— А она?

Иванка достала свой паспорт. Оставалось надеяться на чудо.

— Вы иностранка?

— Да. Из Югославии, — ответил за нее я. — У нас здесь тоже в командировке. По обмену опытом.

К счастью, они не стали дальше вдаваться в подробности, и отпустили нас восвояси.

* * *

Когда мы воротились, нас уже ждала шумная компания.

Мы пили, пели, рассказывали анекдоты. В общем, развлекались, как могли.

В качестве background Коля врубил «Иисуса Христа», и разговор сам собой завязался на его тему.

— Я думаю, что роль Иуды в этой рок-опере едва ли не больше роли самого Христа, — сказал вдруг Вася.

— А ты прав, — задумчиво отозвалась Таня.

— Действительно, Христос, хотя, как человек, и не хотел умирать, все же был уверен, что его небесный отец не бросит его, и знал будущее. Иуда же ничего не знал, и единожды предав, сам принял свою судьбу.

Вася буквально прочитал мои мысли.

Мы еще какое-то время спорили, пока Коля, этот музыкальный фанат, обидевшись, что мы совсем не слушаем его любимую рок-оперу, не вырубил магнитофон.

И тут Вася опять взял гитару. Это произошло так неожиданно, что никто не успел ему помешать. И, как оказалось, к счастью, потому что он исполнил свою новую песню, которая, как бы мы не подкалывали ее автора, была совсем не плохой.

Когда-то на свете жил белый козел. Он стадо водил за собой. И каждый из стада за ним всюду шел На пастбище и на убой. И думал козел, что так будет всегда, Что в этом его звезда Водить за собою большие стада, Куда велят господа. В минуты, когда впереди он шел, И Солнце светило над ним, Считал и в правду наш глупый козел, Что он и есть господин. Но день за днем пролетали года, И начал козел стареть. Он стал медлительней и иногда Спина его знала плеть. И вот однажды в солнечный день, Овец он к бойне привел, Но не был отпущен и сам теперь, И пал под ножом козел. Был в стаде том же большой белый пес. Охранник. Почти пастух. И службу свою исправно он нес, Считав, что людям он друг. Однажды в безлунную темную ночь, К ним волчья стая пришла, И пес пытался прогнать их прочь И дрался как никогда. Когда же пастух с ружьем прибежал, И стал по волкам стрелять, То пес наш в луже крови лежал, Но он не хотел умирать. Как к другу приполз к своему пастуху. Спасенья ждал от него. Не нужен раненый пес никому, И друг пристрелил его. Прошла вереница бессмысленных дней, И волки вернулись вновь, Но новый пес старого был поумней. Не стал он лить свою кровь. И пес убежал. И не будем винить Мы слишком строго его. Ведь друга кто мог так легко пристрелить Не стоит, поверь ничего. Никто пастуха теперь не разбудил, Не стало верных собак. И в горло зубы его вонзил Матерый серый вожак. А черный пес нынче в помойках живет, И рад он своей судьбе. Считает себя он свободным как бог, И ходит сам по себе. И только порой в беспробудную ночь. Пес рвет пустоты струну. Никто не в силах ему помочь. И воет он на Луну. Был в стаде том самом и белый баран, Породистый как король. Всю жизнь он исправно крыл своих дам, Играл хорошо эту роль. Не думал баран, что уйдет благодать, И только волки пришли, Сказал им баран, что готов продолжать, Теперь и для них служить Но только вот нужен волкам он был, Не больше, овец других. И волки съели его на пир, Как съели всех остальных.

— Интересная песня, — сказал Зверь, когда Вася окончил свое пение, которое в отличие от содержания, не лезло ни в какие ворота. — Честно говоря, от тебя не ожидал.

— Зря ты так, вступился за Васю Коля. Вася еще всех нас удивит.

— Это точно, — поддержала его Аленка.

— Значит, умерли все, — медленно произнесла Таня.

— Не совсем. Кроме волков и черного пса.

— Да, только предатель и выжил, — ответил ей Зверь.

— Предатель ли? — переспросила Аленка.

— Да, можно ли считать предателем, предавшего предателя? — поддержал ее я.

— Ты сам понял, что сказал? — почти хором спросили меня Зверь с Олегом.

— Нет-нет, — итак все понятно. Все мы иногда вынуждены предавать…

— Не скажи…

— Не будем ханжами. Но у одних это проходит легко, другие же потом сами себя съедают.

— Как Иуда?

— Хотя бы и он.

— Все зависит от расклада карт. А он у каждого свой.

— Каждому — свое.

— Очень верно подмечено, — отозвался Олег.

Это был бы сон, волшебный сон. Каждый был бы просто чемпион, Если б мог бы выбирать себе коней, —

напел он под мотив «Машины времени».

Я умышленно не привел авторов нескольких реплик. Во-первых, я сам их не помню, а во-вторых, какое, собственно, значение имеет авторство мысли? Главное в том, что она высказана.

* * *

У Вас когда-нибудь было ощущение, что все события и, конечно же, разговоры вокруг Вас, такие разные и, на первый взгляд, совершенно несвязанные вдруг начинают выстраиваться в какую-то невероятно сложную, но вместе с тем совершенно определенную схему. Схему, похожую на закрученный сюжет новомодной повести? Нет? Значит, Вам повезло. Или, точнее, не повезло… Впрочем, понимайте, как знаете.

Так вот, внутренним чутьем я сейчас понимал, что этот разговор о роли Иуды, да и само поведение Васи, все это имело какое-то очень важное значение.

Но, с другой стороны, как трудно бывает, когда пересказываешь какую-то историю, выбрать важное и отбросив все остальное, сделать ее компактной и интересной. Это сродни высечению статуи из куска мрамора, где тоже надо найти подходящий кусок и отсечь все лишнее. Порою вместе с лишним отсекается и часть нужного, и миру является шедевр Венеры Милосской. Но это уже, так сказать, лирическое отступление, а если серьезно, то я очередной раз попрошу прощения читателя, если мое повествование покажется ему обрывистым, и продолжу.

* * *

Так уж случилось, что лейтмотивом дальнейшего вечера стали дауны, то есть больные этой болезнью. Первым начал рассказывать Вася:

— Едет на экскурсию автобус с детьми-даунами. Автобус ломается. Водитель его чинит, чинит. Подлезает под низ, залезает сверху. В общем, делает все возможное, ничего не получается.

Подходит к нему мальчик-даун.

— Дядя, а я знаю, что случилось!

— Ладно, мальчик, иди поиграй.

Проходит час. Опять подходит тот же мальчик.

— Дядя, а я знаю, что случилось!

Водитель опять:

— Ладно, мальчик, иди поиграй.

Проходит еще час. Подходит тот же мальчик.

— Дядя, а я знаю, что случилось!

Водитель думает, чем черт не шутит, может действительно знает.

— Ну, если знаешь, так скажи.

— У вас автобус сломался!

— Надеюсь, что у нас еще не успели принять закон об охране чести и достоинства хромосомных меньшинств, — спросил Вася, окончив рассказывать.

— Тебе повезло, — отозвался Зверь, — а то бы точно залетел.

По тундре, по железной дороге, Где мчит курьерский Воркута — Ленинград.

С каким выражением он пел последние строки, это надо было видеть.

— Но пока такого закона нет, — встрял в разговор я, — я тоже внесу свою лепту, и принялся рассказывать:

— Отец с сыном гуляют возле моря. Сын — даун. Отец — нет.

— Вот, сынок, посмотри какое море.

— Где?

— Да вот, видишь, волны плещутся, барашки бегают…

— Где?

— Да вот у нас под ногами плещется…

— Где?

— Да вот ведь, смотри, солнечная дорожка в даль уходит…

— Где?

— Да вот, видишь, много-много воды…

— Где?

Отец не выдерживает. Хватает сына за ноги, и головой в воду.

— Вот, вот, смотри! Вот тебе море!

Наконец отпускает.

Сын:

— Папа, что это было?

Отец, уже успокоившись:

— Вот это, сынок, было море.

— Где?

Может быть, взыскательный читатель скажет, эту часть разговора с анекдотами можно было бы и не приводить. И может быть, он будет в этом прав, однако, я все же так не думаю. «Из песни слова не выкинешь», говорит народная мудрость. И это правильно, ибо нарушится ритм. Так же если выбросить из разговора невзначай рассказанные анекдоты, то многие последующие ассоциации будут совсем не понятны. Впрочем, судите сами.

* * *

— У кого спички? — спросил Зверь, когда вся толпа вывалила во двор покурить.

На щеках Милицы вспыхнул смущенный румянец.

— Он имел в виду шибици, — перевел я ей на ухо.

— Я поняла, — ответила она. — Я уже не так плохо разумею по-вашему. Но когда слышишь таковые слова…

— А что я такого сказал? — влез Зверь.

— Да ничего. Это мы о своем, о женском. Просто в разных языках некоторые слова имеют разное значение. Особенно в родственных.

— Ты имеешь в виду спички?

Как Милица не старалась, тень смущения вновь побежала по ее лицу.

— Ага.

— А что это значит на сербскохорватском?

— Я тебе потом скажу.

Однако все уже так заинтриговались, что мне пришлось попросить женскую часть нашей компании немного нас подождать. Самое интересное, что еще месяц назад я спокойно произнес бы русский синоним, и на наезды с женской стороны, ответил бы, что не фига[62] было просить. Но в присутствии Милицы я не смог из себя выдавить даже медицинский эквивалент.

Аленка, Таня и Джульетта потом долго и занудливо выясняли, что же это такое. Поняв, что от ребят толку не будет (а всех уже охватило игривое настроение не говорить), Аленка насела на Милицу. И когда, докурив, мы вернулись в дом, взрыв женского смеха потряс комнату.

* * *

Конец, как принято, подкрадывается незаметно. Вот и у нас веселье было в самом разгаре, когда вошедшая в комнату Аленка сразу привлекла всеобщее внимание. Вообще-то, она всегда привлекала к себе всеобщее внимание, но на этот раз это было нечто особенное. А именно, на Аленке отсутствовала ее шелковая блуза, а вместе с ней и какая-либо одежда выше пояса. С джинсами было все в порядке.

Все онемели. Аленка удивленно обвела нас глазами.

— Что это с вами?

Все молчали, тупо глядя ей на грудь. Подобная шутка явно превосходила все возможное.

Следуя нашему взгляду, Аленка медленно опустила глаза…

Сделав это, она взвизгнула, и, прикрыв грудь руками, выбежала на кухню. Таня побежала за ней. Тут мы, наконец, заметили, что все Астральные прибамбасы куда-то исчезли. Исчез и Соловей. И о том, что все это было не сном, напоминала только Иванка, да меч. Меч оставался на месте. Как одушевленный предмет, имеющий материальную основу в нашем мире, он не был подвержен нестабильности в условиях закрытости Радужного моста. Правда, Соловей тоже был вроде бы одушевленным. Но он-то как раз твердой основы в нашем мире и не имел.

— Я знаю, что случилось, — с видом дауна произнес Вася, — Радужный мост закрылся.

Аленка вернулась через минуту в Таниной ветровке.

«Иванка!» — молнией мелькнуло у меня в мозгу. Как она теперь вернется домой.

То, что она теперь намертво привязана к моему мечу, и, что, вообще говоря, уже почти моя жена, мне в тот момент как-то в голову не приходило.

* * *

Между тем, время подходило к полуночи.

— Ты можешь расположиться в моей комнате, а я лягу на раскладушке в зале.

Она молчала. Слишком громко молчала.

— Или мы можем лечь в одной комнате и положить между нами кинжал. Хотя бы мой меч.

— Зачем?

— Мы ведь не венчаны… Как жаль, что мы не можем обвенчаться прямо сегодня!

— Ваша церковь не может это сделать?

Я отрицательно покачал головой.

— Там требуется официальная регистрация. А с твоими документами без виз о ней лучше забыть. Но мы можем оформить мусульманский брак! — уже на середине последней фразы я начал понимать, что говорю что-то не то.

Милица сверкнула очами. Ее близкие погибли в Боснийской войне, и она не очень, мягко говоря, жаловала Ислам. Хотя, приняв мое предложение, ей нужно было привыкать к терпимости. Ибо, как бы то ни было, я всегда с уважением относился к национальным, и в том числе религиозным, традициям всех моих корней, коих у меня было великое множество. Но, с другой стороны, я ни за что не позволил встать этому между нами.

— Извини, я не подумал. Ты знаешь мое отношение к религии.

— Тогда каго врага[63] ты сейчас дурью маешься?

Это действительно был хороший вопрос.