"Скотство и чуть чуть о плохих грузинах" - читать интересную книгу автора (Лебедев Andrew)

ГЛАВА ШЕСТАЯ

– Денег на супершоу дашь? – спросил Лагутин.

Они сидели у Зураба Ахметовича на открытой веранде его большого только что отстроенного коттеджа, настолько нового, что как бы прораб и рабочие ни пытались скрыть следы отделочных работ, но тонкие лагутинские нюх и глаз то тут, то там безошибочно подмечали свежесть еще не подсохших лаков и олиф.

Поэтому и на открытой веранде они сидели в этот не такой уж и жаркий сентябрьский день, потому что в доме уж слишком пахло и свежей отделкой и новой мебелью. Это Лагутин подметил потому как сам уже третий год был в непрерывном процессе, как он его называл – перманентного строительства коммунизма. Лагутин замахнулся на одновременное строительство сразу двух домиков. По Калужскому на Десне для подраставшей и учившейся в МГИМО доченьки Любы и для себя по Рублевке в Усово. Так что, запахи свежих лаков и красок были Лагутину теперь также близки, как и запахи писчебумажного магазина для прилежного первоклашки.

– Денег на новое шоу дашь?

Вопрос повис в воздухе.

Зураб Ахметович медленно перебирал четки и глядел вдаль, мимо лагутинского плеча.

А воздух, если отринуть эти запахи строительства, был здесь волнующе свеж и прохладен, как бывает грустно прохладен и свеж первый предвестник скорых октябрьских холодов.

Лагутин тоже поглядел вдаль.

Да, неплохих архитекторов нанял Зураб Ахметович, это как в петровские и екатерининские времена старой России, когда для обустройства петербургских версалей выписывались лучшие мастера ландшафтной архитектуры, чтобы не просто выстроить дворец, но безошибочно вписать его в изгибы местного пейзажа.

Вот и у Зураба Ахметовича этот его новый Штакеншнейдер или Шнейдерштукер – кто ему строил этот его коттедж, оказался отнюдь не дилетантом и поставил домик на крутом бережку речки таким образом, что с веранды открывался щемящий душу прекрасный вид на заливной луг и на такую вот чисто русскую излучину неширокой реки, когда сужаясь перед изгибом, речка стоит недвижима глубоким омутом, покрытая листьями белых водяных лилий, а за поворотом, разливается вдвое и втрое, и уже бежит себе весело желтым песчаным мелководьем.

Наверное, дети местные, да и дачники, что из Москвы на лето приезжали, любили здесь купаться, – подумал Лагутин, – а теперь Зураб Ахметович отгородил десять гектаров, да пустил вдоль забора охранников с собаками, не покупаться, не порезвиться местной теперь детворе. Зато самому Зурабу хорошо. Никто думать не мешает.

– Так, даёшь денег на новое шоу? – спросил Лагутин впавшего в нирвану Зураба Ахметовича.

– Уж больно дорого твое это шоу стоит, – как бы очнувшись, и сфокусировав рассеянный дотоле взгляд, ответил Зураб Ахметович, – это ваше телевидение, оно ни пощупать, его ни потрогать его, не сосчитать, а денег очень больших требует.

Вот, я к примеру водочные заводы у себя на Кавказе имею, так водка, ее когда отгружаешь фурами на Москву, все фуры сосчитать можно, сколько машин выехало, сколько в каждой машине сотен ящиков, сколько до Москвы доехало, сколько на склады поступило, а это ваше телевидение, я не умею его сосчитать.

– Но тем не менее, это бизнес выгодный, – улыбнулся Лагутин.

– Был бы он не выгодный, я бы с тобой не разговаривал, дорогой уважаемый, – подняв кисть правой руки, подавая знак нукерам, чтобы приблизились, сказал Зураб Ахметович, – чаю свежей заварки давай выпьем и дальше поговорим, мне этот твой проект пока не совсем понятен, дорогой уважаемый.

Алкоголя в доме не подавали, говорили, что Зураб Ахметович готовится совершить хадж в Мекку на следующий год.

Два нукера восточной наружности тихо и быстро сервировали стол для чаепития, и покуда они возились с чайниками и пиалами, Зураб Ахметович молчал и глядя в даль перебирал свои четки.

– Денег дам, но для страховки, найди мне еще одного гаранта-соинвестора, опытного в этих ваших медиа-делах, – сделав два неторопливых глотка, сказал Зураб Ахметович, – если найдешь мне подельника в пополам, в пятьдесят на пятьдесят, и такого, чтобы я его знал, и такого, чтобы в твоем этом шайтан-телевидении понимал, тогда я готов открыть финансирование.

– Это разумно, – кивнул Лагутин, – только если я найду тебе компаньона что хорошо разбирается в медиа-бизнесе, и с именем известным в моих телевизионных кругах, тогда может не обязательно пятьдесят на пятьдесят?

– Поговорим, обсудим, – кивнул Зураб Ахметович, – но еще бы я хотел тогда, чтобы и ты вложил своих, хотя бы пять процентов, причем наличными, тогда я согласен и увеличить свою долю инвестиций.

– Хитрюга этот водочник, – подумал Лагутин, прикидывая, кому он может предложить стать гарантом и соучастником. Нового шоу, – надо их с этим питерским что-ли с Гришей Золотниковым свести?

А Гриша Золотников в это время тоже был на даче и гонял там шары на русском бильярде.

Ехать на дачу в дождливую погоду – это было в чистом виде выполнением жениной прихоти. В абитьюде жены Гриши Золотникова Насти наблюдалась строгая приверженность некогда заведенным правилам, регламентам и ритуалам. Вот положено в еще не завершенный сентябрем летний период выезжать в конце недели на дачу, значит умри, но поезжай! И ни дождь в пятницу, ни прогнозы заморозков на субботу-воскресение, не давали Грише освобождения от ритуального выезда, как легкий насморк не давал его сыну второклашке вожделенного освобождения от ненавистной физкультуры.

Дождь барабанил по жестяным подоконникам.

– Это надо же, какие тебе звонкие подоконники строители сделали, – пустив свояка в дальнюю лузу, и натирая кий мелом для нового удара, сказал Сева.

Сева Карпов с женой Анечкой, тоже приехали на эти выходные погостить. И только разве что приезд гостей и развеял на немного грустное дождливое обязательство Гриши сидеть весь уикенд здесь на берегу озера в Кирилловском и слушать, как дождь стучит по жестяным подоконникам.

– Слыхал про Алиску Хованскую, что она с Митей Красивым в аварию попала? – спросил Гриша, прицеливая от борта трудного чужого в среднюю лузу.

– Слыхал, мне Максимка наш Тушников вчера рассказал, – кивнул Сева, доставая из бара очередную бутылочку холодного Туборга.

– Завидует Максимка Алиске, завидует, – хмыкнул Гриша, – надо это здоровое чувство зависти поставить на службу общему делу.

– Ну, он у нас и так на все сто застимулирован, – с веселым пшиканием открыв бутылку и делая добрый глоток их горлышка, сказал Сева, – в клубе ломовая посещаемость, у меня к нему как к арт-директору претензий нет.

– Не только одним нашим клубом ограничивается шоу-бизнес, дружище Биттнер, – назидательно заметил Гриша и ловким щелчком кия метко заслал трудного шара в дальнюю лузу.

– Хочешь расширяться? – поинтересовался Сева, – есть мысли?

– Это нормальный ход мышления для делового человека, – развел руками Гриша и улыбнулся, – если у тебя одна точка работает очень хорошо и дает тебе хорошую прибыль, то отчего не открыть вторую точку?

– Второй клуб? – спросил Сева, – и тоже с Максимом, как с арт-директором?

– Ну что ты все "клуб, да клуб"? Узко мыслишь, Сева, шоу-бизнес это не только клубы, но и кино, и телевидение, и продажа музыкальных дисков, и концертный чес…

– Заслать Максимку по провинциям с чесом по городам, как раньше группа Мираж и Ласковый Май с Веркой-Сердючкой чесали? – с сомнением покачал головой Сева.

– Надо будет – и зашлем, – с безжалостной твердостью вивисектора – резателя лягушек, сказал Гриша, – Максим мой раб, Максим это мой станок для зарабатывания денег, я его купил, я его и выжму до остатка, до полной выработки моторесурса, понятно?

– Понятно, – кивнул Сева и подумал про себя, – а его самого, а Севу, он выжмет до полного износа? Или как?

– Мальчики-и-и! Мальчики, обедать! – послышалось снизу.

– Настя зовет, пошли, она не любит, когда к столу опаздывают, – сказал Гриша, вытирая белый от мела руки, – там они нам такой обед насочиняли, как Чайковский с Мусоргским, симфония, а не обед.

Настя любила принимать по-простому, без прислуги. Ей очень нравились передачи по телевизору про то, как жена одного известного кинорежиссера ловко управляется на кухне, и поэтому тоже все что касалось питания семьи, брала на себя.

Нынче была суббота, и поэтому обедали в отсутствии младшего Золотникова, который в этот момент был еще на занятиях в гимназии. После уроков его встречал и привозил на дачу Гришин шофер.

– На закуски у нас салат из своих парниковых овощей, холодный отварной язык с хреном, холодец и грузди соленые, – во всем стараясь подражать той самой жене известного кинорежиссера, сказала Настя. Подбоченясь, в красивом кухонном передничке, она была и в самом деле хороша. Образцовая жена образцового бизнесмена.

– Под такую закусочку можно и по пятьдесят грамм русской очищенной, – хлопнув в ладоши и протягиваясь к запотелому графинчику, сказал Гриша, – давайте, девочки, вино в сторону, русские люди в конце-концов.

Мужчины смачно выпили.

Женщины пригубили и поставили назад недопив и половины.

– Слушайте, со мной тут такая смешная история в среду была, – сказала жена Севы Аня Карпова, – я на неделе собралась в Финляндию к школьной подруге, на один денек туда и обратно.

– О! Точно, это такая история, обхохочитесь, – подтвердил Сева, показывая Грише, чтобы наливал еще по одной.

– Собралась я к подруге, она в Хельсинки давно уже замужем за финном…

– Ну ясное дело, не за якутом, – хмыкнул Гриша.

– Не перебивай, – Настя шлепнула мужа по руке, – давай, Анечка, рассказывай.

– В общем, собралась я в Финляндию, а Севка мне машину не дает, моя в ремонте, а его машина ему самому нужна, и вышло так, поехала я впервые как все трудящиеся на автобусе. Маленькие такие автобусы, вроде маршруток, отправляются от гостиницы на площади Восстания. Наберется как на маршрутку народу, и автобус отправляется. Очень удобно, знаете ли.

Ну, подъехала я на такси к гостинице, автобусов стоит штук пять. В них даже зазывают, – "кому до Хельсинки? Кому до Хельсинки?". Ну, я выбрала, какой на вид поновее и покрасивее, по-моему форд-транзит на двенадцать пассажиров, ну и сажусь в него самая первая. А шофер, мужчина молодой лет тридцати, поглядел на меня, вылез из своей шоферской дверцы, и залезает тоже в салон. Я уж испугалась, ну, думаю, ко мне сейчас клеиться надумал, приставать будет. Но нет, сидит спокойненько и молчит. Я тоже сижу. А народ потихоньку набирается. Залезают, спрашивают, – на Хельсинки? А шофер им отвечает, – да, до Хельсинки, а сам вроде как ни при чем. Набрался уже полный автобус, все места заняты, а этот шофер все сидит в салоне, как пассажир. Народ волноваться начал, – где этот водитель? Где его черти носят? Когда он придет, наконец? Когда же мы поедем?

Ну, я молчу, ведь только я одна знаю, что он за рулем сидел, но уже и я заволновалась, а шофер ли этот дядька?

Вдруг, после очередного гневного возгласа, – сколько же можно ждать? Этот мужчина громко, чтобы все слышали, говорит, – а у меня права есть, я рулить умею, давайте поедем… Сказал он это, вылез из салона, обежал вокруг автобуса, уселся на шоферское место и завел мотор.

Все в автобусе мигом напряглись и притихли.

Кто-то ему даже говорит, – постой, мужик, может не надо? Может шофера подождем ?

А этот своё, – я дорогу знаю, мигом до Хельсинки довезу, и сам уже на площадь выруливает.

Кто-то из тёток вдруг как заверещит, – остановите, остановите, я слезу сейчас…

А мужиченка этот мне через плечо подмигивает и говорит, – разыграл я вас, собирайте пока деньги за проезд, следующая остановка город Выборг. Такой вот стебок нам попался, веселый шофер.

Все засмеялись.

– Да, забавный шофер попался, прямо как наш Максимка в нашем клубе, – сказал Гриша.

На первое горячее у Насти был грибной суп на мясном говяжьем бульоне из белых сушеных грибов с перловкой и солеными огурцами.

– Сама грибочки в это лето собирала, – похвасталась Настя.

– Под такой супчик грех не выпить, – уважительно отозвался Сева.

Выпили.

Поговорили о природе, погоде, грибах, рыбалке.

Выпили еще по одной.

А потом Настя вынесла жаркое.

– Натуральный тушеный кролик, кролик тушеный по-андалузски, в вине и с настоящими испанскими специями.

– А откуда специи? – поинтересовался Сева.

– А мы же с Гришкой весной в Испанию ездили, я там по всем кулинарным кухням все облазила.

– А кролик не тот, что мяу-мяу? – гогоча пошутил Сева.

– Дурак ты, дурак, – обиделась Настя – Да ей этот кролик вообще, как родной, – пояснил Гриша, – Настя тут от безделья так вся в хозяйство ушла, что кролей решила завести.

– А на следующий год и козу и курочек, – похвасталась Настя.

– А зимой? А зимой кто за ними ходить будет? – удивилась наивная Аня.

– А тот же, кто и летом, – хохотнул Гриша, – наш сторож и садовник Динар за ними ходить будет, он круглый год тут живет.- пояснил Гриша.

После десерта, представленного мороженым и фруктовыми салатами, компания вновь разделилась.

Мужчины поднялись наверх в Гришин кабинет, а Настя с Аней пошли в сад – так как дождь, вроде бы перестал и девочкам захотелось подвигаться, чтобы не очень растолстеть.

– Слушай, так что, у тебя какие-то реальные планы по нашему расширению? – спросил Сева, когда в специальной гильотине была проделана вся церемония по подрезке сигарного кончика, – ты нас с Максимкой расширить хочешь?

– Нет, не вас, а покуда только одного Максима, – попыхивая своей сигарой, ответил Гриша, – так что, подыскивай покуда Максимке замену, ищи нового арт-директора и ведущего в наш клуб, а Максимку я буду задорого продавать в Москву.

Помолчали.

Гриша молчал удовлетворенно, а Сева молчал изумленно.

– Как хорошего хоккеиста или футболиста продают в другой футбольный клуб, – пояснил Гриша.

– Ясно, – хлопнув себя по коленке, отозвался Сева, – а меня тоже потом куда-нибудь продашь?

– Если на тебя как на хорошего игрока спрос будет, продам, – ласково ответил Гриша, – только нету на тебя пока спросу, не шибко ты играешь хорошо, а вот Максимку заметили, его просят…

Максима попросили расстегнуть и приспустить брюки.

При хорошеньких молодых медсестричках он всегда испытывал неловкость.

– Не напрягайтесь, расслабьтесь, это не больно, – приговаривала процедурная сестра.

Максим подтянул брюки, застегнул поясной ремень и для верности спросил, – завтра последний укольчик?

– Да, завтра у вас последний, – подтвердила процедурная.

Если бы болезнь была не венерической, а какой-нибудь нестыдной, вроде воспаления легких, он бы наверняка закадрил бы эту медсестричку, пригласил бы ее поужинать, или прямо к себе в клуб, а оттуда домой. У медсестрички были ладные ножки и красивые зеленые глаза.

– Убью эту Маринку, – спускаясь по лестнице в вестибюль и выходя к своему авто, думал Максим, – завтра последний укол, потом контрольный мазок, потом, если инфекции больше нет, найду и накажу.

Действительно, у Максима был повод разозлиться.

Ладно бы две недели жрать-глотать эти антибиотики, вильпрофен с юнидоксом от которых был постоянный понос и которые так нагрузили печень, что едва не довели ее до цирроза и эти пол-месяца Тушников ходил на работу в самом угнетенно-подавленном настроении. Да еще и от алкоголя пришлось на две недели наотрез отказаться, какие лишения, однако! А тут, поехал на Кирочную сдавать контрольный анализ, а там, бац! В графе "генитальная микроуреаплазма" стоит минус, но зато в графе "трихомониаз" откуда ни возьмись появился громадный плюсище…

– Как же так? – растерянно спросил Максим.

– А на то она и скрытая инфекция, что до поры скрывается, а там прыг, и проявляется, – ответил ласковый доктор.

Теперь, ввиду того, что таблетками эту гадость убить не удалось, ласковый доктор назначил укольчики.

– А женщину, супругу, девушку свою полечиться к нам не желаете привести? – спросил ласковый доктор.

– Не желаю, – ответил Максим, – пусть как-нибудь сама.

Маринку решил наказать. С начальником службы безопасности клуба, с Петей Огурцовым у Тушникова отношения не сложились. Огурцов – этот бывший гэбист с нескрываемым высокомерием относился к артистам, огульно и вслух зачисляя всех их, как он смачно выражался, – "в пидарасы". С Петей они только здоровались, и не более того. А вот с обоими бойцами фэйсконтроля, с чемпионом 1995 года по боям без правил Валидом Бароевым и ветераном спецназа внешней разведки Северной Кореи – Ким Дон Кимом, или как его тут в клубе кликали, – "Кимом два раза", за то, что на кухне всегда ел две порции, с этими у Максима дружба получилась на славу. Не раз выпивали вместе, не раз Максим проявлял дальновидность и одалживал им обоим денег.

– Слыш, Кимка, тут у меня проблемка одна маленькая возникла, не поможешь по дружбе? – спросил Максим дежурившего в эту смену охранника.

Максим специально выбрал момент, когда кореец покончив с двумя порциями котлет и жареной картошки, пребывал в самом прекрасном расположении духа.

– Какая проблемка? – приветливо откликнулся Ким, – поможем, если сможем.

– Сможем, – уверенно ответил Максим, – всего и делов-то, бабе одной по голове настучать за дела нехорошие.

– Настучим, если тебе надо, – ответил Ким.

– Надо, – заверил друга Максим, – да я тебе и бабок дам, три сотни баксов.

У Максима полной уверенности не было, что микроплазму и трихомониаз он поймал именно на этой Маринке, но по всем подсчетам и вычислением все больше сходилось именно на ней.

Маринка, которая вообще то была Кирой Мориц, работала в туристическом агентстве, и жила в Купчино на Бэла-Куна.

– У нее собачка есть болонка пекинская, она с ней выходит утром и вечером.

– Лучше утром, потому как вечером мы работаем, – сказал Ким.

– Утром ей к десяти в ее турфирму, так что она с собакой выходит погулять в пол-девятого плюс или минус пять минут, мне еще, когда она у меня оставалась ночевать, из-за этой пекинской дряни приходилось ни свет ни заря эту Маринку к ней на Бэла-Куна отвозить, чтобы собаку выгулять.

– Ну и хорошо, – сказал Ким, – утром в восемь двадцать займем позицию…

Во вторник оба остались ночевать в клубе, и с утреца на машине Максима поехали в Купчино. В семь тридцать город пустой, за пол-часа с Черной Речки до Бэлы – Куна доехали.

Встали припарковались неподалеку, так чтобы через лобовое наблюдать за парадным.

Ждали минут двадцать. Курили, болтали о всякой чепухе.

– Вот она, – Тушников толкнул приятеля в бок.

Стройная худенькая девушка в спортивной куртке вышла из подъезда, держа под мышкой коричневого волосатого песика, и подойдя к газону, опустила животное на жухлую осеннюю траву.

– Народу здесь утром много ходит, – сказал Ким, – да и светло уже в пол-девятого.

– Ты что? Отказываешься? – нервно спросил Максим.

– Да нет, не отказываюсь, – ответил Ким, – просто денег триста это маловато, накинуть бы.

Потом Ким вышел из машины и зашел в Маринкино парадное.

Потом вернулся обратно, сел рядом.

– Можно в лифте, – сказал Ким, – когда наверх назад поедет, можно там.

– Ты мастер, тебе виднее, – сказал Максим.

– Ты еще вот что, – сказал Ким, – как ее бить, очень сильно, чтобы травму нанести, или просто так, напугать?

– Чтобы травму, – сказал Максим.

Через неделю Тушников решил ей позвонить, проверить, не думает ли она чего лишнего?

– Кира? Это я Максим, помнишь меня? Чего давно не звонила? Куда пропала? Может пересечемся?

На том конце трубки послышались только невнятные тихие бормотания.

– Я не могу, – лепетала Маринка, у меня такое несчастье, на меня в лифте напали, мне челюсть сломали, я даже говорить не могу…

– Ну, а ты в милицию-то заявляла? – поинтересовался Максим.

– А что милиция? – ответила Маринка…

А Зураб Ахметович снова принимал гостей.

На этот раз к нему на дачу Лагутин привез с собою двоих питерских. Бизнесмена Гришу Золотникова и шоумэна Максима Тушникова.

Максим так готовился к поездке, так готовился!

Тушников вообще всегда, с самого детства буквально понимал старинную народную поговорку про то, что встречают по одежке, а провожают по уму. Поэтому для того, чтобы произвести на новых московских патронов самое-самое благоприятное впечатление, он выклянчил на прокат у борца Валида Бароева его часы – "tissot" и перед поездкой целый день провел в обувных бутиках на Владимирском, где за восемнадцать тысяч рублей купил себе более-менее сносные туфли, которые выглядели не как у освободившихся с зоны модников, что едва попадя на волю, тут же хотели бы одеться-обуться так, чтобы девочки им сразу начали давать, ну и в соответствии со своими тюремными представлениями о высокой моде, и покупали – черные остроносые на каблуке под черную замшу или вообще – лаковые. А вот Максимка, тот не промах – высмотрел для себя темно-зеленые с рельефной фактурой, чуть ли не змеиной или крокодильей кожи. Про такие не скажешь, что фуфло! Вобщем, самое главное – часы и обувь, а остальное можно было не так замысловато выдумывать. Джинсики фирменный ливайс пакистанского производства (потому как в самой Америке уже не шьют, и в Техасе и в Алабаме носят пошитое в Мексике), рубашку непременно белую, поверх черной футболки, и черный свободный пиджачок.

– Вы бы сняли пиджачок, гражданин начальничОк…

В общем, Максим потом все же понял, как глупо он бы выглядел в глазах Зураба Ахметовича, узнай тот про взятые напрокат – на пронос часы.

Это как если оказавшись в обществе миллионеров, хвастливо заявить, что у тебя иномарка, подразумевая под оной свой десятилетний "фольксваген", тогда как твои виз-а-ви приехали на вечеринку в "пульманах" Мерседес, в майбахах и на Феррари…

Ладно…

Увидав, какие часы у Зураба Ахметовича, Максим поспешил поглубже спрятать кисть правой руки в рукаве своего черного сиротского пиджачка и даже для верности подтянул манжету рубашки, чтобы не позориться.

Отношение всей группы лиц к Максиму было подчеркнуто равнодушное. Он здесь вроде бы был как бы выше ранга слуги, но был явно ниже всех остальных участников встречи. И даже Гриша Золотников с которым то уж в Питере они были "на ты" и водку сколько раз пили вместе, а вот тут, при Зурабе Ахметовиче и при Лагутине Гришу как подменили, с теми он был подчеркнуто расслаблен, как свой среди своих, а с Максимом держался как бы от городясь от него заборчиком высокомерного отчуждения.

И Максима хоть и не послали на кухню, чтоб его там накормили и чтобы ждал, когда позовут, ему хоть и позволили перемещаться по дому вместе с Лагутиным и Гришей, но в разговор его не вовлекали, вопросов ему не задавали и вообще всем своим видом каждый давал Тушникову понять, что его мнение тут мало кого волнует.

Максим сперва переживал такое свое статус-кво, а потом вдруг расслабился и стал просто с любопытством разглядывать убранство дома.

А тут было на что поглядеть.

Холл, в который их сперва провели имел высоту во все три этажа дворца-коттеджа и венчался прозрачной крышей, сложенной шалашиком. По светлым стенам холла, имитировавшим розовый армянский туф, на высоте примерно второго этажа, расположился ряд оригинальных светильников, представленных в виде высовывающихся из стен голых мускулистых, отлитых из бронзы рук, держащих бронзовые факелы, над которыми трепетали натуральные языки пламени. Максим долго глядел на эти светильники, все гадая, настоящий в них огонь, или это плазменная голограмма?

Однако в огромном камине, сложенном мрамором и габбро, пламя горело совершенно натуральное. От него даже в огромном пространстве холла чувствовалось, как веет и тянет теплым инфра-красным…

Над камином висели какие-то восточные кривые сабли, ятаганы и страшно-древние алебарды, какие Тушников видал в детстве в рыцарском зале Эрмитажа.

Когда их из холла, где у камина, в виде, вероятно, величайшего исключения, хозяин на европейский манер угощал гостей выпивкой, всех потом провели в кабинет (который, как потом оказалось, был не единственным в доме, а был этаким парадным кабинетом для переговоров), в общем, когда Зураб Ахметович вел их из холла в кабинет, Максим подивился и внутреннему ботаническому саду с декоративным бассейном, в котором, как он успел заметить, среди цветущих плавающих лилий плавала и живая рыбка. Да не одна, а много, и все в очень красивых золотых чешуйчатых блестках.

А меж ветками диковинных тропических деревьев и лиан, порхали натуральные вольные в своих полетах попугайчики и канарейки, оглашая пространство сада истинно райским щебетом.

В кабинете им подали кофе.

И Максиму тоже подали, хотя его и усадили немного поодаль от остальных господ.

Максимка расслабился, сознание его отвлеклось от болтовни Зураба Ахметовича с его гостями, Тушников вдруг рассеянно отвлекся от слежения за ходом беседы, и он вдруг задумался о смысле своей жизни. Вернее не о смысле и не о цели, с этим у Максима была полная ясность – чего мудрить и выдумывать, как какие-нибудь там Кант или Достоевский, что десятилетиями выискивали какой-то свой огромный смысл, явно не умещавшийся в элементарно малом объеме человеческой жизни… Тушников твердо для себя знал, что истинный смысл бытия – это много денег и в следствии – много всего того, что эти деньги дают, то есть – машин, домов, квартир, плазменных телевизоров и домашних кинотеатров, автомобилей, девушек, девушек, девушек…

Поэтому Максим особенно не парился и не думал о смысле жизни, скорее он думал о средствах достижения своей цели – как сделать карьеру и как заработать пять миллионов?

Сейчас, в этот самый момент его жизни, сумма в пять миллионов долларов представлялась Максиму самой значительной и самой универсальной, что могла бы его сделать счастливым. Как того самого Шуру Балаганова сумма в сто сорок четыре рубля сорок восемь копеек, когда Остап Бендер спросил его, сколько ему надо для счастья?

Итак, Максимка задумался о средствах достижения.

В детстве Тушникова всегда восхищало умение шпионов выкручиваться – выворачиваться из любой ситуации. Максим обожал кино про войну и любимым его фильмом в детстве было кино про советского разведчика Йогана Вайса, которого играл Станислав Любшин.

Максимка уже тогда, уже в свои неполные шестнадцать, глядя на экран, понимал, что идеальный шпион – это артист, так превосходно играющий свою ложь, что к нему не придерется ни один Станиславский и с криком -"не верю!" не выгонит, не прогонит со сцены. Ведь если Мюллер не поверит Штирлицу, то он его арестует и расстреляет, и если штандартенфюрер Вили Шварцкопф не поверит Йогану Вайсу, он тоже арестует русского шпиона и расстреляет его… а посему – играть ложь, играть свою роль разведчику надо натурально правдиво, и при этом в голове нужно еще иметь такой компьютер, чтобы не запутаться в своей лжи, вроде того, – где я был, где я не был, что я делал, чего не делал, что я говорил, чего не говорил…

Будучи непрофессиональным лгуном, Максимка знал, как легко попасться на враках, когда вдруг мама поймает на противоречиях – а ведь ты говорил, что в прошлую пятницу в гостях у Сережи был, а теперь говоришь, что в школе был вечер поэзии?

Мама бывало разоблачала Максимовы враки получше любого Мюллера.

Да, идеалом лгуна-приспособленца, по советскому кино своей молодости Максим представлял именно Йогана Вайса – Сашу Белова из фильма Щит и меч. Тушникова восхищало, как тот ластился ко всем, всем лгал, говорил всем только приятные вещи, только то, что те хотели слышать – всем своим начальникам и всем тем, от кого что-то зависело, и шефу разведшколы лгал, что восхищен его умом, и девушке Ангелике Бюхер лгал, что считает ее красивой… и вот этот лгун и льстец Вайс так стремительно из простого солдатика, из простого шофера за четыре года стал офицером гестапо и чуть ли не заместителем самого Шелленберга…

Эх, как Максим восхищался умением Йогана Вайса приластиться к любому начальнику, умением пролезть в любую душу, и этим самым умением карабкаться и карабкаться наверх к своей цели. Только у Йогана Вайса цель была выведать немецкие военные секреты и передать их на Родину, а вот кабы Максимка так научился, как Вайс, он бы поставил это искусство на служение иной цели. Ведь кто по сути этот Йоган Вайс? Он лгун и приспособленец, но только его ложь оправдана тем, что он лгал врагам и извлекал из этой лжи пользу для своих товарищей разведчиков. Но тем не менее – умение ластиться к нужным людям и начальству, завоёвывать любовь и авторитет окружающих – это ли не то самое искусство жить, которому так хотят научиться все те, кто теперь читает американские книжки Карнеги?

Так думал Максим, рассеянно глядя на то, как Гриша Золотников ненатурально улыбается Зурабу Ахметовичу, ненатурально подхохатывая его явно несмешным шуточкам.

Максимке так и хотелось крикнуть по Станиславски, по Немирович-Данчески: "не верю, долой со сцены".

И когда вдруг вспомнив про Максима, Зураб Ахметович обратился к нему и спросил, что он – Максим думает по поводу обсуждаемого вопроса, Тушников, хотя и не был в теме, потому как замечтался и прослушал о чем говорили, но тем не менее сказал, как по нотам, как по написанному спичрайтером, – я вообще восхищаюсь вашим умом, Зураб Ахметович, – без запинки, с пафосом исполненным искреннего достоинства, сказал Максим, – восхищаюсь и вашим удивительно тонким вкусом с каким вы обставили этот дом. Я достаточно много интересовался архитектурой питерских дворцов и их внутренним убранством, даже немного изучал искусство дворцового интерьера, и поэтому я теперь могу с уверенностью сказать, что ваш дом не уступает по изяществу и красоте убранства лучшим памятникам дворцовой архитектуры, таким как восстановленный теперь Строгановский дворец, или дворец Юсуповых на Мойке, или дворец Белосельских-Белозерских.

– Я дам денег на это новое шоу, – сказал Зураб Ахметович, подводя итоги его вчерашней встречи с Лагутиным и Золотниковым.

Племянники Магомет, Тимур, Аслан и Аджинджал с подобающим почтением внимали дяде.

– Вы приглядите за этим, за новым моим компаньоном, за Гришей Золотниковым, пусть Аджинджал с Магометом поедут в Питер и там присмотрятся к его бизнесу, нам надо знать, чем располагает этот человек.

Дядя перебирал четки и глядел поверх племянников в окно, где в сером осеннем небе летала серо-черная ворона.

– А Аслан с Тимуром помогите этой нашей новой телезвезде, этому Максиму Тушникову устроиться здесь на Москве, квартиру ему снимите, мебель там, машина-дрезина, шашлык-машлык, сами понимаете.

Племянники молча кивали.

– Он мне понравился этот Максим, из него толк будет, хороший парень, – подытожил Зураб Ахметович. Он хорошо в архитектуре и в людях разбирается.

Ворона за окном сделала еще один круг в сером небе и скрылась из виду.

Кира Моритс три недели ходила с загипсованной челюстью. Жизнь её на эти три недели превратилась в пытку. Ни покушать, ни попить. Говорить получалось тоже с огромным трудом, а особенно невозможно было смеяться. А не смеяться по жизни Кира вообще не могла. Жизнь без смеха, без улыбки у нее просто не вытанцовывалась.

Потому что Кира была хорошей девушкой.

На отделение лицевой хирургии Кира попала по скорой.

Просто ужас, и страшно и смешно было вспоминать. Избитая едва стоя на ногах, доползла до квартиры, три раза ключи на пол роняла, никак не могла двери открыть.

Бедненький, больше хозяйки своей напуганный пес Мультик без конца лаял и терся, суетился под ногами, мешая подбирать все выпадавшие и выпадавшие из Кириных рук ключи.

Ввалилась в квартиру, добралась до телефона, стала набирать "ноль один", а сказать то в трубку ничего и не может, только мычит…

Это уже потом, когда переломы стали срастаться, Кира смеялась, рассказывая, а тогда? А тогда страх и ужас чего натерпелась.

Вышла снова на лестницу, принялась в соседние по площадке квартиры звонить, тут не открывают, и тут не открывают… Наконец, открыли в шестьдесят четвертой, открывает старушка, увидала лицо Кирочки все в синяках, да в ссадинах, да перекошенное начинающимся отёком, и тут же захлопнула дверь, испугавшись, что это бомжиха какая-то…

Кира на другую площадку, звонит в квартиры, там из-за двери спрашивают, чего мол надо, да кто такая, а Кира только мычит в ответ сказать не может ничего, ей и не открывают…

Кира и не помнила уже, сколько времени прошло, пока спускавшийся по лестнице мужчина – сосед не узнал ее, да быстро поняв, что с ней произошло, не дошел с нею до квартиры и не вызвал скорую.

Скорая отвезла Киру в больницу на Авангардной в отделение лицевой хирургии. Вот тут-то насмотрелась Кира на все те стороны жизни, которые до этого, покуда миловал Бог, были скрыты от ее глаз и сознания.

Бомжи, уличные драчуны-хулиганы и несчастные жены-жертвы изуверов-супругов, вот контингент отделения, на которое угодила домашняя интеллигентная девочка. Ну, разве что разбавляли эту веселую компанию еще и аварийщицы, водительши и пассажирки, попавшие в ДТП, которые тоже поломали себе носы и челюсти от ударов об рули или о жестко надувшиеся подушки безопасности.

Кстати, добрая сердцем дежурившая в тот день старшая медсестра не стала определять бедную Киру в палату к бомжихам и к избитым их сутенерами проституткам, а разобравшись в том, что Кира – девушка порядочная, положила ее в палату к аварийщицам. Но и тут, лежала у них одна деваха совсем не из благополучных. Палата была шестиместной, и кроме Киры, тут лежала молодая предпринимательница, которая разбила свое красивое лицо об руль своей тойоты, домохозяйка, упавшая со стремянки и ударившаяся подбородком прямо о край плиты, девушка-спортсменка- гребчиха, которой на тренировке так въехали по зубам вальком весла, что челюсть ее раскололась на шесть мелких частей и ее пришлось буквально собирать на титановых штырях.

Тем для обсуждений и для ночных бдений, что корнями были как бы из давно забытого школьного пионерлагерного, было более чем достаточно. Кругом и вокруг, в коридоре отделения и в курилке – везде клубки страстей и судеб с цветными иллюстрациями на фэйсах лиц, с преобладанием фиолетового и темно-синего, переходящего в черный.

В тот же день, что и Киру, привезли на отделение двух женщин – бомжиху пьяницу Катю тоже с переломанной челюстью и с заплывшими от побоев обоими глазами. Может, даже и красивыми некогда глазами, про которые иной одноклассник и стихи мучился ночами сочинял, типа, – ах, эти глаза напротив… А теперь у Кати ни левого, ни правого органа зрения разлепить было невозможно – сплошной кровавый синяк.

Вот тема… Такое Кира только разве что в телевизоре видала, когда криминальную хронику показывали.

И еще одну девчонку привезли, эта со скейт-борда упала. Или врала, что со скейт-борда…

Хотя, доверчивая Кира всегда априори готова была верить всем и всему что ей скажут, но скептически настроенные соседки по палате были склонны сомневаться в правдивости тех безобидных версий того или иного бито-разбитого женского лица.

– Ольке из седьмой палаты? – хмыкала соседка, – ей муж отоварил, чтобы за мужиками не бегала. А Таньке, той, что мелированная и в синем халате ходит, ей сутенер надавал битой для бейсбола…

К Кире приходил милиционер, брал у нее показания, как на нее напали, что отняли, а может, мстили за что или пугали, вымогая долг?

Кира мычала в ответ, что ничего не знает.

Ее только волновала судьба песика Мультика, которого на время, покуда Кира лежала в больнице, взял к себе тот сосед сверху, что вызвал ей скорую.

Того соседа, что жил сверху, звали Сережа.

А полностью, как Королёва – Сергеем Павловичем.

Только фамилия была у него не королевская, и не царская, а очень простая – Фролов.

Сережа дал Кире номер своего мобильного, и Кира теперь звонила ему по два раза на дню, беспокоилась, интересовалась, как там живет ее Мультик, накормлен ли?

Не скучает ли? Хорошо ли себя ведет? Не писает ли в прихожей? Не грызет ли мебель? Не лает ли по ночам?

Фролов заверял Киру, что все хорошо, что Мультик ему не обременителен, что он даже рад поводу два раза в день лишний раз выходить на двор подышать.

На самом то деле, Кира понимала, что Сереже не очень нужен этот ее песик, Сережа жил в такой же, как у Киры квартире-однушке, прямо над нею, на шестом этаже.

Только у Киры квартира была своей, от бабушки в наследство досталась, а Сережа свою снимал у каких-то хозяев, что здесь не жили, а вообще обитали где-то в Финляндии.

Засыпая и наболтавшись с соседками по палате о том, что все мужики – козлы, Кира думала… Думала о Максиме Тушникове, которым, как ей показалось, она была так сильно увлечена, а потом думала о Сереже Фролове. О том, какой он хороший.

– Каждому человеку, каждая его болезнь дается ему за его грехи, – назидательно сказала на прощанье Ира – аварийщица. Она выписывалась и за ней приехал ее не то муж, не то сожитель.

– Выздоравливайте, девочки, и подумайте, чтобы такого с вами больше никогда не происходило, подумайте и проанализируйте, за что у вас с вами это произошло.

– А сама то анализировала? – насколько ей позволило перекошенное загипсованное лицо, иронично фыркнула бомжиха Нина.

– Да, представь себе, анализировала, – ответила Ира, выгребая последние свои шмотки из освобождаемой ею тумбочки.

– И за что тебе Бог твою аварию послал? – проныла Нина.

– А это мое дело за что, не скажу, каждому надо знать свои грехи, а не чужие.

Ира ушла, подарив девчонкам остатки конфет, фруктов и шоколадок, что всю неделю носил ей не то муж, не то любовник. Ушла, а Кира, задумавшись над словами Ирины, стала размышлять, – за что ей такое? Неужто она прогневила небеса тем, что переспала с Максимом Тушниковым? Неужели это не понравилось там?