"Скотство и чуть чуть о плохих грузинах" - читать интересную книгу автора (Лебедев Andrew)

ТРЕТЬЯ ГЛАВА

Лагутину не нравилась эта новая заведенная Кремлём мода, устраивать брифинги и совещания не на Старой площади или в Белом доме, а в городе Сочи, где черные ночи. И если при прежнем начальстве за накачками и нагоняями нужно было ездить недалеко от Останкино, самое дальнее – в ЦКБ или в Барвиху, то теперь за тем же цэ-у или пистоном в попу надо было три часа лететь из Внукова на самолете.

Любой непосвященный дурачина сказал бы на это, мол ха-ха, что за проблемы?

Отчего бы и не слетать на курорт лишний раз, а хоть бы и за цэ-у или за очередным выговором! А там заодно погреться на солнышке, да искупаться в море…

Однако, не все было так просто с этой нынешней модой. Раньше бывало, не примет тебя высшее лицо, ну, просидишь ты в предбаннике в Цэ-Ка-Бэ пару часов, выйдет к тебе лорд-горшочник с ястребиной фамилией и скажет, – свободны ребята, поезжайте к себе домой в Жуковку, шеф не в настроении. И уезжаешь себе спокойно, тем более, что от Барвихи до Жуковки – рукой подать. А из Сочи, где черные ночи, если тебя сегодня не приняли и если президентский график встреч поменялся, так просто не улетишь, приходится оставаться еще на день… А потом – запросто и на два, потому что высочайшая повестка дня снова поменялась, а дела в Москве стоят…

Покуда ты паришься там в этом Сочи, где ясные ночи…

В общем, Лагутину не нравилась эта новая мода.

Летели они с Брэмом обычным рейсом Внуковских авиалиний. Вызвавший их Вездеславинский улетел днем раньше, судя по всему, там затевалось что-то эпохально значительное и Лагутин на всякий случай по последней тоже моде, сходил у себя в Жуковке в местную церквушку, поставил свечку. Всякое может быть. Туда летишь генеральным директором. А обратно, не то чтобы можешь и не прилететь, слава Богу, сейчас не те времена, но возможен вариант, что вернешься с совещания не генеральным, а каким-нибудь бомжом без работы и должности.

В салоне бизнес-класса Лагутин раскланялся с одним знакомым губернатором, тот тоже летел на аудиенцию, но судя по всему, по иному вопросу. Лагутин подсел к губернатору, такое знакомство надо поддерживать, оно никогда не помешает.

Сегодня дяденька губернатор дальней области, а завтра запросто премьер правительства или вице-премьер. У нас такое случается.

Потравили нейтральных, далеких от политики анекдотов про блондинок и про гаишников. А после набора высоты выпили по бокалу хорошего "бордо".

– А слыхал еще такой, заходит блондинка в мужской туалет, смотрит на писсуар и спрашивает,…

Лагутин терпеть не мог эти анекдоты, но от светского ритуала не уклонялся, потому как связи были куда как важнее собственных нервов.

Он в очередной раз с деланной веселостью рассмеялся, чтобы не обидеть рассказчика и чтобы вообще, казаться простым доступным парнем, с которым приятно иметь дело. Рассмеялся, а потом тоже рассказал алаверды какую-то скабрезность.

Губернатор, как показалось Лагутину, смеялся искренне. – o, sancta cimplicitas!, – беззвучно прошептал Лагутин, и сославшись на то, что ему надо еще поболтать о деле с коллегой, попрощался с губернатором и перешел на диван, где с глянцевым журналом в руках дремал Володя Брэм.

– Что там у нас? – спросил Лагутин, через плечо коллеги, глядя на лежащую под крылом вату облаков, – очередное эпохальное идеологическое построение?

– Потерпи, сегодня после обеда узнаем, – ответил Брэм и снова прикрыл усталые глаза.

В аэропорту их встречал знакомый порученец из администрации. Порученца, как и Брэма звали Володей. По заведенной на телевидении дем-традиции, Брэм дважды или трижды пытался обозвать Порученца тёзкой, но тот, хотя и не поправлял своего виз-а-ви, но сам в свою очередь упорно называл Брэма Владимиром Викторовичем. В конце концов и Брэм сдался и трижды на всякий случай подглядев на визитную карточку, принялся кликать того по имени – отчеству Владимир Санычем.

Вообще, Владимир Александрович не казался таким уж аппаратным сухарем, как большинство людей в серых костюмах из команды второго вице. То, что Владимир Саныч генетически происходил из недр ФСБ не вызывало никаких сомнений, но по некоторым черточкам и ухваткам в поведении, чувствовалось, что прежняя до-аппаратная служба Саныча протекала не в самых скучных местах.

– На концерт педераста хотите пойти? – как бы примирительно и как бы извиняясь за протокол, поинтересовался Порученец, – шеф вообще-то больше битлу-сэру-Полу импонирует, но тот такой чванливый, такой задирай-носа-высокомерный, что ну никак не захотел приезжать, а этот, педик, он покладистый, как старая баба.

– А он и есть старая баба, – хмыкнул Лагутин, – на поминках Леди-Ди вон как рыдал.

– Ну, так как? Пойдете? – еще раз спросил Порученец, – концерт завтра поздно вечером, только для супер-випов, приглашенных будет меньше чем на концерте в Екатерининском дворце, но я вас в список уже внес.

– Спасибо, Саныч, ты настоящий друг, – неопределенно, ни да-ни нет, ответил Брэм, чуть повыше локтя пожав порученцево плечо.

Разместили Лагутина и Брэма в гостинице "Лазоревая".

– Наших видел? – спросил Брэм, через пол-часа, уже побрившись и приняв душ, зайдя в номер к Лагутину, – внизу в рисепшн стояли.

– Видел, – кивнул Лазуткин, – Милку видел и операторов, они на нашем же самолете прилетели, только в экономе.

– Снимать первую пятиминутку для девятичасовых новостей будут, – сказал Брэм.

– Может, Милку на кофе пригласить? – сам себя спросил Лагутин.

– Пригласи, тыж ей босс, – ответил Брэм, подсаживаясь к холодильнику мини-бара.

Но тут зазвонил телефон. Не мобильный, а обычный, кордовый, что стоял на тумбочке.

Лагутин без пиджака и без галстука, в костюмных брюках и белой сорочке с ничего не выражающим лицом взял трубку.

– Да….да, Михал Борисович….хорошо, Михал Борисович… Будем, Михал Борисович…

С таким же ничего не выражающим лицом, Лагутин положил трубку на рычажки.

– Вездеславенский? – поинтересовался Брэм.

– Он, – коротко и с каким-то смаком, ответил Лагутин.

– Вызывает? – еще раз спросил Брэм.

– Через пол-часа в конференц-зале на втором этаже, – уточнил Лагутин.

Вездеславинский был весь насквозь какой-то холеный и лощеный.

Все в нем, в его облике струилось и сочилось лоском высокой породистости.

От ноготочка на мизинчике и до завиточка за ушком, хоть медали за экстерьер давай! И повадка, и стойка, и походка, и голос. Во всем чувствовалась работа по селективной выбраковке, что на протяжении последних десятилетий проводилась кадровиками из министерств и из самого Цэ-Ка по выведению новой отечественной породы красивого руководителя.

По нынешней кремлевской моде Вездеславинский не употреблял обращений "товарищи" или "господа", но подделываясь и подстраиваясь под общую волну нынешней конторской корпоративности, употреблял дежурно-пресное, но ёмкое по значимости обращение "коллеги"…

– Коллеги, я рад, что вы нормально добрались, и теперь предлагаю немедленно включиться в работу.

На столе, перед каждым из собравшихся, лежало по одинаковой толстой книге документов отпечатанных на лучшей мелованной бумаге, запакованных в полиэтиленовую обложку и по корешку сшитых пластмассовой спиралью.

Лагутин и Брэм терпеливо ждали, покуда их непосредственный куратор от правительства сам расскажет, что за работа им предстоит, и что за документы предложены их квалифицированному, и почти что ученому вниманию.

– Сегодня в четырнадцать часов в резиденции Богучаров Родник шеф озвучит некоторые из основных тезисов новой президентской программы в том, что касается нашего ведомства и ваших подразделений.

Лагутин внутренне обрадовался, у него даже в виске кольнуло от счастья, но он ничем не выдал своего ликования, продолжая все так же, не мигая, следить за небольшой амплитудой колебания начальства.

Брэм тоже виду не подал – молодчина.

Получается, вызвали для того, чтобы стать свидетелями эпохального события в части телекоммуникационных реформ, о необходимости которой говорили низы… И покуда верхи еще могут, администрация решила что-то поменять в консерватории.

А это значит, что покуда их с Брэмом еще не выкидывают на улицу, как некоторых шесть лет тому…

– Вы, наверное, хотели бы узнать, в чем суть? – вскинул головку Вездеславинский, предугадывая вопросы, от задавания которых подчиненные его удерживались лишь своим аппаратным воспитанием.

Он поднялся со своего места, подошел к окну с видом на море и подкрутил ручку, регулирующую угол вертикальных полосочек жалюзи.

– Суть в том, коллеги, что народу, как и во времена Рима нужно хлеба и зрелищ.

Насчет хлеба позаботятся другие ведомства нашего правительства, а уж зрелища, их качество и эффект от них, это наша задача, коллеги.

– Народу надо дать жвачку, – подал голос Лагутин.

– Таки ми её и даём, – с деланным одесским выговором вставил Брэм.

– А надо еще лучше давать, – сказал Вездеславинский, – руководство возлагает на нас большую ответственность за стабильность масс.

– Ага, – не то серьезным, не то не серьезным тоном сказал Лагутин, – если с хлебом в стране напряг, всегда зовут на помощь солдата идеологического фронта.

– Если хлеба нет, то дай народу изображение этого хлеба, – тоже с самым серьезным видом вставил Брэм.

Лагутин-то знал цену деланной серьезности Вовы Брэма, это же был циник из циников. Собственно, а кто здесь не циник? На телевидении поработать, это ведь как патологоанатому десять лет в мертвецкой отпахать, поневоле душою закоснеешь, когда насмотришься на то, из чего делают духовную колбасу для народа…

– Кстати, Михал Борисыч, слыхали, как Алиса Хованская сказала про это самое? – спросил шефа Лагутин.

– Это какая Хованская? – скинул свои красивые брови Вездеславинский.

– С питерского канала, модная сейчас, – пояснил Лагутин.

– Нет не слыхал, а что?

– Она сказала, что если бы в блокадном Питере работало бы телевидение, то самой рейтинговой программой была бы кухонная передача, типа Смака или "готовь вместе со звездой".

– Дура она, – вздохнул Вездеславинский, – это не профессионально открывать идеологические запретные для народа файлы нашей profession de foi.

– Это точно, – вздохнул Брэм, – однако она недалека от истины, мы показываем то, что они хотят смотреть.

– И скоро уже вычерпаем все до дна, – добавил Лагутин, – уже все их любимые жанры поскрещивали, и голубой огонёк с фигуристым катанием, и концерт на день милиции с цирком и с боксом, и Штирлица с Жегловым на коньках, и Иронию судьбы с Брыльской и Мягковым на кухне с Макаревичем, скоро ничего не останется.

– Да, и это причем все из прежнего золотого фонда, заметьте, на старом золоте сидим паразитируем, – вздохнул Вездеславинский, – компиляцией занимаемся, понимаешь, нового ничего не накреативили, а руководство страны требует от нас с вами гарантий стабильности, а мы что-то новое в фундамент этих гарантий, в залог грядущей нашей стабильности кладем? Нам государство доверяет самое – самое, и средств на это не жалеет, а потому с нас с вами и спросит.

– Не волнуйтесь, Михал Борисыч, – успокоил шефа Лагутин, – у нас с Володей тьма новых проектов.

– Вот будем скоро пенсионерам по телевизору деньги показывать, – не удержавшись, хмыкнул Володя, – если нам Минфин в студию коробку из под ксерокса с наличными подбросит…, – сказал, но тут же застыл, поймав на себе неодобрительный взгляд Вездеславенского.

– Глупая шутка, коллега, – покачал головою шеф, – смотрите, не брякните подобного при Президенте.

Как Лагутин и думал, всю программу вдруг поменяли. Вместо совещания в расширенном составе, Президент ограничился встречей с министрами, которую и показали в новостях.

– Ты-то хоть, не зря прилетала, – сказал Лазутин Миле Мылиной, когда встретил ее в холле нового крнференц-зала.

– Ой, и не говорите, – она была с ним "на вы", все-таки он для нее и шеф, да и потом разница в возрасте.

– Ну, хоть материал нормально отсняли?

Лагутину нравилась Мила, но он, в отличие от некоторых, старался никогда не подавать вида.

– Пять минут, как всегда, – улыбнулась Мила, – а потом все журналисты на выход, ну мы сразу в Москву материал по спутнику перегнали, теперь я вроде как свободна.

Эту её концовку, насчет того, что она свободна, иной бы мог расценить, как скрытое приглашение воспользоваться ее liberatios и пригласить ее куда-нибудь, но только не Лагутин. Он жестко придерживался правил не заводить шашней в своем профессиональном кругу, тем более с нижестоящими по табели о рангах коллегами.

– Ну, тебе повезло, пойдешь купаться, позагораешь, тело столичное зевакам покажешь, а вечером на гомосека английского сходишь.

– А вы, разве не пойдете? – с робкой надеждой поинтересовалась Мила.

– Нет, у меня иной набор культурных предпочтений, – улыбнулся Лагутин и сказав дежурные, – bon journee и adieus, поспешил удалиться по своим начальственным делам, оставив Милу в романтической задумчивости, – каким же набором культурных предпочтений располагает ее высокое начальство, такое милое, но такое недоступное.

Впрочем, – подумала Мила, – если на концерт педика не идет, значит, наверное сам не педик?

Вместо участия в расширенном совещании самого, Брэм и Лагутин попали на совещание со вторым вице, ответственным за некие проекты, которые отныне включали и идеологический.

В большом зале, где они с утра уже встречались с Вездеславинским, теперь было полно народа. За тем же самым столом вкруг сидели почти все руководители столичных телеканалов и крупнейших издательских домов. Перед каждым лежала уже знакомая Лагутину книжица в полиэтилене. Но теперь, кроме книжицы, перед каждым из собравшихся стояло еще и по раскрытому ноутбуку.

– Чтобы в квейк в сети порезаться, – сострил Брэм.

Лагутин даже не улыбнулся. Теперь, к исходу пятого своего десятка, он знал, что только те ребята, кто с десятого класса школы перестал хохотать на уроках над глупыми шутками одноклассников – имеют шансы сделать карьеру.

Второй вице вышел к пиплу как Ленин из коробочки – неожиданно, быстрым шагом и никому не давая опомниться.

– Здравствуйте, коллеги, прошу присаживаться и сразу, прошу включаться в работу, – сказал второй вице не подарив собранию и полу-улыбки, настолько по всей видимости, она была дорогой.

Совещания это рутинная обязанность и повинность чиновника за те радости руководства, что дает чиновнику его положение. Так думал Лагутин, коротая каждое из томивших его грудь и сознание присутствий, научившись думать на собраниях о своём, например о строительстве нового дома на Рижском взморье, причем думать, не отключая внешнего контроля, и если начальство вдруг обращалось к нему с вопросом, он не выглядел только-что разбуженным дурачком, а по деловому докладывал, излагая цифры и параграфы документов, как будто и не мечтал всё заседание о своих любимых делах-делишках.

Сперва речь держал второй вице, он передал извинения и приветы от Президента и доверительно поведал собравшимся о том, что грядут большие дела, а большие дела не могут быть без больших успехов в той сфере, которая ответственна за стабильность.

– Дайте денег, – с места сказал Вездеславенский.

– Деньги будут, – ответил второй вице, – однако от менеджмента, от управляющих государственной составляющей российского телевидения, мы ожидаем эффективного привлечения частных капиталов.

– Этож опять палка о двух концах, – шепнул Лагутину Володя Брэм, – частный инвестор ведь за свои вложения потребует определенного влияния на идеологию вещания, а иначе, зачем ему вкладываться?

– Мы это уже проходили, – тихо ответил Лагутин, пользуясь тем, что второй вице смотрел теперь не в их сторону, – где теперь те ребята?

Вообще, им – Лагутину и Брэму – как представителям именно московского ТВ на этом всероссийском совещании было невыносимо скучно.

Свои текущие вопросы они могли решать и в Москве, ежедневно находясь на короткой связи и со Старой площадью, и с Белым домом, и с министерствами, поэтому все подобные совещания обычно представляли собой бесконечное канючение, выслушиваемое от провинциалов, от всех этих Челябинцев, Хабаровцев и Сахалинцев, которые и приезжали именно для решения своей совершенно неинтересной москвичам текучки.

Вот и сейчас у Лагутина челюсть от зевоты сводило, когда он битый уже час выслушивал вопросы с мест. Гендиректор из Екатеринбурга просит у второго вице денег сверх бюджета, гендиректор из Ростова тоже просит денег. И все остальные тоже, канючат, канючат, канючат…

– Ну что? Ты остаешься? Поедем в Красную Опушку на горных лыжах покатаемся? – Брэм толкнул Лагутина в бок, – Президент с большой группой губернаторов там, на склоне, так что вся тусовка сейчас туда, Владимир Саныч нам машину дает, поехали ?

– Не, я наверное в Москву полечу, у меня там встреча назавтра утром, – ответил Лагутин.

– Знаю я, какая там у тебя встреча, – понятливо хохотнул Брэм, – с прорабом у тебя встреча, третий дом уже строишь, куда тебе?

– У меня семья большая, – машинально оглядевшись вокруг, сухо ответил Лагутин.

– И на пидараса смотреть не пойдешь? – не ожидая положительного ответа, спросил Брэм, – ну тогда, adieus amigos, Москве привет!

– А ты остаешься? – спросил Лагутин.

– Да, на пару деньков, покатаюсь, позагораю, посексуюсь тут…

В самолете Лагутин опять оказался вместе с тем губернатором, с которым летели сюда. Губернатор был здорово под мухой и он решительно добавлял, не выпуская стакана из рук.

– Ну что? Решили свои вопросы? – вежливо спросил Лагутин.

– А хренли нам, сибирякам? – кобенясь, ответил губернатор, – что бы вы, москвичи делали бы без нас без сибиряков зимою сорок первого, только с нашей помощью Москву то и отстояли.

Пришлось выпить с губернатором, а нетто тот бы обиделся.

– Ну а ты? Решил свои телевизионные делишки? – спросил губернатор.

– Решил, – вздохнул Лагутин.

– А Цэ-У получил?

– Получил, – Лагутин снова вздохнул.

– И какие Цэ-У, если не секрет? – хитро поинтересовался губернатор.

– Крепить стабильность в обществе, снимать напряжение в маргинальных массах телезрителей.

– И как это делать? – не унимался губернатор.

– Ну, про жизнь хорошую народу показывать, – по-простому с максимальной доходчивостью ответил Лагутин.

– А-а-а, – понимающе промычал губернатор, – типа, мы типа с тобой хорошо живем, а им про это показывать!

И губернатор зашелся долгим почти истерическим пьяным смехом, от которого Лагутину почему-то стало и жутко и противно.

А вот Вове Брэму было вовсе не противно, когда он вдруг оказался в одном кресле с очаровательной петербурженкой, вернее даже не с петербурженкой, а с финкой, Алиской Хованской-Перкюляйнен.

Кресло, в котором они оказались together, стояло перед жарким камином в альпийском домике гостиницы "Сломанная лыжа", что буквально в полу-версте от президентского горнолыжного курорта расположилась на живописном склоне горы Апхон. И между бренными телами Вовы Брэма и Алисы Хованской были не пол-версты, а какие-нибудь пол-миллиметра.

– А эти грузины, что тут с тобой были, они откуда взялись? – спросил Брэм.

– Они, вообще-то местные, типа отсюда, – ответила Алиса, – а Гоги он по жизни мой бойфрэнд.

– Они в что? Они у вас там в Питере, как сицилийцы в Нью-Йорке? – хмыкнул Брэм, проникая ладошками под свитер подруги.

– Типа того, – закатывая глаза, улыбнулась Алиса – А если ты со мной на Москву переберешься, они возражать не будут? – спросил Брэм, покуда его ладони проникли уже совсем далеко-далеко.

– Ну, они ведь бизнесмены, – выразительно повращав карими глазками, ответила Алиса, – если у них выгода прорежется, они и сами тебе денег дадут.

– Мне деньги не нужны, – сказал Брэм, – я сам за хорошую ведущую денег любому заплачу. Нам сегодня на совещании второй вице с Вездеславинским новые деньги пообещали под новые проекты.

– А я твой новый проект? – игриво спросила Алиса.

– Очень может быть, отчего бы и нет? – ответил Брэм и вконец распустил шаловливые ручонки.

В клубе вовсю пёрла приятная рутина.

И пипл пёр, как бешеный.

На выдачу клубных ВИП карт Севе пришлось даже установить месячную очередь. А на парковке возле клуба появились теперь именные парковочные места, и на некоторых даже было написано по красной отмостке – "место постоянного ВИП члена клуба Максим-Деголяс".

Сева взял в лизинг два лимузина, у которых по лаковому черному борту красивой вязью были выведены буквы М и Д. Эти машины развозили особо подгулявших гостей или наоборот, по приказу администратора и по желанию члена клуба, ехали среди ночи за кем-нибудь из друзей-приятелей выполнять пьяную блажь очередного пьяного ВИПа, везли под утро чьей-либо жене или подружке корзину роз в качестве извинения, что вот мол, загулял я в Деголясе, и к тебе даже не приехал, прости!

Максим появлялся в клубе к десяти.

Ужинал в отдельном кабинете, потом переодевался, гримировался и перед выходом к посетителям, как наказал ему Гриша Золотников, надевал на грудь цепь с позолоченным стилизованным пыпысом. Прям, ни дать ни взять – главный жрец храма разврата, истинный Максим Деголяс.

Но у главного жреца были и помощницы – жрицы. Нет, не стриптизерши и не танцовщицы из кан-кан группы, а две девушки с университетскими дипломами магистров психологии. И называли этих девушек по ученому – "маршалами", как распорядителей на гонках Формулы-1. Это Сева так придумал. Он прошлой весной был во Франции и в Германии. Специально, перед тем, как открывать свой клуб, купил себе большой обзорный тур, чтобы познакомиться с ночной жизнью европейских увеселительных заведений. Был в Париже, в Каннах, в Монте-Карло, в Довилле, а потом в Баден-Бадене и в Гамбурге. Так вот, поездка не прошла для Севы мимо ушей и мимо мозжечка. В Париже в клубе Мэд, что в новом модном районе Берси Виляж, ему очень понравилась внутренняя служба организации салона знакомств, и так понравилась, что Сева непременно захотел внедрить такую-же у себя в Питере. В принципе, ничего нового в работе клубных маршалов не было. Не обязательно было и в Париж ехать, чтобы понять их назначение и пользу, достаточно было бы перечитать роман Льва Николаевича Толстого в том месте, где он описывал салон Анны Шерер. Но Сева книжек не читал, ему было легче смотаться в Париж, чем осилить четыре тома классика.

Но если без лирики, то назначение клубных маршалов было архи-полезным, и главное перспективным с точки зрения модной фишки делом.

В большинстве, если не сказать больше – абсолютно во всех питерских и московских клубах администрации было совершенно пофигу, знакомятся ли в их заведении посетители друг с дружкой или нет. Собственно, вся работа клубов сводилась к одному – ресторанная жрачка, нажиралово в баре, стриптиз на подиуме возле шеста и как фишка – выступление какой-либо звезды в концертной программе – под фонограмму, разумеется.

Все клубы Москвы и Питера таким образом по сути своей мало чем отличались от больших ресторанов советского периода, например от Тройки или от Садко, только те в свое время скромно назывались ресторанами, и администратор варьете в них скромно назывался "конферансье", а не арт-директором… Вобщем, публика, как в ресторанах советского периода, так и в нынешних так называемых клубах, была предоставлена сама себе. Пришел ты в компании из шести или из четырех человек – вот и веселитесь за своим столиком, если вам весело. Пейте в баре, танцуйте на данс-пуле, травите анекдоты в своей компашке, зырьте на стриптиз… Но это ведь не клуб. Клуб, это где… Это где знакомятся и общаются, как в салоне Анны Шерер.

Сева это вмиг понял и по достоинству оценил в Мэд в Берси Виляж.

Там уже при входе, когда он уплатил сорок евро входного, милая девушка с баджиком, на котором было написано ее милое имечко, сразу взяла его в оборот.

– Вы говорите по-французски? Вы говорите по-английски? Вы хотели бы пообщаться в интересной для вас компании? Тогда скажите, в чем ваши интересы? Кто вы по профессии? Любите ли вы спорт, кино, животных, классическую музыку, мистику, фантастику или что-нибудь еще?

Быстренько опросив слегка ошалевшего Севу, девушка ласково взяла русского визитера под рученьки и повела в кулуары.

– Желаете посидеть в компании приятных собеседников своего возраста? Или предпочитаете друзей помоложе? У вас нет расистских предубеждений?

Задав все эти вопросы, маршал Анна-Луиза подвела Севу к окруженному изогнутым диваном столу, вкруг которого уже сидели три дамы и один мужчина. Причем, мужчина был негром.

– Позвольте вам представить мосье Всеволода, он только что приехал из Москвы, – сказала Анна-Луиза, обращаясь к компании, причем сказала она это, естественно, не по русски, а в оригинале это звучало примерно так, – Permettez moi de vous presenter mr. Vsevolod, ill et vien des venue de Moscou.

– Мосье Всеволод бизнесмен из России, он говорит по английски и интересуется автомобилями, американским кино и светской жизнью голливудских кинозвезд.

Сказав все это, она ласково улыбнулась всей честной компании и исчезла, пообещав наведаться еще разок и проверить, насколько дамам и господам интересно вместе.

Дамы, Патриция – оказавшаяся инженером химиком из Пенсильвании, Ольга, чистая немка и домохозяйка из Ганновера, Морин – специалистка по компьютерной графике из Рейкьявика (Сева к своему позору, не знал в какой это стране) были до прихода в Мэд совершенно не знакомы, и спасибо маршалам, что им тут не дали скучать и избавили от позорной стыдной неловкой необходимости самим заводить разговор с незнакомцами в баре, как это делают проститутки.

Кстати, Бернар, как звали негра, был единственным французом во всей компании. Но он тоже был в Париже проездом. Типа что-то вроде как по делам фирмы.

Благодаря тому, что Анна-Луиза хорошо представила Севу, сказав про его интересы, сразу завязался разговор. Выдумывать ничего не стали, а принялись говорить о том, что знает и чем пользуется каждый – об автомобилях. Все с интересом (не каждый день встречаешь живого русского), принялись расспрашивать Севу, на чем ездят россияне? Какие авто они предпочитают? Что могут позволить себе простые рабочие? И на чем разъезжают по Москве новые хозяева жизни?

Для такой темы, как автомобили, Севе вполне хватило его скромных институтских познаний английского.

– Ай хэв биг джип тойота-лэндкрузер, – рассказывал он улыбчивым дамам, и жестами рук помогая себе, как это делают, когда рассказывают что-либо маленьким детям, Сева показывал руками, как он крутит руль и как переключает механическую коробку передач.

Дамы и негр пили "кир", то есть по-французски – "киряли". Сева уже знал этот чисто французский напиток, представляющий из себя безобидную смесь кассиса с красным вином. Себе он заказал бокал пива хенникен, предложив всем на всякий случай по рюмке русской водки.

Дамы со смехом отказались, изобразив глазками благоговейный восторг, какой любая европеянка испытывает от русской брутальности.

Беседа текла, время шло.

Анна-Луиза не соврала, она и правда пришла через пол-часа и поинтересовалась, не скучно ли дамам и господам?

Им не было скучно. Они уже поговорили о машинах и стали говорить о том, какие дома строят себе богатые русские… Причем, Сева опять руками показывал, какие высокие у них потолки и какие широкие пространства между стенами.

Потом Сева понял, что было бы, если бы Анна-Луиза выяснила, что компания не склеилась.

Она бы непременно перетусовала бы людей, уведя кого-нибудь в другой кружок общения, где веселье сложилось и состоялось, и приведя взамен кого-нибудь с менее кислой рожей.

Но кстати, Сева оказался таким востребованным, что маршал Анна-Луиза все же извинившись перед Морин, Ольгой, Патрицией и Бернаром всеже забрала и увела Севу от них, потому что еще одна компания молодых женщин из Австралии очень хотела пообщаться с англоязычным русским.

Так Севу и перебрасывали всю ночь от стола к столу, от компании к компании. Он здорово "накирялся", перезнакомился с хреновой тучей народу и совершенно не устал от общения.

– Обязательно введу у себя в клубе эту систему знакомств! – сам себе пообещал Сева.

И обещание выполнил.

В результате настоящего кастинга из десяти дипломированных психологов отобрал двух девушек приятной наружности, манерами и знанием языков.

Девушек звали Надя и Настя.

Они должны были знакомить одиноких посетителей, сбивая из них компании.

– Не самим с ними знакомиться, чтобы потом оказывать им сексуальные услуги, – пояснял Сева Наде и Насте, – а знакомить людей, подсаживать друг к дружке, тусовать, образовывать компании…

Однако, девчонкам по началу было трудно.

Не привыкла наша публика к такой форме обслуживания, чтобы кто-то организовывал их одиночество.

И в девяти случаев из дести, вопрос маршала-психолога, – не хотите ли подсесть в компанию новых друзей и познакомиться с кем-нибудь? – посетители истолковывали как предложение сводницы – познакомить их с проституткой…

Поэтому случались и казусы.

Но Сева велел девчонкам продолжать свою работу, мол время свое возьмет, люди привыкнут, люди и не к такому привыкали.

– Ты знаешь, кто приедет? – спросил Сева Максима, когда тот уже переоделся и нацепил на грудь свой позолоченный гениталий.

– Кто?

– Володя Брэм с Алисой, вот кто! – не скрывая желания ошарашить своего арт-директора, ответил Сева, – мне сейчас звонил Гриша, его просили показать Брэму типа самого модного у нас в Питере клуба, так вот он с Алиской сюда к нам наведается, так что, ты уж не подведи.

– А что я? У меня все всегда деголяс, – ответил Максим, – не в первый раз крутизну московскую принимаем, и не такие бывали.

– Ну-ну, – придержал Сева, – я понимаю, у тебя с Алиской свои счеты, но Брэм это московское телевидение, ты же мечтал об этом, не так ли?

– Я мечтаю о том, чтобы сделать вообще эпохальное знаковое явление культуры, – сказал Брэм, – как Лиознова сделала "Семнадцать мгновений весны", как Говорухин сделал "Место встречи изменить нельзя", как Рязанов – "Иронию судьбы и с легким паром", как Гайдай "Ивана Васильевича" и "Бриллиантовую руку", чтобы даже когда я умру и через двадцать лет, мою программу или моё шоу, или мой фильм показывали народу в праздники, и чтобы мое имя было запечатлено в русской культуре двадцать первого века, как отпечатки ног, рук и всего иного на аллее кинозвезд в Голливуде.

– Но ты же не кинорежиссер, – возразила Алиса.

– Да, но телевидение теперь это больше чем половина всей культуры со всеми остальными жанрами, потому как телевидение это вообще всеобъемлющее всё!

– Ну, и что ты хотел бы сделать?

– Шоу, придумать шоу, которого еще никто не придумал, – сказал Брэм, – вот есть уже такие шоу, без которых невозможно представить себе нынешнего телевидения, например КВН или Поле чудес, правда ведь? И все будут всегда помнить, что КВН это Саша Масляков, а Поле чудес, это Влад Листьев… Так и я, хочу придумать эпохально знаковое шоу.

Брэм говорил и сам себе нравился.

У Брэма вообще была такая манера, такая фишка, такой конек, такой прием нравиться женщинам – это попросту рассказывать о своих режиссерских задумках.

Он сам себе как бы со стороны представлялся в такой момент романтическим, увлеченным своим делом талантливым творческим человеком, истинным творцом, которого осеняет и озаряет что-то такое… Что-то такое, чего нет у простых делателей денег, которых на Москве сейчас пруд пруди. А девушкам нравится, когда не просто богатый и успешный, а еще и творческий, а еще и интеллигентный…

Именно таким он себе и представлялся, – увлеченным своими творческими идеями творцом, который просто обязан производить впечатление на девушек…

И порою он так входил в роль, входил в такой креативный раж, что некая муза, ответственная на Олимпе за телевидение, сходила к нему и венчала его материальное чело виртуальным лавровым венцом.

Вот и теперь, вдруг-невдруг, но мысль пришла, да и какая мысль! На сто миллионов мысль! Под такую мыслищу рекламные агентства должны озолотить и телевизионный канал, на котором она прорастет в реальное шоу, и самого креативщика, что придумал… Ведь надо же такое придумать!

– Ты будешь ведущей супер-шоу "Фабрика золотых невест", – придав лицу выражение соответствующее значимости исторического момента, сказал Брэм, – мы дадим народу истинно новое вожделенное зрелище, а не компиляцию из старых, не мозаику из вечно любимого фигурного катания, бокса, цирка и концерта попсы, мы придумали новое, чего еще не было.

– И что ты придумал? Светлая голова? – встяхнув волосами и обняв Брэма за шею, спросила Алиса.

– Я придумал эпохальное, – сказал Брэм, задумчиво глядя в вечность, где ждала его слава, сравнимая со славой великих Феллини и Висконти, – я придумал истинно народное телевидение.

Так или иначе, но идея Володи Брэма действительно не была дурна, и даже более того, она была совсем не дурна и очень хороша.

Шутка ли? Потрафить самой заветной мечте каждой провинциальной золушки – выйти замуж за богатого и красивого!

– Пугачева сделала школу поп-звезд под названием Фабрика, а мы сделаем фабрику невест для богатых и красивых женихов, причем будем показывать эти свадьбы, и свадьбы эти будут совершенно реальными.

– А я? – спросила Алиса.

– А ты будешь ведущей этого шоу, – улыбнулся Брэм, – ты будешь ведущей, а я буду продюсером.

Этот разговор случился у них с Алисой в машине, в лимузине с буквами М и Д, который по приказу Севы вез знаменитостей из гостиницы Европа, где остановился Володя Брэм на Сызранскую улицу в клуб Максим Деголяс.