"Вашингтонская площадь" - читать интересную книгу автора (Джеймс Генри)

11

Вечером Кэтрин прислушивалась, не раздаются ли шаги на крыльце: она ожидала отца, и когда он наконец вернулся домой, слышала, как он прошел к себе в кабинет. Сердце ее отчаянно забилось, но она просидела не двигаясь еще с полчаса; затем приблизилась к его двери и постучала – она никогда не входила к отцу без стука. Войдя, Кэтрин застала его в кресле у камина доктор отдыхал, куря сигару и читая вечернюю газету.

– Мне надо что-то сказать тебе, – кротко начала она и, не договорив, опустилась на ближний стул.

– Я буду счастлив выслушать тебя, дитя мое, – отозвался отец. Ему пришлось долго ждать; он смотрел на дочь, а та молча глядела в огонь. Доктора разбирало любопытство и нетерпение, он был уверен, что она хочет говорить с ним о Морисе Таунзенде. Но доктор не торопил дочь – он решил быть с Кэтрин помягче.

– Я помолвлена! – объявила наконец Кэтрин, по-прежнему глядя в огонь.

Доктор был поражен: он никак не ожидал услышать об этом как о свершившемся факте. Но своего удивления он не выдал, сказав только:

– Ты верно поступаешь, сообщая мне об этом. Кто же счастливый смертный, которому ты оказала такую честь?

– Мистер Морис Таунзенд.

Произнеся имя своего нареченного, Кэтрин взглянула на отца. Она увидела его бесстрастную, чеканную улыбку, неподвижные серые глаза. Посмотрев на них, Кэтрин снова перевела взгляд на огонь; огонь показался ей гораздо теплее.

– Когда же вы это решили? – спросил доктор.

– Сегодня днем, два часа назад.

– Мистер Таунзенд приходил сюда?

– Да, отец. Мы сидели в парадной гостиной.

Кэтрин была рада, что не уступила Морису; иначе ей пришлось бы говорить, что помолвка состоялась на площади под облетевшим ясенем.

– Это серьезно? – спросил доктор.

– Очень серьезно, отец.

– Мистеру Таунзенду следовало бы сначала со мной поговорить, – заметил доктор после минутного молчания.

– Он хочет говорить с тобой завтра.

– После того, как я уже узнал обо всем от тебя? Ему следовало поговорить со мной заранее. Или, видя, какую я тебе предоставил свободу, он решил, что твоя судьба мне безразлична?

– Совсем нет, – сказала Кэтрин. – Он знает, что тебе моя судьба не безразлична. И мы тебе очень благодарны за эту… за эту свободу.

Доктор рассмеялся.

– Однако ты злоупотребила ею, Кэтрин.

– Нет, нет, отец, не говори так, – с тихой мольбой произнесла девушка, устремив на отца взгляд своих кротких, тусклых глаз.

Некоторое время доктор задумчиво попыхивал сигарой.

– Вы поторопились, – сказал он наконец.

– Да, – просто ответила Кэтрин, – наверное, ты прав.

Доктор на секунду оторвал взор от камина и поглядел на дочь.

– Неудивительно, что, ты нравишься мистеру Таунзенду, Кэтрин. Ты – сама простота, сама доброта.

– Не знаю, по какой причине, но я и вправду ему нравлюсь. Я в этом не сомневаюсь.

– А тебе симпатичен мистер Таунзенд?

– Конечно, он мне очень нравится – иначе я не согласилась бы выйти за него замуж.

– Но ведь ты совсем недавно познакомилась с ним, дитя мое.

– Ах, отец! – воскликнула девушка с некоторым воодушевлением. – Совсем не надо быть давно знакомым с человеком, чтобы он понравился – особенно если он понравился с самого начала.

– Тебе он, кажется, понравился с первого взгляда. С того первого вечера у миссис Олмонд, верно?

– Не знаю, отец, – ответила Кэтрин. – Я не могу с тобой об этом говорить.

– Разумеется. Это твои личные дела. Ты, должно быть, заметила, какого принципа я придерживаюсь. Я не вмешивался, я предоставил тебе полную свободу; я помню, что ты уже не ребенок, что ты достигла зрелых лет.

– Мне кажется, я совсем взрослая и очень многое понимаю, – сказала Кэтрин с легкой улыбкой.

– Боюсь, тебе очень скоро покажется, что ты стала еще взрослее и начала понимать еще больше. Я не одобряю твоей помолвки.

Кэтрин тихо охнула и поднялась на ноги.

– Да, дорогая. Мне жаль причинять тебе боль, но я не одобряю твоей помолвки. Тебе следовало посоветоваться со мной. Я был недостаточно строг к тебе и боюсь, что ты воспользовалась моей снисходительностью. Тебе следовало непременно поговорить со мной, прежде чем изъявлять согласие на этот брак.

– Я боялась, что ты не одобришь его, – призналась Кэтрин после минутного колебания.

– Вот видишь. Ты молчала, потому что у тебя совесть была не чиста.

– Нет, отец, совесть моя чиста! – решительно возразила девушка. Пожалуйста, не говори таких ужасных слов!

Слова отца и впрямь приводили ей на ум всякие ужасы – подлость и жестокость, злодеев и узников.

– Я просто боялась, – продолжала она, – боялась, что…

– Боялась, потому что делала глупости!

– Я боялась, что мистер Таунзенд тебе не нравится.

– И ты была совершенно права. Он мне не нравится.

– Дорогой отец, ты его совсем не знаешь, – сказала Кэтрин с такой робкой мольбой в голосе, что отец, казалось бы, не мог не пожалеть ее.

– Справедливо. Мое знакомство с ним весьма поверхностно. Но для меня и этого достаточно. Я составил себе мнение о нем. Ты ведь тоже его не знаешь.

Сцепив руки и держа их перед собой, Кэтрин стояла у камина; отец, откинувшийся в кресле и глядевший прямо на нее, обронил свое последнее замечание с безмятежным спокойствием, которое могло рассердить кого угодно.

Я, впрочем, сомневаюсь, чтобы Кэтрин рассердилась, хотя она и принялась с запальчивостью возражать отцу.

– Я его не знаю? – воскликнула она. – Да я знаю его лучше, чем кого бы то ни было!

– Ты знаешь его только с одной стороны, с той стороны, которую он предпочел тебе показать. Об остальном ты ровно ничего не знаешь.

– Об остальном? О чем остальном?

– Обо всем. Уверяю тебя, этого "остального" в нем немало.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказала Кэтрин, вспомнив предостережение Мориса. – Ты думаешь, он меркантилен.

Отец смотрел на нее все тем же холодным, спокойным, оценивающим взглядом.

– Если бы я так думал, я бы так и сказал. Но я особенно остерегаюсь этой ошибки – стараюсь не заинтриговать тебя, осуждая недостатки мистера Таунзенда.

– Я не сочту это за осуждение, если только недостатки – истинные, обещала Кэтрин.

– Правда? В таком случае ты на редкость разумная молодая особа.

– По крайней мере я буду знать, какие у тебя причины. Разве ты не хочешь мне объяснить, какие у тебя причины?

Доктор слегка улыбнулся.

– Справедливо. Ты имеешь полное право осведомиться о причинах.

Некоторое время он молча курил свою сигару.

– Прекрасно. Не обвиняя мистера Таунзенда в том, что он влюблен только в твое состояние – и в то состояние, которое ты справедливо рассчитываешь получить от меня, я скажу лишь, что в его расчетах деньги явно играют более значительную роль, чем того требует забота нежного супруга о счастье своей жены. Нет, разумеется, ничего невозможного в том, чтобы неглупый молодой человек проникся к тебе вполне бескорыстной симпатией. Ты честная, добросердечная девушка, и неглупый молодой человек должен это заметить. Однако главное из того, что мы знаем относительно _данного_ молодого человека – весьма и весьма неглупого, – заставляет предположить, что, при всем почтении к твоим личным достоинствам, он почитает твои деньги еще выше. Главное, что мы знаем о Морисе Таунзенде, это что он жил беспутно и растратил свое состояние. Для меня этого достаточно, дитя мое. Я хочу, чтобы твоим мужем стал человек с иным прошлым – человек, сведения о котором говорили бы в его пользу. Если Морис Таунзенд, забавляясь и веселясь, растратил свое состояние, он, надо думать, растратит и твое.

Излагая все это, доктор говорил медленно, с расстановкой, с паузами и ударениями, без всякого снисхождения к нервическому состоянию бедняжки Кэтрин, напряженно ожидавшей отцовского решения. Наконец она опустилась на стул, склонив голову, но все еще глядя на доктора; но, как ни странно (мне даже трудно говорить об этом), Кэтрин, с ужасом понимая, что умозаключения отца склоняются не в ее пользу, не переставала восхищаться изяществом и благородством его речи. Необходимость возражать отцу угнетала и парализовала девушку; но она собрала все свои силы, чтобы тоже говорить ясно. Он был так спокоен, он вовсе не сердился; значит, и ей нужно постараться сохранить спокойствие. И она старалась – но от усилия вся дрожала.

– Вовсе это не главное, что мы о нем знаем, – сказала она дрогнувшим голосом. – Мы знаем и другое, и очень многое. Он талантливый… он так хочет найти себе занятие! Он добрый, и щедрый, и верный, – говорила несчастная Кэтрин, сама не подозревавшая, что способна на подобное красноречие. – А его состояние… состояние, которое он растратил, было совсем крошечное!

– Тем более надо было его беречь, – усмехнулся доктор, вставая. Затем, увидев, что Кэтрин тоже поднялась со стула и стоит посреди комнаты с какой-то неуклюжей серьезностью, полная чувств, которые она не в силах выразить словами, он притянул ее к себе и поцеловал.

– Ты ведь не думаешь, что я буду жесток с тобой? – спросил он, обнимая ее.

Вопрос этот не успокоил Кэтрин; напротив, она услышала в нем намек, от которого ей стало нехорошо. Но ей удалось довольно связно ответить:

– Нет, дорогой отец, потому что, если ты знаешь, каково мне сейчас… конечно, ты знаешь, ты же знаешь все на свете… ты должен быть очень добр со мной, очень мягок.

– Да, я думаю, что знаю, каково тебе сейчас, – сказал доктор. – И уверяю тебя – я буду добр с тобой. И приму завтра мистера Таунзенда. А пока прошу тебя никому не говорить, что ты помолвлена – до поры до времени.