"Дахут, дочь короля" - читать интересную книгу автора (Андерсон Пол Уильям)

Глава восьмая

В палате Совета в базилике, перед выстроенными солдатами, под изображением Троицы, стоял на возвышении облаченный в мантию Грациллоний, Ключ он достал, и тот ясно был виден у него на груди над символом Колеса, по правую руку стоял Админий, держа Молот; и сказал король суффетам:

— Я созвал это собрание не для того, чтобы изменить закон, как того хотели некоторые из вас. Моя позиция проста. Позвольте вам ее изложить. Мы напали на франков, потому что они были захватчиками, пришли, осквернив клятву, данную четыре с половиной столетия назад Бреннилис и Цезарем, Исом и Римом. Варвары, они испачкали воду, что течет из Нимфеума, приостановили движение на нашем основном пути и вскоре наверняка дали бы себе волю. За королем сплотились истинные сыны Иса, чтобы вышвырнуть их, и им это удалось, причем с меньшими потерями, чем следовало ожидать.

Да кажется, претендент, которого я повстречал в Лесу, пал в битве от руки неизвестного. Что из этого? Он умер за свои злодеяния. Если бы он выжил и как честный человек пришел обратно, я, конечно же, сам сразился бы с ним. Если хоть один из оставшихся в живых франков желает возмездия, пусть приедет и ударит в Щит; до битвы мы будем полностью поддерживать свой закон.

Народ аплодирует. Хоть ему это стоило ран и потерь, он все же знает, от чего освободился. Неужели вы скажете им, господа мои, чтобы они покорились? Я предостерегаю вас не делать этого.

Мы предприняли отчаянную попытку. Тем не менее она обернулась победой, необыкновенной победой. Это говорит о том, что вместе с нами сражались боги Иса, и они вполне удовлетворены. Вы слышали, большинство участвовавших в битве видели светящегося воина — я сам видел — знак небесный, от которого пришел в смятение враг и расстроились его ряды. Я, простой солдат, хоть и являюсь верховным жрецом Тараниса, но не пытаюсь сказать об этом ничего более. И все ж, поразмыслите.

Хватит разговоров. Отложим в сторону споры и продолжим решать самые что ни на есть насущные проблемы, готовясь к испытаниям, что ждут нас еще впереди.

— Вы называете нарушение обычаев военным маневром? — закричал Ханнон Балтизи, Капитан Лера. — Если б вы новели людей в атаку после участия во втором поединке, то да, я бы согласился, — но вы с пренебрежением отнеслись к священному закону. И вы смеете говорить, будто боги снизойдут к вашим доводам о военной необходимости? Они куда строже, Граллон. Терпение их велико, но ему есть предел.

Для ответа поднялась Ланарвилис, говорящая сегодня от имени восьмерых галликен, которые могли бы здесь присутствовать.

— Мы, галликены, вопрошали богов, — тихо сказала она. — Нам кажется, наш король выбрал то, что с его точки зрения смертного, было бы меньшим злом, О, куда меньшим злом. Так чаще должны поступать хорошие люди. Если бы боги разозлились, то устроили бы так, чтобы он потерпел поражение на мысе Ванис. Да, они могли бы сделать так, чтобы его убил его претендент. Вместо этого король стоит перед нами победителем.

Как можно скорее будет устроен праздник благодарения, такой большой, какого Ис доселе не видел. Будут обряды очищения и гекатомбы. Тогда боги, конечно же, простят все те грехи, которые вынужден был совершить Ис для их и своего спасения. Так заявляет храм Белисамы.

— Не просто умилостивить Лера, — сказал Ханион.

— Оратор Тараниса поддерживает короля и Девятерых, — заявил Сорен Картаги.

— И я, заодно, — добавил Боматин Кузури, советник от военного флота.

— И я, — присоединился Осрах Танити, представитель рыбаков, — и осмелюсь заявить, что мы двое кое-что знаем о помыслах Лера.

Ханион мог бы спорить и дальше, но преклонные лета взяли свое.

— Да будет так — пробормотал он, и откинулся на спинку стула. По скамьям пронесся вздох одобрения.

— У нас проблемы не закончились, — напомнил Адрувал Тури, Властелин Моря. — Сумели бы появиться франки в тот самый момент, когда наши силы где-то в другом месте, если бы не молчаливое потворство со стороны Рима? Что еще римляне попробуют предпринять? — взгляд его не был недружелюбным, но смотрел он прямо на префекта. Грациллоний вздохнул.

— Пока я сам мало знаю, — ответил он всем им. — Я выясню все, что смогу. — Он удержался, чтобы не упомянуть, как мог бы быть полезен Корстин, черпавший информацию через Мартина. — Вероятно, кое-кто из официальных лиц обманулись сами, и более высокое руководство призовет их к ответу за это. Между тем в ближайшем будущем больше ничто не будет нам угрожать, а скоро должны вернуться наш флот и войска. Что мне необходимо от Совета — согласие с тем, что я… что мы на верном пути.

Король одобрения добился. Едва ли исход оказался бы другим, особенно учитывая настроение простого народа. Собрание было формальностью, хотя и необходимой.

Вслед за одобрением Грациллоний должен был позволить — как тяжело это звучало для его ушей! — советникам быть независимыми впредь в их сферах деятельности. Когда Грациллоний проходил мимо королев, от их группы отделилась Форсквилис и взяла его за руку.

— Что? — спросил он в изумлении.

— Пойдем ко мне, — низким голосом пригласила она.

— Но еще рано, у меня много дел, и — Тамбилис?

— Вчера у нее началась менструация, раньше обычного. Она будет одной из тех, кто завтра возобновит Бдение, тоже вне очереди. Поскольку мы сочли это еще одним предзнаменованием.

Он почувствовал, как приятна ему забота женщин. Грациллоний не придавал этому значения, но в ходе последних событий ему теперь приходилось воздерживаться по нескольку дней и ночей, а она была самой страстной из его жен. Форсквилис все поняла. Тонко очерченное лицо окрасил легкий румянец. Он сразу же исчез, в ней преобладала холодная сдержанность, и король осознал, что женщины выбрали ее по какой-то, ему неизвестной причине.

— Нам с тобой надо поговорить, тебе и мне, — сказала она.

До этого не представлялось возможности. Позавчера он вернулся из погони, как раз чтобы успеть произнести благодарственные речи: людям искренние, богам почтительные; в сумерках зажечь Огненный Фонтан, обратиться к неистово веселящейся толпе и воздать всю свою преданность Митре. Потом на него навалился сон. На следующий день его ждал вихрь дел, которые в данной ситуации было невозможно отложить. Галликены тоже были полностью вовлечены в события, проводя службы, помогая пострадавшим, устраивая плакальщиков.

Форсквилис была не самой образованной, мудрой или благочестивой из Девяти; но душа ее ближе всех была к Потустороннему миру и, как шепотом говорили, порой переходила границу. По позвоночнику Грациллония побежал холодок,

— Отлично, — сказал он.

Когда они возникли на ступенях базилики, их накрыло волной криков «ура». Хотя Ис вновь принимался за каждодневную жизнь, народ все еще заполнял Форум, в ожидании появления победителя, их защитника. Грациллоний воодушевился.

От толпы отделилась тощая, длинноногая фигура и прыгнула по направлению к ним. Легионер попытался отмахнуться от назойливого.

— Дайте ему подойти, — приказал король. Руфиний отсалютовал ему и королеве. На галле была туника без рукавов, из-за бинтов, прикрывавших рану на левом предплечье, на которую необходимо было наложить швы. Двигался он как всегда легко, и в зеленых глазах плясало привычное озорство.

— Вы сказали вчера, что у вас есть для меня срочное дело, господин, — напомнил он, — но разговор требует секретности.

— Да. Хорошо, — ответил Грациллоний. — Моя госпожа, можешь минутку подождать вместе с охраной? — Форсквилис медленно кивнула. Он мог заметить, как она нервно передернула плечами.

Он повел Руфиния вверх по ступенькам в угол портика.

— Я хочу, чтобы ты нашел для меня превосходного белого быка, — сказал он на латыни. — Сделай это осторожно. Доставь его в потайное место поблизости — ты будешь знать куда, мой лис, — за восемнадцать дней до сентябрьских календ, и извести меня. Заплати сколько бы ни было нужно. Я тебе возмещу.

Заостренное, покрытое рубцами лицо насторожилось.

— Ну, это займет прилично времени. Но почему именно тогда?

— Это мое дело, — грубо ответил Грациллоний.

— Простите, сэр. Я лезу не в свое дело, но человеку часто приходится задавать неудобные вопросы, чтобы преданно служить своему господину. Тот день будет священным днем Митры в каждом месяце. Я хорошо это знаю. Вы намечаете благодарственное жертвоприношение.

«С чего я решил, что смогу его одурачить?» — подумал Грациллоний.

— Я принес клятву, когда нас вот-вот могли разбить франки. Ты видел, что было дальше, тот восход.

— Я видел нечто весьма странное, — пробормотал Руфиний, — но Ис это пещера со странностями. — Он сдвинул брови, подергал бороду, внезапно сказал: — Вам не удастся затащить некастрированного быка в тайник.

— Знаю. Невзирая на злословие христиан, кровавые жертвоприношения Митре являются редкими и торжественными. Мы — мы, верующие, совершим свой обряд на поле битвы.

— Нет, пожалуйста, я вас умоляю. Это приведет в ярость чересчур многих приверженцев Троицы.

— Я тоже об этом думал. Служитель Митры не крадется поодаль. Но нет необходимости оскорбительно бросаться в глаза. К тому времени, когда все станет известно в городе, обряд будет совершен, он будет в прошлом. Полагаюсь на тебя, чтобы так оно и было. Впоследствии я оправдаюсь перед всеми обвинениями и выиграю.

— Вы выиграете… среди людей. Боги…

— Что, есть боги, которых ты боишься?

Руфиний пожал плечами.

— Конечно же я сделаю, как вы хотите.

На Грациллония нахлынуло чувство признательности. Он прислонился к Молоту на колонне и обнял галла за плечи.

— Я так и знал. Ты верен, как и все мои легионеры. И никогда ты не сослужил мне службы выше этой. Почему ты не поступишь на службу к Господину Света? Ты заслуживаешь чести.

В кошачьих глазах застыли неожиданные, изумительные слезы.

— Это значило бы предать вас.

— Что? Не понимаю.

— Лучше я пойду. — Руфиний выскользнул и поспешил вниз по лестнице, чтобы затеряться в толпе.

Грациллоний вернулся к Форсквилис.

— Ты встревожен, — сказала она.

— Женщин это не должно волновать, — проскрежетал он. Он тут же стал мучиться, не слишком ли был резок с королевой. Однако она молчала, и на ее лице ничего невозможно было прочесть.

У Форсквилис дома он отпустил охрану и сменил мантию на тунику. Был теплый, безоблачный полдень. Его одежда была в домах у всех Девяти. По обыкновению засунув Ключ под одежду, он почувствовал, как тот давит на грудь. После стольких лет он обычно этого не замечал.

Оказалось, что жена тоже надела легкий, простой наряд: льняную рубашку. Босые ноги на тростниковой циновке, которыми были покрыты полы. Это подсказало ему, что королева не желала хлопот с расшнуровыванием сандалий. Желание трепетало в воздухе.

— Ну, — сказал он как можно веселее, — думаю, у тебя что-то готовится, а сначала?..

— Сначала поговорим. — Она отвела его в секреторий. Из-за занавесок на окнах там было темнее. Потому все окружающие предметы казались до жути живыми, женская статуэтка из Тири эпохи архаики, резные кости в виде символов, грозовые кремни, лампа из кошачьего черепа, древние свитки… Они уселись друг против друга. Ее глаза, при полном освещении серые, казались огромными и наполненными темнотой.

— Что это был за призрак во время битвы? — мягко спросила она.

— Что, что, да кто может знать? — запнулся он от испуга. Оправившись, продолжил: — Подобные видения зачастую случались и прежде. Гомер рассказывает, как боги являлись героям, сражавшимся под стенами Трои. Древние римляне видели на озере Регилл скачущих перед ними Кастора и Поллукса. Константин утверждал, что однажды в небе перед ним стоял Крест Иисуса, и в этом знаке он узрел, что станет августом. Мы тоже, когда в первый год моего правления встретили скоттов, убили их всех до последнего, не смотря на то что там показалась громадная старуха. Мне казалось, что я сам ее видел. Ты помнишь. Бог, или демон, или это был бред? Кто знает?

— Ты уклонился от ответа, — безжалостно сказала она. — Кто это был, или что?

— Я слышал, как исанцы говорили, будто это был Таранис. Христиане среди моих легионеров говорят об ангеле. Кто знает?

— И все же, ты… ты назвал его Митрой, не правда ль?

Он собрал все, что было в нем вызывающего.

— Да. Я имел на это право. И могу свободно верить, что Он мне ответил.

— Как я узнала, атрибутика этого существа… — Спокойствие ее растаяло. Она задрожала. — Пусть будет кто-то еще. Кто-то…

— Что? — Он наклонился, чтобы взять ее за руки. Они были холодные. — Да как ты можешь так говорить? Когда сам Митра пришел спасти Ис…

— Как изгой на последней ферме, где собаки уже не идут за ним по следу, — захныкала она. — О, Граллон, я хочу тебе сказать, что предзнаменования плохие, плохие. Боги Иса так много вынесли. Усмири свою гордость!

В Грациллонии нарастала ярость.

— Я прошу лишь, чтобы они следили за моей честью, как это делает Митра. — Ее страдания попридержали его норов. — Но что за предзнаменования, дорогая моя? Твои сестры сегодня совсем не казались напуганными.

Форсквилис сглотнула.

— Я им не говорила, как и тебе не могу объяснить, поскольку они не так ясны, как падающая над некрополем звезда, или рожденный двуголовым теленок, или даже не гадания, или лицо в дыму. Нет, лишь сны, голоса, полууслышанные в ветре или в водах, охвативший меня холод, когда я хотела помолиться. Королевам я могу рассказать только то, что боги встревожены, а то они, естественно, знают и так. Я не говорила им, как то ощутимо.

Форсквилис встала с места, села к нему на колени, прильнула, спрятав лицо у него на плече.

— О, Граллон, Граллон, будь осторожен с Ними! Мы не должны тебя потерять!

Он крепче прижал ее, погладил и пробормотал слова утешения. То, чего она видит, ему не досягаемо; но ему не стоит говорить ей об этом, правда? Он успокоит жену как только сможет, а потом вновь встанет на защиту ее, и Дахут, и Иса, тихо произнося имя Митры. Ее объятия перетекли в дикие, стремительные поцелуи, вместе со стремлением быстрее избавиться от одежды, пока они не очутились вдвоем на полу.

Факелы на бульварах и фонари вдоль улиц, у их подножий ночь превратилась в сияние восхода, освещая путь идущей вперед золотой молодежи, а Дахут ждала их за воротами дома своего отца.

В Исе пульсировала заунывность арфы и флейты, сердцебиение барабана, приветствуя тех, кого принцесса пригласила танцем прогнать тьму, чтобы утреннее солнце смогло увидеть, как ярко сверкает радость Дахут — победа ее отца. Золотом вспыхивали крылья орла и бронзой открытая дверь, по отполированному полу дворца неслись колесницы, в сонном ладане воздуха возвышались колонны, а свет лампы в распущенных волосах Дахут превращался в живое золото.

Шелковые рубашки и пурпурные подолы струились, ниспадали и вертелись в круговороте, там, где кружились танцоры, мерцало серебро и тлел янтарь.

Смеялась музыка, и смех пел вокруг пар, а впереди всех шла Дахут, быстрейшая из быстрых. Знатные девушки были прекрасны, а отбивающие веселый такт мужчины — красивы. Приятной неожиданностью могло стать тесное объятие или поцелуй украдкой; но перед глазами молодых людей сияла звезда Дахут. Кел Картаги, внук Сорена, дотрагивался до ее руки и талии. Затем с оживленной поспешностью танец отнял ее у партнера. Дальше она качнулась к Бараку Тури, дальше еще ко многим другим. Так Дахут оставляла на своем пути шлейф радости и горя.

Когда музыка приостанавливалась, возбужденный гость мог передохнуть, выпить вина, или поболтать, или пофлиртовать, или просто посплетничать. Карса старался сохранять римскую невозмутимость, пока Дахут в кольце других мужчин отмечала празднество. Шотландец Томмалтах внаглую расталкивал поклонников плечами, пробираясь к ней, усмиряя любого, кто пытался возразить, волчьим оскалом, заготовив слова, журчащие, как бордовые струны арфы; затем стоило Дахут бросить на него мимолетный взгляд, и он немел. Свободные от обязанностей легионеры, поспешившие на ее зов, защита чести их Удачи, стояли рядами вдоль стены, вооруженные и в яркой экипировке той войны, которую выиграли, и взгляд Будика выслеживал Дахут, как молодой месяц выслеживает солнце.

Вскоре музыка ожила опять, и танец возобновился. Красный, золотой и пурпурный цвета удвоились, неустанная радужная сеть, до тех пор, пока не стали бледными западные звезды и полосой не посеребрел восток, тогда Дахут пригласила молодежь Иса на пир вслед за собой.

Потом она вывела их подышать рассветным воздухом. Свет ласкал ее стан и сверкал в волосах. Она взяла свою компанию на городскую стену, и с Башни Ворона Дахут смотрела через морс.

Когда Грациллоний со своими спутниками вышел за Северные ворота, луна еще не взошла, но хватало света звезд. Пепельно светилась Редонская дорога и глухо отзывалась под их шагами. Однако, когда они миновали поворот и свернули на восток, все погрузилось во мрак. Над холмами кучей нагромоздились облака, черные, как в лоне земли. Усиливающийся ветер, подгоняя их, издавал резкий звук и нес холод, и в западном направлении слышен был звук грома.

Мьютон Росмертай, исанский суффет и Лев Митры, вздрогнул.

— Какой-то ненормальный шторм на той стороне в такой час, — сказал он. Они проходили мимо Заброшенного Замка. Он сделал жест в сторону руин. В ответ снизу прокричали разбившиеся об утесы волны.

— Мы на службе у богов, — упрекнул его Грациллоний.

— Другие боги злятся.

— Меж ними всегда война, — сказал Кинан. — А мы — солдаты.

— Я не боюсь, я — не напуган, — настаивал Мьютон. В неясном дрожащем свете им было видно, как он надулся. Он был рьяным новообращенным, быстро продвигающимся в Мистериях за преданность и мастерство. И тем не менее он был только торговцем специями, никогда не пересекавшим воды и нс участвовавшим в сражениях. — Я лишь хотел узнать, все ли из нас мудры, может лучшей службой было бы обратить внимание на предостережение тех, кому также дано на это право.

— Солдат не задаст вопросов по поводу приказов, — сказал Верика, которого Грациллоний сделал своим Вестником Солнца. — Он их выполняет.

— И скрывает свое ворчание от комиссариата, — засмеялся Кинан.

Грациллонию от разговора стало неловко. Маклавий избавил Отца от приказа замолчать, заставив людей задуматься:

— Что мы споем? Хорошая дорожная песня скоротает мили. Гимн Митре, а?

Он пелся на латыни, как большинство митраистских гимнов в Западной империи. Один за другим они подхватили его, люди четырех высших званий и полдюжины солдат.

Братья, солдаты Армии, вот и начался наш марш.

А пред нашими рядами летит Солнечный Орел.

Сердцами овладели торжественные звуки. Вскоре уже не имело значения, что небо темно, а ветер начинает жалить лица каплями дождя.

Было не слишком далеко до места встречи, которое описывал Руфиний. Там, где тропинка выходила на дорогу, стоял кров пастуха, по ночам обычно покинутый. Там ждали четверо других послушников, под предводительством озисмия Льва Ронаха. Они приготовили две повозки, запряженные мулами, как и пожелал Грациллоний. Одна была полна предметов, накануне незаметно вывезенных из города, на другой везли кучу дров. Из убежища Руфиний вывел быка, купленного им в Озисмии. Вместе с ним был новый член прихода, шотландец Томмалтах, пока только Ворон, но взятый на эту миссию потому, что лучше всех справился бы с животным, если бы то стало опасным.

Грациллоний разглядел поистине величественного быка, с сильными мускулами, мощными рогами, белоснежного оттенка.

— Хорошая работа, — сказал он, беря у Руфиния цепь. — Найдешь меня около полудня во дворце, и я возмещу тебе издержки.

В ветвистой бороде вспыхнули обломанные зубы.

— Это включит мои расходы на вино? Мне следовало догадаться.

— Заплачу за все, что скажешь. Ты меня никогда не надувал, Руфиний.

— Я пошутил, пошутил. — В голосе послышалась неожиданная боль. Он стал сухим. — Хозяин мягко обращался с быком, но следите, чтобы в поле зрения не попала лошадь. Он захочет влезть. К тому же он старается обиходить каждую корову, которую видит, полагаю, в надежде, что она горяча. Теперь Томмалтах уже изучил его повадки. Спокойной ночи. — Руфиний отступил так быстро, словно растаял на ветру.

— Едва ли мы повстречаем хоть одну из этих опасностей на оставшемся пути, — сказал Грациллоний. Сказал первое попавшееся для поднятия настроения. Он натянул цепь. — Пойдемте, ребята.

Они продвигались медленно. Ненастье их опережало. Звезды исчезали. Резко вспыхнула, сначала сзади, потом над головой, светло-голубая молния — ничто не спасет от тьмы. Под невидимым небом скрежетали громовые колеса. Ветер гудел и жалобно выл. Капли дождя падали все чаще. Кто-то зажег пару фонарей, расшевеливших угрюмых и едва указывавших путь. Бык фыркал, тряс головой, временами дергал за цепь. Сбоку от него шел Томмалтах с копьем в правой руке, левой ударяя по животному, почесывая у него за рогами, в то же время напевая вполголоса гэльскую пастушью мелодию.

— У тебя талант, — произнес Грациллоний спустя некоторое время, за которое никто не проронил ни слова. — Я наслышан про твое умение, как ты забавлялся на фермах. Ты обеспечишь жертвоприношение?

— Думаю, я недостоин, — отвечал Томмалтах. Грациллоний покачал головой.

— Нет. Это будет Таинство Создания, в котором все мужчины как один.

Может, и так. Это казалось вероятным. В книгах и воспоминаниях, в которых он копался, едва ли что-то сказано о Таврактонии во плоти; обряд совершался слишком редко. На самом деле из описаний он больше узнал о Таруболе Цибелийском, но то были отвратительные подробности обряда, в котором мужчины кастрируют самих себя.

Его отряд должен был выполнить священное обещание чисто и по-мужски мудро. Естественно, Митре хотелось бы, чтобы оно совершилось еще и благоразумно.

— Для меня это честь, Отец, — сказал Томмалтах.

— Ты обнаружишь, что тебе досталась сложнейшая часть, — предупредил Грациллоний.

— Конечно, и это поможет мне стать опорой моего короля.

Грациллоний ушел от восхвалений, заведя разговор о том, как лучше выполнить дело. С дней, проведенных на отцовской ферме, он хорошо помнил, как убивают крупный скот. Но этого быка неправильно просто оглушить кувалдой. Он будет еще совсем живой, когда умрет за Бога и народ.

Хуже то, что Молот был Тараниса, а король Иса — его верховным жрецом… Вспышка озарила небо. Гром оглушал жесткими ударами.

Процессия вышла на мыс Ванис и снова приблизилась к повороту Редонской дороги. Теперь, когда на востоке появилась полоска рассвета, серповидная луна должна была светить им в спины, а последние звезды — над головой. Вместо этого неистовала ночь. Ис было видно лишь в тех синевато-багровых отблесках, от которых бушующее под его стенами морс сияло как вражеское оружие. Грациллоний в этот миг мог лишь наугад сказать, что наступает рассвет.

Он поднял взор. Митра сохранит свою честь, он им сказал.

На могиле Эпилла он остановился.

— Здесь мы совершим приношение, — сказал он. Досюда докатилась битва с франками, и в любом случае глуше места на мысе было бы не найти. — А пир — ты знаешь, Ронах. Разжигай огонь.

Озисмиец отдал честь и направил повозку с дровами вперед, к впадине возле откоса, в которой было некое подобие укрытия. Грациллоний стоял подле со своими офицерами, сохраняя то достоинство, которым обладал, а Вороны и солдаты на ощупь пробирались вокруг, разгружая вторую повозку. Издавались несомненные проклятия, они с порывами ветра сыпались в сторону моря. Большую часть груза составляла мебель и ритуальные предметы, которые надо было нести вслед за Ронахом, но еще было довольно всяких облачений и принадлежностей.

Грациллонию не нужно было сильно менять свой наряд. Для этой церемонии, в отличии от тех, что проводились в башне, на нем уже была надета туника из белой шерсти, сандалии и меч, как у Митры на первом Убиении. Он просто снял плащ и надел фригийский головной убор. Король мельком подумал о том, не снять ли Ключ. Но нет, где-то в подсознании он чувствовал, это будет предательством. Он оставил его на груди.

Вестникам Солнца, Персам и Львам нужна была более продуманная одежда, надеть которую следовало с посторонней помощью. Казалось, что при неумелом обращении это займет целые часы. Томмалтаху становилось все труднее усмирять быка.

Огонь мерцал и колыхался. Вернулся Ронах. Был ли когда-нибудь мир хоть чуточку менее черным? Где-то сейчас, там за грозовыми тучами в бессмертной славе поднялось светило Митры.

— Собирайтесь, собирайтесь, — взывал к ветру Грациллоний. — Начнем.

Шквал дождя ударил его по лицу, наполовину ослепив.

Три меньшие ранга отступили и повернулись к Таинству спиной, не смея до повышения лицезреть — кроме Томмалтаха, а его внимание было сосредоточено на неугомонном быке. Тот закатывал глаза, норовя боднуть рогами, копыта сдирали дерн, дыхание вырывалось в ритме волн, разбивавшихся внизу о рифы.

Тусклые фонари горели у подножия надгробия Эпилла, которое Грациллоний сделал своим алтарем. Молитвы и указания были опущены, просто потому, что люди слышали, как приближалась настоящая буря, а впереди нее неслись градины.

Грациллоний направился к быку. Он вытащил меч.

— Митра, Бог — ветер отрывал его слова. Томмалтах делал вcе, что, по его словам, было в его силах. Быстрый, как кошка, он ухватился за огромные рога и скрутил их. Бык ревел. Он опустился на колени. Земля гремела. Томмалтах отскочил и схватил свое копье, готовый пронзить им животное.

Бык перевернулся на бок. Грациллоний левой рукой схватился за кольцо в ноздре и потянул на себя, вонзая меч. И огромная голова с ревом и яростью поддалась. Грациллоний выпрямился, прямо перед правым плечом. Удар был слабым. По нему лилась кровь.

Он очнулся до того, как животное в предсмертной борьбе поймало его на рога. Стоял и тяжело дыша смотрел. Следовало произнести еще несколько молитв, но не раньше, чем бык будет лежать недвижимо; раньше это показалось бы неподобающим, как злорадство.

Возле Заброшенного Замка разбился свет, вспышка со множеством щупалец, словно кого-то искала. Гром потопил звук труб, а потом перерос в рыдания, бульканье, и под конец, в тишину. Град выбелил землю. Бешенным потоком хлынул дождь.

Грациллоний освятил жертву. Кровь он собрал в сосуд, выпил, поделился с Верикой в честь остальных. Жидкость была клейкая, горячая и соленая. Он нарезал куски мяса, которые отнесли жарить. Осталось куда больше, чем могло поглотить это маленькое собрание. Скелет должен быть расчленен и сожжен перед уходом. Позже могут вернуться Вороны и избавиться от сожженных дотла костей.

Если только шторм не потушит огонь. За Грациллонием устало плелись те, кто проводил вместе с ним службу. Оставшиеся следить за огнем старались, чтобы тот был высоким. От бело-жаркой сердцевины в разные стороны рыскали языки пламени. Дождь бил, поднимал пар, прогонял со свистом. Священное мясо можно было приготовить лишь частично. Наконец промокшие Отец, Вестник Солнца, Перс и Львы смогли лечь, и их обслуживали упорно работавшие Солдаты и Вороны, уныло жующие и глотающие куски мяса в честь Митры.

И все же, и все же, они это сделали! Когда закончили, Грациллоний поднялся и дал благословение. Неожиданно он вскинул голову и неудержимо рассмеялся прямо небо, где за ним наблюдали боги Иса.

— Он отказывается обратиться к Совету, чтобы решить этот вопрос, — рассказывала Виндилис. — Он утверждает, что это вызовет ненужные разногласия, хотя — он так говорит — никакого осквернения не произошло. Он говорит, что если мы обязаны привлечь внимание к жертвоприношению, то можем сделать это в равноденствие.

— А мы станем? — застенчиво спросила Иннилис. Проведя на Сене последние три дня из-за шторма и неспокойного моря, которое потом медленно улеглось, она вернулась в Ис лишь сегодня утром. Виндилис держалась в курсе всего и пришла в розовый домик как только смогла. Она хотела быть единственной, кто приносит новости. Даже если это сильно огорчит ее возлюбленную.

— Ха! — высокая женщина рыскала по залу заседаний так, словно его синяя с золотом отделка, фрески с растениями, хрупкие предметы красоты были для нее клеткой. Осунувшееся лицо повернулось к окну, наполненному полуденным светом. — С тех пор прошел месяц? Тогда он прекрасно знает, что спустя столько времени все тщетно. Какое бы негодование ни испытывали сейчас большинство суффетов, оно остынет и обратится в пепел. Уже мои осведомители говорят мне, что простой народ за Граллона. Большинство, которое смеет обсуждать его подвиги в тавернах, магазинах или на улицах, — считают, что он должно быть прав. Или он для них не чудесный король, в правление которого всегда улыбается судьба?

Усевшись на тахте, Иннилис смотрела вниз на пальцы, сцепившиеся на коленке.

— Это может быть правдой? — прошептала она. — Почему боги, наши боги так ревнивы к тому, что он приносит жертву другим?

— Кровавая жертва на вершине утеса Лера, под небом Тараниса? Нет, дорогая, ты не слишком-то склонна к осуждению.

— Что… думают сестры? Виндилис вздохнула.

— Бодилис, Тамбилис, Гвилвилис в ее слабоумном состоянии, естественно, они его оправдывают. Малдунилис как всегда пассивна, немного напугана и надеется, что все обойдется. Фенналис мы об этом не говорим. Ланарвилис была в шоке не меньше меня, но потом решила, что политическая необходимость требует сглаживания скандалов. Она старается усмирять Сорена Картаги.

— Сорена?

— О, он был просто в бешенстве. Он воспринимает это как вероломство против себя самого, после того как занял сторону Граллона в Совете, когда разбирался вопрос о нападении на франков. Ланарвилис поручилась смягчить его настолько, чтобы он по крайней мере продолжил работать вместе с Граллоном в общественных делах, как и прежде. Граллон и того не заслуживает. Я почти надеюсь на то, что эти двое в конце концов будут делить постель, о чем страстно мечтали столько лет.

Иннилис задыхалась.

Виндилис окоченело улыбнулась.

— Не бойся. Они никогда этого не сделают. И так совершено слишком много святотатства. Он проникнет в нее — Граллон — как во всех нас. Если мы ему не откажем. Я так поступила. — Визг смеха. — Он был вежлив. Тотчас все понял. — Виндилис встала перед сидящей женщиной и вперилась в нее взглядом. — Ведь ты, — пробормотала она, — могла бы его так наказать.

— О, нет, я лишь маленький мешок с костями.

— Прелестными костями, под изысканной плотью, — выдохнула Виндилис.

Иннилис бледнела, краснела, бледнела. Глаза ее бегали взад-вперед.

— Я ему нравлюсь. Он мягкий, и иногда…

— Нет, умоляю, не заставляй меня причинять ему вред… А что с Форсквилис?

— Она боится, у нее были видения — не сказала о чем, но сказала — раз Лер с Таранисом задержали рассвет, чтобы не дать свершиться подвигу, значит Митра одержал над ними победу. Со своей стороны, что бы ни приключилось с ее королем, она будет за него. И потом пошла, дерзко, надменно, ко дворцу, и никто их до утра не видел.

Иннилис содрогнулась.

— А она могла … сказать правду? — прошептала королева.

— Возможно. Возможно. Таранис и Лер — но Белисама назначает свое время. Она долго ждать не станет.

Видя ужас на лице подруги, Виндилис села, рукой обняла Иннилис за талию, притянула поближе.

— Будь смелой, милая, — низким голосом сказала она. — Та, Которой мы служим, конечно, не станет наказывать нас за его прегрешения. Мы должны держаться вместе, мы, сестры, делить утешение, силу, любовь.

Свободной рукой она ласкала маленькие груди, затем потянулась вверх, чтобы распустить узел шелковой веревки, скреплявшей рубашку Иннилис на шее. Губы трепетали у щек, направляясь ко рту.

— Нет, пожалуйста, — попросила Иннилис, — не сейчас. Я слишком напугана. Я не могу.

— Понимаю, — тихо ответила Виндилис. — Я хочу твоей близости, я лишь страстно желаю быть рядом с тобой, обнимать и чтобы ты обнимала меня. Ты подаришь мне этот час спокойствия? — Внезапно она показалась хилой, уязвимой, старой.

Дахут приехала в дом Фенналис, когда над восточными холмами поднималась луна, румяная и огромная. Лучи ее источали пока лишь невидимый свет, потому что небо еще было синее, а в океане по-прежнему отражался закат; вершины башен горели ярким пламенем, хотя под ними начали прокрадываться сумерки, словно туман по кривым улочкам Нижнего города. Бодилис открыла ей дверь. Мгновение обе стояли молча, рассматривая друг друга. Весталка не задержалась, чтобы сменить свое белое платье после служения в храме. От этого, да еще из-за длинных распущенных волос она, казалось, сияла средь теней, как зажженная свеча. Женщина была одета просто, в рубашке, от которой исходил запах пота, с непричесанными волосами. Она ссутулилась от усталости.

— Входи же, — невыразительно сказала королева. — Я надеялась, что ты придешь сразу, как только я пошлю за тобой.

Дахут развела руками.

— Прости. Я могла бы отпроситься, но пришлось принять участие в вечернем песнопении и… сейчас не время пренебрегать Богиней, не правда? Теперь она может быть рассержена, а Ее луна уже полная.

— Возможно. Я все же не верю, что Она хочет, чтобы Ее Фенналис так долго страдала от боли.

— Я сожалею ! — воскликнула Дахут в крайнем нетерпении. — Я думала, что Иннилис…

— О, Иннилис тут была, и у нее не получилось. Ты была последней надеждой. Я должна была попросить Мальти передать это тебе, но устала, забыла. — Бодилис отступила и поманила за собой. — Пойдем.

Дахут вошла в атрий. Там сгущались сумерки.

— Ты, ты понимаешь, я не знаю, смогу ли сделать еще что-нибудь? — сказала она. — Раз не может королева, королева-утешительница. Лишь тот случай с моим отцом. Конечно, я молю, чтобы Богиня придала мне сил помочь. Фенналис всегда была ко мне добра.

— Ко всем. — Бодилис показала дорогу в спальню. Дахут дернула ее за рукав и спросила:

— Какая-нибудь из наших лекарственных трав может быть полезна?

Бодилис покачала головой,

— Нет. Раньше помогал маковый сок; но он больше не снимает боль. Королева курит коноплю, чтобы чуть полегчало, но лишь когда приступы не такие острые.

— Я и не знала. Мне следовало чаще приходить навещать ее.

— Это бы ее порадовало. Она тебя любит. Но у молодых есть обыкновение остерегаться прихода смерти.

Дахут понизила голос.

— Смерть это единственное оставшееся средство, да?

— Да. — Бодилис остановилась. Сильно сжала Дахут руку. — Я даже думала самой его дать. В книгах сказано, что у болиголова мягкое действие. Но мне было страшно. Белисама зовет к себе галликен тогда, когда Она пожелает. И все равно молись, молись о окончании.

— Помолюсь. — Во тьме глаза Дахут были огромные, как луна.

Комнату освещал подсвечник с семью ветвями. Воздух спертый и полный мрака; он так отвратительно смердел, что девушка почти давилась. Недавно смененная постель снова намокла от пота, мочи, грязи, выделявшейся наружу несмотря на то, что Фенналис не ела несколько дней. На пятнистом лице лежали жидкие волосы. Кожа на скулах обвисла, и нос теперь выступал. Женщина дышала неровно. То и дело издавала мяукающие звуки. Было невозможно определить, узнала ли она склонившуюся над ней Дахут.

Девушка подняла взгляд на образ в нише в ногах кровати. Это была Белисама в виде Старухи, но не такой отвратительной, как обычно; эта пожилая госпожа безмятежно улыбалась с поднятой в благословении рукой. Дахут жестикулировала и бормотала. Бодилис почтительно сложила руки.

Тысячелистником Дахут стегнула по Фенналис и положила растение ей под голову. Но принцесса не смогла скрыть отвращение, обнажив вздутое тело и проводя по нему пальцами; слова ее запинались.

Тем не менее, пока она совершала богослужение, Фенналис успокаивалась, закрыла глаза и мирно улыбнулась. Дахут выпрямилась.

— Надеюсь, ты сделала это, — в страхе прошептала Бодилис. — Сила Прикосновения принадлежит тебе. Какую еще силу ты в себе несешь?

Ликование звучало мягко:

— Я рада. Богиня выбрала меня.

В комнате был кувшин с водой, таз, полотенце. Дахут поспешно вымыла руки.

— Спи спокойно, — сказала она Фенналис, но не поцеловала перед уходом.

Бодилис проводила Дахут до двери.

— Пожалуйста, завтра приходи пораньше, — попросила королева.

— Конечно. У меня этот день свободен.

— Где ты остановилась?

— У Малдунилис. Ты не знала? — В прошлом году Дахут завела привычку жить в доме той, очередь которой была вести Бдение. Одежда и пожитки хранились во дворце, а слуги приносили то, что требовалось. Вместе с тем она все чаще говорила о том, чтобы завести свой собственный дом.

— Я забыла, такая уставшая. — Галликены по очереди заботились о своей сестре. Однако несколько дней лихорадка держала взаперти Ланарвилис и Гвилвилис. Это было не смертельно; говаривали, будто завтра они встанут на ноги; тем временем на остальных ложились двойные обязанности. Бодилис взяла на себя весь уход, как только смогла отложить некоторые привычные обязанности, такие как управление библиотекой или помощь по эстетике в общественных делах. Дахут крепко ее обняла.

— Желаю тебе поскорее освободиться.

— Пусть освободится Фенналис. Спокойной ночи, дорогая.

Когда дверь за девочкой и подсвеченными луной сумерками закрылась, Бодилис слегка наклонилась к больной, спрятав глаза в изгибе локтя.

— Семурамат — Тамбилис, — пробормотала она, — надеюсь, тебе в эту вечернюю пору хорошо. — И выпрямившись: — Нет, это не сожаление. — Она засмеялась тому, что говорит сама с собой и вернулась в спальню. — Мальти, — позвала Бодилис, — ты нам снова нужна.

Служанка с неохотой пришла помочь вымыть Фенналис, сменить постель, вынести испачканные вещи. Пациентка смогла немного подсобить, сонно переворачиваясь, как надо, но не показывая боли.

— Думаю, можешь пойти поспать, — сказала Бодилис в завершении работы.

— А вы, моя госпожа? — осведомилась служанка.

— Я понаблюдаю некоторое время. — Бодилис ночевала в соседней палате, оставляя дверь между ними приоткрытой. — Мне нужно кое о чем подумать до прихода слепой Богини.

Она уселась на стул и достала одну из тех книг, что держала сбоку на столе. Королева сказала правду. Надо было обдумать некоторые волнующие вопросы после того, что сейчас произошло. Но сначала ей хотелось поудобнее устроиться. Книга была покрыта слоем трехсотлетней пыли; не важно; ее неумолимое спокойствие по-прежнему действовало.

Все вещи служат и подчиняются законам вселенной: земля, море, солнце, звезды и растения, и животные на земле. Наше тело тоже подчинено этому порядку, больное и здоровое, молодое и старое, и претерпевая другие установленные изменения. Поэтому разумно то, что зависит от нас самих. Поскольку Вселенная могущественная и высшая, она совещается с лучшими из нас, направляя нас вместе с целым. И дальше, противоречие, помимо своей нерациональности, ничего не создаст кроме напрасной борьбы, приводит нас к боли и сожалению.

— Бодилис.

Она уже почти ничего не слышала, но часть ее все-таки оставалась бдительной. Королева отложила книгу и подошла к кровати. Фенналис при виде ее улыбнулась.

— Как ты? — спросила Бодилис.

— Чувствую покой, — прошептала Фенналис.

— О, чудесно. Это сделала Дахут.

— Я помню ее сквозь сон, но тогда все было так спутано. Теперь мир ясен. Ясен как священный пруд. — Слова постепенно исчезали.

— Я могу тебе что-нибудь принести? Воды, молока, супу, хлеба?

Фенналис слабо покачала головой.

— Спасибо, нет. — Собралась с силами, прежде чем смогла сказать: — Мне хотелось бы… ты помнишь рассказ про… девочку, птичку и про менгиры? Моя мать рассказывала мне ее, когда я была маленькой…

Бодилис кивнула.

— Сказку венета, да? Хочешь снова ее услышать?

— Этот мир… славный…

Бодилис поднесла свой стул к кровати и снова уселась.

— Ну, — начала она, — давным давно жила-была девочка, и жила она возле Места Старых, где стояли высокие кромлехи, да нависали дольмены, да менгиры выстроились сотнями, и рядам их не было конца и края. Так давно это было, что на месте огромной бухты там была сухая земля. Густые леса росли на ней. Это было уединенное место для житья, уединеннее нельзя было бы отыскать, потому что была она единственным ребенком у своего отца, жена которого умерла, а сам он был лесожегом, и его хижина стояла в лесах сама по себе. Девочка старалась изо всех сил следить за домом. Поскольку из друзей у нее были лишь ветра, маргаритки, солнечные зайчики, что порхают по лесной земле, когда ветер колышет ветви, да бабочки, танцующие с ними. Она часто мечтала о друзьях и очень хотела пойти к Месту Старых. Отец ей никогда не позволял. Когда она просила, он говорил, что оно обитаемо. Но она мечтала о народе эльфов неземной красоты, еще более грациозных, чем бабочки, посреди серых камней.

Однажды, когда отец ушел на работу, девочка пошла с кувшином на родник, бивший неподалеку от их хижины. Она не прошла и три раза по три шага, как услышала писк. Она посмотрела, и там на земле увидела птенчика, выпавшего из гнезда, такого крошечного, тощего и печального. Он вскоре неминуемо погибнет, если до этого его не обнаружат лиса или барсук. Девочка пожалела птичку. Она ее подняла. Оглядевшись, увидела высоко над головой гнездо…

Бодилис замолкла, потому что Фенналис закрыла глаза и дышала ровно.

— Ты еще не спишь? — тихо спросила Бодилис. Ответа не последовало. Спустя минуту-две Бодилис была уверена, что женщина заснула.

На нее навалилась усталость. Она зевнула, сощурилась, решила, что тоже может найти немного забвения. Взяла из подставки свечу осветить себе путь.

Королева проснулась. Через окно неправдоподобно ясный струился лунный свет, образуя на полу лужицу. Свеча совсем оплыла. Должно быть, прошли часы, больше, чем она хотела. Вздохнув, она поднялась и зашаркала взглянуть, как там ее пациентка.

Когда она туда вошла, Фенналис открыла глаза. Бодилис заметила, что зрачки расширены. Запахло потом. Дыхание участилось.

Миг Бодилис стояла не шевелясь.

— Ты ждала меня? — пробормотала она. Она присела на край кровати, склонилась над лицом Фенналис. То молилась, то вполголоса напевала, пока не утихла предсмертная борьба.

Наконец смогла встать, чтобы закрыть глаза, соединить челюсти, поцеловать в бровь. Потом на ощупь подошла к окну и долго стояла, всматриваясь в безжалостный белый лунный свет.

Сон ускользнул и от Дахут. В конце концов она куда-то поплыла.

Она стояла в Заброшенном Замке, Гаргалвене, на внешнем краю. За громадными курганами — разрушенными домами, вставали гребни, — обвалившиеся стены. В провалах лежала густая тьма, но вдоль вершин на траве и камнях мерцал иней. Под девушкой почти отвесно падал утес. С наступающей волной гудел и рычал прибой. На черных волнах сиял свет от склонявшейся к западу луны, вспыхивая белым там, где волны разбивались о скалы. Из-за него звезды в той стороне тускнели, но над холмами их было множество: Возничий, Близнецы, вечно девственные Плеяды, Телец с налитыми кровью глазами. Бродил ветер, неся первый укус осени. Одежда Дахут колыхалась. Она не замечала ни ветра, ни холода. Так она взывала ко времени вне времени.

Через нее прошло пламя, прямо над расселиной меж грудями. Она закричала:

— А-а-а. Сейчас, сейчас.

Негнущимися пальцами она расшнуровала платье и откинула одежду в сторону. Заведя голову назад, она смогла разглядеть, что произошло. Под луной серп казался не красным, а черным. Она повернулась, подняла руки и закричала луне:

— Белисама, я готова! Боги, все Боги, благодарю вас! Я Твоя, Белисама, а Ты моя, мы Едины!

Ветер разостлал ее крик по всему морю. Она содрала с себя одежду. Обнаженная, безудержно крича, она танцевала под звездами, перед Богами Иса.