"Скорость, маневр, огонь" - читать интересную книгу автора (Иванов Анатолий Степанович)

За пять часов до войны

Всего шесть часов езды на поезде и из Кировабада мы прибыли к новому месту назначения. Командир полка Иван Карпович Старостенков встретил нас приветливо улыбаясь, пожал каждому руку.

– Ну, что ж, молодому пополнению истребителей всегда рады.

Он был летчиком старой закалки, умудренный большим жизненным опытом. В ряды Красной Армии пришел вместе с ее рождением, в 1918 году.

Иван Карпович и внешне выглядел маститым авиатором. Ходил чуть опустив левое плечо или, как говорят летчики, с левым креном. Глаза зоркие: глянет и, кажется, видит тебя насквозь.

– Ну, рассказывайте, кто из вас обзавелся семьей?

– Пока что мы закоренелые холостяки, товарищ полковник! – за всех отчеканил Алексеев.

Командир внимательно посмотрел в его сторону и вдруг расхохотался. Засмеялись и мы. Алексеев стоял серьезный, хотя и покраснел до ушей.

– Значит закоренелый?

– Так точно, товарищ полковник, – ответил Алексеев.

Командир смеялся как-то по-особому, покачивая лысой головой от удовольствия.

– Ну, раз вы холостяки, да еще закоренелые, разместим вас всех в одном доме.

– К сожалению, такого дома не найдется, – заметил начальник штаба. – В одном подъезде можно разместить.

– Вот и хорошо, – согласился полковник. – Главное, чтобы все жили вместе.

Мы очень обрадовались, а Сашка Алексеев чувствовал себя героем дня и даже не обижался, когда его называли «закоренелый».

Итак, в третьем по счету доме мы заняли весь подъезд с первого до четвертого этажа. Кровати, столы, гардеробы для одежды и стулья получили со склада КЭЧ. Остальную утварь: этажерки для книг, полочки для туалетных принадлежностей, радиоприемники, патефоны купили сами.

Все бытовые дела были улажены. Жили мы весело и дружно, по утрам звонили будильники. Многие выбегали во двор в одних трусах и делали физзарядку. Все шло по установленному распорядку дня.

Командир полка бывало встретит:

– Ну, как дела?

– Нормально, товарищ полковник!

– Давай, давай «закоренелые». И глаза затеплятся отеческой лаской. Все летчики любили Старостенкова, как родного отца. А если кому и доставалось – не обижались. Знали, зря ругать не станет. Вскоре полк стал получать новые, более совершенные самолеты И-16, последних серий, с более мощными моторами.

– Да, этот «ишачок» не тот, что был раньше, – говорили старые летчики, прошедшие жесткую школу войны в Испании и только что прибывшие с Халхин-Гола, – капитан Плясов, старшие лейтенанты Скорняков, Суслов, Спирин, Сычев. Все они имели большой опыт воздушных боев и были отмечены правительственными наградами.

Нас, новичков, распределили по эскадрильям. Я попал в первую эскадрилью ночных истребителей. В ней были все старослужащие летчики. Они закончили программу дневной подготовки и уже тренировались ночью.

Командовал нашим подразделением капитан Суворин, худощавый, выше среднего роста человек с цепким взглядом. Я был назначен в третье звено, командовал которым младший лейтенант Баранов. Это был небольшого роста блондин, очень подвижный, физически крепкий, отлично подготовленный летчик.

Привел меня к Баранову командир эскадрильи и говорит:

– Вот вам, Василий Иванович, ведомый летчик.

Звено тогда состояло из трех самолетов. Ведущий – это командир звена, ведомый справа – старший летчик, неофициальный заместитель командира звена. Я был младшим летчиком – левым ведомым.

Мое появление в эскадрилье опытных летчиков никого из них не удивило. Только я чувствовал себя белой вороной. Старшие товарищи по оружию вели оживленные разговоры о пилотаже в зоне, о групповых полетах и замысловатых маневрах в воздушных «боях», о стрельбах по воздушным и наземным мишеням, о разных непредвиденных случаях в их летной жизни, а я молчал и слушал. Больше ничего и не оставалось. Но никто меня не обидел ни словом, ни жестом. Похоже, что ко мне присматривались. Иногда спрашивали как дела, но безотносительно к полетам.

– Почему так долго не летаю? – спросил я однажды.

Товарищи молчали. Я чувствовал, что за меня переживает и сам Баранов, Но он тоже молчал и ждал команды Суворина.

Ох, как обидно было приезжать на аэродром, выкладывать полотнища на старте и ни разу даже не сесть в кабину самолета.

– Ну, как, ты уже освоил профессию стартера? – начали подтрунивать летчики других эскадрилий, прибывшие со мной из Кировабада.

А я молчу. Жду, когда капитан Суворин вспомнит обо мне.

Внешний вид у старослужащих летчиков внушительный: одеты в кожаные регланы, на ногах меховые унты, через плечо планшеты с картами, Приятно смотреть, когда они идут на полеты. И говорят по-особому, на своем летном языке, которого непосвященный в авиацию и не поймет.

А мне опять дежурить у посадочного знака «Т». Обидно.

В марте полк перебазировался в лагеря. Поселились в пионерском лагере, рядом с домом отдыха. Я продолжаю добросовестно нести службу в стартовом наряда и наблюдаю, как совершенствуют свое мастерство летчики нашей эскадрильи. Вот они девятками ведут воздушные бои, упражняются в стрельбах по конусу, выполняют такие задания, о которых в училище и на курсах нам даже слышать не приходилось.

И так каждое утро.

– Летный состав на полеты становись! – раздается команда.

Ко мне это не относится. Команда подана «старикам». Они садятся в автобус и едут к самолетам, а я – с техническим составом. Все улетают, а мне Суворин приказывает:

– Ты, Иванов, будь возле «Т» и наблюдай, как они взлетают и как садятся. Записывай, кто сел с недолетом или перелетом.

Проходит месяц, второй, а я все хожу в стартовый наряд и думаю: «Должно быть за какую-то провинность попал я в эту мудреную эскадрилью. Хотя бы знать за что!».

В конце концов не выдержал.

– Товарищ капитан!

– Слушаю вас, товарищ младший лейтенант, – отвечает Суворин.

– Скоро ли моя очередь до полетов дойдет? Суворин посмотрел, подумал что-то про себя и спокойно ответил:

– Вам выговор. Кругом! Шагом марш!

Повернулся я и пошел. Никак не могу понять: за что же объявлено взыскание?

Смотрю: комэск подзывает командира звена Баранова и делает ему энергичное внушение. Тот подходит ко мне и сердито спрашивает:

– Ну, что – получил?

– Так точно, получил выговор.

– А знаешь за что?

– Нет, не знаю.

– За нарушение устава. Ты обязан был сначала обратиться ко мне, к своему непосредственному начальнику, а не через голову. Думать надо!

Наконец пришел и мой черед. На тренировочном истребителе УТИ-4 со мной полетел Баранов. Задание полет в зону, выполнить комплекс фигур сложного пилотажа.

Волнуюсь, хочется сделать все так, как учили в школе. Взлетаю, набираю заданную высоту. Выполняю виражи, перевороты через крыло, петли Нестерова, иммельманы боевые развороты.

Чувствую, что навыки до некоторой степени утрачены, в отдельных элементах допущены ошибки. Баранов молчит, в управление не вмешивается. Закончив пилотаж, снижаюсь, произвожу посадку.

– Полет выполнен, разрешите получить замечания.

– А ты сам расскажи о тех ошибках, которые допустил в полете.

Я перечисляю их по порядку.

– Ну, что ж, это хорошо: сам заметил свои недоработки. Не беда. Сделаем еще два-три полета, а там посмотрим.

Самолет подготовлен к повторному вылету. И снова летим с Барановым. После выполненных полетов командир звена докладывает Суворину:

– Иванова можно выпускать на боевом самолете.

– Вылет разрешаю, – пряча улыбку, сказал командир эскадрильи.

Слетал я самостоятельно хорошо. «Старики» поздравляют. Как же! В их коллектив вошел еще один летчик, который будет летать вместе – крыло в крыло. Теперь надо догонять их и оправдать доверие командиров.

И вот тут мне дали такую летную нагрузку, что я стал мечтать о передышке. За один месяц налетал столько же сколько мои товарищи-кировабадцы за три месяца.

Вскоре полк перебазировался на другой полевой аэродром, расположенный на берегу Каспийского моря. Километрах в пяти от аэродрома мы разбили лагерь полевого типа и разместились в нем. Летчики – в щитовых разборных бараках, техники – в палатках.

В лагере ни деревца, ни кустика. Сухой бурьян да камни. С утра до вечера беспощадно палит солнце. Одно спасение – море. Но и в таких условиях наша летная жизнь не замирала. Обычно полеты начинались в утренние сумерки, заканчивались к 10–11 часам.

Настал август. Меня начали готовить к ночным полетам. Младшему лейтенанту Баранову и штурману эскадрильи Каткову крепко пришлось повозиться. Летчика не положено было допускать к ночным полетам, пока он не научится уверенно летать по приборам днем в закрытой колпаком кабине.

Дело это было не легкое. Тогда не было таких совершенных приборов, обеспечивающих выполнение полета «вслепую». Истребитель был оснащен всего лишь указателем скорости, барометрическим высотомером, указателем поворота и скольжения, компасом. Пользуясь этими приборами, приходилось осваивать сложные полеты.

Спустя некоторое время снова подходит ко мне Суворин вместе с командиром звена и спрашивает:

– Ну, как, Иванов, зачет сдавать можете?

Догадываюсь: командир звена уже доложил Суворину, что программу закончил и просит проверить меня в воздухе.

– Готов, товарищ капитан!

Взлетаю, набрав высоту, закрываю шторки. В кабине хотя и темно, но цифры и стрелки приборов достаточно хорошо просматриваются. По ним определяю положение самолета.

Выполняю команды, передаваемые через переговорный аппарат, пилотирую самолет вне видимости земли.]

– Наберите высоту, развернитесь на 180 градусов, Выполняю их точно. После тридцати минут полета спине течет пот – это от нервного напряжения.

– Открывайтесь! В кабину врывается всем своим ослепительным светом солнце. Впереди, слева – аэродром. Строю маршрут для захода на посадку, рассчитываю и сажусь.

– Разрешите получить замечание.

– Суворин произнес лишь одно слово: – Нормально!

Но я-то знаю, какой ценой досталась мне эта скупая оценка!

– Вот и все, теперь будем летать ночью, – сказал командир звена после разговора с комэском.

И я начал летать ночью. Эти полеты давались не особенно трудно. Самыми сложными были полеты строем. Они выполнялись не в разомкнутых боевых порядках, а в плотном строю с малыми интервалами и дистанциями от самолета ведущего. Из патрубков мотора вырывались большие языки пламени, которые сильно ослепляли и затрудняли пилотировать самолет.

Я очень долго не мог освоить такие полеты. Решил об этом поговорить с товарищами. Мой друг Володя Житейцев уверенно выполнял полеты ведомым в звене лейтенанта Косорукова. К нему я и обратился. Владимир посоветовал:

– Ты, наверное, обратил внимание, что в темную ночь, когда летишь рядом с соседним самолетом, хотя и не четко, но просматривается его силуэт и аэронавигационные огни. – Конечно, вижу.

– Так вот, ты левый ведомый. Удерживай конец правой плоскости своего самолета, который обозначен зеленым огнем так, чтобы он проектировался на навигационный огонь хвостовой части фюзеляжа самолета ведущего. Справа, впереди тебя, между крылом и капотом мотора будет проектироваться навигационный красный огонь от левой плоскости самолета ведущего. Таким образом, установив свой самолет на заданные интервал и дистанцию, сохраняй проекцию на самолет ведущего во всем полете. Будь инициативен. Своевременно реагируй рулями управления!

– Но это опасно, – неуверенно отвечаю я Житейцову.

– Не бойся, действуй смелее. Главное не резко работай ручкой управления и педалями, а перемещай их мелкими движениями.

Попробовал – получается. И все же рулями действовал неуверенно. Однако через несколько полетов дело наладилось и я был благодарен другу-однополчанину Володе Житейцеву.

Вскоре освоив особенность ночных полетов строем, мы звеном, состоящим из трех самолетов, летали почти также как и днем. Командир делал виражи, пикирования, совершал энергичные развороты, и мы, будучи ведомыми, слаженно повторяли маневр ведущего самолета.

Нелегка служба летчика-истребителя. Надо не только уметь летать, но и знать в совершенстве устройство оружия, теорию стрельбы, баллистику. А главное – уметь практически отлично стрелять, без промаха, чтобы с первой атаки поразить противника.

– Самолет – это крылатый лафет, на котором установлено оружие, – поучали нас старые летчики-командиры, – Ты должен доставить этот лафет к цели, занять боевую позицию и поразить противника с первой же очереди. Не сделаешь этого ты сделает это противник!

Все у меня получалось не хуже, чем у других. А вот со стрельбой ночью пришлось помучиться.

Воздушная мишень, летящая сзади за самолетом-буксировщиком, освещалась либо вшитой в конус лампочкой от батареи, либо подсвечивалась прожектором с земли. Когда конус освещался лучом прожектора, его было хорошо видно и направление полета определить не составляло особого труда, а вот при подсветке от батареи очень тяжело было установить, в каком направлении летит конус. Не зная точно направление полета мишени, почти невозможно построить маневр для атаки и произвести стрельбу.

Долгое время эволюции перед стрельбой «выматывали из меня жилы». Командир звена Баранов вычертил схему построения маневра, а затем проиллюстрировав все это на миниатюрных моделях. Вывез на двухместном самолете и, как это положено, всё показал в воздухе».

Попробовал и я делать так, как учил Баранов. Все будто бы получалось, и в конус должен был попасть обязательно. Но вот после полётов смотрю, а в нём только следы попаданий командира звена – красный цвет. Есть пробоины и правого ведомого летчика Василия Панфилова – синий цвет, а моих, желтого цвета – нет, хотя и ищут их с сочувствием все – и летчики, и техники.

Тут уж я совсем приуныл, «Вот тупица, – ругал себя, – все попадают, а я, дундук этакий, летаю, летаю, а толку никакого. И маневр построю будто бы правильно, и прицеливаюсь тщательно, а пробоин в конусе нет! Однажды после полета даже прихватил конус с собой и положил под подушку – может повезет? Нет, на следующих полетах снова не попал. И накрывался этим злополучным конусом вместо одеяла. Чего только не придумывал. Один раз даже приснилось, что в конусе были одни мои, желтые дырки.

– Когда же ты попадешь? – смеются ребята. У них – то все идет хорошо.

Ребята, понятное дело, подтрунивают. Командир звена на меня косится, да и капитан Суворин поглядывает недружелюбно.

Но вот и мне повезло, попал! Показалось, что в свете прожектора конус дрогнул. Но я так привык к неудачам, что не поверил. Сели. Смотрю в конусе шесть дырок с желтой окраской – оценка «отлично».

– Ну, Иванов, теперь ты уже настоящий ночной летчик. А, может, ты случайно попал? – спрашивает капитан Суворин.

Но я полетел снова и снова – «отлично». С тех пор стал стрелять уверенно, без промаха. Теперь я уже чувствовал себя среди товарищей равноценным летчиком, и предоставленный очередной отпуск был как раз кстати.

По установившейся традиции каждый год полк уходил в лагеря весной, перед майским праздником. На Первомайский парад вылетали с полевого аэродрома. Возвращались домой в годовщину Великого Октября. И на этот раз в парадном строю, звеньями, промчались мы над центральной площадью города.

Внизу промелькнула масса людей, с восхищением смотревших на своих соколов – военных летчиков, надежных стражей мирного советского неба. Лучами щедрого южного солнца сверкнула медь оркестров, реяли красные знамена, шумели улицы, а далеко в стороне синел величественный Каспий.

В ноябре мне предоставили отпуск. Предложили путевку в санаторий, но я предпочел побывать в родном Ленинграде. Когда тебе двадцать лет и ты не знаешь, что такое насморк, зачем нужен какой-то санаторий? Приятнее будет пройтись по Невскому проспекту в красивой форме командира военно-воздушных сил.

Еду домой. Ужасно медленно ползет поезд. Но вот, наконец, и родной Ленинград. Приезд домой был праздником и для меня, и для родных. Навестил я своих друзей, побывал на заводе, в аэроклубе, беседовал с курсантами – будущими летчиками. Город исходил вдоль и поперек.

Незаметно пролетели дни отпуска. В полк вернулся в прекрасном настроении. Все здесь было по-старому» как будто и не выезжал никуда. И снова учеба, полеты! В марте 1941 года нашу эскадрилью снова отправили в отпуск. В это время в районе Каспия, как правило, стоит нелетная погода. Ну а раз так, то для отпусков летчиков самая подходящая пора.

После возвращения узнаю, что командир полка Старостенков назначен на должность командира соединения, а на его место прибыл опытный летчик-истребитель Александр Алексеевич Осипов.

Полк уже успел перелететь на один из полевых аэродромов. То была ровная, огромных размеров площадка, расположенная на плоскогорье, имеющая превышение над уровнем моря четыреста метров. На аэродроме только один щитовой барак. В нем живут летчики. Техсостав разместился у подножия небольшой горы в палатках. Там же, в бараке летнего типа – штаб и столовая.

Начались интенсивные полеты. Днем и ночью летал, по маршрутам, тренируемся в стрельбах, облетываем запасные аэродромы и аэродромы, предназначенные для маневра полка.

Уже тогда, в мирной обстановке, мы по-настоящему учились воевать. Днем и ночью в полной боевой готовности дежурили звенья. Часто проводились учебно-боевые тревоги.

В ночь с 21 на 22 июня 1941 года дежурило наше звено. Мы расположились вблизи стоянки самолетов, в палатке. Оружие в полной боевой готовности. У самолета командира звена стоит автомашина со стартером, присоединенным к храповику воздушного винта. В случае тревоги необходимо пробежать около ста метров, сесть в кабину самолета, запустить мотор и взлететь: дело двух-трех минут.

Ночное дежурство начиналось в шесть часов вечера.

До полуночи мы бодрствовали, а потом, не раздеваясь, ложились спать. У телефона всю ночь сидел техник или механик.

Это было для нас своеобразным отдыхом: полеты днем, в очень жаркую погоду, изматывали людей. Командир звена Баранов обычно никогда не унывал. На дежурстве он тоже старался вести себя так, чтобы люди не скучали: рассказывал занимательные истории, иногда анекдоты, одним словом был всегда душой нашей маленькой группы.

Ну, а Вася Панфилов любил рассказывать такие забавные случаи и такие удивительные детективы, что спать было некогда. Так было в эту, последнюю мирную ночь.

Наговорившись вволю о делах летных, наслушавшись всяких небылиц, мы укрывались брезентом, готовясь к короткому сну. Приглушив звук радиоприемника, у телефона сидел на вахте один только авиамеханик.