"Коровка, коровка, дай молочка" - читать интересную книгу автора (Семенов Анатолий Семенович)

Глава третья

Был родительский день. Две старушонки тащились на погост поминать своих предков. На дороге, которая шла в гору, после дождя и мокрого снега, зарядившего чуть не каждый день на всю весну, грязи было по колено, и старухи плелись по обочине, то и дело соскабливая с подошв налипавшую лафтаками грязь крючковатой палкой. День был ветреный, прохладный; солнце то выглядывало, то скрывалось за облака, и вот опять выглянуло и ярко осветило покрытое бурыми прошлогодними сорняками широкое поле, по которому петляла дорога. Еремеевна, прикрыв ладонью глаза от солнца, подняла свободную руку, прося шофёра, проходившего мимо грузовика, остановиться.

— Возьми их, — сказал шофёру молодой пассажир в очках, сидевший рядом в просторной кабине с портфелем на коленях.

— А куда посажу?

— Я в кузов пересяду.

Шофёр остановил грузовик. Пассажир, судя по приказному тону, имел право распоряжаться машиной, открыл дверцу и спрыгнул на обочину дороги, где была сухая прогалина. Старухи, подхватив свою поклажу с поминальным обедом, торопились к машине.

— Не спешите, успеете, — сказал молодой человек, улыбаясь и шире открывая дверцу. — И охота вам по такой грязи тащиться?

— Охота, не охота, а надо, — ответила подошедшая первой Еремеевна, пихая на сиденье корзину, наполненную всякой всячиной и закрытую сверху чистым белым платком.

— А как же, сынок, — сказала, отпыхиваясь, другая, совсем немощная старуха. Она подала Еремеевне узел с какой-то посудиной и прибавила слабым голосом: — Сегодня родительский день, голубчик. Все идут на кладбище. Вишь сколько народу? Все туда идут.

— А разве в прошлый раз мы не по этой дороге ехали?

— По этой, — ответил шофёр.

— Почему я не помню кладбища?

— Потому что спал всю дорогу. Есть кладбище. Вон оно, отсюда видно.

Молодой человек, осмотрев внимательно берёзовую рощу на вершине холма поправил очки, перекинул через борт объёмистый портфель и полез сам в кузов. Старухи уселись, и машина тронулась. Немного не доехали до кладбища, как что-то случилось в моторе, и он заглох и больше не заводился. Водитель вылез из кабины и открыл капот.

— Что случилось? — спросил молодой человек, свесившись из кузова.

— А чёрт его знает, — ответил водитель, разглядывая шипевший от перегрева мотор.

— Я рассчитываю сегодня вернуться обратно, имей в виду.

Шофёр подошёл к кабине, поднял сиденье, вынул завёрнутые в брезент ключи и, провозившись несколько минут с двигателем, объявил, что встали надолго и посоветовал старухам идти дальше пешком.

— А ну, бабуси, признавайтесь, кто из вас грешен? — сказал пассажир в кузове, когда две другие пассажирки с кряхтеньем и стонами вылезли из кабины.

— Да что ты, милый мой! — ответила Еремеевна. — Мы уж теперь только молимся. Какие из нас греховодницы.

— Ну, значит, раньше кто-то из вас того! — молодой человек с озорной улыбкой подмигнул сквозь очки и засмеялся, довольный своей шуткой.

— Вот уж правду сказать, мы и в молодости не грешили, — сказала другая на вид совсем немощная старуха, принимая от Еремеевны узелок с посудиной. — Всю жизнь прожили честно, не то что нынешняя молодёжь. А тебя сразу видать, что греховодник.

Представитель нынешней молодёжи, ухмыляясь, вскинул очки кверху и стал смотреть на жаворонка, который взлетел поблизости и оживил пустынную местность вокруг звонкими трелями.

Старухи подошли к шофёру, забравшемуся под капот.

— Может помянешь своих родственников? У нас вино есть и закуска.

— Спасибо, мне нельзя.

— Одну стопочку.

— Нет, нет. Спасибо.

— Тогда мы помянем. Кого назвать-то?

— Раба божьего Лаврентия.

— А ещё кого?

— Да ладно, идите с Богом. Старухи пошли дальше в гору.

— А что, в самом деле надолго встали? — спросил «греховодник», приятная внешность которого вкупе с несколько развязными манерами дала повод старухам думать о нём именно в такой плоскости.

— Часа полтора можешь погулять.

— Да, не повезло, — сказал молодой человек и спрыгнул с кузова. Он долго стоял возле шофёра, снимающего с двигателя одну часть за другой, и наблюдал за работой. Когда ему надоело, с тоской посмотрел на берёзовую рощу, в которой виднелись могильные кресты и ярко окрашенные тумбочки, обвешанные увядшими венками. Среди могил ходили люди, и молодой человек решил, что там легче можно коротать время. Сунув портфель в кабину, он пошёл вверх по дороге следом за людьми, группами и гуськом подвигающимися к кладбищенской ограде.

До рощи было. всего метров пятьсот, и молодой человек, подходя все ближе и ближе, видел все больше и больше людей, расположившихся возле деревьев и могил. Войдя в ограду, он стал читать надписи на крестах и тумбочках, даты рождения и смерти, рассматривать фотографии, и если попадались изображения с молодыми людьми, задерживался возле них, высчитывая век каждого и пытаясь представить его живым. Особенно долго он стоял возле могилы одной девушки, умершей девятнадцати лет от роду три года назад, которая если бы жила, была бы ему ровесницей. «Интересно, от чего она умерла?» — подумал он, всматриваясь в фотографию, с которой смотрела вполне здоровая на вид миловидная девушка. Окинув взглядом покрытый бурой травой холмик, он пошёл дальше между могил. Его внимание привлекла широкая покрашенная чёрной краской железная ограда, внутри которой стоял богатый отделанный мрамором памятник в виде пластины. Украшенная коваными узорами массивная чёрная ограда с единственным на все кладбище памятником резко выделялась среди других покрашенных в основном в белый цвет лёгких металлических оградок, и молодой человек направился к ней. Подойдя ближе, он увидел девочку лет восьми, которая возилась возле памятника, украшая его ветками багульника и подснежниками. Она не обращала внимания на проходивших мимо людей, — все обязательно останавливались и смотрели на ограду и на памятник, — и когда приблизился незнакомый молодой мужчина в очках, она и на него не обратила внимания, подошла к лавочке, на которой лежали цветы, выбрала самые рясные ветки багульника, самые свежие голубые подснежники и стала укладывать их с лицевой стороны памятника, стараясь делать так, чтобы было как можно красивее. Незнакомец прочитал две надписи, сделанные золочёными буквами на мраморе, посмотрел на фотографии мужчины и ребёнка и огляделся вокруг — нет ли где поблизости взрослого человека, с которым можно побеседовать и спросить о похороненных здесь людях. Ближе всех оказались старухи, которых подвезли на машине. Они разместились на сухом месте под берёзой, подложив под себя газеты и какие-то тряпки, очевидно специально принесённые для этой цели, и угощали подсевшую к ним третью, ещё более древнюю с трясущейся головой, подслеповатую старуху. Еремеевна увидела попутчика и крикнула:

— Эй, парень! — и поманила его рукой. Парень усмехнулся и подошёл к ним.

— На, выпей за упокой души своих родственников.

— В нашей семье все живы.

— Тогда выпей за тех, кто лежит здесь.

— Спасибо, не пью. Скажите, кто такой Павел Петрович Верхозин? Вон там похоронен вместе с ребёнком.

Старухи посмотрели в сторону ограды и увидели девочку.

— Там Любка, что ли? — сказала Еремеевна, всматриваясь пристально между решёток и кованых узоров.

— Кажись Любка, — поддакнула вторая. — Пошто она одна-то?

— Нинка в школе, а мать куда пойдёт по такой грязи с больной ногой.

— Кого? — спросила старуха с трясущейся головой, моргая подслеповатыми глазами.

— Никого, — громко ответила Еремеевна. — Сиди, тебя не касается, — и снова обратилась к собеседнице: — Любку-то надо бы позвать.

— Не знаю, пойдёт нет ли. Любка, а Любка! И обе стали кричать и звать Любку.

Девочка вышла из ограды и остановилась. Старухи опять стали её звать. Любка подошла ближе.

— Садись с нами, будем поминать всех по порядку. Любка отрицательно покачала головой и хотела уйти, но не успела и повернуться, как ей пригрозили:

— Вот уйдёшь, не помянувши, тебя Бог накажет. Мало он вас наказал? — ещё накажет.

— У, Бог на небе сердитый. Шибко сердитый, — добавила другая угрожающим голосом.

Любка застыла на месте, боясь теперь уже и уйти и по-прежнему не желая поддерживать мало подходящую компанию. Но её и не думали оставлять в покое.

— Давай, давай, не раздумывай.

— Не гневи Бога, и так он вас не шибко жалует.

— А что у них случилось? — спросил незнакомец.

— Что у них случилось, так не приведи Господь. Беда за бедой.

— А она ещё куражится, новую беду навлекает.

— Иди, детка, иди, ласточка, — сказала Еремеевна, заметив, что девочка колеблется и никоим образом не желает навлекать на себя очередную беду. — Иди, вот сюда садись, тут тебе места хватит.

Любка подошла ближе и села на уголок тряпицы,

— На блин, вот этот с маслицем, с сахаром, сразу-то не ешь, а сначала помяни наших. Говори: царство небесное бабушке Графиде, дедушке Парфену, мученице Агрипине, блаженному Дмитрию. Говори: царство небесное…

— Царство небесное, — пролепетала девочка, — бабушке Глафире.

— Графиде, — поправила старуха.

— Бабушке Графиде, — сказала Л юбка. — Дедушке…

— Дедушке Парфену.

— Дедушке Парфену, — повторила девочка.

— Остальных забыла? Ну ладно, ешь блин. Любка съела блин.

— Теперь своих помяни. Бери блин и говори: царство небесное отцу нашему Павлу, малому братцу Виталию.

— Царство небесное папе, Витиньке.

— Не так маленько. Ну да ладно, ешь. Любка с трудом съела второй блин.

— Хватит вам её мучить, — сказал незнакомец, глядя на обалдевшую от необычной процедуры девочку.

— А все, больше некого ей поминать. Беги, детка, прибирай ограду. Мать-то придёт сюда?

— Она после обеда приедет на автобусе с дядей Ваней Мартыновым, — ответила Любка, вставая.

— Вон как наши! Я бы знала, не пошла бы пешком. Дождалась бы Ивана.

— И я не пошла бы. Из ума вон Ивана-то спросить. Нинка-то с матерью приедет?

Девочка кивнула головой.

— А ты пошто не с ними?

— Мне в школу после обеда.

— Ну ладно, иди с Богом.

Любка ушла. Молодой незнакомец вынул носовой платок, снял очки и протёр отпотевшие стекла. Его бросило в жар не столько от этой сцены, сколько от мысли, что он не может ехать дальше по своим делам, пока не узнает всё, что касается этой девочки.

— Шофёр просил помянуть Лаврентия, — сказала Еремеевна, поддевая ложкой рис с изюмом, обычное поминальное кушанье.

— А? — спросила глухая низким грудным голосом, нагнув трясущуюся голову. — Какого Леонтия?

— Я про Лаврентия говорю. Не здешний он.

— Чего ты ей толкуешь, — сказала третья. — Все равно ни холеры не понимает.

— Так ведь пристанет как банный лист: а, да кого, да почему. Уж лет двадцать как оглохла, и все лезет с разговорами.

— Сколько же ей лет? Однако больше ста.

— Ой, оборони Бог дожить до этих лет. Это наказание какое-то. Я уж зажилась, не рада теперь и свету белому, а зачем же столько-то жить?

— Когда, Савельевна, помирать будешь?

— Нынче после покрова, — ответила Савельевна не раздумывая, видимо вопрос этот был для неё не нов и давно окончательно решён. — Лето как-нибудь продюжу, а после покрова, пока земля тала, Бог даст… — старуха приподняла высохшую руку и равнодушно махнула ею. — Какого Лаврентия поминать хотели?

— Шофёр просил, который нас подвёз, — громко ответила Еремеевна и хотела ещё что-то объяснить, да раздумала, сказала лишь «ну тя к лешему» и поднесла ко рту ложку со сладким рисом. — Царство небесно Лаврентию.

— Царство небесно, — ответила та, которая ехала вместе с ней в машине, и взяв ложку, тоже поддела немного рису.

Молодой человек подождал пока помянут Лаврентия и снова спросил, кто такой Павел Петрович Верхозин, похороненный вместе с ребёнком. Из кратких ответов он не мог представить полностью всю картину, но и того, что узнал, было достаточно, чтобы созрело твёрдое решение вернуться в посёлок.

Он поспешил обратно к грузовику и, подойдя к кабине с той стороны, где сидел шофёр, немного отдышался, опершись одной рукой о крыло.

— Садись, садись, поехали, — сказал шофёр, который уже наладил двигатель и поджидал начальника, сидя за рулём.

— Заворачивай машину обратно.

— Зачем?

— Поедем в посёлок.

— Нам же на Воробьевку надо. На объект.

— Объект подождёт.

— А что случилось?

— Тут одна семья гибнет. Хоронят одного за другим. Я знаю, как помочь этой семье. Учти, из посёлка сразу в райцентр.

— А груз?

— Ответственность беру на себя.

— Объясни хоть в чём дело.

— Потом. — Молодой человек склонил голову и задумчиво уставился на капот.

— Послушай, Юрий Александрович, чего-то ты не того… Не в себе маленько. Не выпил ли там, случайно, какой-нибудь отравы с этими старухами?

— Ну хватит. Заводи.

— В райцентр я не поеду.

— Поедешь.

— А с какой стати, скажи, я должен туда ехать? У меня путевой лист на Воробьевку.

— Эта машина в моём распоряжении трое суток. Куда хочу, туда и еду.

— Но ведь груз числится на мне. Я за него отвечаю, пока не доставлю на место.

— Я же тебе русским языком сказал: всю ответственность беру на себя.

— Не знаю.

— Послушай, друг любезный! — Юрий Александрович начал выходить из себя. — Послушай, если бы ты ехал, например, возле реки и вдруг увидел тонущего человека. Но машину не остановил, а пылил дальше, хотя тебе ничего не стоило остановиться и бросить утопающему конец верёвки. Вот как бы ты себя чувствовал после этого?

Шофёр заёрзал в кабине.

— Ты понял, что хочу этим сказать? — спросил Юрий Александрович.

— Понял, — ответил шофёр. — А в райцентр не поеду.

— Но что ж, без серьёзного разговора, видимо, не обойтись, — сказал Юрий Александрович.

— Не надо никаких разговоров. Не поеду и все. Юрий Александрович склонил голову, выждал паузу, чтобы успокоиться и обдумать то, что был намерен сказать и вдруг спросил:

— Ты когда-нибудь голодал?

— С какой стати, — сказал шофёр. — У нас, слава Богу, не Поволжье, и не двадцатые годы.

— А знаешь, мне приходилось.

Шофёр в первые мгновения даже не сообразил о чём речь. То, что сказал Юрий Александрович, было совершенно противоестественно. Если бы он сказал, что всю жизнь как сыр в масле катался и оттого у него такая холёная физиономия, это было бы естественно. Но молодому человеку с такой импозантной внешностью заявить, что он испытывал трудности с питанием — это было уже слишком. Даже бичи, совершенно опустившиеся люди на почве пьянства, которых в России, как утверждает статистика, около двух миллионов — даже эти нигде не работающие люди, никогда не испытывают трудностей с питанием. Насобирал пустых бутылок, которые валяются на каждом углу, снёс их на приёмный пункт, купил на вырученные деньги бутылку излюбленного «Агдама», — бичи, как правило, собирают ровно столько бутылок, сколько надо на «Агдам». Выпил, крякнул от удовольствия, опорожнённую бутылку тут же сдал и на эти 20 копеек купил буханку хлеба. За какие-то два часа бывший интеллигентный человек (бич) и пьян и сыт. И лежит где-нибудь в подвале или на чердаке целый день, пока не протрезвится. Как это можно голодать в наше время? Шофёр с явным недоверием уставился на собеседника.

— Давно это было. В детстве, — продолжал Юрий Александрович уже спокойным тоном, уловив по реакции шофёра, что подчинил всё его внимание. — Когда отец умер, мне было девять лет. Нас осталось трое короедов — я и две младшие сестрёнки. Мать работала учительницей в школе. Шили в городе. Своего хозяйства нет. Жили на одну зарплату от получки до получки. Матери надо самой выглядеть как подобает учительнице и нас всех троих одеть, обуть, накормить. Каждое лето, когда начинались каникулы, она всячески экономила за счёт растительности. Черемша, щавель, грибы, коренья, ягоды, щи из зелени — вот была наша главная еда в летнее время. Благо лес начинался сразу за городом, и мы с утра до вечера сочетали приятное с полезным — дышали свежим воздухом и искали чем бы прокормиться. Однажды мать потратила деньги на ремонт квартиры. Последний кусок хлеба отдавала нам, а сама полностью перешла на подножный корм и как-то раз объелась черёмухи. Попался куст очень вкусной спелой черёмухи, и она дорвалась, как говорится, до бесплатного. В результате — заворот кишок. Была уж при смерти, когда её отвезли в больницу. Я остался в семье за старшего. Экономить не умел. Какие гроши ещё были, мы их за неделю профинтили и повесили зубы на полку. Мать все ещё в больнице. Чем кормить сестёр? Одной зеленью не прокормишь. Что делать? Шастать по огородам и воровать с колхозных полей — не можем, ни я, ни сестры. Не так воспитаны. Пошёл в ближайшее кафе в надежде набрать остатков еды со стола — тоже не могу, стесняюсь. Тогда с отчаяния пошёл на городскую свалку. Там мигом насобирал полную сумку картошек. Картошка, конечно, плохая. Вся проросшая, наполовину гнилая, но я был доволен. Есть из чего варить суп. Когда уже собрался идти домой, случайно среди мусора наткнулся на фасоль. Выбросила какая-то хозяйка за ненадобностью. Я собрал эту фасоль в карман и не удержался — съел несколько зёрен прямо там, на свалке, не мытыми. Получил острое отравление. Меня привезли в ту же больницу, где лежала мать. Её едва спасли, и я еле выкарабкался с того света. Вот во что обошёлся нам ремонт квартиры. Обо всём этом каким-то образом узнал один бывший фронтовик, подполковник в отставке. Не знаю, как он об этом узнал. Наверно, случайно. Разговоры-то шли по городу. Так вот этот самый подполковник, совершенно посторонний нам человек, — я уже потом узнал его имя — Иван Фёдорович Кабанов, — специально из-за нас дважды ездил в Москву. В Министерство обороны. Поскольку отец мой был на фронте с самого начала и до конца войны и прошёл с боями от Буга до Волги и от Сталинграда до Берлина, Иван Фёдорович выхлопотал для нас пенсию. Вторично, когда поехал, собрал все справки о ранениях отца и о причинах преждевременной смерти, — как раз сказались эти ранения, — собрал документы, подтверждающие боевые награды, и добился своего. Ведь совершенно посторонний нам человек дважды ездил на свои деньги из Сибири в Москву. А ты не хочешь проехать каких-то сорок километров от посёлка до райцентра, чтобы помочь людям.

— Каким людям? Чем помочь-то? — спросил шофёр. — Ты объясни толком.

— Я ж тебе сказал. Тут в одной семье несчастье. Отца похоронили, мать болеет, не может ни работать, ни хлопотать о пенсии, а у неё двое ребятишек.

— Голодают, что ли?

— Хуже. Живут подачками со всей деревни. Что люди дадут, тем и живут. Мать-калека пошла работать на ферму, но у неё открылась рана на ноге, и она опять слегла.

— Тьфу, мать твою… — воскликнул шофёр. — Так бы сразу и сказал.

— Сразу, — пробурчал Юрий Александрович, обходя грузовик спереди. — Тебе пока втолкуешь, всю кровь испортишь.

Шофёр опять выругался и нажал на акселератор. Юрий Александрович сел в кабину и захлопнул дверцу. Разворачиваясь, шофёр, снова обратился к нему:

— Но ты-то чем можешь им помочь? Ты не подполковник и в райцентре нет Министерства обороны.

— Знаю чем, — важным тоном ответил Юрий Александрович и, устанавливая на коленях портфель, добавил: — Твоё дело жать на всю катушку, а об остальном не волнуйся.

Остановились возле школы, и Юрий Александрович строго наказав шофёру ждать его на этом месте если понадобится до второго пришествия, скрылся в двухэтажном деревянном здании. Часа через полтора он вернулся с женщиной, которая тоже была взволнована. Подходя к машине, она проверила надёжность причёски, спешно заправляя слабо пришпиленные тёмные с проседью волосы под мохеровую шапочку.

— Садитесь, Антонина Трофимовна, — пригласил обходительный молодой человек, открыв дверцу.

— Войдём все трое.

Втиснувшись последним, Юрий Александрович приказал:

— В райцентр. Кровь из носу, чтоб к пяти вечер быть на месте.

Заехали сначала в райсовет.

— Морозов у себя? — спросил в приёмной Юрий Александрович.

— Отсутствует, — ответила секретарша.

— И где же он?

— В совхозе «Гороховский».

— Сегодня, конечно, уже не приедет.

— Почему не приедет? Приедет. Только поздно.

— А что, он вообще поздно возвращается из хозяйств?

— В эти дни, пока идёт сев.

— Понимаю. Что же делать?

Секретарша пожала плечами.

— Подождите до утра.

Юрий Александрович растерянно посмотрел на Антонину Трофимовну.

— Не повезло, — сказал он.

— Ну что ж теперь, — с сожалением ответила Антонина Трофимовна.

— Если у вас очень срочное и важное дело, зайдите сначала к Глебу Родионовичу, — сказала секретарша. — Он поспособствует решить ваш вопрос в первую очередь.

— А кто такой Глеб Родионович?

— Помощник Евгения Афанасьевича.

— Он сейчас здесь?

— Да. В шестом кабинете.

Пока шли по ковровой дорожке к шестому кабинету Антонина Трофимовна высказала сомнение:

— Не вовремя мы. Идёт сев. Погода вон какая плохая. До нас ли ему теперь?

— Морозова я знаю, — ответил Юрий Александрович. — Это — человек. И вообще — толковый мужик. Должен понять обстановку. А обстановка у вас, прямо скажем, пахнет керосином.

— Дементьев тоже рассчитывал, что его поймут. Ездил-ездил, и никакого толку.

— С кем он беседовал? Наверно, с чиновником райсобеса? Или с каким-нибудь юристом? Тут крупное дело, в котором завязло все село, и надо решать его в высокой инстанции, а лучше всего сразу с Евгением Афанасьевичем и чем скорее, тем лучше, пока слава и сплетни о вашей деревне не распространились по всей Сибири.

— Вы хорошо с ним знакомы?

— Однажды вместе колесили по району целый день. Но дело не в этом. Дело в том, что он терпеть не может волынки и сразу ставит все точки над «и».

— Зачем же тогда идём к помощнику? Лишняя волокита.

— Все дела к Морозову идут через него. Пусть познакомится и с нашим. Порядок не будем нарушать.

Глеб Родионович, моложавый смуглый мужчина с шевелюрой жёстких иссиня-чёрных волос, выслушал посетителей с большим вниманием.

— К Евгению Афанасьевичу с этим вопросом до вас никто не обращался? — спросил он.

— Думаю, что нет, — ответил Юрий Александрович и взглянул на Антонину Трофимовну.

— Вряд ли кто-нибудь из наших к нему сунулся бы, — сказала Антонина Трофимовна.

— В таком случае понадобится дело с документами, которое в райсобесе, — сказал Глеб Родионович и взглянул на часы. — Сегодня уже не успеем. Придётся завтра.

— Ещё без десяти шесть, — сказал Юрий Александрович, глядя на свои часы. — Если поторопиться, можно кого-нибудь застать.

— Я как назло курьершу отправил по другим делам. Да и всё равно бы она не успела.

— У нас машина. Успеем. Позвоните, и нам выдадут. Какая разница?

Глеб Родионович снял трубку телефона и набрал номер.

— Занято.

Подождали с минуту, и Глеб Родионович снова набрал номер.

— Что? — с нетерпением спросил Юрий Александрович. — Опять занято?

Глеб Родионович вздохнул и теперь уже непрерывно раз за разом набирал номер минуты две подряд.

— Что такое? — сказал он. — Неужели что с телефоном.

— Скорее всего кто-нибудь висит на проводе, — сказал Юрий Александрович. — Мы сейчас поедем, скажем от вашего имени, что дело затребовал райсовет, и пусть они сами занесут вам. Идёт?

— Что ж, попробуйте. — Глеб Родионович поднялся со стула и показал в окно, как быстрее доехать.

В райсобесе Юрий Александрович и Антонина Трофимовна застали накрашенную и напудренную блондинку лет двадцати, которая, равнодушно скосив на посетителей большие голубые глаза с подведёнными ресницами, умилённо болтала по телефону с каким-то Вовиком.

— Вот почему было занято, — шепнул Юрий Александрович спутнице.

Посетители терпеливо ждали, пока девушка наговорится и положит трубку. Юрий Александрович обратился к ней:

— Мы по поручению Глеба Родионовича. Он просил вас срочно найти и занести ему в райсовет дело со всеми справками Верхозиной… как её?

— Галины Максимовны, — добавила Антонина Трофимовна.

— Верхозиной Галины Максимовны, — повторил Юрий Александрович.

— Заведующий ушёл, — сказала девушка, — а без него я такое поручение выполнить не могу.

— Почему?

— Все документы выдаёт только заведующий.

— Но это же для райсовета.

— Ну и что? Все равно без него не могу.

— Когда он ушёл?

— Только что… На минуту бы раньше, и вы бы его застали. — Девушка пошла к вешалке, где висело её голубое демисезонное пальто.

— Между прочим Глеб Родионович сюда звонил, а у вас всё время было занято.

— Рабочий день окончен. Пожалуйста, без претензий.

В этот момент раздался телефонный звонок, и девушка, подбежав к аппарату, схватила трубку.

— А, Толик, здравствуй. Ещё бы немного, и я ушла. Ты, знаешь, не развози, мне некогда, и кроме того, тут посетители. Кого выгнать? А, нет… Нет-нет. Я сейчас сама уйду… Когда? Нет, вечером я занята.

Антонина Трофимовна вздохнула.

— Ничего, пусть наговорится, — сказал вполголоса Юрий Александрович.

Прошло ещё минуты три, когда девушка, наконец, простилась и закончила словами:

— Хорошо, я постараюсь освободиться к восьми. Где? Там же где обычно. У магазина.

Как только она положила трубку, Юрий Александрович сказал:

— Если вам так некогда, дайте нам дело, мы занесём в райсовет.

— Вы, наверное, шутите, — ответила блондинка, подходя к своему столу, на котором стояла сумочка. Она вынула из неё зеркальце, посмотрелась и, поправляя волосы, добавила: — Если вам не ясно, я ещё раз могу повторить.

— Нечего нам повторять, — ответил Юрий Александрович. — Вы пойдёте и сами занесёте дело, как вам приказано.

— Ваши приказы мне до лампочки, — спокойно сказала девушка, продолжая смотреться в зеркальце и поправлять волосы.

— Позвоните Глебу Родионовичу. Он сидит на месте и ждёт. Позвоните.

— Отстаньте от меня.

— Девушка, почему вы так с нами разговариваете? — сказала Антонина Трофимовна.

— Ничего, пусть хамит. Но она отсюда не уйдёт, пока не сделает того, что от неё требуется, — сказал Юрий Александрович, подходя к двери и закрывая собою выход. — Её, видите ли, Вовик ждёт. Ничего, Вовик с Толиком подождут.

Девушка зло прищурила глаза, и ясной лучистой голубизны в них как не бывало.

— Одно из двух: или ты не выйдешь отсюда, или быстро выполнишь нашу просьбу.

— Сейчас, разбежалась. Расшибусь в лепёшку.

— Девушка, Юрий Александрович! — вмешалась Антонина Трофимовна. — Ну зачем вы так? Давайте по-хорошему. Девушка, я вам объясню сейчас. Это Юрий Александрович, инженер-строитель. Совершенно посторонний человек. Он беспокоится о людях, которых, за исключением одной маленькой девочки, и в глаза-то не видел. Он понял, и вы поймёте. Я расскажу вам вкратце обстоятельства дела, и вы поймёте.

— Здесь каждый день ходят и у всех обстоятельства.

— Ну, если вы даже выслушать не хотите, тогда что же, — Антонина Трофимовна развела руками.

— Она не выйдет отсюда, — решительно заявил Юрий Александрович.

— Я сейчас в милицию позвоню, — сказала девушка и снова подошла к столу, на котором стоял телефонный аппарат.

Юрий Александрович подбежал, и, выхватив трубку, бросил её на рычаг.

— Так, — сказала девушка и отступила на шаг. — Интересно, что будет дальше.

— Вот эта женщина, — сказал Юрий Александрович, показывая рукой на Антонину Трофимовну, — учительница. Она оставила класс, пропустила уроки. У нас в машине арматура, ценный груз — его ждут на стройке, но мы привезли эту женщину сюда. Знаешь почему? Там, в посёлке, — Юрий Александрович снова поднял руку, тыкая указательным пальцем в стену, — её ученица, второклашка, одна-единственная из детей сегодня была на кладбище. Принесла на могилу отца подснежники. Ты видела когда-нибудь детские руки, убирающие цветами могилы? Так вот, этой девочке не на что жить, — Юрий Александрович, вспомнив, как голодал сам, изменился в лице и в ярости поднял кулак. — А ты, сука! — он так грохнул кулаком по столу, что оторопевшая блондинка попятилась назад, потом боком-боком зашла за Антонину Трофимовну и шмыгнула на улицу, оставив в райсобесе пальто и сумочку.

Антонина Трофимовна сама оторопела и с ужасом смотрела на побелевшего от злости парня.

Юрий Александрович снял очки, протёр платочком отпотевшие стекла, снова надел и подошёл к стеллажам, на которых стояли плотными рядами скоросшиватели.

— Вы с ума сошли, — выдохнула Антонина Трофимовна, когда он стал рыться в делах. — Вас же арестуют.

— Ничего, пусть арестовывают, — ответил инженер с оттенком довольства и злорадства. — Найму адвоката. И кого-нибудь из вашего села попрошу быть общественным защитником. Сейчас, говорят, это модно: общественная защита, общественное обвинение. Думаю, что против меня общественного обвинителя не найдётся, а защитники-то найдутся. Это точно.

— Ну и шуточки у вас. Вошёл шофёр грузовика.

— Что это она выскочила как шальная?

— Я ей слегка поддал, — ответил Юрий Александрович, торопливо просматривая дела.

Шофёр от удивления разинул рот и перевёл недоуменный взгляд со своего начальника на Антонину Трофимовну и обратно.

— Юрий Александрович, уйдите лучше от греха, — посоветовала Антонина Трофимовна.

— Нет, — ответил инженер. — Я привык доводить любое дело до конца, чего бы мне это не стоило.

Роясь в папках и скоросшивателях, он аккуратно ставил их на место. Документы Галины Максимовны Верхозиной не попадались, и смельчак, как не старался быть хладнокровным, стал нервно кусать губы, когда подкатила к самому окну милицейская патрульная машина, но дела своего не бросил и продолжал просматривать фамилии на картонных обложках.

В сопровождении троих милиционеров вошла разгневанная блондинка.

— Вот он, уже хозяйничает, — сказала она.

— Молодой человек, пройдёмте с нами, — сказал старшина, подойдя к Юрию Александровичу и взяв его за локоть.

— Только без рук, — ответил молодой человек, пытаясь освободить локоть.

— Ничего, ничего, идёмте, — сказал старшина, и два милиционера, взявши Юрия Александровича за руки с двух сторон, повели его на улицу.

— Какая же вы всё-таки, — сказала Антонина Трофимовна, окинув презрительным взглядом блондинку.

— Вас я тоже прошу прогуляться с нами, — молодой лейтенант повернулся к Антонине Трофимовне. — Будете свидетелем. И вы тоже — лейтенант ткнул пальцем на шофёра.

— У меня машина, груз, — ответил шофёр.

— Давайте вместе с машиной и грузом. — Лейтенант небрежно махнул рукой. — Живо!

Утром следующего дня нарушителя общественного порядка привели к начальнику милиции.

— Воронин Юрий Александрович. Место работы — трест «Целинстрой». Так кажется? — сказал, рассматривая удостоверение, светловолосый с белесыми бровями капитан лет тридцати, на кителе которого красовались значок отличника милиции и красный ромб[2].

— Так, — ответил нарушитель.

— Получается, что вас надо привлекать за порядочность, — сказал капитан. — Кое-что мне не совсем ясно, и если бы не один звонок, обязывающий вас срочно явиться в райсовет, мы бы разобрались детальнее.

— Я свободен? — спросил Воронин.

— Да, свободны.

— Дайте мне паспорт и удостоверение.

— Пожалуйста, — начальник отдал документы. — Между прочим, заявление, которое поступило на вас, подходит под две статьи: мелкое хулиганство и оскорбление должностного лица при исполнении служебных обязанностей.

— Если бы при исполнении, — сказал Воронин, засовывая паспорт во внутренний карман пиджака.

— Заявление есть заявление, в корзину его не бросишь. Передадим в прокуратуру, и не исключена возможность, что вас ещё будут тревожить по повесткам. — Капитан нахмурил брови и добавил: — Протокол о том, что были задержаны на сутки передадим в прокуратуру.

— До свидания, — сказал задержанный и, выходя из кабинета, обернулся и добавил: — В КПЗ у вас тараканов больше, чем муравьёв в муравейнике. Хоть бы потравили их.

Капитан уткнулся в свои бумаги, лежавшие стопкой на столе, и ничего не ответил.

Молодой специалист, который только-только начал входить в доверие и самостоятельно тянуть ответственный участок работы по контролю над производством, нисколько не тужил, что на него завели бумаги и подводят под какие-то статьи. Вышел на улицу с лёгким сердцем. Гружённая арматурой машина стояла возле милиции, и шофёр сидел в кабине.

— Где учительница? — спросил Юрий Александрович, открыв дверцу.

— Не знаю, — ответил шофёр. — Вчера вечером после допроса мы расстались, и я её больше не видел. Воронин сел в кабину и повернулся к водителю.

— Где ночевал?

— В гостинице.

— Сам сюда подъехал или тебе сказали, что меня выпустят?

— Сам, — ответил шофёр. — С восьми утра здесь.

— А я думал, ты уехал на Воробьевку.

— У меня и в мыслях не было. Вчера никто ничего определённого не сказал, и я решил ждать, пока не скажут конкретно, на сколько тебя упекли.

— Ладно, — сказал Воронин. — Давай в райсовет.

— Опять в райсовет, — усмехнулся шофёр. — Снова да ладом.

— Давай-давай, жми.

Председатель райсовета Евгений Афанасьевич Морозов и Антонина Трофимовна беседовали в кабинете. Когда Воронин вошёл, Морозов с улыбкой встал из-за стола во весь свой высокий рост, протянул длинную руку и поприветствовал инженера.

— , Здравствуйте, — сказал Юрий Александрович, обращаясь к учительнице. — Когда начальник милиции сказал, что был звонок из райсовета, я так и подумал, что вы здесь.

Антонина Трофимовна улыбнулась, и по её радостным глазам и просветлённому лицу инженер понял, что по главному вопросу с Морозовым достигнуто взаимопонимание.

— Как наша кутузка? — спросил Морозов, усаживаясь на стул и жестом приглашая сесть посетителя.

— Я ведь не могу судить о ней, не побывав в других кутузках, — ответил Воронин, усаживаясь в глубокое обтянутое кожей кресло напротив Антонины Трофимовны. — А так вроде всё в порядке: духота, нары, тараканы бегают. Все так, как и должно быть.

— Делает вид, — сказал председатель, откинувшись на спинку стула, — что паинька-мальчик. Будто раньше никогда не бузотерил и не сиживал.

— Честное слово, Евгений Афанасьевич, первый раз.

— Ладно, поверим, — добродушно сказал Морозов. — Пусть будет первый и дай Бог, чтобы был последний. Только впредь учись культурному поведению и старайся сдерживать себя. Психопатством никому ничего не докажешь.

Воронин, вспомнив свою вчерашнюю выходку, смущённо посмотрел на Антонину Трофимовну.

— Городской парень, — прибавил шутливым тоном Морозов, — и не мог по-хорошему договориться с сельской девчонкой.

— Пока мы стояли у порога, ей двое назначили по телефону свидание. Куда уж мне там.

Морозов улыбнулся.

— На самом деле, — подтвердила Антонина Трофимовна.

— А его, конечно, это возмутило, — продолжал шутить Евгений Афанасьевич, кивнув на Воронина и прищурив хитровато-серые глаза. — Где ж такой праведник стерпит.

— Да не праведник я, — сказал Воронин, слегка покраснев, — но этот случай в посёлке. С детьми. Мне со стороны всё это показалось как-то… — и Юрий Александрович умолк, пожав плечами.

— М-да, — произнёс Евгений Афанасьевич, уже другим тоном. Сразу переменившись в лице, он облокотился на стол, обхватил широкими ладонями крупную плешивую голову и пригладил назад каштановые пышные по бокам волосы. — Посёлок, посёлок… Если не принять меры, верёвочка будет виться и дальше. — Морозов встал из-за стола и, пройдясь по просторному уютному кабинету, прибавил: — Пенсия, конечно, нужна, даже если эта несчастная женщина поправится и снова выйдет на работу. Дочери растут, их надо кормить, одевать, обувать…

— А если мать не сможет работать, — подхватил Воронин. — Что ж им опять по миру идти?

— Вот то-то и оно, — сказал Евгений Афанасьевич, усаживаясь и пододвигая к себе папку с документами, лежавшую посреди стола. Он прочитал заявление Галины Максимовны, ходатайство партийной и профсоюзной организации леспромхоза, полистал справки, закрыл дело и снова отодвинул на середину стола. — Так говорите, в этот раз даже Олейников не поскупился.

— Колхоз хорошо помог, — ответила Антонина Трофимовна. — Продуктов пока хватит, но Галину Максимовну страшно угнетает все это.

— Понятно. До любого доведись. — Морозов поднял телефонную трубку одного из трёх стоявших на краю стола аппаратов и попросил, чтобы соединили с секретарём райсовета.

— Когда заседание исполкома? — спросил Морозов и, зажав трубку между плечом и щекой, стал листать настольный календарь. Взял карандаш, сделал пометку. — На следующей неделе во вторник, говоришь? Включи в повестку дня вопрос о пенсии вдове механика леспромхоза. Да, Верхозиной. Кто у тебя там? А у меня целая делегация, — Евгений Афанасьевич, слушая секретаря, прикрыл ладонью микрофон и сказал вполголоса: — Приехал Дементьев по этому же вопросу.

— Председатель месткома, — сказала Антонина Трофимовна, оживившись. — Наш, из посёлка.

— Ну, поскольку без твоей и моей помощи дело не может двинуться с места, — сказал в трубку Морозов, — значит в законе по поводу пенсионного обеспечения в подобных случаях не всё ясно. Советоваться с юристами тут нечего. Народ взволнован, надо решать вопрос. Что же мы будем копаться в законах.

Антонина Трофимовна и Воронин переглянулись. Морозов положил трубку и сказал:

— Во вторник на следующей неделе вопрос решится. Много не обещаю. Рублей семьдесят-восемьдесят выделим из бюджета.

— В месяц, — уточнил Юрий Александрович.

— Ну не в год же, иначе что это будет за помощь, — сказал Евгений Афанасьевич и, пристально посмотрев на Воронина, продолжал: — То, что ты откликнулся всей душой на беду случайно подвернувшихся где-то там в пути незнакомых людей — это хорошо. Но заруби себе на носу: девяносто восемь процентов неудачников становятся неудачниками в жизни не потому, что они хуже по натуре, бездарнее или глупее других, — либо они болтуны, обсуждающе свои сокровенные мысли и всякую всячину с кем попало, либо крикуны, не умеющие держать себя в руках, — только и всего.

— Язык мой — враг мой, — сказала Антонина Трофимовна.

— Вот-вот, в самую точку, — поддакнул Морозов.

— Мы вам очень благодарны за все, — сказала Антонина Трофимовна, вставая с кресла.

— Благодарить меня не за что, — сказал Евгений Афанасьевич, поднимаясь из-за стола и пожимая на прощание руки. — Народ изъявил свою волю, и мы обязаны её выполнить.