"Судить Адама!" - читать интересную книгу автора (Жуков Анатолий Николаевич)VК шести часам в утреннюю перекличку ивановских петухов ввязались весело собаки, деревянно застукали калитки и двери, чаще зазвучали людские голоса, потом затрещали мотоциклы и мопеды, заурчали грузовики и тракторы – деревня собиралась на колхозную работу. Парфенька, любивший эту трудовую музыку, лежал на траве у водовозки и блаженствовал, пока не уловил на самом распевном месте сбой и короткое замешательство. Он насторожился: слишком уж резко выделилась железная трель мотоциклов. Но вот оглашенно завизжали и мопеды, взревели, давя голоса людей, тракторы, завыла сирена второй пожарной машины, и весь этот гремучий базар угрожающе-стремительно стал нарастать. Парфенька вскочил: – К нам грянули! – Ну и что? – Сидоров-Нерсесян нехотя встал с подножки машины. – Экскурсия, может быть? Может. И если граждане хотят… – Они же напугают ее; растопчут! – Не бойся, слушай. Она сама любого гражданина напугает. Вот увидят ее и назад побегут. – Но все же поманил пальцем кривоносого пожарника, собравшегося уезжать: – Подожди, слушай. Вода у тебя осталась?… Тогда приготовь шланг. Если будет нарушение, пустишь струю. – На людей? Не имею права. – Я отвечаю, слушай. Ты включи, я сам направлю. Нельзя, слушай, губить народное добро. Так, Шатунов? – Истинная правда, начальник. Спасибо вам, век не забуду! Вот, вот они, вороны! На бугор выскочили два пламенных сверкающих мотоцикла «Ява» и один шустрый, тоже красный и хромированный мопед. Их всадники на миг застопорились, и один из-под ладони, как богатырь с известной картины, поглядел на люцерновую луговину и машины перед заливом. – Здесь! – крикнул он, и все трое с треском покатились вниз, к рыбе. Сидоров-Нерсесян с Парфенькой встали у водовозки, прикрывая рыбу, но с бугра вылетело еще несколько мотоциклов и мопедов, потом покатились велосипедисты, затем взгромоздились четыре трактора «Беларусь» с навесными культиваторами и сеноуборочными орудиями, вторая пожарная машина и два бортовых «газона» с народом, бежал, обливаясь потом, пеший люд. В несколько минут берег залива был затоплен техникой и людьми, которые сразу же бросились к чудо-рыбине. – Не трогать, ироды!… Не бери, слушай! – кричали Сидоров-Нерсесян с Парфенькой, расталкивая народ. Но вдоль рыбины, с обоих ее боков, уже толпилась от водовозки до самого залива двухрядная шумная очередь. – Где же полторы сажени, когда без конца? Сплетники. – Да не Лукерья это, говорил же Бугор! – Везет человеку! – Парфеньке? Ага, он такой… – Я тоже его знаю. Про него даже в газете писали. – Бабы, бабоньки, дайте хоть одним глазком! – Кто писал-то? Мухин и Комаровский? – Убери лопату, не трожь. – А что? И они, и сам Коптилкин. В областной теперь служит, «спецкор» подписывается. Спец, понял? – А наш Парфенька не спец? Он покажет, где у рыбы титьки. Парфенька взял пожарный шланг и направил наконечник ствола на толпу. О рыбе не только говорили, ее трогали ногами, руками, граблями, вилами, мотыгами… Но вот кто-то заорал лихоматом: «Электрическая! Берегись, током бьет!» – и в этот момент в заливе раздались могучие всплески сразу в нескольких местах, из горловины водовозки выбросился хрустальный фонтан брызг, а тело на влажной траве стремительно приподнялось, изогнулось и, встряхнувшись, расшвыряло шумящую очередь. – Давай! – приказал Сидоров-Нерсесян, и пожарник включил мотопомпу. Убойная струя сверкающим клинком взмыла в небо, но Парфенька направил ее на остатки толпы, опрокидывая ближних и поливая дальних. Берег с измятой травой, где лежала вздрагивающая рыбина, мигом очистился. – Молодец! – одобрил Сидоров-Нерсесян. – Не ты молодец, Шатунов, а рыба молодец. Я говорил, она любого гражданина напугает, а? Говорил, слушай? – Так точно, гражданин начальник, говорил… – Это кто на моей земле начальник? Почему такое безобразие с утра? Парфенька оглянулся и бросил шланг на траву. От «уазика» с брезентовой кабинкой – и когда черт принес! – двигался к ним присадистый, квадратный Семируков в очках, председатель ивановского колхоза. Мельком глянув на невзрачного Парфеньку, он остановился перед Сидоровым-Нерсесяном: – Что за спортсмен в шлеме? Сейчас же освободи участок и прекрати хулиганство! – Я-а?! – Косматые и черные, как ночь, брови инспектора вскинулись на лоб. – Ты чего позволяешь, слушай? Ты с ума свихнулся, да? Мы для народа стараемся, для тружеников… – Для народа?! А это что такое? А это? А это?! – Семируков махнул рукой в одну сторону, в другую, ткнул под ноги: люцерна почти на половине участка уложена как войлочная подстилка, мокрые колхозные труженики, рассеянные Парфенькой, возбужденно отряхиваются и обмениваются впечатлениями, не думая о работе, могучая техника в беспорядке стоит по косогору, окутанная дымом: моторы остались не-выключенными. – Вы всему колхозу нанесли непоправимый вред. Скажешь, не так? Сидоров-Нерсесян с укором посмотрел на Парфеньку: «Говорил я тебе о вреде, слушай?» – но в обиду не дал: – Не так, председатель. Мы не виноваты, мы хотели… – А кто виноват, по-твоему? Люди на работе должны быть, у нас сенокос в разгаре, прополка затянулась, жара стоит несусветная, а вы… Где рыба? Эта? – Семируков поправил указательным пальцем очки, вгляделся. – Хм, ничего, подходящая. Вытаскивайте всю и везите на приемный пункт – сдадим в счет плана второго квартала. – Что? Ты чего командуешь, слушай? Ты знаешь, что это? – Знаю: Лукерья. И чтоб по весу сдать, под квитанцию, понятно? Эй, Стасик! – крикнул он шоферу ближнего грузовика. – Отвезешь народ на сенокос и дуй в город за фуражом для уток. – Да зна-аю. – Длинноволосый белобрысый Стасик неохотно полез в кабину. – Ни черта ты не знаешь! Молодежь называется, смена. Сколько раз говорил, чтобы машины на остановках глушили – у всех работают! Об экономии горючего только мы с бухгалтером думаем… И оба пожарника здесь! А ну марш все по местам, черти драповые! – Это не Лукерья, – возразил наконец Парфенька. – Мой Витяй говорит, это наяда, речная русалка. – Все равно сдать. Мы первый квартал по мясу едва вытянули, а вы русалок выдумываете. И за люцерну мне возместите сполна. Здесь больше гектара измято. Эй, Головушкин! Василий Кузьмич! – Председатель махнул рукой мокрому мужику, выливавшему из туфель воду, и двинулся к нему. – Капусту и огурцы полить сейчас же, а женщин отвезти на свеклу во вторую бригаду, а не в первую. И чего там Кутузкин возится столько… Сидоров-Нерсесян и Парфенька поглядели ему вслед и опять сели в тень водовозки, наблюдая за отъездом ивановцев. Кривоносый пожарник тоже хотел уехать, но Парфенька упросил его остаться, и он поехал к берегу заправиться – близилось время менять для рыбы воду. Чего уж отступать, когда ввязался. Да и Семируков уехал, хотя скоро новое начальство припожалует, районное. До него управиться бы. Прежде начальства притутулили, однако, Витяй и Сеня Хромкин. Сидоров-Нерсесян сразу кинулся к своему мопеду, ворча, что он новый, слушай, обкатку еще полностью не прошел, и нельзя, слушай, вдвоем ездить, но, плюнув на цилиндр, с удивлением увидел, что слюна не закипела. – Мы же под горку накатом ехали, – сказал Витяй. – Мы народ крестьянский, бережливый. Так, ба-тяня? Парфенька не ответил и, поднявшись, заторопился к Сене, который уже взобрался на цистерну и деловито глядел в люк. – Кто это? – поинтересовался Сидоров-Нерсесян. – Главный изобретатель Хмелевки, профессор трудоемких процессов в животноводстве, – сказал Витяй серьезно. – И еще академик философических наук. – Такой косорукий [5], лысый головастик в тапках – академик, да? Ты смеешься, слушай? – Нисколько, Сидор Нерсесянович. – Сидоров-Нерсесян, говорил же! Двойная фамилия: Сидоров и еще Нерсесян, понимаешь? С женой поменялся, с супругой. Она стала Нерсесян, а я – Сидоров, понял? – И девичьи фамилии тоже, значит, оставили? – А?… Да, да, оставили. Только жена стала Нерсесян-Сидорова, а я – Сидоров-Нерсесян. И не путай, пожалуйста, слушай! – Ладно. Память у меня крепкая, товарищ Сидоров-Нерсесян. Надумали, что делать с моим отцом? – Не знаю, слушай. – Инспектор опечалился. – Если бы две рыбы больше пяти килограмм поймал, тогда нарушение, а он ведь одну. Какое же нарушение, если одна крупная рыба, а? Он же не знал, слушай? – Не знал конечно. – Ну вот. Он не знал, а я должен думать. Сеня Хромкин по-стариковски, как с печки, съехал на пузе с цистерны, уронив с ног домашние тапки, заправил в сатиновые шаровары мятую белую рубаху в красный горошек, крепко потер ладонью лицо и просторную розовую лысину – проверял, не сон ли видит. Этот балбес Витяй выхватил его прямо из постели, ничего толком не рассказал, посадил на багажник мопеда и поволок. Но какой же сон, когда знаменитый рыбак Парфений Иванович Шатунов – вот он, живой, действительный, подает ему старые тапки, под босыми ногами мнется влажная прохладная люцерна, рядом стоит знакомая водовозка, а в ней – рыбовидная зверина неизвестного происхождения вида. И не только в цистерне лежит, но и дальше, по протяженности зеленого берега, до самого залива и еще дальше, в глубоководности ивановского водоема. Велика же эта невидаль рыбовидной диковины! – Как думаешь, Семен Петрович? – спросил Парфенька терпеливо и почтительно. Сеня попеременно, одну об другую, вытер влажные босые ступни, сунул их в тапки, сказал раздумчиво: – У жизни всегда большой запас несуразных случайностей происшествия. Это если с нашей точки зрения людей. И с этой точки зрения природа есть бестолочь, не понимающая своелюбной хозяйственности человека. Правильно это, Парфений Иванович? – Неправильно, Семен Петрович. Природа завсегда была умной, это Федька Монах когда хошь может подтвердить. – Тогда пойдемте смотреть дальнейшее продолжение рыбовидной диковины. Они спустились к берегу залива, не сводя глаз с изумрудного тела рыбы. Потом Сеня умылся, оросил вспотевшую от напряжения дум лысину и вздрогнул, невзначай притронувшись к рыбе: – Электрическая? – Не должно, – возразил Парфенька. – Мы ее столько таскали, когда вынули из воды да в цистерну потом засовывали, и ничего. Правда, один ивановский давеча о том же блажил, да, я думаю, сдуру. – Электрическая, – утвердил Сеня, притронувшись и вздрогнув еще раз. – Постоянного тока. – Подумал и внимательно оглядел Парфеньку. – Вас не ударило из-за наличия резиновых сапог на ногах. И других тоже. Изоляция от земли. – Неужто? – Парфенька поглядел на свои высокие бродни, вспомнил, что Витяй с кавказским Сидоровым тоже в резиновых, только у рыбнадзора короткие, форсистые, как бабьи боты. – Ну, Семен Петрович, ты голова-a! Сразу угодил в середку. Ведь и Голубок со своими утятницами да кормачами в резиновых – у воды же робят, что тут обуешь, окромя сапог. Они нам хорошо подсобили, Голубок с кормачами-то. Одного звать Степа Лапкин, а другого Степан Трофимыч Бугорков; ветеран. Что вот дальше делать, не знаю. Живая тварь, жалко, если разорвем. Выручай, Семен Петрович, а потом уж я удружу. Хоть рыбкой, хоть чем хошь и когда хошь. – Надо подумать. Вы идите, я побуду в одиночестве размышления, прикину неверные возможности человеческой разумности и технического хозяйства. – Понимаю, Семен Петрович, думай, как не понять. Оставайся себе, приноравливайся. И Парфенька поволок тяжелые, спасительные и от электричества бродни в гору, зная, что Сеня Хромкин не подведет, отыщет какой-нибудь выход. Это на взгляд он невидный, да на взгляд-то и сам Парфенька состоит из одних рыбацких сапог да заячьего малахая. Зато сапоги у него метровой длины, по самые втоки, а малахай большой, как подушка, на нем и вздремнуть можно, если придется. – Ну, что решили? – спросил Витяй. – Ничего. Думает. – Парфенька сел рядом с сыном на траву. – Она электрическая, сразу не решишь. – И объяснил про изоляцию на ногах. Витяй мигом сбросил свои сапоги, притронулся к рыбине и ойкнул, а Сидоров-Нерсесян завел мопед и покатил в Хмелевку – доложить оттуда по телефону своему областному начальству. Пусть приезжают, слушай, сами и разбираются. Тут не какой-то простой браконьерский случай, а электрическая рыба неизвестной длины. Хорошо, бьет пока несильно, а если, слушай, сильно трахнет? |
||
|