"Огонь" - читать интересную книгу автора (Кузнецов Анатолий)

Глава 7

Он проснулся среди ночи, обнаружив, что спит одетый. Ему показалось, что спал он долго, очень долго, что уже не та ночь, а следующая.

Часы на руке стояли. Это пустячное обстоятельство вызвало в Павле целую панику: раз часы остановились, значит, догадка верна, и он мог проспать до следующей ночи. Он включил свет и минут пять старательно, тупо, автоматически брился электробритвой, только потом спохватился, что по щетине мог бы определить, какие идут сутки, но не мог вспомнить, что именно он сбрил.

«Худо, — подумал он, поспешно умываясь, полный горечи и презрения к себе. — Какая гадость, пошлость, стыд… Напиваться, приводить себя в дикое состояние? Да неужто в жизни нет подлинных радостей?! Зачем мы пытаемся вызывать ложные подобия их какими-то допингами, снадобьями, как те дикари, жующие ядовитый корешок, чтоб озвереть? Да, напиваясь ради веселья, или для разрядки, или с горя, или от серости бытия, мы всего-навсего расписываемся в своём неумении жить подлинно. Расписываемся в своей бездарности!»

И так это у него хорошо получалось, это самобичевание, он даже начал успокаиваться и чуть было не дал себе знаменитую клятву: «В жизни больше пить не буду». Но вовремя спохватился и взялся за телефон.

Раз десять набирал номер, пока ответило Косолучье, потом минуты три не отвечала домна. Трубку взял глуховатый, по-видимому, дед, к тому же весьма некомпетентный.

— Работают, как же, — сказал он. — Все там.

— Да где там?

— Моё почтение! Где! В печи, ясно.

— В самой печи?

— Дровишки кладут.

— Зачем?

— Моё почтение! Зачем! Так печь разжигать.

Павел схватился за пальто.

С ума сойти! Доменную печь дровишками растапливать, как какой-нибудь самовар?… Не спросил у деда: и лучины, что ли, колют?

Рассовав по карманам папиросы, блокнот, авторучки, не раздумывая, Павел выскочил из номера, пуговицы застегнул на ходу. Дежурная крепко спала на стульях, не стал будить, оставил ключ на столе. Швейцар внизу охотно вскочил, бросился открывать дверь, но она никак не поддавалась и открылась, лишь когда в руку швейцара перекочевали двадцать копеек.

— Что ж, недавно пришли да опять гулять, не отдохнули? — сказал швейцар, приподнимая картуз.

Павел махнул рукой, почувствовал радостное облегчение: ага, мол, это всё-таки та же самая ночь, и как бы там ни было, он не опоздал, а домна ещё не задута…

Площадь была абсолютно пуста.

По расчищенному обледенелому асфальту ветер гонял струйками колючую пыль. Не светилось ни единое окно в домах, отчего все они казались холодными, словно ещё пусты, только что выстроены, подготовлены к сдаче, но не заселены. Даже автовокзал не сиял огнями, лишь над входом его тускло светила единственная лампочка.

А над всем этим был чёрный ледяной космос, в котором ледяным же, негреющим светильником висела полная луна с идеально круглым туманным кольцом ореола. Мороз стоял крепкий, прямо звонкий.

Павел поднял воротник, засунул руки поглубже в карманы, поплёлся к стоянке такси.

На стоянке такси чернела одна-единственная машина с тусклым, но несомненно зелёным огоньком.

Мелко дрожа от холода, Павел постучал с одной стороны, постучал с другой: шофёр, законопатившись, как рак-отшельник, долго не хотел просыпаться.

— В Косолучье не поеду, — покрутил он головой за стеклом и вознамерился опять уснуть, но Павел не дал ему этого сделать:

— И сверх счётчика накинем.

— Нет, — сказал, подумав, шофёр. — Туда заедешь, обратно холостой.

Поняв, что его взяла за горло опытная рука и противиться бесполезно, Павел добавил уже невесело:

— Оплачу обратный проезд.

Тогда дверца распахнулась. Из неё вылетели клубы пара, и приятно было спастись от космоса хотя бы в эту тёплую, уютную коробочку. Спросонья шофёр погнал по улицам чересчур быстро, рискованно, но улицы-то были совершенно пусты, и автоматические светофоры напрасно мигали: такси лихо проскакивало и жёлтый и красный свет, шофёр-ас не считал нужным сбавить скорость хотя бы для приличия.

Одним махом оставили позади город, вырвались в поле, на пустынное и тёмное, обледенелое шоссе. Ветер гудел в стёклах.

Горизонт прорисовался над снежной равниной сизо-розовой полосой. Засветилось небо. Полоса в считанные секунды разрослась в огромное малиновое зарево. Оно полыхало, играло театрально-неправдоподобно. На дальних облаках вспыхивали то кровавые, то жёлтые отблески, будто кто-то освещал их цветным фонарём. И снежная равнина стала красной.

По самой линеечке горизонта чёрными силуэтами виднелись корявые конструкции. Завод словно взорвался, словно горел.

— Плавку дают, — сказал шофёр напрасно, потому что это и так было ясно. — Красиво плавят… У меня двоюродный на мартене, я ходил, смотрел, ну, знаешь, не то, что баранку вертеть; черти, ну, черти!

Потянулись окраины Косолучья, тёмные, широко разбросанные домишки, хотя до завода ещё было порядком.

— Мне к управлению, — сказал Павел.

Завод вырос и выпрямился перед машиной во весь свой рост. Фантастические, провально-чёрные в ночи купола, трубы, эстакады, кое-где обтыканные точечками лампочек, исходящие паром и дымом. В воздухе над всем заводом светился плотный дымно-пыльный колпак.

А когда Павел вышел из машины, расплатившись, у него даже в ушах засверлило: такая была острая в ночной тишине какофония свистов, шипения, звонов, ударов…

Он постоял несколько секунд, посмотрел, даже передохнул. «Ох, чудище, ну, чудище!… Много в мире настроил бородатый бог Жана Эффеля, много ему пакостил чёрт, но даже они такого придумать не смогли».