"Огонь" - читать интересную книгу автора (Кузнецов Анатолий)

Глава 14

Дом у Рябинина был свой — добротный, ладно сложенный, повыше соседних. Стоял на высоком фундаменте, подальше от почвенной сырости, так что на крыльцо пришлось подниматься по лестнице.

И лестница сама была хороша — каменная, с узорчатыми перилами.

На просторной, хоть на велосипеде катайся, веранде стоял стол для пинг-понга. Отсюда высокая дубовая дверь вела во внутренние покои. Когда вступили в прихожую, блиставшую натёртым паркетным полом, вокруг оказалось столько дверей, что Павел опешил.

Рябинин принялся распахивать двери одну за другой, давая пояснения:

— Ванная. Гальюн. Кладовая. Фотолаборатория. Кухня. Кладовая. Тут жилая. Жилая. Эта пока пуста. Тут столовая.

— Широко живёшь, — сказал Павел, крутя головой.

— Живём на этом свете, а на том такого уж не будет, — сказал Рябинин задумчиво. — А вошло мне всё это ещё в ту копеечку!… И куска жизни как не бывало.

Прошли в большую столовую, где был наполовину накрыт стол, как это делается в ожидании гостей: что не требуется держать в холодильнике и что не горячее, то заранее можно выставить.

Обставлена была столовая добротно, дорогими и прочными вещами, но немодными. Например, стулья — отличные ореховые стулья, с бархатными пружинными сиденьями, с округлыми спинками, на которых имелась узорная резьба, полный гарнитур, но таких теперь не делают. Видимо, Рябинин на моду смотрел сквозь пальцы, а в вещах ценил их удобство и цену.

Бархат в доме был популярен: и на окнах тяжёлые бархатные занавеси сверх тюлевых, и на каждой двери — малиновые бархатные гардины, что приводило на мысль о пыльных ложах оперного театра.

На столе же, покрытом белоснежной скатертью, были выставлены бутылки бренди, французский коньяк «Наполеон», красная и чёрная икра, крабы и небольшое блюдо с тонко нарезанным ананасом.

Влетела пышная, знойная женщина с глазами-маслинами и чёрными усиками под носом, принесла большой поднос разнообразнейших закусок.

— Жена моя, — сказал Рябинин гордо. — Чудо-женщина.

— Мишенька рассказывал о вас, садитесь, не стесняйтесь, будьте как дома, — сказала чудо-женщина, любезно улыбаясь и показывая ряд золотых коронок.

Вслед за тем явилась бойкая старушка лет за шестьдесят.

— А я тёща, — представилась она.

— А тёща у меня, Пашка, — клад, а не тёща, — сказал Рябинин. — Я её больше, чем жену люблю. Современная старушка, золото-тёща.

— Значит, тебе повезло, — сказал Павел, смеясь.

— Это точно. Мне вообще везёт. Знаешь, иногда мне становится страшно: почему я такой везучий? — Что задумаю — всё исполняется. Даже трёхпроцентный заём — не успел облигации купить, трах-бах, выиграл. Пытались прицепиться: на какие деньги дом выстроен? — А я что, виноват, если я выигрываю? — Пришлось справки представлять, до того дошло…

— А на самом деле? — — спросил Павел.

Рябинин махнул рукой.

— Ещё изба была в деревне, на жену переписал, я её разобрал, перевёз материал.

— Каменная, что ли, изба? -

— Нет, конечно, бревенчатая, но легла, так сказать, за основу.

Павел прошёлся по комнате, осматривая потолок, пол, постучал пальцем в стену — звук получился, как если бы в скалу стучать: толстые, добротные стены.

— Одно время, — сказал он, — я мечтал иметь такой дом. Но как посмотрел, сколько это стоит… Один кирпич, если на складе покупать…

— Это у тебя неправильные представления, — перебил Рябинин. — Идеалистические представления. Частные застройщики не строят исключительно из складских материалов. Если всё покупать по казённой цене, без штанов, знаешь, останешься…

— Да, и я понял: чтобы выстроить недорогой дом, нужен талант. Ну, как это делается? -

— Известно, как делается. Входишь в контакт с нужным человеком, первое — ставишь водку, второе — платишь по-божески, а дальше только тяни быстрее. Ни для кого это не секрет. Ну, а что человеку делать? — Ты видел цены на кирпич, лес, гвозди, краску, железо? -

— Выходит, все частные застройщики — мошенники? -

— За всех на свете обобщать не хочу. А вот я — да.

— О, у тебя даже отопление водяное? -

— Да, свой котёл внизу. Идём, покажу.

Они пошли дальше по дому, осмотрев отопительную систему, подвал, не законченный ещё гараж, а затем мансарду.

Оказывается, под крышей была еще одна комната, очень уютная, но совершенно не используемая, если не считать того, что в ней хранились яблоки, россыпями покрывавшие пол, устланный газетами, так что запах там стоял, что в саду.

Всё было прекрасно, добротно, ново. Только хозяин сам очень уж как-то сдал за прошедшие годы. Располнел, обрюзг.

Конечно, и работа такая, думал Павел, постоянно у плиты, но всё же в свои годы, совсем ещё не старые годы, Мишка Рябинин мог бы выглядеть и помоложе.

— Хороший дом, ничего не скажешь, хороший дом, — сказал Павел каким-то фальшивым голосом и чувствуя, себя не очень весело. — А сколько времени ты его строил? -

— Ох, даже не знаю, как ответить. Если с самого первоначала брать, с накопления средств, — десять лет.

— Много.

— Много…

— А скажи, Мишка, — улыбаясь, сказал Павел, — сколько будет: сто сорок три на тринадцать? -

— Тыща восемьсот пятьдесят девять. Можешь проверить, возьми бумажку, — весело предложил Рябинин.

— Вот чёрт! — озадаченно сказал Павел.

Когда они вернулись в столовую, там стол ломился от еды. Торжественно расселись вокруг него вчетвером. Рябинин весело сказал:

— Вот теперь ты и оцени, какой я повар. Пробуй сперва суп и скажи: из чего? -… А что, поднимем по маленькой? -

— Открой мне тайну, — сказал Павел, — каким чудом «Наполеон» в Косолучье? -

— А! Наконец узрел! У нас это дурное поветрие на коньяк. Лично я его терпеть не могу, в гробу бы его видать, но у нас коньяк — это больше, чем питьё, это показатель. Кто достанет лучший коньяк — того и горка. Итак, чья горка? -

— Твоя.

— Это мамаша привезла, я ей специальным письмом заказывал: без «Наполеона» и ананаса не являйся. Золото мамаша! Ваше здоровье… Ты ешь, ешь, отвечай, какой я повар? -

— Ты великолепный повар, — сказал Павел, пробуя то одно, то другое. Из чего сварен суп, он не угадал. Шашлык был такой, какой, пожалуй, только на Кавказе водится, да и то не везде. К закускам было жаль прикасаться — так художественно оформлены, целые произведения.

— А! Жди одну секунду, я тебя сейчас убью! — закричал Рябинин, бросаясь вон.

— Расскажите, пожалуйста… да кушайте, кушайте. — Жена Рябинина протягивала ему всё новые угощения. — Расскажите, пожалуйста, что в Москве носят? — Хотя, конечно, вы мужчина!… Но бывают мужчины наблюдательные. Мы здесь в провинции совсем отстаём. Наверно, мы вам кажемся смешными? -

— Нет, почему… спасибо, спасибо, уже сыт, — бормотал Павел, страдая. — Почему же провинция… теперь, благодаря телевидению…

К счастью, раздались торжественные шаги, и Рябинин вошёл, высоко неся блестящий поднос с чем-то ни на что не похожим. Оно пылало самым настоящим огромным фиолетовым пламенем. Вероятно, облитое ромом и подожжённое.

— Суфле-сюрприз! — возгласил Рябинин голосом конферансье. — Чёрт возьми, дегустация так дегустация! Минуточку… вашу тарелку!

От покрытого узорами, как именинный пирог, суфле он ловко отделил лопаточкой часть, опустив её на тарелку Павлу вместе с горящим огнём. Огонь пыхнул раз-другой, погас. Павел поковырял ложечкой. Под горячим слоем пышного суфле было внутри ледяное мороженое-пломбир с изюмом.

— Да, — сказал Павел. — Убит. Такой диапазон… Начиная от котлет из жёваной бумаги…

— Стараемся, — скромно сказал Рябинин и посмотрел весёлыми и идеально наглыми глазами.

— Чёрт возьми! — озадаченно сказал Павел, — Чёрт возьми, ни за что бы не представил, подумать но мог, во сне бы не увидел, что найду тебя здесь… вот таким.

— Каким? -

— Во-первых, что ты нашёл призвание в кулинарии!

— Призвание? — Ты что, чокнулся? -

— Нет, прости меня, но, чтобы так готовить, надо иметь призвание.

— Надо иметь просто башку.

— Во всяком случае, любить это дело.

— Ненавижу!

— Что? -!

— Ненавижу. В гробу бы его видал в белых тапочках.

— Слушай, старик, ты много выпил? -

— Не беспокойся за меня. У меня норма — бутылка.

— В таком случае ответь подробнее, зачем же ты… повар? -

Рябинин налил в свою рюмку, опрокинул одним духом, с отвращением поморщился, но закусывать не стал, только рот ладонью вытер, потер задумчиво колючий подбородок.

— Вообще-то, конечно, я могу тебе не отвечать. Не люблю этой богоугодной богоухабности в разговоре, когда надо просто пить да веселиться… Я тебе ведь очень рад, ужасно рад тебя видеть! Я любил тебя и тогда, только это не было заметно. Ты среди нас был самый… мудрый ребёнок, что ли. Ты умел смотреть на вещи всесторонне. И вот теперь ты — ты! — спрашиваешь, задаёшь наивные вопросы, как какое-то дитя. «Зачем ты повар? -» Шутишь? -

— Честное слово, серьёзно. Без всяких подковырок.

— Ладно, отвечу тебе, как дитю. Каждый делает какую-нибудь хреновину, чтобы прожить. Кто на тракторе вкалывает, кто у домны с металлом, а я щи варю.

— Помойные щи и мерзостные котлеты…

— Вы можете строить домны, если вам нравится, а я предпочитаю варить… Какие щи, ты сказал? -

— Помойные щи.

Рябинин закричал, вскакивая и суетясь:

— Довольно фило-зофии! Вот я тебе музыку включу! Говори, что любишь? — Симфоджаз, старомодный джаз, Армстронг, Пресли, Холидей, битлы, могу даже джаз фило-зофский.

Под стеной стояла на лакированных ножках большая радиола новейшей марки. Два выносных динамика от нее были укреплены по углам комнаты, а третий — огромный, целый сундук, оказался аккурат за спиной Павла. Последнее Павел обнаружил, когда вдруг за стулом так мощно и решительно загудело, что он вздрогнул.

Включение великолепной стереофонии, однако, почему-то не обрадовало ни жену, ни тёщу, наоборот, они сразу поскучнели и склонились над тарелками.

Хозяин поставил пластинку. Она ядовито пошипела и грянула. Казалось, завибрировал сам воздух, звякнули стекла в окнах, задрожал пол, и в животе у Павла шевельнулись кишки. Это было не просто громко, но стереофонически громко.

— Туист эгейн!!! — завопила радиола. — Туист, туист!!

Тёща что-то убедительно заговорила, жестикулируя, разевая рот, как рыба, но голоса её не было слышно. Жена, выразив отчаяние на лице, заткнула уши. Бухающие волны звука обхватили Павла щекочущими лапами, шевельнули волосы на голове.

— Туист эге-ейн!!! — ревела радиола.

— Вот же бабьё, тьма, ничего не понимают! — заорал Рябинин в ухо Павлу. — А скажи, машина, а? -

Он блаженствовал. Постукивал ладонью в такт по столу, откидывался на спину, словно купаясь в музыке.

Жена подхватила тёщу, и обе поспешно скрылись вон, плотно прикрыв за собой двери.

— Так, — сказал Рябинин в короткой передышке. — Теперь Иерихон, исполняет Рид.

— Джерикон!!! — завопила радиола, подпрыгивая на ножках.

Где-то после пятой пластинки Павел взмолился:

— Мишка, дорогой, а нельзя ли чего-нибудь… философского? -

— Могём! — сказал Рябинин. — Пассакалия и фуга. Софийский эстрадный оркестр.

В фуге были тоже куски довольно мощные, но они чередовались с такими философскими, что иногда можно было разговаривать.

— А каким ты ожидал меня увидеть? — — спросил Рябинин. — Интересно. Тружеником, перевыполняющим нормы? — Идеалистом, кладущим живот на благо общества? — Свой единственный живот за неимением ничего другого? -

— Честно сказать, я озадачен, даже ошарашен, — сказал Павел. — Мне совершенно не ясны… совершенно не ясны твои цели.

— В чём не ясны? -

— Ты сам говоришь, что живём один раз, но занимаешься в этой жизни ненавистным делом? -

— А ты покажи мне человека, который занимается не ненавистным делом.

— Гм… Чтоб далеко не ходить — смотри на меня, что ли.

— Ты? — Врёшь, конечно.

— Нет. Мы, может, видимся с тобой единственный раз. С какой мне стати врать? -

— Хотя вообще-то… Да, я понимаю. У вас другое дело: интересно бороться за славу, популярность.

— И это у тебя такой примитивный взгляд? -!

— Я не кончил. Деньги! Уж зашибаете не то, что мы, грешные!

— Ну, преувеличено. У меня такого дома нет, к примеру.

— Да, да, прибедняйся!

— Если я скажу тебе, что Толстой писал для славы и денег, поверишь? — Для славы лучше пойти в футболисты.

— Но не для своего же удовольствия ты работаешь!

— Я работаю для людей. Да, да, да, для людей. Не строй такую мину на лице. Очень жаль, что ты дожил до седины в волосах, но так и не понимаешь, что это единственная подлинно достойная цель любой работы.

— Не понимаю…

— Где ты вырос? — Как? — Ну, хорошо, вот Горький однажды сказал, что дать приятнее, чем взять. Неужели не слышал? -

— Может, и слышал, но чушь всё это. Демагогия.

— Жаль мне тебя: ты сам себя здорово обокрал. Тебе скажут: прекрасно море. Ты в ответ: «Демагогия!» Скажут: цени любовь. Ты в ответ: «Демагогия!»

— И то, что ты говоришь сейчас, — демагогия! — закричал Рябинин.

— Ну и ну…— поразился Павел. — Непробиваем!

— Да, я непробиваем! — стукнул Рябинин кулаком по столу. — Я знаю, вот то, что у меня есть, то у меня есть. И пошли вы со своим Горьким знаешь куда? -! Отдать приятнее, чем взять! Ха-ха! Это мне, значит, надо дом отдать, радиолу отдать? -

— Да нет…— с досадой сказал Павел. — Было бы достаточно, если б ты делал хорошие котлеты.

— Тейк файв, — сказал Рябинин. — Вещь гипнотическая.

Пластинка была большая и долгоиграющая. От начала до конца она состояла из одной и той же фразы с короткими вариациями и, правда, действовала гипнотически. Сначала фраза долбила, потом вгоняла в задумчивый транс, потом становилось страшно. Если бы не эта жутковатая пластинка, Павел бы ещё сидел, слушал. Но у него взвинтились нервы.

— Я понял так, — сказал он, вставая. — Всё, что ты мне продемонстрировал, — на всё это ты сделал свою генеральную ставку жизни.

— Точно подмечено. Да.

— Благородные идеи, высокие идеалы — в них ты решил не верить? -

— Нет.

— Ладно. Скажи, ты при этом поклянёшься, что чувствуешь себя хорошо? -

— А кто чувствует себя хорошо? — Не знаю… я живу земными целями, я достиг чего хотел, захочу — буду иметь больше. Что ещё? -

— А то, что большая, именно большая и главная половина мира осталась для тебя «терра инкогнита», — тебя это даже не тревожит? -

— Что такое «терра инкогнита»? -

— Неведомая земля.

— А! Нет. В гробу, в белых тапочках.

— Даже во сне? -

— Во сне… Мало ли что во сне может приплестись…

— А знаешь, кто из нас демагог? — Ты.

— Что-что? -

— Именно потому, что ты чувствуешь себя препаршиво, что ты подспудно понимаешь: жизнь твоя идёт ужас на что! Так вот именно потому ты хочешь передо мной похвастаться, тебе нужно же, чтоб кто-нибудь восторгался твоим домом и тем, что на столе «Наполеон», чтоб затих червяк сомнения и ужаса, который точит тебя! И если ты скажешь, что он тебя не точит, ты будешь лжец.

— М-да… Лихо ты рассудил. Просто так, без пол-литры и не разберёшься. Позволь мне всё-таки остаться при своём? -

Павел пожал плечами.

— Я могу и не говорить вообще, если ты хочешь.

— Ага. Нет, давай говорить, только… про что-нибудь другое.

— Что же у тебя телевизора не вижу? — — спросил Павел, помолчав.

— Он в той комнате.

— Какой марки? -

— «Рубин». Отличный телевизор.

— Хорошо берёт? -

— Ну! Как зверь! Двенадцатый канал у нас во всём посёлке только три телевизора берут: у директора, у начальника милиции и у меня… Ох, кстати напомнил! Сейчас начнётся развлекательная, давай перейдём и бутылочку прихватим с собой…

— Я пойду, — сказал Павел.

— Вот так… Побудь!

— Нет, завтра будет первая плавка, после нее митинг, потом написать все надо — хочу лечь раньше и выспаться.

— С ума все посходили с этими плавками… Ну что ж, прощай.

Рябинин проводил его до ворот. Чуть постояли.

— А если, — сказал Павел, — всё это погибнет? -

— То есть? -

— Этот участок земли, дом? -

— Не говори, больше всего войны боюсь…

— Не обязательно войны. Может провалиться. Ты приходишь с работы и видишь — яма. Есть такие карстовые пещеры под землёй, вдруг обваливаются, и всё, что над ними, проваливается в землю.

— Шути, шути. Сдурел? -

— Сдурел, — сказал Павел. — От твоей музыки голова у меня, как котёл…

Действительно, он всю дорогу до гостиницы время от времени встряхивал головой: в ушах трещали барабаны, выли трубы, а грудь стереофонически вздымалась. В номере это наваждение прошло. Павел сварил себе кофе, пересмотрел записную книжку и на чистой странице попытался по памяти изобразить «ставку» Рябинина, какой она ему запомнилась, на фоне домны, довольно показательно; сие творение изобразительного искусства вышло так: