"Чехарда" - читать интересную книгу автора (Алексин Анатолий)6Часа через полтора мы с Виктором Макаровичем, как всегда не торопясь, возвращались домой. Мои родители не сочли возможным разлучить нас в такой вечер и ушли после концерта с Димулей и Мандолиной. — Мы хотели, чтобы все было, как прежде, — объяснял я по дороге Виктору Макаровичу. — Чтобы вы остались главным дирижером — сидящим или стоящим… Мы только этого и хотели! — Во-первых, есть средства, которые могут убить благородную цель… — медленно произнес Виктор Макарович. — Это ты запомни на всю свою жизнь. Чтобы когда-нибудь тебе не сказали, что «благими намерениями дорога в ад вымощена». А во-вторых… — Он так понизил голос, что я еле расслышал: — Во-вторых, я любил Маргариту Васильевну. — Ее?! — Я остановился от неожиданности. — Наверно… давным-давно? Когда вы еще молодым были? — Неважно, когда это было. Важно, что было. — И прошло? — Прошло — не значит кануло, Мишенька. Это во-первых. А во-вторых… Что-то я сегодня все раскладываю по полочкам. Видимо, потому, что ты задаешь слишком много вопросов. И все-таки я осмелился прошептать: — А почему вы на ней… не женились? — Это сделали до меня. — А она… вас?… — Она любила со мной работать. И, если говорить словами Дирдома, не думала о своем собственном творческом лице. Теперь наконец… Это в какой-то степени было моим долгом. — Может быть, вы уходите из-за этого?! — Из-за «неправильного обмена»… Но нет худа без добра, как говорят. Пойми: она была в моей жизни целой эпохой. Ты скажешь: прошлой эпохой. Но прошлое и забытое — разные вещи. Вообще помнить всегда лучше, чем забывать, Мишенька. Плохое иногда еще можно вычеркнуть. Но хорошее… — Он помолчал, потер ногу. — Тот, кто не помнит вчерашнего, тот и сегодняшнее забудет… А на самом деле позавчера и послезавтра в жизни неразделимы! Виктор Макарович заметно устал. Но, мне показалось, не оттого, что у него были больные ноги, а от своих мыслей. Мы с ним присели. — Если из книги, Мишенька, выбрасывать прочитанные страницы и главы, вся книга рассыплется. Впрочем, вернемся к Дому культуры… — сказал он. А сам вернулся к Маргарите Васильевне: — Сколько черновой работы она брала на себя! А лавры в основном доставались хору и мне. Говорят, что в один из самых страшных кругов ада… того самого, дорога к которому вымощена твоими рухнувшими намерениями, попадают «предатели своих благодетелей». То есть люди, не помнящие добра… Не будем принадлежать к их числу, Мишенька! — Не будем!… Я вот вас никогда не забуду! — Спасибо тебе… Память может продлить человеческую жизнь. Ты понимаешь? Даже угасающую или давно угасшую… Мы помолчали. Потом я сказал: — А моя мама помнит все даты в жизни наших родственников и знакомых. И всех поздравляет. Я даже смеюсь над ней. — А что тут смешного? — Все и всех помнить?… Это надо иметь такой склад! — Я постучал пальцем по голове. — Память — не склад и не хранилище, — возразил Виктор Макарович. — Это — святилище… Прости за громкое слово. Мы еще помолчали. — Хорошо, что Дирдом ничего об этом не знает, — сказал я. — А то бы он не назначил Маргариту Васильевну дирижером… с таким удовольствием. — Может быть. — А детей у вас никогда не было? — спросил я. — Я всю жизнь был таким многодетным отцом в нашем Доме культуры, что построить свой собственный дом… не успел как-то. А Маргарита Васильевна заплакала, когда узнала, что я должен уйти. — Заплакала? Она?! Не представляю себе. — Тем дороже для меня это событие! Мы поднялись со скамейки и пошли дальше. — Но вот кто мне поможет отыскать… как говорится, новое место в жизни? — ни к кому не обращаясь, сказал Виктор Макарович. Как раз одна из замечательных особенностей моей мамы состоит в умении отыскивать то, чего другие найти уже не надеются: достать какое-нибудь редчайшее лекарство, или принести друзьям книгу, изданную лет сорок назад, или разыскать боярские костюмы для самодеятельного спектакля, хотя спектакли про бояр в городе вообще никогда не шли. Она может починить пробки вечером, когда уже все приготовились сидеть в темноте, потому что у монтера рабочий день кончился. — Я нашла выход из положения! — через несколько дней сообщила мама. Мы с папой притихли. — Я вспомнила, что в Доме культуры «Горизонт» был детский ансамбль. В него входили и хор, и хореографическая труппа, и струнный оркестр. А в ансамбле, кроме дирижеров, балетмейстеров и прочих, был еще и художественный руководитель. Он все объединял. Вы помните? Мы с папой не помнили этого, потому что мама увлекалась в ту пору драматическим кружком и никакие другие самодеятельные коллективы нас тогда не интересовали. Альбом «Мама в ролях» относился как раз к тому времени. — Так вот… мы с Лукьяновым придумали, как учредить эту должность в нашем Доме культуры! Дирдом уже знает. Потому что должен подготовить кое-какие бумаги. Я и имя ансамблю придумала: «Взвейтесь кострами!…» Лукьянов одобрил. Конечно, не в имени дело. Надо пробить штатную единицу! Я объяснила Лукьянову, что это нужно «для дела». Он быстро изучил вопрос и сказал, что «практически это возможно». Художественный руководитель ансамбля «Взвейтесь кострами!…». Звучит, а? Ну-ка, Миша, выйди и объяви! Я вышел на середину комнаты, сделал свое лицо открытым и приятным и произнес. — Начинаем концерт ансамбля «Взвейтесь кострами!…». Художественный руководитель — Виктор Макарович Караваев! Дирижер — Маргарита Васильевна… — Все равно прозвучало очень эффектно, — сказала мама. — Да, Лукьянов у нас — голова! Сразу вошел в контакт с профсоюзами. Все поставил на деловую основу. Я думаю, дней через пятнадцать наш проект осуществится. — Я был уверен, что мама отыщет выход, — сказал отец. — Если надо помочь, для нее не существует непреодолимых джунглей и лабиринтов! Когда маме удается в очередной раз «починить пробки» (так у нас дома называются все мамины действия, связанные с починкой, помощью и розысками), отец выглядит именинником. Он бывает счастлив и оттого, что мама что-то исправила, кому-то помогла, но главным образом, мне кажется, оттого, что мама опять проявила себя одаренной натурой, чем он так гордился. — Только не повторяй моей обычной ошибки: не рассказывай об этом Виктору Макаровичу раньше времени, — продолжала мама. — Ты знаешь, что я суеверна! — А мне кажется, надо ему сказать, — возразил папа. — Пусть знает, что кто-то волнуется за него, хлопочет. Сам этот факт будет ему приятен. Для него важны не только результаты наших усилий, но и наши намерения. Он понимает, что результаты могут от нас не зависеть… — Говорят, благими намерениями дорога в ад вымощена! — сказал я. — Это когда благие намерения осуществляются не благими средствами, — ответил отец. — Как раз это и было… — Когда? — удивился отец. Я не ответил на его вопрос. Вместо этого я воскликнул: — Сейчас же надо сообщить Виктору Макаровичу! Чтобы он не страдал ни одного лишнего часа. Мама с Лукьяновым своего добьются. Я абсолютно уверен! — И я, — сказал папа. Виктора Макаровича дома не оказалось. К двери была приколота записка: «Я у Димули». Значит, он ждал кого-то… Не кого-то, а только меня! Потому что только я знал, что Димулю зовут Димулей. Я ринулся обратно к своему дому. Ведь Димуля, Римма и Мандолина жили в соседнем подъезде. Дверь мне открыл Володька. Он не упал в обморок от радости, что увидел меня. Он посмотрел так, будто я приходил к нему каждый день в это самое время. У меня же вид был, наверно, такой торжественный, я так горел нетерпением поскорей рассказать всем мамину новость, что Володька спросил: — Что с тобой? — Ничего… Сейчас узнаешь! — Проходи, — сказал он. — Есть хочешь? — И пошел на кухню. — Куда ты?! — воскликнул я. — Сначала послушай… — Подожди немного. У меня пригорит… Мандолина был хозяйственным парнем. Перед первым отчетным концертом он очень волновался, конечно, но все же заметил, что у Лешки из средней группы на куртке оторвана пуговица. — Хочешь, пришью? — спросил он. — А нитки с иголкой? — Найдутся. Оказалось, у Маргариты Васильевны действительно есть и то и другое. — А пуговица? — спросил Лешка. — От заднего кармана брюк оторвем. Там никто не увидит. Он оторвал и пришил. Когда я сообщил об этом маме, она сказала: — Значит, в будущей своей семье он будет играть те же две роли, которые я исполняю в нашей. — Какие две? — спросил я. — Мужчины и женщины! Володька не любил восклицаний и суеты. Когда в день концерта его вызвали на «бис», он вышел так, будто ребята из нашей школы не надрывались и не выходили из себя от восторга. Казалось, он был наедине со своей мандолиной. Сел, снова склонился над ней, как над ребенком, и во второй раз заиграл «Дунайские волны». Я, конечно, не сказал ему о том, что наша школа выполняла данное мне обещание. Он бы этого не простил… Мне хотелось, чтобы в момент, когда я буду объявлять свою новость, все были в сборе. Поэтому я подождал в коридоре, пока Володька не появился с огромной кастрюлей в руках. — Будем есть суп, — сказал он. — Есть хочешь? — Сейчас вам будет не до еды. Не до супа! — сказал я. — Вот если бы было шампанское!… Володька взглянул на меня с недоумением. Мы вошли в комнату… Виктор Макарович и Димуля на диване играли в шахматы. — Мишенька! — воскликнул Виктор Макарович. — Как раз я выигрываю. — Хоть бы раз мне удалось не проиграть… — с досадой, поглаживая свою круглую голову, сказал Димуля. — Сегодня мы все победили! — сказал я. — Кого? — спросил Виктор Макарович. — И ваш консилиум… И Дирдома! — Что ты имеешь в виду? — Будет создан ансамбль «Взвейтесь кострами!…». А у ансамбля будет художественный руководитель. Догадайтесь кто? На фотографии мы видим сейчас его спину! — Все уставились на фотографию. А я продолжал: — Художественный руководитель не должен сидеть и не должен стоять — он должен только руководить! Володька поставил кастрюлю на стол так тяжело, что я понял: моя новость произвела на него впечатление. — Осталось только выбить штатную единицу. Ее выбивают Лукьянов и моя мама. Так что можно не сомневаться! Все молчали. — А Маргарита Васильевна будет дирижировать… — сказал я. И тут понял, что поговорка «Как гора с плеч» очень точная. Виктор Макарович встал, распрямился. — Если так… — сказал он. — Если так… И заходил по комнате. А я ходил за ним и объяснял, что если Лукьянов и мама за что-нибудь берутся, можно быть абсолютно спокойным. — Как это хорошо! Как хорошо!… - повторял Димуля. — Значит, и Володя останется… А то директор говорит: «Когда исправишь тройки по математике, тогда и будешь играть…» А если он их никогда не исправит? — Не в этом дело, — пробурчал Мандолина. — Я твой отец… Я за тебя радуюсь… Надо Римме позвонить. Рассказать… Он поднялся с дивана. — Суп остынет, — остановил его Мандолина. — Хозяйственный он у тебя! — похвалил Виктор Макарович. Ему хотелось говорить людям приятное. — Если быть объективным… — начал Димуля. Володька сразу отправился за чем-то на кухню. — Очень заботливый! — повторил Виктор Макарович. — Мать часто в больнице. Так что приходится… — А вот пусть Римма… — начал я. И приостановился. — … Григорьевна, — подсказал мне Димуля. — Пусть Римма Григорьевна расскажет этому вашему соседу… Сама пусть расскажет! Тогда все во дворе… — Она говорила. А он в ответ: «Что же еще мать может сказать о своем сыне!» Даже вспомнил какую-то старую притчу. В ней сын, стараясь доказать одной жестокой девчонке свою любовь, вырывает у матери из груди сердце. Бежит с ним, спотыкается, падает… А сердце спрашивает: «Мой сын, не больно ли тебе?» — До чего же люди иногда умеют видеть в других только то, что хотят видеть! — сказал Виктор Макарович. — И статьи тянут себе на помощь, и старые притчи… — Я думаю, они просто не любят музыку. Мандолина их раздражает… Не Володька, а инструмент, — застенчиво согласился Димуля. Он махнул рукой и ушел в коридор звонить по телефону. Володька тут же вернулся. И разлил суп по тарелкам. Когда человек волнуется, у него нет аппетита… Мандолине было неудобно напоминать нам, что суп остынет. А мы с Виктором Макаровичем стояли и смотрели на фотографию, на которой Дима и Римма пели. — Почти для всех них это было вроде игры… — неожиданно сказал Виктор Макарович. — Но я всегда думал: человек, который любит песни, не может быть злым человеком. Это для меня было главным… Давайте-ка и мы устроим игру! Поскольку все хорошо, что хорошо кончается. Вот сейчас Димуля вернется, и тогда… Димуля вернулся и сказал, что дежурная медсестра уже направилась к Римме в палату с радостным сообщением. — Я предлагаю устроить концерт, — сказал Виктор Макарович — И чтобы каждый исполнял привычную для него роль. Ты, Мишенька, объявишь. Я буду дирижировать. Димуля по старой памяти будет петь, а Володя — играть на мандолине… — Он обратился к Володьке и его отцу: — Вы ведь наверняка исполняли что-нибудь вместе? — Было… — сознался Димуля. — Мы с Риммочкой в два голоса, а Володя аккомпанировал. Но так… для себя. — Что же вы пели? — Вспоминали репертуар нашего хора. Ну, вот гурилевский «Колокольчик», к примеру… — Прекрасно! Володя, бери мандолину! — Володька взял. — Мишенька, на авансцену! Второй раз в этот день мне предлагали вести себя дома, как на концерте. «Доставлять радость одному человеку или целому залу — большой разницы нет. Была бы, Мишенька, радость… — объяснил мне как-то Виктор Макарович. — Настоящий артист никогда не откажется выступать из-за того, что нет полного сбора. Даже если пришло всего насколько зрителей, он выйдет на сцену. Они же не виноваты!» Передо мной были три зрителя и одновременно — три участника. Я сделал свое лицо еще более приятным и открытым, чем это было сегодня дома. И объявил: — Композитор Гурилев… «Колокольчик»! Виктор Макарович по-настоящему, как на концерте, взмахнул руками. Володька склонился над мандолиной и стал баюкать ее. Димуля запел застенчивым, нежным голосом: Однозвучно гремит колокольчик, И дорога пылится слегка… Я переводил взгляд с фотографии на Димулю. Я люблю с помощью фотографий наблюдать, как с годами меняются лица людей. Но выражение лиц с годами почти не меняется. По крайней мере у Димули характер остался тем же… |
||
|