"Любимый враг" - читать интересную книгу автора (Брэддон Мэри Элизабет)

ГЛАВА 5

С трудом прожила Грейс Перивейл весь этот долгий день в ожидании семейного поверенного. После визита леди Морнингсайд она сгорала от нетерпения что-нибудь немедленно сделать, чтобы восстановить свое доброе имя, и была готова на любой поступок, даже глупость и безрассудство. Ее нетерпение тем более возросло, что во время утренней верховой прогулки она встретила человека, чье презрение или, вернее, печальная отчужденность, которую она приняла за презрение, уязвили ее больше, чем отступничество всех остальных друзей.

Со времени своего возвращения из Италии три-четыре утра в неделю она гарцевала вместе с «командой печеночников» в парке. И ей было довольно трудно держать знакомых мужчин на расстоянии. Все они были очень разговорчивы и всем хотелось проявить дружеское чувство. Они хвалили ее посадку, увязывались за ней, болтая, пока, наконец, она не вынуждала их умолкнуть своими краткими ледяными ответами, а затем и отстать – под тем предлогом, что ее кобыла пуглива, может взбрыкнуть и тем опасна для их лошадей. И, легонько стегнув хлыстиком своенравную кобылу, она пускалась с места вскачь, оставив очередного знакомого в смущении и замешательстве: «Да и как можно ожидать, что она будет любезна, если наши жены и дочери так чудовищно с ней невежливы», – рассуждали ее поклонники. Некоторые среди них держали ее сторону и утверждали, что нет никаких явных доказательств ее связи с Рэнноком, но уверенные в обратном слишком часто и слишком пространно отстаивали свою правоту, и первые, вздыхая, замолкали.

Человек, чьим мнением Грейс дорожила и чья поддержка была бы для нее сейчас бальзамом для ран, не принадлежал к числу ее светских поклонников. Артур Холдейн был человеком ученым и лишь время от времени появлялся в стане беспечных и праздных, когда брало верх желание отдохнуть от ночных трудов в тиши кабинета. По профессии он был адвокат, но не любил юриспруденцию, и она его не любила. А так как у него имелся годовой доход, достаточный, чтобы не трудиться в поте лица ради хлеба насущного, он стал понемногу, но все чаще отдавать свой досуг литературе, чувствуя к ней все большую тягу, и словесность ответила ему взаимностью. Соперники приписывали его успех некоторой холодной отстраненности от повседневной литературной борьбы. Он никогда не писал, следуя конъюнктуре, не состоял в свите какой-нибудь знаменитости, не стремился извлечь пользу из успеха. Его не волновала судьба его произведения и гонорар в звонкой монете. Холдейн был прилежный читатель, любил мастеров прошлого и впитал в себя уроки великих учителей.

К тридцати годам он стал автором произведения, которое принесло ему известность писателя оригинального ума и глубокого чувства. Это был роман о любви, написанный от лица человека, встретившего однажды в вертепе нищеты и порока прекрасное существо. Он вырвал ее незапятнанной из грязи и поместил в самую благоприятную обстановку. Он наблюдал с нежнейшим участием, как развивается ее ум, и надеялся, что придет благословенный день, и она станет его женой. А затем, когда она расцвела и превратилась в прекрасную женщину, ему пришлось быть свидетелем ее падения и безвременной смерти: она стала невинной жертвой безжалостного соблазнителя.

Это трагическое повествование, содержавшее глубокие наблюдения над двумя контрастными натурами – глубокомыслящий, честолюбивый мужчина и дитя природы, – все словно сотканное из поэзии и музыки – сильно заинтриговало умы читателей и принесло Артуру Холдейну положение первоклассного современного писателя. Но второй роман заставлял себя ждать, и большинство поклонниц Холдейна уверяли, что он поведал миру собственную трагическую историю, и хотя несколько раз в неделю они встречали его названых обедах, поклонницы относились к нему как к человеку с разбитым сердцем. И, может быть, именно поэтому в самом начале их знакомства у леди Перивейл возник к нему интерес. Артур Холдейн представлялся ей автором одной великой книги и роковым страдальцем-однолюбом. Она жаждала расспросить его об этой Эгерии трущоб, четырнадцатилетней девушке-подростке, такой обаятельно прекрасной, которую он вырвал из цепких щупалец пропойцы матери, и отец которой сидел в тюрьме. Леди Перивейл была готова принять любой вымысел за чистую правду, покоренная суровым реализмом повествования, не чуждым, однако, поэтической жилке.

Она удивлялась, что его разговор лишен и тени меланхолии, и что он не выставляет напоказ свое разбитое сердце. Он держался солидно и любил поговорить о серьезных вещах – книгах, политике, современном богословии, раздираемом противоречиями, и в то же время обладал острым чувством юмора и видел комическую сторону жизни. Он не был так красив, как был даже сейчас стареющий Рэннок, но его резко вылепленные черты несли печать интеллектуальной силы, а редкая улыбка преображала лицо словно солнечный луч. Он был высок и хорошо сложен, Недаром в свои оксфордские дни слыл изрядным дискоболом и гребцом.

Леди Перивейл нравилось беседовать с ним, и она приглашала его на самые интересные обеды и небольшие вечера, когда приходили властители дум, которых обычно так трудно собрать вместе, потому что это самый занятой народ, но когда они собирались, то вечера получали истинный блеск. На одном из них, когда присутствовало только человек шесть, она сумела разговорить Холдейна, и он рассказал, как возник его роман. Все слушали с интересом, и среди прочих – известный писатель-космополит, живописец утонченных, прихотливых нравов, переливов чувств и сложностей современной жизни, этой прекрасно им воссоздаваемой сверхутонченной культивированной жизни, что сама из себя рождает треволнения и лелеет свои печали.

– Рядовой читатель поверит всему, о чем вздумает поведать рассказчик, только бы это не было самым невероятным вымыслом, – сказал Холдейн, с улыбкой взглянув на писателя-космополита, сидевшего напротив, – и я уверен, что мистеру Уильямсу это известно. Они считают, что любой роман – это кусок настоящей жизни, и чем вымысел оригинальнее, тем более склонны считать, что все так и было на самом деле. Но в паутине любого вымысла всегда есть центральная точка, бесконечно малая величина, из которой и расходятся лучи повествования. И это точка истины.

– И такая точка была в вашем романе? – увлеченно спросила леди Перивейл.

– Да. Был один основополагающий факт. То, что я нашел ребенка. Бедную, голодную девочку. Я шел по отвратительной улице в трущобах между Темплом и Холборном, когда из какой-то двери выскочил ребенок и почти что упал мне в руки. Некий мужчина жестоко, немилосердно избивал ремнем девятилетнюю девочку. Я вошел и буквально схватил его за руку. Это был ее дядя. Была у нее и тетушка, но в тот момент отсутствовала: охотилась за выпивкой, объяснил мне человек, словно это был род профессии. Мне не хотелось заниматься долгой процедурой, обращаться за помощью к властям или какому-нибудь обществу. Мужчина клялся, что девочка скверная – воровка и лгунья. Я выкупил ее за соверен, словно это был не ребенок, а щенок, и еще до наступления ночи устроил ее с удобствами в Слау у хозяйки одного домика, которая обещала относиться к девочке по-доброму и воспитать ее порядочной девушкой.

– Она была очень хорошенькая? – спросила весьма заинтересованная рассказом леди Перивейл.

– К сожалению – но, может быть, и к счастью для нее, – она была просто безобразна в детстве и выросла некрасивой девушкой, но она чиста и честна как солнечный свет и успешно трудится в одном почтенном семействе посудомойкой. Хозяйка домика исполнила свое обещание. Вот, леди Перивейл, клетка, из которой развился мой роман. Я расцветил его романтическими красками – так появились ослепительная красота, поэтический темперамент и роковая любовь – и мое трущобное дитя преобразилось в прекрасную героиню.

– Но романы и создаются таким образом, – подтвердил мистер Уильямс, – однако Холдейн не должен был с такой готовностью открывать вам тайны нашего ремесла.

Грейс Перивейл и Артур Холдейн были друзьями, но не более того. Не было и намека на более глубокое чувство, хотя при начале их отношений два года назад ей казалось, что оно возможно. Она вспомнила прошлый сезон и поняла, что полковник Рэннок со своей виолончелью весьма способствовал отдалению от ее дома более интересного друга. Она вспомнила, как однажды днем, когда они с Рэнноком играли концерт в четыре руки, Холдейн нанес ей визит и почти сразу же удалился, прося извинить, что прервал их музицирование. В последнее время она несколько раз встречала его во время верховых прогулок, и он ни оказывал ей подчеркнутого внимания, ни избегал ее общества, но всегда был формально вежлив. Она тоже никого не избегала, потому что это выглядело бы так, словно ей есть чего стыдиться, но тон ее приветствий был очень холоден и сдержан.

Весь этот день ожидания она провела дома, играла на фортепиано, читала, ходила взад-вперед по комнате, разглядывала цветы, сидела на балконе, который затянула полосатыми шторами, чтобы было, как в Италии. Она так нетерпеливо ожидала прихода старого адвоката, что ни на чем не могла сосредоточиться. Следом за ней бродил пудель, удивлявшийся, но, впрочем, довольно вяло, почему она так беспокойно себя ведет. Он очень обрадовался, когда за ним пришла горничная, чтобы вывести его на обычную послеобеденную прогулку, и атаковал в парке все цветочные клумбы, к большому неудовольствию своих вечных врагов, служителей.

Наконец пробило половину пятого, и мистер Хардинг вошел в гостиную при последнем ударе, возвестившем наступление долгожданного часа. Леди Перивейл приняла его в самой большой гостиной. Она не хотела, чтобы он видел ее легкомысленные жардиньерки, этажерки, палитры, эксцентричные рабочие корзиночки и фантастических уродцев из китайского фарфора, одним словом, ее берлогу, чтобы и ее тоже не счел легкомысленной особой. Гостиная в стиле Людовика XVI, с огромными шкафами «буль»,[7] полки которых ломились от драгоценных изделий Севра и Дрездена, наоборот, производила солидное впечатление комнаты, достойной покоить взоры лорда-канцлера или настоятеля Кентерберийского собора. Строгим было и ее синее шерстяное платье с единственным украшением: небольшой вышивкой голубого шелка у талии. Темно-каштановые волосы Грейс были гладко зачесаны так, что открылся широкий лоб. Ее бархатные карие глаза с золотистыми искорками смотрели печально и встревоженно, когда она пожимала руку семейному поверенному.

– Пожалуйста, усаживайтесь поудобнее, мистер Хардинг. Рассказ мой будет долгим. Но, может быть, вы обо всем уже знаете?

Но мистер Хардинг ничего не знал. Это был высокий, широкоплечий мужчина лет шестидесяти с огромным лбом, благообразной наружностью и почтенной сединой, посеребрившей его светлые волосы и рыжеватую бородку.

– Нет, леди Перивейл, я не слышал ни о чем, касающемся ваших интересов.

– Ну, тогда я начну с самого начала. Это отвратительная история, но такая нелепая, что, наверное, может показаться смешной, – и она стала рассказывать о пущенной по Лондону сплетне, и о том, как ее третируют друзья, и мистер Хардинг слушал очень внимательно, и видно было, что он шокирован и опечален.

– И вы действительно ни о чем не слышали?

– Ни звука. Мы с женой бываем только в нашем загородном обществе, а бекенгемские обыватели совсем не осведомлены, о чем сплетничают в лондонском высшем свете. Мы разговариваем преимущественно о местных делах. Сам же я никогда не говорю о моих клиентах, так что никто и не знает, что я забочусь о вашем благосостоянии.

– Мое доброе имя мне дороже, чем все мое благосостояние. Поэтому, мистер Хардинг, посоветуйте, что мне делать?

Адвокат принял сообщение близко к сердцу, но видно было, что он еще не нашел решения проблемы.

– Очень трудный случай, – сказал он, помолчав. – А в газетах, в тех разделах, где сообщаются сведения о людях легкомысленного поведения, не было ли какого-нибудь невежливого замечания? Я не хочу этим сказать, что вы попали в легкомысленную ситуацию.

– Нет, о газетах мне ничего не известно, но у меня есть приятельница, которая много бывает в обществе. Она бы, конечно, знала, если что-нибудь подобное появилось бы.

Несколько минут мистер Хардинг молчал, задумчиво подергивая бородку белыми пальцами.

– Виделись ли вы с полковником Рэнноком уже после того, как слухи распространились?

– Нет. Полковник Рэннок в Скалистых горах. А я должна была с ним видеться, если бы он был в Лондоне?

– Ни в коем случае, леди Перивейл, но я думаю, что, если бы он был в пределах досягаемости, вы могли бы направить друга, меня, например, как вашего юриста к нему с просьбой опровергнуть эти слухи и в спокойной, достойной манере уверить ваших знакомых, что вы его не сопровождали. Он бы не смог отказать в этой просьбе, хотя, конечно, ему было бы неприятно вовлекать в эту историю другую особу, затронув тем самым ее репутацию, за которую, – прибавил мистер Хардинг, немного помолчав, – он, очевидно, несет особую ответственность.

– О, несомненно, его рыцарские чувства будут не на моей стороне, – ответила с горечью Грейс, – но я бы отдала все на свете, лишь бы узнать, кто такая эта особа, так на меня похожая, что трое или четверо совсем разных людей заявили, будто это я, хотя и встречались с ними в самых разных местах.

– А вы не знакомы, я хочу сказать, у вас нет двойника в вашем окружении?

– Нет, не могу припомнить никого, кто был бы на меня похож.

Поверенный взглянул на нее и улыбнулся. Да, немного на свете женщин, отлитых по этой модели. Прекрасные золотисто-карие глаза и тот же золотистый отблеск в каштановых волосах, великолепно вылепленные веки, опушенные длинными каштановыми ресницами, нос с тонкой горбинкой, короткая, несколько высокомерная верхняя губка, чудесно округленный подбородок с ямочкой посередине и круглая точеная белая шея, которую гак любят воспроизводить все скульпторы на свете. Нет, подобрать двойника этой женщине не так легко, такая красота встречается далеко не на каждом шагу.

– Полагаю, леди Перивейл, что прежде всего надо, и это самое важное, узнать, кто эта особа, которую ошибочно приняли за вас, – сказал очень серьезно мистер Хардинг.

– Да, да, конечно! – живо откликнулась она, – не возьметесь ли вы, не может ли ваша контора этим заняться?

– Полагаю, что нет, это вряд ли по нашей части. Но в такого рода деликатных делах я от случая к случаю обращаюсь за помощью к одному очень умному человеку, которого с чистой совестью могу рекомендовать и вам. И если вы объясните ему все обстоятельства дела, как рассказали мне, и расскажете все, что знаете об этом полковнике Рэнноке, его семье, вкусах и обыкновениях…

– Да, да, конечно, если вы считаете его достойным доверия. Он юрист?

– Юристы не занимаются такими делами. Мистер Фонс – сыщик, который до отставки работал в Департаменте криминальных дел и сейчас время от времени занимается частной практикой. Я знаю, что он оказал очень ценную помощь в семейных тяжбах чрезвычайно деликатного свойства. И уверен, что он возьмется за ваше дело из любви к искусству розысканий. Он любит подобные случаи.

– Умоляю, приведите его ко мне сегодня же вечером. Нельзя терять ни минуты.

– Я пошлю ему телеграмму на обратном пути. Но его может не быть в Лондоне. Он очень часто уезжает на Континент. Возможно, вам некоторое время придется подождать, прежде чем он сможет заняться вашим делом.

– Надеюсь, недолго! Я сгораю от нетерпения. Но вы не скажете, не могу ли я обратиться за помощью к закону, начать судебный процесс против кого-нибудь?

– Не в таком состоянии дела. Вот если бы вы занимали другое общественное положение, были бы, например, гувернанткой или служанкой и вам бы отказали от места в связи с некоторыми специфическими заявлениями, направленными против вас, тогда вы могли бы начать процесс и требовать возмещения убытков. Это решил бы суд присяжных. Но в вашем положении это – сплетня, никак не зафиксированная письменно или печатно, это просто слухи, и будет затруднительно сформулировать исковое заявление юридически.

– Значит, закон очень односторонен, – сказала ворчливо Грейс, – если горничная может добиться справедливости, а я не могу.

Мистер Хардинг не стал спорить.

– Когда вы повидаетесь с Фонсом, и он вплотную займется вашим делом, мы, возможно, сумеем прибегнуть и к услугам суда, леди Перивейл, – сказал он любезно, вставая и берясь за свою в высшей степени респектабельную шляпу, фасон который оставался неизменным уже четверть века. Дело в том, что в маленьком магазине на Сент-Джеймс стрит для него всегда была готова новая шляпа старомодного образца, и хозяин магазина даже в темноте мог найти нужную коробку.