"Крутизна" - читать интересную книгу автора (Амнуэль Песах)

ПАТАНЭ

Патанэ крутил "солнце" в гимнастическом зале, и я забрался к нему под потолок. Мы выделывали друг перед другом акробатические пируэты, тело постепенно охватывала приятная усталость. Беседу поддерживал Патанэ:

– Час назад роботы подняли на верхотуру шпиль-излучатель! Махина, скажу я вам! Жаль, что не видели! – кричал он.

– Жаль, – соглашался я.

– Завтра поднимем второй, поглядите обязательно!

– Непременно! – кричал я.

Патанэ соскользнул по канату на пол, задрал голову.

– Расскажите об Астахове, – попросил он. – Каким он был раньше?

Я подтянулся, спрыгнул, стал перед ним. Отдышался.

– Неделю не тренировался, – сказал я, – и вот результат.

Мы сели на пористый губчатый пол. О чем ему рассказать? Как учитель водил нас на космодром? Или как показывал свою коллекцию научных ошибок?

– С ним, наверно, и раньше было непросто?

– Не в том смысле, о котором вы думаете, Евгений.

– Откуда вы знаете, о чем я подумал?

– О сложности отношений, естественно...

– Верно. Но для того чтобы возникли сложности, нужны отношения. А с Астаховым мы почти и не контактировали. Он здесь десять лет робинзонил, пять смен.

– Что значит – робинзонил? На станции люди, экипаж.

Патанэ махнул рукой.

– Люди сюда работать приезжают. Смены очень тщательно подбираются. Между нами не может быть никаких противоречий, кроме научных. Видимся не часто, дежурства по скользящему графику. Видите, даже тренируемся врозь, побоксировать не с кем.

Он вскочил на ноги и меня поднял. Мы почти бежали по коридору, судя по направлению – в лабораторию связи.

– А теперь представьте, – кричал Патанэ на ходу, – механизм отлажен, как ходики с кукушкой, и тут появляется лишний винтик. Лучше уж тогда узнавать время по солнцу. Прошу сюда. Посидите, это не дыба, обыкновенный табурет... Ага, и получается, что все его почти ненавидят.

Он усадил меня на неудобную крутящуюся скамью, сам забрался по локти в зеленые квазибиологические схемы, что-то захныкало внутри, будто генератору драли больной зуб.

– Я и сам его первое время терпеть не мог, – голос Патанэ звучал глухо и невнятно. – Астахов всем мешал. Как привидение – бродит и бродит.

Патанэ вызвали по селектору, и он минут пять шептался с передатчиком. Что-то происходило на Спице, дрожал пол, метались огоньки индикаторов, антенна ССЛ за окном стреляла в небо оранжевыми молниями, которые тут же меркли, переходя в сверхсветовой режим. Я сидел, как неприкаянный, и чувствовал себя отвратительно. Представлял, как Астахов так же высиживал в лабораториях, дожидаясь, чтобы его послушали. Или просто заставлял слушать себя, что ему оставалось?

– Бывает же такое, – осуждающе сказал Патанэ, закончив передачу. – Хорошо, не каждый день... Представляете, Ким, метеорная атака. Прямо в Спицу. Так о чем мы говорили?

– Об открытиях, – сказал я.

Патанэ нахмурился. Он не помнил, чтобы мы говорили об открытиях.

– Вы тоже считаете, Евгений, что прогнозировать открытия бессмысленно?

– Конечно! Открытие, по-моему, как пришелец. Прилетел, рассказал, улетел. А мы послушали и не поняли. Так и здесь. Если серьезно: по-моему, гениальное открытие обязательно формулируется в несуществующих ныне терминах. Придите к питекантропу и скажите: "Знаете, дядя, странность лямбда-гиперонов может флуктуировать при возмущении метрики". Получите дубиной по лбу, вот и все. Как можно прогнозировать открытие тридцатого века, если в нашем языке и слов таких пока нет?

– По-моему, важнее не язык, в психология, – возразил я. – С середины двадцатого века ученые довольно спокойно воспринимают самые необычные вещи. С того же времени и стало возможно прогнозировать дальние открытия.

– Вроде последней астаховской идеи? – насмешливо сказал Патанэ. – Тюдор как-то сделал отличную работу. О критической массе информации. На обсуждении были обычные ругательства – я имею в виду выступление Астахова...

– Погодите, Евгений, – прервал я. – В чем была суть спора?

– Тюдор открыл, что невозможно накопление информации в заданном объеме больше определенного предела. Начинается искажение. Ну, скажем, колоссальная библиотека. Взяли сто Спиц и набили до отказа книгофильмами. Через день посмотрели, и что же? Рожки да ножки от вашей книготеки! В каждом книгофильме, – а у вас там и научные труды, и любовные романы, – произошли какие-то изменения. Да не просто какие-то, а со смыслом! Может, даже возник сам по себе новый рассказ. Например, история о капитане Киме Яворском. Без программы – таково свойство самой информации. Тюдор утверждает, что аналогично действует и мозг. Количество информации в нем всегда надкритическое. Это и позволяет мозгу иногда действовать в режиме ясновидения. И эвристическое мышление оттуда же... Так вот, Астахов на семинаре сказал, что все это бред. Вы, говорит, не учли, что возможны иные формы информации, о которых мы не знаем, потому что есть формы материи вне пространства-времени. Мол, пространство-время – форма существования материи. Но ведь не единственная! Как ваше материалистическое мышление выдерживает подобную идею?

– Скажите, – прервал я его, должно быть, не очень вежливо. Мне пришла в голову довольно странная мысль, и я почти не слушал Евгения. – Скажите, у вас тоже были стычки с Астаховым?

– У кого их не было? – недовольно сказал Патанэ. – Разве что у Игина, так ведь он и не создал ничего нового за два года...

– Вы хотите сказать, что с Игорем Константиновичем не могли поладить лишь те, кто здесь, на стройке, выдвигал новые гипотезы, предположения...

– Можно и так, – согласился Патанэ. – Начиналось всегда с этого, любая ссора.

Загудел селектор, и Патанэ тут же отключился. Руки его опять были в беспрестанном движении, он шептался с машинами, это было интересно, но не сейчас.

Я знал, что нащупал нить, возможно, совершенно неверную. Патанэ не обращал на меня внимания, и я позволил себе бестактность. Я подошел к хранилищу – узкому шкафу, где складывались книгофильмы обо всех наиболее важных событиях, происходивших на стройке. Сменный пенал лежал на обычном месте – в первом верхнем ящичке.

Сначала я увидел их всех – первых строителей Спицы, экипаж звездолетов "Орест" и "Пилад". Тридцать восемь человек. Низкий голос, слегка картавя, называл имена и рассказывал краткие биографии. Голос, очевидно, принадлежал командиру, известному космическому строителю Седову... Астахов был восьмым.

Я нажал на клавишу – смена-2. Теперь я увидел четверых. Астахова среди них не было. Кибернетик Даль. Инженеры Вольский, Диксон, Капличный. Об Астахове сказали – остался на ПИМПе по состоянию здоровья, выполняет обязанности сменного инженера. Я не знал никого из этих четверых. Хотя... Диксон. Расхожая фамилия. То ли Джон, то ли Марк... Нет, Лайнус! Семь лет назад, наверное, вскоре после возвращения с Ресты, он предсказал полимерные планеты. Шум был большой, расчеты показывали, что такие планеты неспособны образоваться. Диксон стоял на своем. А совсем недавно полимерные планеты открыли в системе Беги. Облака полимерных цепей, сквозь которые пришлось пробиваться лазерами, нити снова срастались, и "Гея", захваченная ими, две недели не могла вырваться в открытый космос. Удивительная система, и если я хоть наполовину прав... Не нужно увлекаться. Диксон только один из четырех.

Смена-З. Отличная голограмма на фоне сверхсветового лазера. Я не стал слушать объяснений – я знал этих людей. Никогда не думал, что они работали на Ресте. Морозов, Вахин, Дейч и Краузе. Открытие Вахина – мезонный лазерный эффект. Морозов и Дейч – сенсационное доказательство возможности движения вспять во времени. И Краузе – тихий Краузе, как о нем говорили. Открытие системы общественного подсознания.

Смена-4. Я не удивился уже – знал, чего ждать. Басов, Леруа, Ку-Ира и Сандрелли. Совсем "свежие" открытия, сделанные не больше двух лет назад.

Я поймал себя на том, что бессмысленно улыбаюсь. Видел бы Патанэ. А впрочем, чему я радуюсь? Я нашел косвенное доказательство того, что Астахову удалось взобраться на вершину по крутизне дорог. Косвенное доказательство – не более. И еще: если Игорь Константинович вовсе не был неудачником, то что означает его гибель? Случайность?

– Изучаете историю? – сказал Патанэ. Он стоял за моей спиной и рассматривал последний кадр: пятая смена после прибытия на станцию.

– Как будто... – неопределенно ответил я, попрощался и ушел. Патанэ остался недоумевать – отчего это Яворский вдруг сник?