"Распутин" - читать интересную книгу автора (Амальрик Андрей)

Глава ХVIII

В 1905-1908 годы, наезжая в Петербург, Распутин обычно останавливался в Александро-Невской лавре, у епископов Сергия и Феофана, в 1909-1912 годы — чаще всего у О. В. Лохтиной, Г. П. Сазонова или П. С. Даманского, а с конца 1912 года снимал квартиру в Петербурге. В мае 1914 года он поселился в пятикомнатной, с окнами во двор, квартире во флигеле дома № 64 на Гороховой, выбрав это место, очевидно, из-за близости к Царскосельскому вокзалу. Правда, с весны 1916 года, по просьбе царицы, Распутин стал ездить в Царское Село не на поезде, а на автомобиле, чтобы привлекать меньше внимания.

С конца 1912 года, по распоряжению министра внутренних дел А. А. Макарова, Петербургским охранным отделением было установлено наблюдение за квартирами Распутина — сначала тайно, а со времени поселения на Гороховой явно, под видом «охраны». С начала 1916 года, кроме агентов охранного отделения, дежурили также агенты дворцовой охраны.

По описаниям соседа Распутина, «дежурят четыре агента, трое из них на парадной лестнице дома, а один у ворот. При этом постоянно дежурит швейцариха в подъезде, дворник и другой швейцар у ворот. В подъезде агенты все время играют в карты от безделья. Иногда поднимаются на второй этаж, где и сидит один, а иногда один из них поднимается на третий этаж, где поставлена скамейка у самой двери квартиры». Агенты сопровождали Распутина также во время его поездок, в том числе и в Покровское, где один дежурил постоянно. Иногда кого-нибудь из них приглашал Распутин «чай пить», а кроме того, было организовано, говоря полицейским языком, «внутреннее освещение», то есть завербованы осведомители среди постоянных посетителей Распутина и среди дворцовой прислуги.

Как заявил впоследствии жандармский генерал Комиссаров, они «не могли играть втемную при неожиданном появлении на политическом и придворном горизонте такого, на первый взгляд, таинственного и загадочного козыря, каким всплыл Распутин. Его надо было расшифровать начисто». «Начисто» эти господа не расшифровали Распутина: деньги, кутежи, женщины, политические интриги — все это живо схватывал полицейский ум, но не то «высокое», что было, кроме того, в Распутине, потому-то и осталось для них загадкой, чем же этот мужик взял при дворе.

Осенью 1914 года Распутин чувствовал себя подавленным общим шовинистическим настроением в Петербурге, спешно переименованном в Петроград, и в начале ноября снова уехал в Покровское. Он успел повидаться с царем и царицею, а из Покровского регулярно писал им. Царице, начавшей работать сестрой в Царскосельском госпитале, он телеграфировал: «Ублажишь раненых — Бог имя твое прославит за ласкоту и подвиг твой», — а объезжавшему войска царю, по его словам, послал «высоко-утешительную» телеграмму.

Распутин вернулся в Петроград 15 декабря, и с зимы 1914-1915 года в его жизни происходит резкая перемена: он начал пить. Усилием воли более двадцати лет подавляемая страсть, развернувшись, приобрела черты безудержного разгула, не такой был человек, чтобы держаться золотой середины. Ненавидимая им война, едва не стоившее ему жизни покушение, непрекращающаяся травля напрягали его расшатанные нервы, и требовалось «минутное забвенье горьких мук». Впрочем, весь Петербург, все, кто сколько-нибудь был с деньгами, прямо кинулись в непрерывный кутеж, словно и вправду чувствуя приближение конца. Как же Распутину, впитывавшему все скрытые токи страны и столицы, было не удариться напропалую в последний разгул. «Скучно, затравили, чую беду», — говорил он.

Вовлекли Распутина в пьянство дельцы, желавшие получить через него военные подряды, ведь без выпивки никакое дело в России не делается: сначала надо «оживить» разговор, затем «обмыть» сделку, затем «угостить» в связи с ее благополучным завершением. Если домашние Распутина и пытались удержать его от пьянства, то, с другой стороны, они сами получали куши от дельцов и были заинтересованы, чтобы Распутин имел сношения с ними.

Может быть, могла бы как-то сдержать Распутина Вырубова — но 2 января 1915 года она попала в железнодорожную катастрофу. «Она умирает, ее не стоит трогать!» — сказал врач, когда ее с перебитыми ногами и спиной извлекли из-под обломков вагона. Вырубову причастили, царица позвонила Распутину — тот никак не мог найти машину, пока ему не предложил свою граф Витте. Стоя у постели умирающей, Распутин с напряжением, так что пот тек по лицу, повторял: «Аннушка, Аннушка…» — пока Вырубова не открыла глаза. «Жить будет, но останется калекой», — сказал обессиленный Распутин. «И я осталась жить», — вспоминает Вырубова — полгода лежа на спине, затем в инвалидной коляске, затем на костылях.

Вырубова была простой и смешливой девушкой, большой радостью и испытанием для которой стала ее дружба с императрицей. С точки зрения «большого света», та не должна была дарить своей дружбой особу со столь скромным придворным положением — уже это вызвало раздражение против них обеих, начались разговоры о ненормальности их отношений. Несчастный брак усилил религиозность Вырубовой, не удивительно, что почитаемый царицей и понимавший женщин Распутин произвел на нее огромное впечатление. Она стала не только связным его с царской семьей, не только «фонографом слов и внушений» Распутина, но и его другом. Их дружба еще более усилилась весной 1914 года, когда царица временно охладела к Вырубовой, и зимой 1915 года, после катастрофы.

Молва не щадила ее имя, называли ее — несмотря на девственность — любовницей и царя, и Распутина, «мессалиной» — этих упреков ей много потом пришлось наслышаться в заключении от солдат. Вовлеченная в политику царицей и теми, кто искал через нее путей к власти, она, чтобы не сбиться, выработала себе ясный ориентир. «Как бы серьезный человек ее ни назуживал, чтобы объяснить какую-нибудь политическую теорию, она его слов понять совершенно не могла! — показывал позднее А. Н. Хвостов, явно имея в виду под „серьезным человеком“ себя самого. — А простые вещи, которые Распутин ей говорил, что у того „душа плохая“, а у другого „хорошая“, — это она хорошо понимала».

Поостерегусь, однако, вслед за недоброжелателями называть ее «дурой»: мы, русские, чрезмерно щедры на это слово. «Чтобы удержаться в фаворе у их величеств в течение двенадцати лет, удержаться под напором всеобщей ненависти и, временами, среди чисто женских недоразумений на почве ревности, надо было иметь что-либо в голове», — пишет Спиридович. И оставленные Вырубовой воспоминания говорят о, может быть, небольшом и нисколько не политическом, но здравом уме.

Ту же необычайную силу, которую Распутин проявил, изгоняя «блудного беса», показал он и принимая «зеленого змия». Водку он не пил, предпочитая вино, особенно мадеру, но выпивал подчас до шести литров за обедом. Он мог, показывал А. Ф. Филиппов, «кутить и пить с 12 часов дня до 4 часов утра, затем отправиться к заутрене, стоять за Божественной службой до 8 часов утра и затем, вернувшись домой и напившись чаю, до 2 часов как ни в чем не бывало принимать посетителей».

Сводка «данных наружного наблюдения» за Распутиным полна такими записями: «26 января 1915. Симанович принес Распутину несколько бутылок вина… Пели песни, плясали… 12 февраля. В 4 1/2 часа утра пришел домой в компании шести пьяных мужчин (с гитарой), которые пробыли до 6 часов утра, пели и плясали… 10 марта. Около часу ночи к Распутину пришли человек семь-восемь мужчин и женщин… Вся компания кричала, пела песни, плясала, стучала…» Порой те, кто спаивал Распутина, сами начинали волноваться. «27 апреля. Было слышно, что Распутина вызывают в Царское Село, но так как он еще не проспался, то Волынский и баронесса Кусова не советовали ему в таком виде ехать и говорили: „Испортит все дело“. Между собой вели разговоры: „Что-то наш старец избаловался“…»

Полицейская хроника регистрирует и другую сторону приключений «избаловавшегося старца»: "3 апреля 1915. Распутин привел к себе на квартиру в 1 час ночи какую-то женщину, которая и ночевала у него… 9 мая. Распутин посылал жену швейцара к массажистке, но та отказалась его принять. Тогда он сам пошел в том же доме к портнихе «Кате», 18 лет, и говорил ей: «Почему ты не приходишь ко мне?» Она ответила, что «нет костюма»… 2 июня. Отправился… к портнихе Кате. По-видимому, его не пустили в квартиру, так как он вскоре вернулся и на лестнице стал приставать к жене швейцара, прося его поцеловать… 11 июля. Вышли из дома Соловьева и Патушинская, обхватив Распутина с обеих сторон, а он их, причем Патушинскую взял рукой за нижнюю часть туловища… 3 октября. Неизвестная женщина… выйдя от Распутина, начала рассказывать швейцарихе, что какой-то странный он человек, и описала, как он ее принимал: "…Он мало слушал мою просьбу, а стал хватать руками за лицо, потом за груди и говорит: «Поцелуй меня, я тебя полюбил». А потом написал какую-то записку и… этой записки не дал, сказав, что «я на тебя сердит, приди завтра». Агент Терехов спросил эту даму, намерена ли она зайти завтра, но последняя ответила: «Нет, потому что к нему идти, то надо дать задаток, какой он хочет…»

Сведения, сколько бутылок Распутин выпил и за какую «часть туловища» какую даму держал — да ведь не пропадать же этим частям зря, — в виде регулярных сводок передавались директору Департамента полиции и министру внутренних дел. «Этот журнал, — хвастал, ставши министром, А. Н. Хвостов, — который содержит описание жизни Гришки чуть ли не по минутам, представляет совершенно исключительного интереса исторический документ». Сводка об «обхваченных» Распутиным женских задах, так волновавших русских министров всего за год до революции, и составлялась таким образом, чтобы подчеркнуть сексуальную распущенность Распутина и его склонность к пьянству — это видно при сравнении «сырых» агентурных донесений с «обработанными» в охранном отделении. От полиции шли и в обществе слухи о похождениях Распутина. «Вы ведь посылаетесь для охраны, а передаете другое», — раздраженно пенял он агентам. Нет никакого сомнения, однако, что был он настойчив со многими женщинами, а порой они с ним. Это ведь извечная игра, и бывают такие положения, когда мужское отступление равносильно дезертирству с поля боя. В. А. Подревская возмущалась приставаниями Распутина и попросила А. С. Пругавина пойти с ней к нему под видом ее дяди. Шел чинный разговор, и «вдруг я вижу, — пишет Пругавин, — как она быстрым привычным движением вынимает из волоса гребенки и шпильки, делает легкое движение головой, и в тот же момент волна темно-русых волос рассыпалась по ее плечам и спине… Из рамки густых пышных волос выглянуло оживленное раскрасневшееся лицо с тонкими красивыми чертами. Я с большим недоумением посмотрел на нее, не понимая, зачем она это делает, к чему эта игра». Нет святых на земле, сказал бы Распутин, и на доклад агента, что его ожидают две красивых дамы, ответил: «Мне такие и нужны».

Все это рано или поздно должно было плохо кончиться. 25 марта 1915 года Распутин на пять дней приехал в Москву, и уже на второй день произошел скандал в «Яре», занявший почетное место в «распутиниане». В докладе товарищу министра внутренних дел В. Ф. Джунковскому от 5 июня 1915 года начальник Московского охранного отделения полковник А. П. Мартынов так излагал события:

«…26 марта сего года, около 11 часов вечера, в ресторан „Яр“ прибыл известный Григорий Распутин» вместе с А. И. Решетниковой, журналистами Н. Н. Соедовым и С. Л. Кугульским и «неустановленной молодой женщиной». «Вся компания была уже навеселе… пригласили женский хор, который исполнил несколько песен и протанцевал „матчиш“ и „кэк-уок“. По-видимому, компания имела возможность и здесь пить вино, так как опьяневший еще более Распутин плясал впоследствии „русскую“, а затем начал откровенничать с певичками в таком роде: „Этот кафтан подарила мне „старуха“, она его и шила“, а после „русской“: „Эх, что бы „сама“ сказала, если бы меня сейчас здесь увидела“. Далее поведение Распутина приняло совершенно безобразный характер какой-то половой психопатии: он будто бы обнажил свои половые органы и в таком виде продолжал вести беседу с певичками, раздавая некоторым из них собственноручные записки с надписями вроде „люби бескорыстно“ — прочие наставления в памяти получивших их не сохранились. На замечание заведующего хором о непристойности такого поведения в присутствии женщин Распутин возразил, что он всегда так держит себя перед женщинами, и продолжал сидеть в том же виде. Некоторым из певичек Распутин дал по 10-15 рублей, беря деньги у своей молодой спутницы, которая затем оплатила все прочие расходы по „Яру“. Около 2 часов ночи компания разъехалась».

Этот полицейский отчет отчасти совпадает с рассказами о проповедях в бане или с «Исповедью» Хионии Берландской, она пишет, что Распутин «и в поле на работе соберет всех и заставит иногда кого-нибудь обнажить его. Сестры видели в этом блаженство его и детство — невинность». Полиция в этом невинности не увидела. Но я склонен отнестись с осторожностью как к показаниям разочарованных «сестер», так и — в большей степени — к полицейским отчетам.

Настораживает уже то, что отчет о событиях в марте был составлен только в июне. Московский градоначальник генерал-майор Адрианов говорил и даже писал впоследствии, что «никакой неблагопристойности» Распутин в «Яре» не сделал. Осенью 1916 года добивался он свидания с Распутиным, но тот его не принял, сказав, что хотя он «и дал другое показание, но все-таки ему нужно было в свое время, когда он был градоначальником, посмотреть, что такое полиция писала Джунковскому». Когда Распутин снова кутил в «Яре» в мае 1916 года, цыганский хор жался, боясь скандала и допросов, а градоначальство сразу же командировало двух чиновников «для охраны».

Если Адрианов изменил позицию потому, что противники Распутина Щербатов и Джунковский были уволены с постов министра и его товарища, то можно предположить, что и рапорт о событиях в «Яре» составлялся в угоду только что назначенному Щербатову, Джунковскому и поддерживавшей их сестре царицы Елизавете Федоровне. Любой знакомый с методами русской полиции знает, что то или иное происшествие может она раздувать или сжимать — в зависимости от того, что требуется начальству.

Неполицейские описания распутинских кутежей производят не такое комически-зловещее впечатление. Б. А. Алмазов вспоминает, как на вечере у Екатерины Лесненко Распутин слушал «Ave Maria» и просил повторить, а потом с хором гостей, размахивая руками, подпевал своей любимой "Ямщик, не гони лошадей, мне некуда больше спешить… "Захотел он доказать, что у них в деревне танцуют не хуже, чем в императорском балете: подражая солисту балета Александру Орлову, пустился в пляс на столе — но с грохотом рухнул и тут же вскочил, крича пианисту: «Давай дальше… Танцевать я горазд!» Когда же Орлов сказал: «Вот бы вы вместо „Вилла Родэ“ пришли хоть раз искусство посмотреть… Я бы вам „Иванушку-дурачка“ показал… Вы бы ахнули!» — Распутин необычайно обиделся, увидев в «Иванушке-дурачке» намек на себя, и большого труда стоило растолковать ему, что речь идет о роли в балете Пуни «Конек-Горбунок».

После танцев рассказывал он сказку про «добрую царицу», напугался, увидев, как один журналист записывает ее, просил не печатать — тот напечатал. Звали его к цыганам ехать, особенно один из гостей, но чем настойчивее тот предлагал, тем упорнее Распутин отказывался и с рассветом отправился домой. На вопрос хозяина, почему он к цыганам не захотел, Распутин отвечал, указывая на настойчивого гостя: «С ним не хочу… Плохой человек». Пил он много, но только тогда, когда видел, что другие выпили из этой бутылки.

Он «держал себя во время ужина сдержанно, с большим достоинством, — пишет Джанумова о ресторанном застолье с пригласившими Распутина дельцами. — Много пил, но на этот раз вино не действовало на него, и говорил, как будто взвешивая каждое слово. И все время выщупывал глазами собеседников, как будто читал их мысли». Описывает она и бесшабашный кутеж в «Стрельне»: «Публика вскоре узнала, что с нами Распутин. Влезали на пальмы, чтобы взглянуть в окно… Он настойчиво угощал хор шампанским. Хор заметно пьянел. Начиналась песня, внезапно обрывалась, прерываемая хохотом и визгом. Распутин разошелся вовсю. Под звуки „русской“ он плясал с какой-то дикой страстью. Развевались пряди черных волос и борода и кисти малинового шелкового пояса… Плясали с ним и цыганки… В кабинет вошли два офицера, на которых сначала никто не обратил внимания. Один из них подсел ко мне и, глядя на пляшущего Распутина, сказал: „Что в этом человеке находят? Это же позор: пьяный мужик отплясывает, а все любуются. Отчего к нему льнут все женщины?“ Он смотрел на него с ненавистью». Внезапно офицеры начали стрелять — когда их задержали, они заявили, что хотели только припугнуть Распутина. У него «лицо пожелтело. Он сразу же как будто постарел на несколько лет».

Еженедельно по воскресеньям у Распутина бывала так называемая уха, на которую собиралось человек двадцать, только хорошо знакомые, преимущественно поклонницы. Вырубова, едва только смогла ходить, неизменно присутствовала. «Начинается о чем-то разговор, — вспоминает Манасевич-Мануйлов, — потом Распутин говорит: „Вот ты, Аннушка, само добро, от тебя добро идет“… Она смотрит на него совершенно дикими глазами, впивается в него и каждое его слово ловит, потом хватает его за руку и при всех… целует ее». «Удивительно добрая, очень добрая личность», — заметил и князь Андронников, считавший ее несчастной и глупой истеричкой. «Отчаянный, гадкий человек», — отозвалась сама Вырубова о Мануйлове, а об Андронникове заметила, что «он отвратительный тип. Все время страшно врал».

За годы войны новшеством в жизни Распутина стали почти ежедневные приемы. За помощью к нему обращались давно, но по мере того как расходились слухи о могуществе Распутина, число посетителей неудержимо росло. «Посетителей очень много с утра и до позднего вечера и самого разнообразного типа, возраста и положения, — записывал в свой дневник сосед Распутина. -…Когда отворяются двери „его“ квартиры, то видно, как сидит очередь у „него“ в прихожей, за неимением иногда там места сидят на площадке у двери на скамейке… Сидят дамы, кстати сказать, очень элегантно одеты… Есть много… барышень очень молоденьких, вид которых меня всегда поражал тем, что они слишком серьезны, когда идут к „нему“… что-то обдумывают, очень сосредоточены на чем-то. Сидят генералы почтенные, батюшки какие-то провинциальные, монахи, чиновники, женщины бедно одетые, с ребятами на руках. Мужчины попадают типа нерусского, но есть и солидные господа именно русского происхождения».

«Он принимал посетителей, вызывая их в кабинет… — вспоминает Джанумова. -…»И все-то к нему тянутся, всех-то он греет, всем-то он светит как солнышко", — говорит [А]килина [Лаптинская], проходя по столовой с озабоченным видом… Около часу приехала фрейлина В[ырубов]а с большим портфелем… Она сейчас же прошла в приемную, вернулась с пачкой прошений, которые, наскоро просмотрев, сунула в портфель. Распутин торопливо выбежал и, бросившись на стул, стал отирать пот с лица. «Силушек нет, замучался, — жаловался он, — народу-то, народу сколько привалило, с утра принимаю, а все прибывает»… В передней раздавались звонки, прибывали новые посетители, приносили подарки, цветы, торты, какие-то вещи… Около стены сидели два священника с большими золотыми крестами на груди. Они с удивлением смотрели на все происходящее… «Ну и кутил же я, поп, — обратился Распутин к одному из них, — одна такая хорошенькая цыганка пела, ну и пела же… „Еду, еду, еду к ней, еду к любушке своей“, — запел он. Один священник, опуская глаза, сказал нараспев: „Это, отец, серафимы, херувимы тебе пели, ангелы в небеси“… Распутин ухмыльнулся, махнул рукой и пошел в переднюю к просителям». «Распутин выходил в приемную и обходил посетителей, — вспоминает Спиридович. — Расспрашивал, давал советы, принимал письменные просьбы, все очень участливо, внимательно». Некоторые, особенно молодые девушки, просто приходили за советом «как жить», но чаще просьбы были спасти мужа, отца, брата от тюрьмы или другого наказания, восстановить на службе, получить место, получить разрешение на проживание в столице, выхлопотать пенсию, устроить какое-нибудь дело, а то и просто помочь деньгами. Последнее было особенно просто. Распутин «шарил у себя в карманах и совал просительнице деньги. Одна интеллигентная женщина жаловалась, что муж убит, пенсии еще не вышло, а жить не на что… Распутин зорко смотрит на нее. Треплет свою бороду. Быстро оборачивается, окидывает взглядом просителей и хорошо одетому господину говорит: „У тебя деньги ведь есть, дай мне“. Тот вынимает из бокового кармана бумажник и подает что-то Распутину. Посмотрев, Распутин берет просительницу за плечи: „Ну, пойдем“. Проводит ее до выходных дверей. „На, бери, голубушка, Господь с тобой“. Выйдя на лестницу и посмотрев, что сунул ей Распутин смятым, она насчитала пятьсот рублей».

Распутину все время звонили, и у телефона поочередно дежурили его поклонницы, отвечая: «Квартира Григория Ефимовича! У телефона дежурная такая-то. Кто говорит?» — и добиться самого Григория Ефимовича было не так-то легко. Если же он подходил, то держался картинно: по описанию Пругавина, «одну ногу он поставил на стул, стоящий у аппарата, левой рукой держал трубку, а правой подбоченился».

После приема он разбирал почту, распределяя, кому передать какое прошение и выводя резолюции. «В корявых пальцах неловко торчало перо. Старательно выводя какие-то каракули, „старец“ все время сопел», — вспоминает Пругавин. Одну просьбу, от железнодорожника, Распутин разорвал, сказав про министра путей сообщения С. В. Рухлова: «Сначала он все исполнял как следует быть, с охотой, ну а теперь — не то… Недавно я ему одиннадцать прошениев послал, а он из них всего только шесть исполнил… Нет, не буду я посылать ему…»

Ежедневно «до семидесяти человек являлось к нему с просьбами, с прошениями, — вспоминает Манасевич-Мануйлов, — причем было много вещей, которые он делал даром, а за многое он брал деньги, причем он брал столько, сколько давали. Много и мало. У него не было какой-нибудь таксы определенной, никаких требований, но, конечно, денежные дела он настойчиво проводил». Если Распутин или его окружение в каком-то деле были особенно заинтересованы, Распутин доходил до царя. «У меня куча прошений, принесенных нашим Другом для тебя», — пишет, например, царица царю в январе 1915 года.

Но в большинстве случаев со словами: «Не роняй слезу, такой-то все сделает», — Распутин давал просителю записку на имя того или иного сановника, а то и вообще без имени, с крестиком наверху: «Милый дорогой устрой беднаго тебе бог поможет Григорий», или «начальнику николаевской железной дороги милой дорогой извиняюсь простите спасите бедную девочку трудом роспутин», или «министеру хвостову милой дорогой красивую посылаю дамочку бедная спаси ее нуждаетца поговори с ней Григорий», или записка Горемыкину: «Дорогой старче божей выслушай ево он пусть твому совет и мудросте поклонитца роспутин».

Записки эти иногда заранее заготовлялись Распутиным, появились даже коллекционеры, скупавшие их. Они приводились как пример «вмешательства темных сил в дела государственного управления» — хотя свидетельствовали только о желании Распутина — иногда бескорыстно, иногда нет — помочь тем, кто попал в беду, об этом говорят, в частности, записки дворцовому коменданту В. Н. Воейкову — помочь инженеру, который «устроил моих бедных минимум 150 человек» или достать бесплатные железнодорожные билеты для бедных. "Почти никогда Распутин не отказывал в своей помощи, — пишет Симанович. — Он никогда не задумывался, стоит ли проситель его помощи и годен ли он для просимой должности. Про судом осужденных он говорил: «Осуждение и пережитый страх уже есть достаточное наказание».

Эффект записок не был всегда тот, на который рассчитывали их обладатели. Если они обращались к лицам, заинтересованным в хороших отношениях с Распутиным, или дело было несложно — записка могла помочь, если же попадали к враждебному Распутину адресату — не давали результата. "Некоторые рвали послание и отказывали в просьбе, — вспоминает Спиридович. — Об этом просители обычно сами жаловались «старцу». Тот бросал обычно: «Ишь ты, паря, какой строгий. Строгий!» Это было все, но при случае он говорил про такого нелюбезного человека: «Недобрый он, недобрый!» Только если записку игнорировал человек, лично ему обязанный, мог Распутин выказать раздражение.

Он никогда не просил и не брал для себя денег у царя и царицы. Квартиру ему, по словам Белецкого, оплачивал А. С. Танеев, отец Анны Вырубовой, а по словам Спиридовича, банкир Д. Л. Рубинштейн. С осени 1915 года, с большим перерывом, одну-полторы тысячи ежемесячно получал он из фондов Департамента полиции, получал он денежные подарки от своих поклонников и поклонниц, но главным образом деньги для содержания семьи, благотворительности и кутежей приносила Распутину особая категория посетителей — дельцы.

Проведение через Распутина финансовых комбинаций началось с 1910 года, но большая деловая активность вокруг него развернулась в связи с получением военных подрядов. Более крупные фигуры финансового мира пытались использовать связи с Распутиным и для продвижения «нужных людей» в административный аппарат. Среди них выделялись два соперника — Игнатий Порфирьевич Манус, директор правления Товарищества петроградских вагоностроительных заводов, и Дмитрий Львович Рубинштейн, более известный под именем Митька, председатель правления Русско-французского банка. Оба они, по слухам, были связаны с немецкими банками.

Немалая часть установленной или неустановленной мзды прилипала к рукам устроителей дел Распутина. Сначала ими занимался главным образом Иван Иванович Добровольский, бывший уездный инспектор народных училищ, поддерживаемый Вырубовой. Это положение Добровольского вызывало раздражение у остальных приближенных Распутина, и к 1915 году им удалось вызвать недоверие Распутина к нему. Хотя Добровольский окончательно устранен не был, его место занял «лутший ис явреев» — сорокадвухлетний Арон Семенович Симанович, ювелир, ростовщик и содержатель игорного клуба. С Распутиным он познакомился еще в 1905 году в Киеве, но стал его секретарем только в годы войны. Товарищ министра внутренних дел Белецкий установил, «что Симанович хотя и пользуется Распутиным для проведения многих дел, но что он относится к Распутину и его семье хорошо, старается воздержать Распутина от публичных выступлений, ревниво охраняет его от подозрительных знакомств… Он был отличный семьянин… умел себя держать с достоинством… оказывал бедным своим соплеменникам, при поддержке Распутина, бескорыстную помощь в деле оставления их на жительство в столицах». После гибели Распутина Симанович первое время помогал его дочерям.

Финансовые дела Распутина устраивали также Акилина Никитична Лаптинская, монахиня и сестра милосердия, Вера Иевлевна Трегубова, в филерских дневниках называемая проституткой, и другие, что-то получали от дельцов даже живущие у Распутина с юности сестры Екатерина и Евдокия Печеркины.

Сам «Распутин не имел никакого понятия о финансовой стороне существования, — пишет Симанович, — и очень неохотно занимался финансовыми вопросами. Неоднократно в своей прошедшей жизни ему приходилось попрошайничать, проживать бесплатно в монастырях, монастырских гостиницах или у зажиточных крестьян. Будущность его интересовала очень мало. Он был вообще человеком беспечным и жил настоящим днем». Белецкий, напротив, полагал, что «Распутин даже самых близких ему лиц никогда не посвящал во всех подробностях в свои денежные дела, но зорко следил за охраною своих материальных интересов». Симанович будто бы говорил ему, что Распутин, кроме дома в Покровском, оставил своей семье 30 000 рублей. Но Симанович пишет, что после смерти Распутина дочери его оказались в трудном положении и им 50 000 выдала царица. Протопопов показывал, что Вырубова передала ему желание царицы «обеспечить детей Распутина суммою в 100 000 р.», очевидно, из фондов министра внутренних дел, но при встрече царица сказала ему, что Вырубова перепутала и что они с государем обеспечат семью Распутина сами. В своей первой книге Матрена Распутина пишет, что Протопопов выдал им с сестрой из средств царицы и наследника по 40 000 каждой, но во второй книге уменьшает эту сумму до 30 000 каждой. Она утверждает, что после гибели отца осталось всего 3 000 рублей и деньги в столе дочерям на приданое, которые кто-то украл. Вообще же, при подсчете денег в чужом кармане, человеческая память творит чудеса.

В сущности, обе характеристики отвечают натуре Распутина — с одной стороны, человека «не от мира сего», а с другой — хитрого мужика. Конечно, он не любил, чтобы его обманывали, но никогда не смотрел на деньги как на цель, а лишь как на средство для исполнения желаний — хороших или дурных. Он никогда не забывал свою семью, и жена его отвозила из Петрограда в Покровское деньги и вещи — но сколько бы он ни оставил своей семье, это была небольшая часть прошедших через руки Распутина денег.