"Распутин" - читать интересную книгу автора (Амальрик Андрей)

Глава ХI

Царицынский триумф Распутина был недолог. Начиналась уже между ним и выдвинувшими его церковниками подпольная борьба, затем разразившаяся всероссийским скандалом с навсегда прилипшими к Распутину кличками «хлыста», «развратника», «мошенника», «темной силы».

С середины 1909 года охладел к нему ставший епископом Феофан, ранее горячо принимавший Распутина и ездивший к нему в Покровское. «Скромный, тихий, молчаливый, ходивший всегда с опущенными глазами, избегавший даже вида женщин, застенчивый, как девушка», Феофан избран был исповедником не очень застенчивыми бывшими поклонницами Распутина. Рассказали они ему правдивые или нет, но достаточно «соблазнительные» истории, а Хиония Берландская передала свою «исповедь». Состоялось резкое объяснение, и Распутина очень беспокоило, что Феофан и новый инспектор академии архимандрит Вениамин сумеют настроить царицу против него.

В августе 1909 года Александра Федоровна послала Анну Вырубову в Покровское, проверить, как живет Распутин. «Конечно, нужно было бы выбрать кого-нибудь опытнее и умнее меня», — заметила Вырубова впоследствии. Она и «еще две дамы» провели несколько дней в Покровском, «спали в довольно большой комнате наверху, на тюфяках, которые расстилали на полу… водили нас на берег реки, где неводами ловили массу рыбы… пели псалмы и молитвы… ходили в гости в семьи „братьев“…». В общем Вырубова вынесла впечатление, что крестьяне к Распутину относились «безразлично, а священники враждебно». Ничего дурного она не увидела.

В ноябре Распутин послал Феофану примирительную телеграмму в Крым, где тот лечился от чахотки, но тот ничего не ответил и весной 1910 года решил, говоря его словами, «поведать все бывшему императору… Однако принял меня не император, а его супруга Александра Федоровна в присутствии фрейлины Вырубовой. Я говорил около часа и доказывал, что Распутин находится в состоянии „духовной прелести“. Бывшая императрица возражала мне, волновалась, говорила из книг богословских, причем видно было, что ее кто-то, скорее всего Распутин, научил так говорить». Распутин сделал еще одну попытку к примирению с Феофаном: «Ежели я огорчил, помолись и прости: будем помнить хорошую беседу, а худую забывать и молиться. А все-таки бес не столь грех, а милосердие Божие боле. Прости и благослови как прежний единомышленник. Писал Григорий». Феофан не простил.

"А Феофан-то, Феофан… достукался! — сказал в апреле Распутин Илиодору. — Как он тебе когда-то говорил что лазутка что ли закроется, если к царям часто ходить? Ну, брат закрылась для Феофана лазутка, закрылась навсегда. Он пришел к царице с клеветой на меня, грязью меня забросал. Теперь ему и в Петербурге места не будет. В ноябре 1910 года Феофан отправлен был в Крым епископом Таврическим и Симферопольским, в 1912 году, из-за нежелания царя и царицы встречаться с ним в Крыму, переведен в Астрахань, тамошний климат, однако, оказался тяжел для него, и на следующий год поставили его епископом Полтавским и Переяславским. Никакой политической роли он более не играл. По словам Василия Розанова, разврат выдумали девственники и аскеты, отношения Распутина с женщинами вправду волновали монахов. Не думаю, однако, что это было единственной причиной разрыва с ним "правых церковников -решающим стало нежелание Распутина быть проводником их интересов. Вначале Распутин смотрел на Союз русского народа как на связь между царем и народом, просьбы иерархов из Союза при дворе выполнял — для того он и был введен ими к царю. Например, в 1908 году с его помощью был провален проект автономии духовной академии, а ректором Петербургской академии был назначен возведенный в сан епископа Феофан, в 1909 году Распутин, по просьбе епископа Гермогена хлопотал о запрещении постановок «Анатэмы» Леонида Андреева. Даже в 1911 году в одной из своих брошюрок он писал, что «союзники… воистину слуги церкви и батюшки, великого царя» — но быть слепым исполнителем их воли не хотел и их политические притязания начал считать опасными. «Не люблю я их… Худо они делают… Худо это — кровь… -говорил он о руководителях Союза Дубровине и Крушеване. Сам же Дубровин считал Распутина масоном. Ни Илиодор, ни Гермоген, зная уже о приключениях Распутина не порывали с ним. Первое крупное расхождение между Распутиным и Илиодором произошло из-за Льва Толстого в 1901 году, отлученного от церкви за глумление над таинством евхаристии». 7 ноября 1910 года Толстой скончался и Илиодор засыпал Николая II анафемствующими телеграммами. Вскоре он получил ответ от Распутина: «Немного строги телеграммы. Заблудился (Толстой) в идее — виноваты епископы, мало ласкали. И тебя тоже бранят твои же братья. Разберись».

Илиодор так хорошо разобрался, что у себя в монастыре выставил портрет «яснополянского страшного во всем мире Льва», в который должны были плевать все паломники, так что за клочьями стекающей слюны не стало видно бороды великого писателя. Узнав о планах сделать дом Толстого филиалом Московского исторического музея, он послал протест что «наравне со священными реликвиями всей России… вздумали выставить еретические рукописи, рубахи, лапти и грязные вонючие портянки кощунника, безбожника и еретика Толстого». Распутин относился с большим уважением к Толстому как к религиозному проповеднику, как и к его противнику Владимиру Соловьеву. Николай II наложил на докладе о смерти Толстого резолюцию: «Душевно сожалею о кончине великого писателя… Господь Бог да будет ему Милостивым Судией».

Между тем опасность подползала к Распутину и с другой стороны. 8 марта 1910 года председателем Государственной думы был избран А. И. Гучков, основатель дворянско-купеческой партии октябристов — «болота» Думы. Сорокавосьмилетний Александр Иванович Гучков, выходец из старообрядческой московской купеческой семьи, человек с долей авантюризма, дуэлянт и честолюбец, в первую и вторую Думы не прошел, показавшись слишком консервативным, но с изменением избирательного закона в пользу «разумных и сильных» оказался в третьей. Становясь председателем, он покидал пост руководителя думского большинства — можно полагать, что он предпочел этому иметь как председатель доклады у царя и тем самым влиять на него. Но Николай II не любил Гучкова, особенно его раздражило, что тот голосовал за исключение слова «самодержавный» из обращения к царю и нападал на роль великих князей в армии. На первом же приеме, 9 марта, царь встретил его крайне холодно и дал понять, что никаких доверительных отношений быть не может.

Гучков был глубоко уязвлен, и с тех пор они смотрели друг на друга как на личных врагов. Для Гучкова не представило труда обнаружить «слабое место» царя и поддержать газетную кампанию, с благословения епископа Феофана начатую против Распутина в феврале 1910 года двумя ренегатами: правым монархистом Л. А. Тихомировым, бывшим народовольцем, и православным миссионером М. Н. Новоселовым, бывшим толстовцем. Чтобы привлечь к антираспутинской кампании интерес общества и нацелить ее против царя, надо было перенести ее «справа налево» — именно Гучкову как «центристу» легче всего было «отфутболить» Распутина от реакционных «Московских ведомостей» к прогрессивной петербургской «Течи», органу партии кадетов.

С 20 мая по 26 июня 1910 года в «Речи» за подписью «С. В.» появилось десять статей о «преступном старце», с упоминанием епископа Феофана, «жертв» Распутина, двенадцати «сестер» в Покровском — все с преувеличениями, путаницей и без доказательств. Одновременно газета писала, что даже по отзывам недоброжелателей Распутин «удивляет всех своим внутренним даром откровения раскрывать людям то, что с ними происходило, и предсказывать будущее». Он -"человек убежденный… строгий и последовательный в своем учении", которое заключается в том, что плоть не может быть критерием греха, но через нее можно достичь религиозного подъема и откровения, так, присутствуя голым среди голых женщин, Распутин вызывает в себе действительно мистический экстаз.

Главной же целью газеты было намекнуть на связь Распутина не только с крайне правыми, как Гермоген и Илиодор, но и с неназванными «высокопоставленными лицами». Острие антираспутинской кампании поворачивалось против этих «лиц», то есть против царя и царицы, а затем и против всей государственной системы. Распутин из реального человека превращался в легенду.

10 июня «Речь» заметила, что она уже более двух недель пишет о Распутине, но ни от него, ни от Синода, ни даже от правой печати нет никаких откликов. 18 июня «Новое время» откликнулось довольно кислой заметкой, что защита христианства — «святое дело», но «по каким мотивам занялась этой задачей еврейская газета?». «Новое время» указывало на анонимность статей и их источников и заключало, что «Речь» ведет «опасную игру» и стремится в первую очередь опорочить своих политических противников.

Илиодор встал безоговорочно на защиту Распутина сразу же после нападок «Московских ведомостей», в феврале «царицынские верующие» постановили «высечь погаными банными вениками» Новоселова, а в марте в посланной в Петербург телеграмме засвидетельствовали, что «блаженный старец Григорий имеет печать божественного призвания; дабы благодати, данные ему, такие: бесстрастие, чудотворение, прозорливость, благодатный ум, изгнание бесов». Гермоген в июне высказался о Распутине гораздо осторожнее: «Три года назад он произвел на меня впечатление человека высокой религиозной настроенности; после, однако, я получил сведения о его зазорном поведении… История церкви показывает, что были люди, которые достигали даже очень высоких духовных дарований, а потом падали нравственно».

Встревоженный Распутин писал митрополиту Петербургскому Антонию: «Благослови, миленький владыко, и прости меня! Желаю вас видеть и охотно принять назиданье из уст ваших, потому много сплетней. Не виноват, дал повод, но не сектант, а сын православной церкви. Все зависит от того, что бываю там у них, у высоких, — вот мое страдание. Отругивать газету не могу». Антоний Распутина не принял.

Николай II и Александра Федоровна были раздражены сначала обращением Феофана, затем газетной кампанией, и к этому добавились происшествия в самом дворце. Няня Алексея М. И. Вишнякова, ездившая в Покровское вместе с Вырубовой, пожаловалась царице, что Распутин растлил ее, имел дело с другими женщинами, и показала ей статью Новоселова. "Государыня… заявила, что не верит этим сплетням, видит в них работу темных сил, желающих погубить Распутина, и запретила говорить об этом государю, — показывала фрейлина С. И. Тютчева, воспитательница царских детей. -…Я рассказала государю обо всем, что случилось. «Так и вы тоже не верите в святость Григория Ефимовича? — спросил государь. -…А что вы скажете, если я вам скажу, что все эти тяжелые годы я прожил только благодаря его молитвам?» Тютчева заспорила, царь ответил, что он не верит всем этим рассказам, «к чистому липнет все нечистое». Точно так же на «предостережения» свой сестры, великой княгини Елизаветы Федоровны, «что Распутин не таков, каким он кажется», царица ответила, «что она считает эти слухи клеветой, которая обычно преследует людей святой жизни…».

Вишнякова и Тютчева отстранены на два месяца. Вишнякова нашла ход к Петербургскому митрополиту Антонию, тот в начале 1911 года получил аудиенцию у царя, но выслушан был крайне сухо. Вскоре Вишнякова была царицей «прощена», ухаживала за больным наследником, а впоследствии бывала и у Распутина. Тютчева, «прямо мужчина в юбках… как все Тютчевы была упряма» — через два года она подала в отставку и по всем салонам рассказывала, что ее уволили из-за протестов, что Распутин заходит в комнаты великих княжон, пока те еще не одеты.

Открыто бросив вызов влиянию Распутина при дворе, Тютчева сделала то, о чем давно шептались многие придворные и даже пытались осторожно высказывать царю. При замкнутости двора и сосредоточенности интересов на фигуре царя борьба за влияние на него, соперничество и недоброжелательство между приближенными естественны, это соперничество было и в императорской семье — мать, жена, дяди, тети, кузены и племянники оспаривали друг у друга это влияние, начиная ненавидеть тех, кто опережал или вытеснял их, и тайно язвить самого царя. «У государя, как и у императрицы, — пишет последний дворцовый комендант В. Н. Воейков, — сложилось достаточно обоснованное убеждение, что всякое пользующееся их доверием лицо тем самым обрекается на нападки завистников и клеветников».

Если это было, так сказать, «между своими», то какую же неприязнь должен был вызвать человек не только посторонний, но принадлежащий к тем, кого аристократы и за вполне людей не считали, притом не временная прихоть царя и царицы, а их конфидент на долгие годы. Начиная от матери царя и сестры царицы и кончая царскими камердинерами, многие приближенные старались или сказать царю что-то неприятное о Распутине, или оскорбить последнего. Как-то на вопрос царя, кто у царицы, камер-фурьер Н.А. Радциг ответил:

— Г-жа Вырубова и этот грязный мужик.

— Как вы можете так говорить о человеке столь религиозном! — с гневом сказал царь.

По распоряжению дворцового коменданта Дедюлина, Распутина, в отличие от остальных приглашенных, всегда задерживали у ворот, пока дежурный не давал указания его пропустить, — все это не мешало Распутину видеться с царем и царицей, но каждый раз должно было привлечь больше внимания к его приходу. «Мне бы так хотелось повидаться с нашим Другом, — пишет царица мужу, — но я никогда не приглашаю его к нам в твое отсутствие, так как люди очень злоязычны». «Мне приходилось не раз слышать рассказы о Распутине, — замечает Воейков, — производящие на меня впечатление не просто сплетни, а чего-то умышленно раздуваемого. Исходили, к моему великому изумлению, эти рассказы от приближенных к царю лиц…» Царь не был достаточно тверд, чтобы пресечь неприятные ему разговоры, но достаточно проницателен и упрям, чтобы не позволить придворным манипулировать им, — с тем же тихим упрямством, с каким не уступил он родителям с Алике, не уступал он приближенным с Распутиным.

В первой «общественной» атаке на Распутина в 1910 году просвечивает также — не очень явно, но различимо — давний вызов «славянофильской, земской» Москвы «западническому, чиновному» Петербургу. В структуре императорской, «петербургской», власти обнаружилось «больное место» — и Москва поспешила вложить туда свои персты. Кампания была начата москвичами Тихомировым и Новоселовым, подхвачена москвичом Гучковым, москвичкой была Тютчева, а великая княгиня Елизавета Федоровна была центром «московского кружка». К нему принадлежали и будущие враги Распутина — семья московского генерал-губернатора Ф. Ф. Юсупова, московский губернатор, а затем товарищ министра М. Ф. Джунковский, московский предводитель дворянства, а затем обер-прокурор Синода А. Д. Самарин.

К концу года наступило временное затишье: с сентября по ноябрь Николай II и Александра Федоровна были на водах в Германии, а Столыпин путешествовал по Сибири. Однако в январе 1911 года, готовя устранение Илиодора из Царицына, Столыпин решил убрать и его покровителя из Петербурга. На основании полицейских сводок и затребованного им синодального дела он представил Николаю II доклад о Распутине, настаивая на его удалении от двора. По словам Распутина, в изложении Г. П. Сазонова, царь, выслушав историю о банях, спокойно сказал: «Я знаю, он и там проповедует священное писание» — и бросил доклад в камин. По словам Столыпина, в изложении М. В. Родзянко, царь внимательно выслушал доклад и предложил ему пригласить Распутина для личной беседы.

Вот как Родзянко передает рассказ Столыпина об этой встрече: Распутин «бегал по мне своими белесоватыми глазами… произносил какие-то загадочные и бессвязные изречения из священного писания, как-то необычайно водил руками, и я чувствовал, что во мне пробуждается непреодолимое отвращение… Но я понимал, что в этом человеке большая сила гипноза и что он на меня производит довольно сильное, правда отталкивающее, но все же моральное впечатление. Преодолев себя, я прикрикнул на него и, сказав ему прямо, что на основании документальных данных он у меня в руках», пригрозил судом и предложил уехать в Покровское и больше в Петербурге не появляться.

Царь, однако, вынес иное впечатление от всего этого дела. Через несколько лет на доклад Воейкова о желательности высылки Распутина для прекращения слухов он ответил: «Всё, что вы мне говорите, я слышу уже много лет. П. А. Столыпин производил по этому делу расследование, и ни один из распространяемых слухов подтверждения не получил». Сам же Распутин послал Столыпину телеграмму: «Добрый господин! Пожалуйста, скажи мне и спроси у императорских великих нашей Земли: какое я сделал зло, и они свидетели всему, ведь у них ум боле чем у кого, и примут кого хотят, или спросят кухарку. Я думаю просто: они хотят и видят». Тут Распутин как бы предвосхитил знаменитую фразу Ленина, что любая кухарка может управлять государством.

Так к началу 1911 года сибирский странник, говоривший о любви и никому не хотевший зла, «крошка», как он сам себя называл, оказался лицом к лицу с могущественной и неожиданной коалицией врагов.

Во-первых, против него были настроены епископы-традиционалисты, видящие опасность для церковных устоев во всяком новом, пусть даже мутном, учении, во всякой попытке покуситься на их исключительное право быть посредниками между Богом и людьми.

Во-вторых, многие правые, особенно те, кто вначале рассчитывал, что он будет проводником их воли. «Неуправляемость» Распутина сбивала их с толку, а его «народничество» отдавало в их глазах левизной. Те же, кто просто хотел взлететь на «правой волне» повыше, опасались мужицкого влияния на царя.

В-третьих, родственники царя и придворные, которых раздражало и пугало, что царь общается с «мужиком» и выслушивает его советы, подрывая тем роль аристократии и разрушая кастовые принципы.

В-четвертых, административно-полицейские круги, видящие в контакте мужика с царем опасность для плавного хода бюрократической машины и стремящиеся, при постоянном соперничестве правительства и общества, избежать всякой возможности скандала и пятнающих власть слухов.

В-пятых, либералы — некоторых из них тоже раздражал или смешил мужик у трона, но главным для них был не сам Распутин, писали даже, что он «лучше той среды, которая сотворила из него кумира», а возможность через него косвенно атаковать самодержавие.

Не хочу сказать, что истории Распутина с женщинами, сначала «бани», а затем «кутежи», о чем еще буду писать, никакого влияния на отношение к нему не оказывали. Во всех слоях общества были люди, этим искренне возмущенные — тем более, что многое доходило до них в искаженном виде. Но я и не стал бы в эту политизированную эпоху преувеличивать роль моральных оценок. Само петербургское общество, размазывающее распутинские истории, едва ли отличалось высокой моралью. Кутежи гвардейских офицеров — а они были настроены к Распутину наиболее враждебно — легко затмевали распутинские «кутежи», великий князь Борис Владимирович, например, имел обыкновение выталкивать голых француженок из отдельного кабинета в общий зал ресторана. Дело было не в «аморализме» Распутина, а в его демократизме — царь и мужик протянули друг другу руки поверх голов привилегированного общества, вот что пугало.

Оказавшись в окружении врагов, Распутин решил — или ему царь посоветовал — дать страстям успокоиться. В марте 1911 года он отправился в свое второе паломничество в Иерусалим. «Тяжелые воспоминания о мучительных иноплеменниках, — писал он с дороги царям, — но в настоящее время большее мучение — брат на брата, и как не познают своих…»