"И снова Испания" - читать интересную книгу автора (Бесси Альва)

 4

 Воскресенье прошло очень приятно. Хаиме и Мартита снова пригласили меня к себе на обед. Они были в восторге от рождественских подарков, которые я привез из Касабланки: бутылка великолепного вина, сделанного народом, не употребляющим алкоголь, арабское ожерелье, блокнот на письменный стол Хаиме, «переплетенный в Марокко». Потом мы пошли в комнату, где стоял проектор — посмотреть материал, отснятый в психиатрической клинике близ Реуса.

 Молодая актриса, которая играла блаженную, сидела позади меня с матерью и мужем, Маркитосом, ассистентом режиссера. Она была так же очаровательна, как ее имя: Флор де Бетаниа.

 Играла она потрясающе. Я не сомневался в том, что она наблюдала и изучала юную девушку, вообразившую себя ясновидящей, но, когда после просмотра нас познакомили (она говорила по-английски: родилась она в Доминиканской Республике, где ее мать тоже была довольно известной актрисой), Флор мне ответила:

 — Нет, но Хаиме рассказывал мне о ней.

 — Но как же вам это удалось? Я был готов поклясться, что на экране и есть та самая девушка.

 Она улыбнулась и пожала плечами.

 — Директор клиники, — вмешалась ее мать, — сказал Флор, что она совсем такая же, как его пациенты.

 Юная актриса смущенно засмеялась, а я заметил:

 — В данных обстоятельствах это лучший комплимент.

 — Я очень боялась за эту роль, — сказала Флор, — но потом провела час с небольшим в клинике и заметила, что почти все женщины там абсолютно спокойны. Тогда, — она застенчиво улыбнулась, — я тоже успокоилась и проговорила текст, который вы для меня написали.

 Подлинное произведение искусства всегда выглядит так, словно создано без труда, и само это впечатление является лучшим доказательством обратного. А также того, что это твое призвание — быть актрисой.

 В этот вечер мы ужинали с Хаиме и Мартитой в ресторане на Диагонали, и Хаиме был очень расстроен. Он заявил, что недоволен тем, как идут съемки. Я удивился — ведь Флор де Бетаниа играет блистательно.

 — Она-то очень хороша, — с улыбкой ответил он. — Но ведь у нее не главная роль.

 — А-а-а, — промычал я.

 — Вот вам и «а-а-а», — передразнила меня Мартита. Я взглянул на нее, и она попросила:

 — Дайте мне, пожалуйста, американскую сигарету. — И, когда я щелкнул зажигалкой, она нарочно закашлялась и произнесла: — Слишком крепкие для моего горла, — то есть текст, написанный Хаиме для священника Хасинто, расхожая шутка у испанцев. (К американским сигаретам здесь давно привыкли, они куда слабее испанских.)

 — Напрасно вы не стали актрисой, — заметил я, но она покачала головой и ответила:

 — Нет. Кто актер, так это вы. Кстати, почему вы всегда разговариваете только с Хаиме, а со мной — нет? Вы что, любите только мужчин?

 Она шутила, но не совсем. Я уже не в первый раз слышал от нее этот упрек. Когда они подарили нам великолепную иллюстрированную книгу об Испании, я сначала попросил Хаиме надписать ее, а потом уже вспомнил о Мартите. «Вы всегда смотрите только на него, — заявила тогда она, — а на меня никогда».

 Я принял вызов, и некоторое время мы продолжали эту игру. Хаиме слушал нас не без любопытства.

 — Я с удовольствием смотрел бы на вас, а не на него, — сказал я, — потому что вы куда симпатичнее, но тогда Хаиме будет ревновать.

 — А вы очень «секси», — сказала она, пользуясь английским словом, которое стало теперь испанским, французским, итальянским, шведским и вообще интернациональным.

 — Благодарю, — ответил я. — Но для меня вы староваты.

 — Мне же всего семнадцать!

 — С ума сойти, а я думал не меньше тридцати.

 — Может, вы и «секси», но женщины вас не интересуют.

 — Ясно, — ответил я, поворачиваясь к Камино.

 — Вот видите, — сказала она, — вам больше хочется разговаривать с ним. Как только Сильвиан это переносит?

 — Она и не переносит, — сказал я. — Почему, вы думаете, она осталась в Касабланке?

 — Встретила араба, — предположила Мартита.

 — Вы видели, до чего она была ужасна в эпизодах в сумасшедшем доме? — Хаиме имел в виду юную Марию.

 Что правда, то правда. Когда директор клиники, который оказался великолепным актером, и доктор Фостер расспрашивали блаженную, Мария словно наблюдала за игрой в теннис: поворачивала голову то направо, то налево, и при этом на ее удивительно красивом лице не появлялось даже намека на какую-то мысль.

 — Я надеялся, что она сжалится над этими несчастными — она ведь женщина — и сострадание отразится на ее лице, — сказал я.

 — Она интересуется только собой, — возразила Мартита. — Как вы и Хаиме.

 Камино объявил, что в понедельник я свободен, и у меня не оказалось никакого предлога, чтобы улизнуть из номера в три часа дня. Дело в том, что в воскресенье вечером, когда я вернулся в гостиницу, около лифта меня поджидал человек, рассказавший мне ранее о журнале.

 — Вы получили мою записку? — спросил он. — Получил.

 — Может быть, вам это неудобно?

— Нет, отчего же.

— Тогда мы придем, — заключил он, и я ответил:

— Очень хорошо.

— Он так хочет с вами познакомиться. Говорит, что вы — метр.

— Кто?

— Он прочитал вашу книгу «Антисевероамериканцы» и считает, что вы — метр.

 «Совсем, наверное, спятил парень», — подумал я.

 Но он не спятил. Он и вправду заявил, будто в жизни не читал ничего более значительного, чем мой роман, тем не менее оказался вполне разумным, знающим и мыслящим человеком. Разве что читал мало романов.

 Он был весьма привлекательный, лет двадцати восьми, элегантный, хоть и безработный.

 — Где вы откопали мою книгу? — спросил я, после того как из бара принесли напитки. Его друг и я пили джин с тоником, а он — апельсиновый сок.

 — В бургосской тюрьме.

 — Как она там очутилась?

 — Не знаю, — ответил он. — В общем-то книги там запрещены, кроме, конечно, школьных учебников и религиозной литературы. Скорее всего, принес священник.

 — Священник?

 — Вас это удивляет? — спросил он. — Не слышали о Рабочих комиссиях?

 — Слышал.

 — Чаще всего они собираются в церквах. Священники все и организуют.

 — Но как же тюремные власти не заметили?

 — Тупицы, — улыбнулся он. — К тому же обложку заменили и написали «Грамматика испанского языка».

 — Вы уже второй человек, от которого я слышу, что книга была в бургосской тюрьме.

 — Мы все прочитали ее, — сказал он.

 — Извините меня, — вмешался его друг, — мне пора. — Мы встали, пожали друг другу руки, и, когда он вышел из номера, я спросил:

 — И долго вы там пробыли?

 — Почти пять лет.

 — Наверное, попали туда совсем мальчишкой.

 — Мне было двадцать.

 — Что вы там делали? — (Ну и дурацкий вопрос!)

 — Понимаете, я состоял в одной группе, — ответил молодой человек. — Мы бросили бомбу в полицейский участок.

 Я в изумлении посмотрел на него.

 — Что же вы хотели этим добиться? — (Еще одна сцена из фильма Рене «Война окончена».)

 — Я ведь уже сказал — я был очень молод.

 Он уговорил меня поехать к нему в гости, на окраину города. В «свате» я спросил его, на что же они живут, когда у него нет работы.

 Он ответил, что работает жена. Кроме того, они скопили немного денег, а когда истечет трехмесячный запрет, он вернется работать в журнал.

 Из дома в новом районе — сомнительного строения, которое, судя по его виду, начало разваливаться на части сразу после постройки, — мы покатили обратно забрать из школы его ребенка, и я пригласил их пообедать.

 Мы выбрали заведение под названием «Дон Кихот», и, к моему величайшему удивлению, мой новый знакомый с женой заказали самые дорогие блюда, какие значились в меню. Они заказали очень хорошее вино, а что предпочитаю пить я, даже не спросили.

 Я понемногу начал злиться. «Лесть, — подумал я, — вот крючок, на который лучше всего клюют сентиментальные чудаки». Когда принесли счет, оказалось, что обед потянул на тысячу четыреста песет (это немногим больше двадцати долларов), тем не менее я весь кипел.

 — В следующий раз, — сказали они, высадив меня в отеле, — угощаем мы.

 — Непременно, — ответил я. (Вот вам и метр!)