"И снова Испания" - читать интересную книгу автора (Бесси Альва)3Из дневника: — — — — — — — — «Люди в бою» Мы заблудились, пытаясь найти улицу, которая выведет нас из Барселоны на прибрежное шоссе. Я был этим даже доволен: Сильвиан настояла на том, что машину будет вести она. Сильвиан выдвинула три довода: 1) я так избалован американской автоматикой, что не справлюсь с ручным переключением скоростей; 2) я вообще не разбираюсь в европейской системе переключения скоростей; 3) я слишком взбудоражен и не смогу ехать осторожно. (Верно? Верно…) Когда мы все-таки выбрались на прибрежное шоссе и взяли на северо-восток, все названия немедленно всплыли в моем сознании, потому что я много раз водил грузовики через Бадалону, Масну и Матаро (где располагался один из американских госпиталей), Аренис-де-Мар, Капелью и Пинеду. Средиземное море было сумрачно-серым, низкие облака предвещали дождь, дул ветер. По случаю воскресенья улицы были пустынны. В Мальграте шоссе повернуло в глубь страны, повело чуть не прямиком на север. Края здесь были довольно живописные. По обеим сторонам дороги тянулись хорошо возделанные поля (кое-где торчали щиты с рекламой кока-колы); там и сям среди полей высились усадьбы землевладельцев; росли изумительные сосны, которые так часты в Испании. Хвоя у них очень темна, и, покуда они не поднимутся достаточно высоко, они не цветут. Мы пересекли речушку, и, следуя маршруту, установленному с помощью двух карт — моей старенькой и другой, предложенной агентством по прокату автомашин («Самое безукоризненное обслуживание»), — повернули влево к Силсу, на дорогу, ведущую через Риударенас к Санта-Колома-де-Фарнес. Нас поразило, что на полях пахота велась по старинке деревянными плугами, что ничто здесь не изменилось со времен войны — или средневековья. Все городки, как один, встречали и провожали нас щитами с символом фаланги, и все городки, как один, так же как и приморские, были построены по одному и тому же образцу — массивные, каменные церковь и господский дом высятся над сгрудившимися жалкими кирпичными и глинобитными домишками. Санта-Колома был побольше этих городков, но такой же унылый. — В таком городе только и остается, что умереть, — неожиданно для себя сказал я, — больше тут делать нечего. Сильвиан согласилась. На улицах не было ни души, и мы не без труда разыскали прохожего, который показал нам дорогу к городскому кладбищу, расположенному за самым людным районом. Под моросящим дождем мы доехали до кладбища. Его железные ворота были открыты. За час или больше, что мы там провели, нам встретился всего один посетитель — старая женщина, которая украшала могилу цветами. Я думал, вынесу ли я это, особенно если мы найдем могилу? Не знаю, что может сейчас случиться. Я слышал Аарона, слышал его голос: «Не высовывайся, обормот, не то твоим мальчишкам придется обзавестись другим папой». Я слышал, как он говорил: «Вулф все наседает на меня, требует, чтобы я взял на твое место испанца. Он прав, ты и впрямь ни на что не годен — разве что курево иногда раздобудешь, да только…» Я видел его славное некрасивое лицо, мягкие темно-карие глаза, слышал несильный, но приятный голос, когда он пел «На родине моей» под аккомпанемент чьей-то гитары, в ту ночь, когда мы стояли около Дармоса. Я чувствовал рядом тепло его тела, когда мы лежали под одним одеялом в овражке, неподалеку от Марсы. Такие же удивительные глаза были у его отца, и, хотя сын ничем больше не напоминал отца (он пошел в мать), когда я навестил родителей Аарона в 1939 году и увидел его отца, мне показалось, что я вижу самого Аарона. И в 1967 году, в Лос-Анджелесе, за неделю до нашей поездки в Испанию, я снова испытал то же чувство. Могилы размещались в стенах кладбища, в три яруса. Мы поделили территорию кладбища и разошлись — каждый в свою сторону. Я был рад этому — мне не хотелось, чтобы жена снова увидела меня в таком же состоянии, как в самолете. В основном тут были семейные захоронения: на камне или металлической плите стояли надписи: «Familia González» или «Familia Pérez»{ {41}}. Иногда попадались маленькие выцветшие фотографии давно умерших в железных рамках. Могилы эти редко посещались — лишь кое-где в металлических вазах, прикрепленных к стене, стояли цветы. Иногда имена усопших были выбиты на каменных плитах, которые закрывали входы в индивидуальные захоронения. На иных плитах имена стер ветер, дождь и солнце; на других можно было прочесть отдельные буквы. На некоторых могилах и вовсе не было имен. Мы с Сильвиан сошлись у середины стены. — Ничего не нашел, — сказал я с некоторым облегчением. — Мне кажется, он похоронен не здесь, — сказала она. — Почему? — Сам посуди: Санта-Колома далеко от шоссе, если даже предположить, что его хотели увезти во Францию, — в Жерону есть куда более близкий путь. А раз так, с какой стати хоронить его в такой забытой богом дыре? — Откуда мне знать. Мы решили поговорить со старушкой, которая уже уходила с кладбища: она сказала, что падре наверняка знает, кто здесь похоронен. Где можно найти падре — в церкви? — Нет, сейчас время обеда — вы его застанете дома, — ответила она и показала нам, куда ехать. Мы уже было поехали к священнику, но тут вспомнили, что она упомянула, будто это совсем молодой священник, а значит, он вряд ли помнит 1938 год. И мы поехали не к священнику, а в город и остановились на углу, где стояли и разговаривали двое мужчин и мальчик, явно приодетые по случаю воскресенья. Мы спросили у них, есть ли в городе человек, который занимается кладбищем. Конечно, сказали они, и один из мужчин сказал, что его hijo{ {42}} покажет, где живет этот человек, и мальчишка лет двенадцати-тринадцати — глаза его блестели за стеклами круглых очков — проворно забрался в машину. Послушные его указаниям, мы сворачивали с одной узкой извилистой улочки на другую, пока нам не показалось, что он сам не знает, куда ехать. Но он неожиданно ткнул пальцем в дверь. «Вот где он живет», — сказал мальчик. Мы перешли через улицу и позвонили в дверь, мальчик остался в машине. На звонок никто не откликнулся. Однако не прошло и двух минут, как вокруг нас собралась небольшая толпа, явно привлеченная наемной машиной и иностранцами. Из подвала на противоположной стороне улицы вылез мужчина в исподнем и альпаргатах. Он был небрит — явно успел изрядно набраться в свободный день. Другие следили за нами из окон. Но вот отворилась соседняя дверь, на пороге которой появилась молодая женщина и спросила: — Вы к сеньору Хосе Турону? Фамилия эта показалась Сильвиан смешной, и она сказала: — Turon как turron, конфеты? Женщина засмеялась. Она говорила на местном наречии, которое я понимал с трудом. Один глаз у нее был подбит, и, к нашему изумлению, скоро к ней присоединился мальчишка лет девяти, тоже с подбитым глазом! (Уж не курили ли они сигареты «Тарейтон»?) Женщина сообщила нам, что сеньор Турон по случаю воскресенья уехал обедать в другой город и что он, возможно, задержится. И не может ли она нам помочь? — Можете, — сказали мы. — Мы ищем могилу иностранца, который, по нашим сведениям, похоронен на кладбище. Но могилу его мы так и не нашли. Может быть, у сеньора Турона есть списки? — Claro, — сказала она. — Когда умер extranjero?{ {43}} — В тысяча девятьсот тридцать восьмом году, — сказал я, и женщина подняла руку и потрясла в воздухе кистью — я не раз наблюдал этот жест у многих французов (в том числе и у моей жены). — Тридцать восьмом? — воскликнула женщина с таким видом, словно речь шла о четырехсотом годе до рождества Христова. — Он американец, — сказали мы. — Отправляясь в Испанию, мы пообещали его родителям найти его могилу. — Американец? — встрепенулся наш маленький гид (к тому времени он вылез из машины). — Из Интернациональных бригад? — Да, — ответил я. — Ну если он был солдат… — протянула женщина, — так много людей погибло в тысяча девятьсот тридцать восьмом году. Так много солдат. Может быть, его похоронили в братской могиле. Мы не видели ни одной братской могилы. Теперь позади женщины возникли мужчина и ребенок. Этот мужчина тоже был небрит, и с лица его не сходила ухмылка. В продолжение всего нашего разговора он продолжал ухмыляться и не проронил ни слова. (У него не было фонаря под глазом.) Мы сказали женщине, что были бы ей очень благодарны, если бы она расспросила сеньора Турона, когда он возвратится. Мы объяснили, что скоро уезжаем из Испании в Марокко, но записали для нее свои имена и название нашей гостиницы в Барселоне. Если ей удастся что-нибудь узнать, мы постараемся вернуться, чтобы сфотографировать могилу для родителей погибшего. Я попытался представить себе эту фотографию, и меня охватила тоска. Вот мы найдем могилу, и она окажется неухоженной, безымянной (здесь на них проставлены номера). Мы можем покрасить камень, написать его имя, даты рождения и смерти, поставить свежие цветы в новые металлические вазы на стене — а потом сделать цветные фотографии и отослать его родителям в Лос-Анджелес! Поблагодарив женщину, которая была с нами так любезна, мы ушли вместе с нашим гидом, которого предложили отвезти домой. Он сказал нам, куда ехать. И тут я услышал голос, который тихо сказал мне: «Какого черта, старина? Зачем ты этим занимаешься? Прошло почти тридцать лет, и пора бы тебе уже забыть об этом. Не твоя вина, что погиб я, а не ты». Я обернулся к мальчишке на заднем сиденье и спросил: — Откуда ты знаешь об Интернациональных бригадах? — Но я же читаю книги! — Вид у него был удивленный и даже обиженный. — И что же написано в этих книгах об интербригадовцах? — Что они были очень плохие люди, — ответил мальчик. — Ты в это веришь? — спросила Сильвиан, не поворачиваясь от руля. — Claro. Я не мог сдержаться и спросил: — А я похож на очень плохого человека? — Нет, нет, — возразил мой гид — настоящий испанский джентльмен в свои тринадцать лет. — Конечно, нет. Неужели вы были в Интернациональной бригаде? — Claro, — ответил я, улыбнувшись ему, как мне казалось, доброй отцовской улыбкой. — Ты прочтешь еще много книг, — добавил я, — в одних будет написано, что это были очень плохие люди, а в других, что очень хорошие. Когда ты станешь старше, ты разберешься, где правда, где ложь. Мы подъехали к его дому, и я предложил ему несколько песет, от которых он решительно отказался, но я сунул деньги ему в карман, и тогда он сказал: — Большое спасибо. На обратном пути к Риударенас пошел дождь, и Сильвиан сказала: — Ну и странный же ты. — Это почему же? — Зачем тебе понадобилось говорить, что ты воевал в Интербригаде! — А что тут такого? — А то, что ты держал всю эту поездку в тайне! А то, что мы дали этой женщине все свои координаты. А то, что ты знаешь, что бригады считались красными. А то… — Basta, mujer{ {44}}, — сказал я, и добавил: — Es igual{ {45}}. — Tonto{ {46}} — ответила Сильвиан. Тут дождь полил как из ведра, и жена, сощурившись, разглядывала дорогу, как будто она находилась не ближе чем за пятнадцать миль от нас. Казалось, туча лопнула — ливень обрушился на нас стеной и в мгновение ока затопил шоссе. — Здесь не умеют строить дороги, — сказала Сильвиан. — Даже стока нет — посмотри на этих людей! В Калелье прохожие тщетно пытались перейти улицу. Другие также тщетно пытались перейти шоссе. Море вздымало огромные пенистые валы. Ветер швырял машину из стороны в сторону, а проносившиеся мимо машины — и с зажженными, и с выключенными фарами — обдавали нас фонтанами воды, заливали ветровое стекло. — Merde! — закричала Сильвиан встречному грузовику. Она нажала на тормоз, и мы съехали к обочине, подождали, пока не просохнет стекло, и снова пустились в путь. — Merde! — воскликнула она. |
||
|