"Крейсер его величества «Улисс»" - читать интересную книгу автора (Маклин Алистер)

Глава 17 В ВОСКРЕСЕНЬЕ утром

«Стерлинг» погиб на рассвете. Погиб, по-прежнему имея ход, по-прежнему разрезая форштевнем могучие волны. Изуродованный мостик и надстройки накалились докрасна; а когда адское пламя, питаемое соляром из разбитых топливных цистерн, раздувало ветром, металл раскалялся добела. Нелепое, страшное, хотя и не новое зрелище: именно так выглядел «Бисмарк», похожий на кусок стали в горниле, прежде чем торпеды «Шроп-шира» отправили корабль на дно.

«Стерлинг» погиб бы в любом случае, но пикировщики ускорили его конец. Северное сияние давно померкло. На севере темнела туча, которая готова была вот-вот затянуть все небо. Моряки молили провидение, чтобы туча эта закрыла собою конвой, спрятала его под снежным покровом. Однако «штуки»[16] опередили тучу. «Штуки» – наводившие на противника страх пикирующие бомбардировщики «Юнкерс-87» с изломом крыльев, как у чайки, – появились с юга. Пролетев на большой высоте над конвоем, они развернулись и полетели назад, на юг. Очутившись на западе, на самом траверзе «Улисса», замыкавшего конвой, они начали новый разворот. Один за другим, в типичной для «юнкерсов» манере, пикировщики стали выходить из строя, падая на левое крыло. Сделав разворот, вражеские машины коршунами кинулись из поднебесья на свои жертвы.

Всякий самолет, пикирующий на изготовленную к бою зенитную установку, обречен. Так говорили ученые мужи, преподаватели артиллерийского училища на острове Уэйл и, теша собственное тщеславие, доказывали и без того очевидную истину, используя в качестве наглядных пособий зенитные орудия и воссоздавая боевую обстановку. К сожалению, воссоздать пикировщики было невозможно.

«К сожалению» – потому, что в боевых условиях единственным решающим фактором был именно пикирующий бомбардировщик. Чтобы убедиться в этом, надо самому очутиться возле орудия, слышать пронзительный вой и свист «штуки», падающей почти отвесно вниз, самому прятаться от ливня пуль, видеть, как с каждой секундой вражеская машина увеличивается в сетке прицела, и знать при этом, что никакая сила не предотвратит полет подвешенной под фюзеляжем пикировщика бомбы. Сотни человек – из тех, кто был свидетелем атаки «юнкерса» и остался в живых, – с готовностью подтвердят, что война не создала ничего более жуткого и деморализующего, чем зрелище «юнкерса» с его У-образным изломом крыльев в ту минуту, когда он с оглушительным ревом падает на вас перед самым выходом из пике.

Но в одном из ста, а, возможно, и из тысячи случаев, когда тот факт, что за пушкой сидел живой человек, не шел в счет, могло оказаться, что ученые мужи правы. Именно теперь-то и был этот тысячный случай, ибо ночью призрак страха исчез. Пикировщикам противостоял лишь один многоствольный зенитный автомат да полдюжины «эрликонов» – носовые башни использовать было невозможно. Но и этого оружия было достаточно, даже более чем достаточно, ибо оно находилось в руках людей нечеловечески бесстрастных, исполненных ледяного, как полярный ветер, спокойствия и проникнутых решимостью, от которой становилось страшно. В течение каких-то трех секунд были сбиты три «юнкерса». Два из них упали в море, не причинив кораблю вреда, а третий со страшным треском врезался в и без того разрушенный адмиральский салон.

Надежды на то, что топливные баки самолета не взорвутся, а бомба не сдетонирует при ударе, почти не было. Но ни того, ни другого не произошло. Казалось излишним восторгаться храбростью ветерана – в минуты испытаний мужество становится обычным явлением, – когда бородатый Дойл, оставив свой скорострельный автомат, забрался на полубак и упал на бомбу, тяжело перекатывавшуюся по шпигату, наполненную чистым авиационным бензином. Достаточно было крохотной искры, высеченной башмаком Дойла или одним из стальных обломков «юнкерса», царапавших, по надстройке, и произошло бы непоправимое… Контактный взрыватель бомбы был цел, и бомба, словно живая, скользила и каталась по обледенелой палубе. Вырываясь из рук Дойла, крепко державшего её, бомба так и норовила ткнуться носом в переборку или в пиллерс.

Если же Дойл и подумал о том, что может произойти, то ему это было безразлично. Спокойно, почти небрежно, ударом ноги он сбил уцелевшую стойку леерного ограждения и спихнул бомбу вниз стабилизатором, резко оттолкнув в сторону её нос, чтобы детонатор не стукнулся о борт. Бомба упала в море, не взорвавшись.

Она упала в воду в ту самую минуту, когда первая бомба, проткнув, словно лист картона, дюймовую палубную броню «Стерлинга», взорвалась в машинном отделении. Вслед за нею в самое сердце гибнущего крейсера вонзились три, четыре, пять, шесть бомб, после чего освободившиеся от груза «юнкерсы», круто взмыв, отвалили в обе стороны от корабля. Люди, находившиеся на мостике «Улисса», взрыва этих бомб не услышали. Вместо него была жуткая, окаянная тишина. Бомбы попросту исчезли в дыму и реве адского пламени.

«Стерлинг» был сражен не одним ударом, а целой серией все более мощных ударов. Он многое вынес, но терпеть далее у него не осталось сил. Так под градом ударов, наносимых неумелым, но свирепым противником, шатается и, не выдержав их лавины, падает на ринг боксер.

С окаменевшим лицом, мучаясь сознанием собственного бессилия, Тэрнер безмолвно смотрел, как гибнет «Стерлинг». Странное дело, думал устало старпом, он таков, как и все. Должно быть, крейсера, – пришла ему в голову отвлеченная мысль, – самые стойкие в мире корабли. Он видел гибель многих, и ни один из них не погиб просто, легко, эффектно. Ни внезапный нокаут, ни «удар из милосердия» не могли оборвать их жизнь – всякий раз их приходилось бить, бить до смерти… Так случилось и со «Стерлингом». Тэрнер, так крепко вцепился в разбитое ветрозащитное стекло, что у него заболели предплечья. Для него, как и для любого хорошего моряка, любимый корабль становился любимым другом, а старый храбрый «Стерлинг» вот уже пятнадцать месяцев был верным спутником «Улисса» и вместе с ним нес тяжкое бремя, участвуя в самых трудных конвоях. «Стерлинг» был последним из старой гвардии, ибо один лишь «Улисс» дольше него ходил в опасные походы. Тяжко видеть, как погибает друг; уставившись в обледенелый палубный настил и втянув голову в сгорбленные плечи, старпом отвернулся.

Тэрнер мог закрыть глаза, но не мог заткнуть уши. Он содрогнулся всем телом, услышав чудовищный клекот кипящей воды и шипенье пара. Это раскаленные добела надстройки «Стерлинга» стали погружаться в студеные воды Ледовитого океана. Пятнадцать, двадцать секунд продолжался этот страшный предсмертный вздох и внезапно оборвался, словно отсеченный ножом гильотины. Заставив себя поднять голову, Тэрнер увидел впереди лишь пустынное, мерно вздымающееся море да крупные жирные пузыри, поднимающиеся на поверхность. Когда к ним прикасались капельки дождя, выпадавшие из огромного облака пара, уже превращавшегося во влагу на этом лютом холоде, они лопались.

«Стерлинг» погиб, но потрепанные остатки конвоя, раскачиваясь с борта на борт и с носа на корму, упорно продвигались на север. Осталось всего семь судов – четыре «купца», в том числе флагманское судно коммодора, танкер, «Сиррус» и «Улисс». Ни одно из судов не было целым, все получили повреждения, тяжелые повреждения, но больше остальных досталось «Улиссу». Уцелело всего лишь семь судов. А ведь вначале в конвое насчитывалось тридцать шесть единиц.

В 08.00 Тэрнер послал светограмму «Сиррусу»: «Радиостанция выведена из строя. Сообщите командующему курс, скорость, место. Подтвердите рандеву в 09.30. Зашифруйте».

Ответ пришел ровно час спустя. «Задержка из-за сильного волнения. Рандеву ориентировочно в 10.30. Выслать авиационное прикрытие невозможно. Продолжайте идти к месту назначения. Командующий».

– «Продолжайте идти!» – яростно воскликнул Тэрнер. – Вы только послушайте его! «Продолжайте идти!» А мы что делаем, черт возьми? Кингстоны открываем? – Он замотал головой в гневе и отчаянии. – Не люблю повторяться, – произнес он с горечью. – Но приходится. Как всегда, выручка приходит слишком поздно, тысяча чертей![17].

Давно наступил рассвет, день был в полном разгаре, когда вдруг начало снова темнеть. Небо обложили тяжелые свинцовые тучи – бесформенные, зловещие. То были снеговые тучи. Слава Богу, скоро повалит снег, только он теперь может спасти конвой.

Но снегопада не было. На них, как снег на голову, обрушились «юнкерсы». Сначала послышался размеренный, то стихающий, то усиливающийся, гул моторов: это бомбардировщики методически обшаривали пустынную поверхность моря («Чарли» улетел ещё на рассвете). Но обнаружить крохотный конвой было лишь вопросом времени. Спустя десять минут после первого оповещения об их приближении головной «юнкерс», падая на крыло, ринулся вниз.

Прошло всего десять минут, но этого оказалось достаточно для того, чтобы, посовещавшись, принять решение, какое приходит в минуту отчаяния. Когда «юнкерсы» приблизились, они обнаружили, что конвой движется строем фронта: танкер «Варелла» в середине, по два транспорта с обоих его бортов, чуть впереди, а «Сиррус» и «Улисс» прикрывают фланги. Случись рядом подводная лодка, ей ничего не стоило бы поразить разом все суда. Но метеорологические условия не благоприятствовали действиям подводных лодок, зато такой строй позволял по крайней мере постоять за себя. Если бы бомбардировщики приблизились с кормы – излюбленный прием «юнкерсов», – они натолкнулись бы на плотную завесу огня всех семи кораблей. Атакуй они с флангов, им пришлось бы сначала атаковать корабли охранения, поскольку ни один «юнкерс» не станет подставлять свое незащищенное брюхо под снаряды орудий военного судна… Бомбардировщики решили атаковать одновременно с обоих флангов – пять машин шли с востока, четыре с запада. На этот раз они несли запасные топливные баки.

Смотреть, как идут дела у «Сирруса», Тэрнеру было недосуг. Впору было следить лишь за тем, что происходит на собственном корабле: густой едкий дым, вырывавшийся из стволов носовых башенных орудий, обволок мостик. В промежутках между оглушительными залпами орудий калибра 5,25 дюйма он слышал торопливые выстрелы скорострелки Дойл, установленной на шкафуте, и злобный стук «эрликонов».

Вдруг, да так, что у всех захватило дух, вспыхнули два мощных снопа ослепительно белого света, пронзившие сумрак дня. Широко раскрыв глаза, Тэрнер в яростном восторге оскалил зубы. Сорокачетырехдюймовые прожектора! Ну конечно же! Все ещё считающиеся секретными, огромные прожектора, способные обнаружить противника на расстоянии целых шести миль! Вот глупец! Как он мог забыть, о них? Вэллери часто использовал прожектора во время воздушных налетов – как засветло, так и в темное время. Ни один человек не мог выдержать взгляда этих страшных глаз, этого яркого, как солнце, пламени, не ослепнув при этом.

Часто моргая (дым разъедал ему глаза), Тэрнер посмотрел назад, чтобы выяснить, кто же находится у пульта управления прожекторами. Он догадался раньше, чем увидел его. Им мог быть только Ральстон. Пульт управления прожекторами был его боевым постом в дневное время. Тэрнер просто не мог себе представить, чтобы кто-то другой, кроме этого рослого белокурого торпедиста, такого смышленого и находчивого, мог по своей инициативе включить прожектора.

Забившись в угол мостика, Тэрнер наблюдал за юношей. Он забыл про корабль, забыл даже о бомбардировщиках – ко всему, лично он ничего не мог предпринять – и словно завороженный впился глазами в прожекториста.

Глаза юноши приникли к визиру, лицо его оставалось совершенно бесстрастным. Если бы в минуту, когда визир опускался, повинуясь легкому нажатию пальцев на штурвал, не напрягались мышцы спины и шеи, Ральстон походил бы на мраморное изваяние: при виде его неподвижного лица, нечеловеческой сосредоточенности становилось не по себе.

Ни одна жилка не дрогнула на этом лице – ни в тот момент, когда первый «юнкере» начал, словно обезумев, метаться во все стороны, пытаясь спастись от этого ослепительного снопа света, ни в то мгновение, когда вражеская машина ринулась вниз, но, выйдя из пике слишком поздно, упала в море в сотне ярдов от «Улисса».

О чем, интересно, думал этот юноша? О матери и сестрах, погребенных под развалинами дома в Кройдоне? О брате, павшем случайной жертвой мятежа в Скапа-Флоу, который теперь казался такой нелепицей? Об отце, погибшем от руки собственного сына? Тэрнер этого не знал, но что-то подсказывало, что задавать такие вопросы поздно, что этого не узнает никто.

Лицо Ральстона было нечеловечески спокойно. Оно оставалось спокойным и в ту минуту, когда второй пикировщик, промахнувшись, сбросил бомбу в море. Лицо его было неподвижным, когда третий бомбардировщик взорвался в воздухе. Оно оставалось спокойным и после того, как пушечными снарядами четвертого «юнкерса» был выведен из строя один из прожекторов… и даже тогда, когда снарядами последнего «юнкерса» вдребезги разбило пульт управления прожекторами, а самому оператору разворотило грудь. Ральстон умер мгновенно. Постояв долю секунды, словно не желая покидать свой боевой пост, он медленно опустился на палубу. Тэрнер склонился над погибшим. На открытые глаза юноши падали первые пушистые хлопья снега. И лицо его, и глаза были по-прежнему бесстрастны, словно маска. Тэрнер поежился словно от холода и отвернулся.

Всего одна бомба попала в «Улисс». Она угодила в носовую палубу сразу перед первой башней. Не пострадал никто, но от удара и сотрясения вышла из строя гидравлика. Единственной на корабле действующей орудийной башней оказалась вторая башня.

«Сиррусу» повезло меньше. Комендоры эсминца сбили один «юнкере», огнем с транспортов был уничтожен ещё один бомбардировщик, но две бомбы поразили корабль и взорвались в кормовом кубрике. На «Сиррусе», битком набитом моряками, снятыми с погибших кораблей, народу скопилось вдвое больше обыкновенного, и поэтому этот кубрик был обычно переполнен до отказа. Но по боевой тревоге все его покинули, так что там никто не погиб. Ни один моряк не погиб и впоследствии; во время новых походов в Россию эсминец не получил ни единого повреждения.

Надежда крепла с каждой минутой. До подхода боевой эскадры оставалось меньше часа. На корабли опустилась мгла, предвестница арктического шторма. Густо валил снег, падая в темные неспокойные воды океана. Ни один самолет не смог бы теперь отыскать их в этой пронизанной свистом ветра снежной мгле. Ко всему, конвой оказался вне досягаемости береговой авиации, не считая, конечно, «кондоров». Да и подводные лодки вряд ли осмелятся высунуть свой нос в такую пургу.

– «На остров Счастья выбросит, быть может…» – негромко продекламировал Кэррингтон.

– Что? – недоуменно посмотрел на него Тэрнер. – Что вы сказали, каплей?

– Теннисон, – извиняющимся тоном произнес Кэррингтон. – Командир любил его цитировать… Возможно, и выкарабкаемся.

– Возможно, возможно, – машинально отозвался Тэрнер. – Престон!

– Есть, сэр! Вижу семафор. – Престон впился взглядом в северную часть горизонта, где на «Сиррусе» торопливо мигал сигнальный фонарь.

– Корабль, сэр! – сообщил он взволнованно. – «Сиррус» докладывает, что с норда приближается военный корабль!

– С норда? Слава Богу! Слава Богу! – оживился Тэрнер. – С норда! Должно быть, эскадра. Раньше, чем обещали… Зря я их ругал! Что-нибудь видите, каплей?

– Ничего не вижу, сэр. Снежный заряд плотен, хотя видимость вроде улучшается… Снова светограмма с «Сирруса».

– Что он пишет, Престон? – озабоченно спросил Тэрнер сигнальщика.

– «Контакт. Подводная цель. Тридцать градусов левого борта. Дистанция уменьшается».

– Подводная лодка? В такой-то темноте? – простонал Тэрнер. Изо всей силы он ударил кулаком по нактоузу и злобно выругался. – Черта с два! Лусть только попробует остановить нас! Престон, напишите «Сиррусу», пусть остается…

И на полуслове умолк, вперив изумленный взгляд в северную часть горизонта. Сквозь снег и мрак он увидел, как вдали вспыхнули и снова погасли кинжалы белого пламени. Подошел Кэррингтон, не мигая глядел, как перед форштевнем «Кейп Гаттёраса», транспорта, на котором находился коммодор конвоя, взлетели белые водяные столбы. Потом снова увидел вспышки. На этот раз они были ярче, мощнее и на долю секунды озарили бак и надстройки ведущего огонь корабля.

Старпом медленно повернулся к Кэррингтону и увидел застывшее лицо и погасший взгляд первого офицера. Как-то сразу побледнев и осунувшись от усталости и предчувствия неминуемой беды, Тэрнер в свою очередь пристально посмотрел на Кэррингтона.

– Вот и ответ на многие вопросы, – проговорил он вполголоса. – Вот почему фрицы последние дни так обрабатывали «Стерлинг» и наш корабль. Лиса попала в курятник. Наш старый приятель, крейсер типа «Хиппер», пришел к нам с визитом вежливости.

– Совершенно верно.

– А спасение было так близко… – Тэрнер пожал плечами. – Мы заслужили лучшей участи… – Он криво усмехнулся. – Как вы относитесь к тому, чтобы погибнуть смертью героя?

– Одна мысль об этом внушает мне отвращение! – прогудел чей-то голос у него за спиной. Это появился Брукс.

– Мне тоже, – признался старший офицер. Он улыбнулся: он снова был почти счастлив. – Но есть ли у нас иной выбор, джентльмены?

– Увы, нет, – печально вымолвил Брукс.

– Обе машины полный вперед! – скомандовал Кэррингтон по переговорной трубе. Это было его ответом.

– Отставить, – возразил – Тэрнер. – Обе машины самый полный, капитан-лейтенант. Передайте в машинное отделение, что мы спешим, и напомните механикам, как они грозились перещеголять «Абдиэл» и «Манксман»… Престон! Сигнал всем судам конвоя: «Рассеяться. Следовать в русские порты самостоятельно».