Марианна АЛФЕРОВА РЕШЕТКА

* * *

Говер начал собираться с вечера. Вынул из-под кровати кожаную сумку, сложил в нее белье на смену, глиняную, запечатанную воском бутылочку с бальзамом, пух дерева согди, очень целебный и пригодный для всяческих ран. И потом, как драгоценность, завернутые в кусок промасленной кожи таблицы мудрости, в которых Говер сейчас ничего не понимал, но должен был сразу разобраться после…

Говер поднял голову. Руж стоял на пороге и смотрел на его сборы. Руж, уже разделся для ночи и был в одной рубахе до колена и в деревянных башмаках на босу ногу.

— Значит, решился, — проговорил Руж, не отрывая взгляда от сумки Говера и в задумчивости почесывая переносицу.

— Да, завтра. А ты?

Руж энергично мотнул головой:

— Нет уж, я как-нибудь обойдусь.

Он хотел уйти, но Говер остановил, достал из шкафчика бутылку темно-зеленого стекла и плетеную тарелку с острым перченым печеньем. Руж оживился при виде угощенья, серые близко посаженные глаза его вспыхнули, на худой шее дернулся кадык.

— На дорожку закуска, — хихикнул Руж.

Говер разлил содержимое бутылки по стаканам. Приятели уселись на низкую жесткую кровать у раскрытого окна. Помолчали, разглядывая темную густую жидкость в глиняных стаканах. Потом выпили залпом.

— Думаю, это не так страшно, — проговорил Говер, мотая головой и запихивая в рот печенье. — В сущности — что надо? Потерпеть один день, чтобы потом обладать всем.

— Как же, всем, — недоверчиво хмыкнул Руж. — И у Мыслящих пахать будешь, как вол. Только там, говорят, не так тесно и грязно, как у нас.

Говер повернулся к окну. Несколько восковых огромных цветков согди перевесились через узкий подоконник, с белых лепестков стекал клейкий сок и образовал лужицы. Нестерпимо пряный запах наполнял комнату.

— Я так дальше не могу, — проговорил Говер, обрывая цветы и выбрасывая их на улицу. — Не знаю, как там у Мыслящих, может, вправду погано. Но здесь больше невмоготу.

— А чего тебе не хватает? — Руж ссыпал остатки печенья прямо в рот. — Плохо, что ли? Кажется, как мы живем, другие и позавидовать могут. Жратва есть, от устали не помираем.

— Не могу так, — повторил Говер. — Голова тяжелая, будто вся переполнилась, кровь ночами в ушах стучит, — он вцепился руками в волосы. — А мыслей нет. Будто ключ какой потерян… В конце концов всего один день.

— У многих за один раз ничего не выходит, — Руж нагло ухмыльнулся и почесал впалую грудь. — И во второй раз ходят, в третий, и в пятый, — он поднялся и, громко стуча деревянными башмаками, двинулся к двери. Так что подумай, братец.

Говер покачал головой. Нет, уж он решился. Перерешить было бы слишком тяжело. Одетый, лег он на кровать. Сердце сильно билось, и все время делалось жарко и душно при мысли о завтрашнем. Черт с ними, с мучениями. Главное, он все поймет: таблицы мудрости, смысл Земли и Неба. Все, что знают Мыслящие, будет знать он.

Говер поднялся еще до света. Пожевал вчерашнего черствого хлеба и запил холодной водой. Взял сумку и тихо спустился вниз. В кухне, возле огромного очага уже хлопотала толстуха Хиг. Огонь капризничал и не хотел гореть. Пахло дымом и остывшей пищей.

Говер не стал откликать хозяйку, потуже затянул завязки на куртке и шагнул на улицу. Меж домами плавал густой синий туман. Ставни были еще закрыты. Повозки заспанных, закутанных в кожаные плащи торговцев, катились от городских ворот. Говер шел им навстречу, против потока. Он шел из города на Гору Мыслящих. Он — решился.

У ворот его остановили.

— Туда? — спросил один из стражников и ткнул пальцем вверх.

Говер кивнул.

— Покаж, чего несешь.

Говер замешкался, и стражник сам вырвал из его рук сумку. Проворно перетряхнул содержимое и извлек глиняную бутылочку.

— Это что? — губы его радостно расплылись.

— Бальзам.

— Ну конечно, бальзам!

Стражник ловко сколупнул воск и хлебнул прямо из горла. На секунду лицо его застыло в предчувствии радостного тепла, потом губы скривились, он затряс в воздухе руками, замотал головой и принялся плеваться.

— Я же говорил!.. Бальзам…

— Да катись ты вместе со своим бальзамом! — и стражник с размаху швырнул бутылку на мостовую.

Глиняные осколки и густые маслянистые капли брызнули в разные стороны. Несколько секунд Говер стоял неподвижно, от обиды у него дрожали губы. Потом подхватил он растрепанную сумку свою и почти бегом кинулся в ворота.

— Ничего, лишь бы стать Мыслящим, — приговаривал он, закипая от досады. — А там я…

Что он сделает, когда станет Мыслящим, Говер представлял смутно. Но желание было жгучим и томительным, как жажда.

Говер бежал по тропинке наверх, туда, где из седой хвои низких деревьев поднимались красные стены огородов и желтые купола Храма Мыслящих.

Но впустили его не в храм, а в крошечную сторожку, где уже дожидались двое. Один, седой уже мужчина с остренькой бородкой молился, крепко прижимая руки к груди. Второй, еще совсем мальчишка, обритый наголо, в меховой куртке на голое тело, сильно трусил, и постоянно отирал о куртку вспотевшие ладони. Служитель ушел, и внутрь не пропускали.

— Я тут уже в пятый раз, — сообщил человек с бородкой. — Решил для себя, что в последний.

Говеру сделалось не по себе — во рту пересохло, и в висках пребольно застучало.

— А я надеялся, что сразу.

— Кому как повезет, — умудренно сообщил сосед. — Молодым, конечно, проще. У них мозг еще свежий, его легче включить. А у нас, стариков, все сложнее. Тут еще вопрос, кто у решетки попадется. Если припечет враз, то никакого эффекта. Только пережжешься весь. Решетку-то ведь надо разогревать постепенно, чтобы боль входила капелька за капелькой.

Парнишка косился на соседа уже с неподдельным ужасом и под конец вскочил, готовый бежать. Но тут явился служитель, вручил каждому по жестяному жетончику с номером и записал всех троих в толстую обтрепанную книгу. После чего, смазав лоб всем троим какой-то темной, остро пахнущей краской, выпустил во двор, ничего не объясняя.

— У тебя какой номер? — спросил человек с бородкой. — Седьмой? Это крайний домик справа. Ну, а мне налево, — он хлопнул Говера по плечу и бодро зашагал по тропинке.

А Говер стоял и не двигался. Может, не ходить? И вообще, почему он приперся сюда? Ну, не может слышать мысли, не понимает древних вед, и таблицы мудрости для него ничто — так, пластинки серого металла, испещренные значками. Ну, тоскует его душа по ночам и рвется куда-то. И сердце стесняется, будто хочет выпрыгнуть. Ну и что? Хочется полета. До слез хочется полета.

Говер очнулся перед низеньким, в один этаж домиком с односкатной крышей — ноги сами принесли его сюда. Он отворил дверь и очутился в крошечном предбаннике. Здесь пахло водой, мылом и палой листвою. Узкая дощатая дверь, ведущая внутрь, приотворилась, выглянула лохматая голова.

— Раздевайся, — последовал краткий, никак не объясненный приказ, и голова скрылась.

Говер подчинился. В предбаннике было холодно, а пол под босыми ногами казался склизким. Говер огладил руками худые плечи, пытаясь унять дрожь. Он вдруг понял, что тело его очень слабое и может не выдержать. С сомнением потрогал пальцами бока, худые колени. Да, тело слабое. А дух? Внутри противно заныло. Дух тоже наверное не на высоте.

— Ну, готовы?

Открыватель вышел. Невысокий, коренастый, весь кривоватый, будто с одной стороны его стянули веревкой. Огромный грязный передник доходил ему до щикотолок. В руках открыватель держал темный бурдюк с наконечником.

— А это еще зачем? — спросил Говер внезапно обсохшими губами.

— Клистир, вот что это, — зло объяснил открыватель. — А то обделаешься там у меня на решетке. И помочиться не забудь.

Говер весь залился краской, как девчонка — покраснели даже шея и худые плечи. Он готовился к мучениям и возвышенному. Готовился к иной жизни в Храме Мыслящих. А здесь что-то мелкое, дрянное, унизительное.

— Не буду я, — пробормотал Говер, упираясь взглядом в липкий пол под ногами.

— А не будешь, так катись, — легко согласился открыватель. — Я с тобой возиться не намерен, — и двинулся обратно, к внутренней двери.

Говер растерялся. Что же делать? Уйти? А как же мозг? Так и останется бесформенной кашей? Всю жизнь простоять перед глухой стеной, когда можно было войти в Удивительные Ворота. Ведь можно было…

— Ладно! — выкрикнул он и махнул рукой, сдаваясь.

— То-то же. Недотрога. Думает, что мне в радость ему в задницу трубку пихать, — бормотал открыватель.

После «процедуры» Говер наконец вошел в главную комнату. Помещеньице в два окна, до тесноты заставленное. В центре располагалась огромная частая решетка. На ней вполне могли улечься не один человек, а сразу трое. Главный инструмент включения мозга. Примитивный и гениальный одновременно. От решетки тянулись длинные толстые провода и терялись где-то в недрах высокого железного шкапа с кривоватыми дверцами, одна из которых сильно прокоптилась. Был еще стол и стул у окна, еще один шкапчик, маленький, деревянный, с одною дверцею, по верху которого стояли в ряд бутылки с желтой жидкостью, и возле которого в углу буднично прикорнули два или три колпака, утыканные шипами. Колпаки слегка даже припылились, видно за ненадобностью ими пользовались редко.

Открыватель слегка подтолкнул Говера к решетке. Тот поспешно вскарабкался и лег, послушно раскинув руки. Открыватель, пыхтя, накинул на кисти рук и щиколотки ременные петли. Затем отошел к шкапу и принялся крутить какие-то ручки. Говер закрыл глаза.

«Надо сосредоточиться, — приказал он сам себе. — Чтобы все капли страдания, все толчки боли не пропали даром, чтобы все ушло в мозг, и мозг ожил. Чтобы…»

Боль была пронзительной и острой. Тело подбросило вверх и выгнуло дугой. Говер услышал дикий и как будто далекий крик — и не сразу понял, что кричит он.

— Медленнее, ты что!

Новый удар боли. Комната медленно повернулась вокруг оси, окно повисло под углом, и стало расплываться.

— Мучитель, — прохрипел Говер.

— Заткнись, — отозвался открыватель. — Будешь верещать, еще хуже сделаю.

Он сел у окна, достал стакан и тарелку, прикрытую тряпицей. Принялся есть.

— Мозг, включайся, мозг, включайся, — шептал Говер.

Боль не утихала, она волнами пронизывала тело, не давая роздыха. Боль проникала в мозг, и мозг уже ни о чем не мог думать, только о боли. Казалось, это длилось вечность.

Говер сидел в приемной Мыслящих, огромной зале с окнами до пола. Сам пол, блестящий, как зеркало, отражал плафон потолка с причудливым орнаментом. Говер был по-прежнему голым, только на плечи ему накинули какую-то задубевшую от крови и грязи тряпку, да разрешили надеть башмаки на босу ногу. Говер сидел на скамье, поджав под себя ноги, и старался поправить тряпку так, чтобы она не касалась обожженной спины.

Наконец, Мыслящий явился. Сел за стол напротив. Разобрал бумаги, почитал, улыбнулся, затем в задумчивости поглядел на Говера и протянул ему темную пластинку, испещренную узором. «Таблица мудрости», — догадался Говер.

Он смотрел на пластинку и ничего не видел, кроме точек, кружочков, каких-то протравленных в металле полосочек. Как и прежде. Как и до включения.

«Ну что же ты! — обратился он с упреком к мозгу. — Я столько ради тебя перенес! Эх!»

Но мозг не воспринимал упрека. В мозгу сейчас была только одна мысль — как сесть так, чтобы холщовая накидка не касалась израненной спины.

— Это… напоминает мне… звезды, — запинаясь, пробормотал Говер и извиняюще, просительно улыбнулся.

Мыслящий снисходительно кивнул в ответ и протянул вторую пластинку. Говер уставился на нее, и опять ничего не увидел. Только точки, дырочки, колечки.

— Тоже звезды? — участливо подсказал Мыслящий.

Говер молча кивнул и вновь поправил накидку. Страшно хотелось пить, глаза сами собой закрывались от слабости. Но главное — спина…

— Придется прийти еще раз, — донесся откуда-то издалека голос Мыслящего.

— Еще раз опять… это?

— Конечно. А чего бы ты хотел?

— Я? Ничего. Абсолютно.

Говер лежал на животе, а толстуха Хиг мазала ему спину мазью. Говер подвывал по-собачьи, кусал губы, хватался руками за тюфяк и спинку низкой деревянной кровати.

— Потерпи, миленький, ты только потерпи, — уговаривала его Хиг. — Ишь, как тебя приложили. От души. Такую спину я видела лишь в год двойного солнца у Таса Ли. Нет, у Таса, конечно же, спина была гораздо хуже. Его прожгли буквально до костей, и раны загноились. Он долго умирал. Очень мучился. А в бреду все говорил, что летает среди звезд, на кораблях, как по морю. И все кричал: «Капитан, я знаю, где ошибка!» Жена Таса Ли ходила к Мыслящим просить какое-нибудь лекарство, но ей ничего не дали. А у тебя, миленький, все будет хорошо. У тебя совсем не такие уж глубокие раны. Совсем даже неглубокие. А на Мыслящих ты плюнь. Ничего там у них хорошего, одни склоки и дележ всякого добра, которое-то и не добро вовсе, а так, старый хлам.

Хиг закончила мазанье и ушла. Говер лежал не двигаясь, уткнувшись мокрым лицом в подушку. Несколько веток согди проросло сквозь стену, и огромные восковые цветы распустились над кроватью. В комнате, забивая запах болезни и сальной мази, стоял головокружительный аромат цветов.

«Если бы все было не напрасно», — в отчаянии прошептал Говер, и расплакался, как ребенок.

— Я же говорил, не надо туда ходить, — проговорил Руж, появляясь на пороге. — Я-то знаю.

Говер не ответил, отвернулся к стене. Конечно, Руж прав. Тысячу раз прав. Но это не утешает.

— Я, кстати, новую работу нашел, сейчас в учениках. А через две луны стану мастером, — Руж замолчал, ожидая расспросов.

Но Говер молчал, втискивая лицо в подушку и кусая губы, чтобы не закричать. Руж еще немного потоптался на пороге и, видя, что разговора не выходит, ушел.

Говер сидел на скамейке, привалившись боком к нагретой солнцем кирпичной стене. Казалось, он дремал. Веки были прикрыты, тело расслаблено. На плечах толстая шерстяная накидка. В руках металлическая пластина, испещренная дырочками, кружочками, штрихами.

Но Говер не спал. Солнце било ему прямо в глаза, и под веками мелькали красные и зеленые круги в непрерывном движении. Лицу было очень тепло. Спина уже почти не болела. Только заживающие раны чесались невыносимо.

«Все можно терпеть», — пришла откуда-то мысль, будто сказанная другим.

«Не все», — возразил Говер, и даже мотнул головой из стороны в сторону.

«Ты все думаешь о таблицах мудрости? Хочешь знать, что это такое?» — опять ниоткуда прозвучал вопрос.

«Да, хочу.»

«Это остатки печатных плат с корабля, который разбился здесь много лет назад. И теперь Мыслящие не могут вернуться…»

«И они ищут тех, кто поможет им», — продолжил Говер и открыл глаза.

— Мне надо видеть Мыслящих, — нетерпеливо заявил Говер человеку в пропускной сторожке.

Тот глянул непонимающе выпученными воловьими глазами, и вложил в руку Говера серый жетон.

— Я прошел включение в прошлый раз!

Служитель не ответил, молча толкнул дверь во двор.

Говер направился сразу по тропинке наверх, туда, где среди темной зелени блестел стеклами витражей Храм Мыслящих. Но не прошел и десяти шагов, как двое стражников возникли на пути. В толстых кожаных куртках с металлическими бляхами, с короткими пиками в руках, они казались неповоротливыми.

— Назад! — один из стражников слегка кольнул Говера пикою в грудь. — Здесь дороги нет. Иди туда, куда тебе назначено!

— Мне надо видеть Мыслящих!

— Иди, — повторил стражник и вновь кольнул Говера в грудь. Тот сделал вид, что подчиняется. Затем резко повернулся, схватился за древко пики и резко рванул ее на себя. Стражник потерял равновесие и упал, перекувырнувшись через голову. Второй попытался ударить, но Говер отбил его удар, и всадил острие противнику в ногу. Стражник скрючился и, заревев по-звериному, повалился на песок.

Говер бросился бежать наверх. Больше никто ему не препятствовал. Задыхаясь, влетел он в зал Храма и остановился. Мыслящий сидел за столом и смотрел на Говера усталыми всепонимающими глазами.

— Я понял, что это за таблицы! Я знаю! — торопливо выкрикнул Говер, боясь, что его прервут.

Мыслящий успокаивающе поднял руку.

— Очень хорошо. Просто прекрасно. Но включение тебе придется пройти вновь.

— Мой мозг работает! — Говер даже топнул ногой в ярости — неужели Мыслящий не верит ему.

— Плохо работает, — покачал головой Мыслящий. — Слишком большое запоздание. Так что придется еще раз тебя прогреть, — и он вздохнул, то ли сочувственно, то ли тоскливо.

Говер разделся и сел на скамейку в предбаннике, дожидаясь. Нестерпимо пахло горелым мясом — как видно, сегодня в этом домике он не первый. Наконец дверь отворилась и вошел открыватель. Говер поднял голову.

— Руж!

— Он самый! — осклабился тот. — Я уже мастер. Или ты не слыхал?

— Может, тебе помочь дойти до Храма? — услужливо предложил Руж, помогая Говеру сползти с решетки.

Тот отрицательно покачал головой. Постоял. Сделал шаг. Ноги, кажется, его держали. В мозгу была пронзительная ясность. Мысли накатывали одна за другой, как волны большого моря.

— А ты мастер своего дела, Руж.

— Стараюсь, — скромно потупился тот и протянул холщовую накидку.

Но Говер отстранил его руку.

— Не надо. Лучше подай мои вещи.

Говер кое-как натянул рубаху, а куртку не стал надевать, сунул в мешок.

— Ну ладно, Руж, до вечера.

— А ты разве…

— Нет, я назад.

Говер вышел во двор и направился к пропускной сторожке. Его пошатывало. В голове было хорошо и ясно.

«Зачем мне тащиться к Мыслящим? — усмехнулся он про себя. — Вот еще! Я со своим мозгом теперь и в городе могу натворить такого…»

Додумать не успел. Кто-то больно ударил его по ногам, и Говер рухнул, как подкошенный. В следующее мгновение двое стражников подхватили его за локти и поволокли наверх, к Храму Мыслящих.

— Это уже третий за сегодня, — сказал один, пыхтя от натуги и опираясь на пику, как на посох.

— Умники чертовы, — отозвался второй, — с ними тут возятся, мозги им прочищают, а они, только сами чуть-чуть кумекать начнут, сразу тикать! Лучше б посчитали, сколько на них на каждого энергии расходуют!

— Вот-вот, нет, чтобы отработать. Так их в город, назад, в болото тянет. Небось из-за денег.

— Из-за денег, конечно…