"Дантон" - читать интересную книгу автора (Левандовский Анатолий Петрович)«Комитет общественной погибели»Максимилиан Робеспьер был доволен. Доволен по-настоящему. Давно уже не испытывал он подобной удовлетворенности. И ему против обыкновения стоило больших трудов сдержать свои чувства. Впрочем, Неподкупный владел ими в совершенстве. Ни один мускул не дрогнул на его бледном холодном лице, когда объявили результаты голосования и все члены Конвента обернулись в его сторону. Он остался корректным и неподвижным, точно все это относилось не к нему. Только дома, в своей маленькой каморке, он перестал следить за собой. Он глубоко задумался, и по мере смены мыслей лицо его изменялось не один раз. В глубине души Максимилиан знал, что ничего особенно приятного для себя лично он сегодня не приобрел. Ничего, кроме нового непосильного бремени, новых бессонных ночей, новой напряженной борьбы. Но не в этом ли заключалась вся его жизнь? Не ради этого ли он отказался от благосостояния, покоя, наслаждений, семейного счастья – всего, чем так дорожит каждый из обыкновенных людей?.. Обыкновенных, обычных… Бесспорно, он не был обычным. Он давно знал это – уже в те дни, когда его одинокая душа горела любовью к свободе и демократии среди всеобщих лицемерия и фарисейства, когда его освистывали и пытались стащить с трибуны коллеги по Учредительному собранию – все эти грязные Ламеты, Барнавы и Мирабо, кумиры, так быстро ставшие политическими трупами. Но уже тогда – надо быть справедливым – кое-кто догадывался о его грядущем взлете. Продажный Мирабо, этот оракул первой Ассамблеи, самый коварный и ненавистный враг, заметил как-то: – Робеспьер далеко пойдет; он верит всему, что говорит… И вот, наконец, пророчество начинает сбываться. Сегодня, 27 июля 1793 года, его избрали в высший правительственный орган. Еще так недавно этот орган назывался «Комитетом Дантона». Теперь его будут называть «Комитетом Робеспьера». Прежде он казался патриотам «Комитетом общественной погибели». Теперь Максимилиан превратит его в подлинный Комитет общественного спасения. Да, так и будет. Неподкупный выполнит свою великую миссию до конца. Народ недаром наделил его этим вторым именем. Робеспьер, не вступает в сделки с совестью. Он строго, до беспощадности, взвешивает и анализирует каждый свой шаг, каждый поступок. Вот и сегодня, подавляя все личное, он хочет, окинув беспристрастным взглядом дела двух последних месяцев, решить, правильно ли поступил Конвент, утвердив его у власти. Два месяца!.. Кажется – два года. А быть может, два десятилетия?.. Или целый век?.. Ведь это правда, что за неполные два месяца, прошедшие со дня восстания 2 июня, сделано больше, нежели фельяны и жирондисты успели сделать за долгие годы своей бесполезной власти. Ибо – и это прежде всего – в небывало короткие сроки обсужден и утвержден текст новой конституции. Конституции подлинно демократической, вдохновленной духом великого Руссо и проникнутой искренним стремлением к широкой политической свободе. Декларация прав, написанная лично им, Робеспьером, открыла новые пути к пониманию собственности, равенства и взаимоотношений с соседними народами – путь к подлинному всемирному царству справедливости. И вот что характерно: за якобинскую конституцию проголосовал весь народ, даже в тех департаментах, где хозяйничали жирондисты! А аграрный, крестьянский вопрос? Что сделала здесь революция до прихода к власти якобинцев? Почти ничего. И только теперь, наконец, Конвент принял меры, которые Максимилиан всегда считал насущно необходимыми: были окончательно и безвозмездно отменены все феодальные повинности, крестьянам передались общинные земли, а обширные владения эмигрантов предполагалось разделить на мелкие участки и пустить в льготную распродажу. И все эти первостепенные по важности проблемы революционеры-якобинцы умудрялись разрешать в обстановке беспримерных военных трудностей, под аккомпанемент пушечной пальбы на границах, под безрадостные вести о расширении Вандеи и других контрреволюционных мятежей, разгоравшихся в шестидесяти департаментах республики. Спрашивается, какую же роль сыграл «Комитет Дантона» в этот мучительно-сложный период? Максимилиан думал долго. На столь щекотливый вопрос он хотел ответить себе самому строго и объективно. Сказать, что эта роль была недостаточной, слабой, значит сказать слишком мало и, по существу, неверно. Ведь недаром же покойный Марат именно в эти дни окрестил правительство Дантона «Комитетом общественной погибели». Несчастный Друг народа… Он снова – в последний раз – оказался провидцем: гибель прежде всего ожидала его, он стал первой жертвой нерадивости, а быть может, и злой воли тех, кто руководил тогда государственной политикой. Что греха таить: члены первого Комитета общественного спасения во главе с Дантоном и Барером меньше всего думали о том, чтобы спасать якобинскую республику. Прежде всего они постарались спасти жирондистов, а когда это не удалось, помогли их лидерам бежать из Парижа, из-под умышленно нестрогого домашнего ареста. Вот эти-то беглецы и подняли мятежи в южных и западных департаментах. Они-то, злобно точившие кинжалы против своих победителей, и подослали убийцу к Другу народа… Максимилиан никогда не питал к Марату особенной симпатии. На многое они, обладавшие слишком разным темпераментом, смотрели по-разному. И все же Робеспьер никак не мог понять цинизма, с которым Дантон, не переваривавший Марата, заявлял: – Его смерть принесла еще больше пользы делу свободы, нежели его жизнь, так как она показала, откуда грозят нам убийцы… Мягко выражаясь – двусмысленная фраза. …Дантон громко похвалялся, что у него в руках собраны нити всей зарубежной политики. Действительно, в Комитете он и Барер взяли на откуп прежде всего иностранные дела. Но как велись эти дела? Весьма сомнительными и, во всяком случае, недостойными честного якобинца средствами. Дантон постоянно пользовался услугами подозрительных, скомпрометировавших себя перед республикой агентов. Он завязывал дипломатические интриги и вел мирные переговоры в то время, когда до мира было далеко так же, как до луны. При этом поразительны те легкость и быстрота, с которыми этот дипломат отступался от своих, казалось бы, самых твердых убеждений. Все помнят, как он недавно, захлебываясь, кричал о «естественных границах», о «помощи народам против тиранов». Эти демагогические лозунги затем переняли жирондисты. Робеспьер и принципиальные монтаньяры всегда были против войны и завоеваний. Но коль скоро война началась и коль скоро молодой республике грозило внешнее удушие, они требовали войны до победы, без всяких компромиссов и в союзе с другими порабощенными народами. Эту программу – программу всемирного братства освобожденных людей – Робеспьер выдвинул и в своей Декларации прав. Каково же было всеобщее изумление, когда вдруг, именно теперь, Дантон, повернув ровно на сто восемьдесят градусов, заговорил не только об отказе от завоеваний, но и об отказе в солидарности с порабощенными народами! И одна характерная деталь. Дантон сохранял теснейшую связь с жирондистским министром иностранных дел Лебреном, таким же темным комбинатором, как и он сам. Когда после восстания 2 июня Лебрен, как и другие министры-жирондисты, был арестован, Дантон потребовал, чтобы тот сохранил свою должность, и продолжал с ним совещаться. Небывалое зрелище! Арестованный министр, сопровождаемый жандармом, по-прежнему ходил на заседания Исполнительного совета и руководил иностранной политикой Франции… Так продолжалось до 21 июня, пока Лебрену не подобрали, наконец, заместителя. Впрочем, новый министр иностранных дел, Дефорг, в прошлом служащий из адвокатской конторы Дантона, был верной тенью своего благодетеля. Разумеется, до бесконечности так продолжаться не могло. Монтаньяры следили за Дантоном. Четвертого июля в адрес Комитета посыпались упреки в связи с жирондистскими мятежами в департаментах. Комитет не проявил должной энергии ни для предупреждения, ни для подавления этих мятежей! Восьмого июля натиск усилился. Дантон или отмалчивался, или говорил громко, но без должной убежденности. Он чувствовал близость провала. Десятого июля судьба «Комитета общественной погибели» была решена. В этот день Конвент узнал о поражениях генерала Вестермана, «человека Дантона». Капля переполнила чашу. Комитет был переизбран. Дантон больше не вошел в его состав и потерял в нем опору: ловкий Барер, чувствуя перемену ветра, изменил ориентацию, и, кроме того, в Комитет были избраны Кутон и Сен-Жюст, верные единомышленники Робеспьера. А сегодня, 27 июля, сам Неподкупный по праву занял достойное его место. И все же одно сомнение продолжало мучить ясный ум Максимилиана и его чистую совесть. Справедлив ли он к своему поверженному соратнику? Виноват ли Жорж Дантон во всем происшедшем, или, быть может, он оказался рабом обстоятельств? И как теперь, после того, что случилось, он, Максимилиан, должен относиться к своему старому боевому товарищу?.. Вспоминая прошлое, Робеспьер, конечно, не мог забыть славных дней 2 сентября или 1 апреля, дней, когда Дантон был по-настоящему великим. Да разве все ограничивалось только этими днями? Сколько раз громовой голос трибуна кордельеров звучал во имя свободы, сколько раз облегчал он тяжелое положение и выручал его, Максимилиана?.. Жорж Дантон воистину закаленный борец. За спиной у него немало заслуг перед революцией. Его любят простые люди, в особенности санкюлоты столицы. Что же перетянет, когда взвесишь все? Где критерий истины? У Максимилиана есть такой критерий. Это Что же получится, если применить этот критерий к Дантону? Максимилиану становится страшно. Он не желает знать о грязных слухах, которые всегда окружали Жоржа, он закрывает уши для сплетен и подозрений. Он также ничего не хочет знать о богатстве Дантона, которое, как утверждают, нажито нечистым путем и растет изо дня в день: в конце концов много важнее научиться уважать бедность, нежели завидовать богатству. Нет, Неподкупный будет размышлять лишь о том, что видел собственными глазами или же слышал из верных уст. Увы!.. И этого более чем достаточно… Весь образ жизни Дантона, несомненно, противоположен понятию добродетели. Он окружил себя плохими друзьями, он постоянно якшается с подозрительными махинаторами, его компаньоны по бутылке и разврату – все отпетые личности. Он проводит время в сладострастии и пирах в те дни, когда республике угрожает смертельная опасность. Он не скрывает этого, он сам бахвалится этим. Недавно в пьяном виде он разоткровенничался и во всеуслышание заявил, что наступает его черед пользоваться жизнью. Роскошные отели, тонкие яства, шикарные женщины – вот что должно наградить его за преданность революции!.. Ведь революция, рассуждал Дантон, в сущности, не что иное, как борьба за власть, а всякая выигранная битва должна окончиться дележом между победителями добычи, взятой у побежденных!.. Слово «добродетель» вызывает у Дантона только смех. Но как может стать защитником свободы человек, которому чужда всякая мысль о морали?.. Некое происшествие самого недавнего времени окончательно выводит Робеспьера из себя. Полгода назад умерла любимая жена Дантона, которую Максимилиан знал и глубоко уважал. Искренне сочувствуя горю своего товарища, Максимилиан тотчас же написал ему душевное соболезнующее письмо, которое сегодня с радостью забрал бы обратно. Скорбь Жоржа казалась безутешной. И что же? Прошло едва четыре месяца, а он снова женится, да еще при каких обстоятельствах! Невесте – пятнадцать лет, ее родители – католики и реакционеры, а детали свадьбы настолько загадочны, что… Во всяком случае, его, Робеспьера, на эту свадьбу не пригласили. И говорят… Но он не станет прислушиваться к тому, что говорят. Хватит. Достаточно. Картина ясна. Нет, он не может по-прежнему относиться к Дантону. Его революционная совесть, его щепетильность, его гражданское целомудрие не позволяют причислять к своим друзьям и соратникам подобного человека… |
||
|