"Дантон" - читать интересную книгу автора (Левандовский Анатолий Петрович)

Революция еще не кончилась

Чем дальше шло время, тем более показывала Жиронда свое неумение разобраться в смысле событий, свое нежелание отвечать на новые запросы революции.

Весна 1793 года оказалась для «государственных людей» временем испытания на прочность различных аспектов их внутренней и внешней политики. Этого испытания они не выдержали.

Проявив полную неспособность в вопросах экономики, восстановившую против них санкюлотов Парижа, скомпрометировав свою внешнюю политику поражениями на фронтах и изменой Дюмурье, жирондисты, сверх всего этого, опозорили себя Вандеей.

Вандея… В марте и апреле это слово звучало особенно грозно. Вандейский контрреволюционный мятеж, воспринявший традиции бретонского заговора, с которым Дантон возился в дни своего министерства, по существу, был вызван все той же беспомощностью жирондистских лидеров в области экономики. Население западных департаментов, в особенности крестьянство, давно страдало от голода, необеспеченных ассигнатов и отсутствия твердых цен на предметы первой необходимости. Контрреволюционное дворянство и неприсяжные священники использовали настроения отсталого патриархального крестьянства и направили их по соответствующему руслу.

На первых порах успокоить Вандею было бы делом не очень сложным. Но правительство Жиронды, занятое войной с монтаньярами, и пальцем не пошевельнуло, пока не дождалось того, что к началу апреля мятеж окреп и перебросился в соседние области. Теперь подавить Вандею оказалось уже не просто, тем более что многие из «государственных людей» втайне сочувствовали повстанцам.

Вандея и другие роялистские мятежи много содействовали падению престижа Жиронды. Рядовые члены партии – искренние республиканцы – покидали своих лидеров и переходили на сторону Горы. В свою очередь, монтаньяры, прозревшие после событий конца марта – начала апреля, стали гораздо внимательнее, чем прежде, прислушиваться к призывам парижских агитаторов – Жака Ру и Варле.

Моральное поражение Жиронды должно было неизбежно содействовать и уменьшению объема ее парламентской власти. Исполнительный совет, прежде состоявший из одних бриссотинцев, был почти полностью переизбран. Ролан оказался вынужденным покинуть министерство внутренних дел, где его место занял обходительный Гара, прежний министр юстиции. Военным министром стал левый якобинец Бушот. Сменивший Монжа морской министр Дальбарад был рекомендован Дантоном. Таким образом, только Лебрен и Клавьер оставались проводниками идей Жиронды в Совете, но теперь их два голоса составляли весьма скромное меньшинство.

Новый Комитет общественного спасения – «Комитет Дантона», которому предстояло выходить на главные роли, также избежал влияния Жиронды.

Однако «государственные люди» по-прежнему преобладали в Конвенте. И если «болото» с конца зимы гораздо чаще голосовало вместе с Горой, то все же, сохранив боязливое предубеждение против якобинской Коммуны, депутаты центра по вопросам, касавшимся личностей или парижской политики, обычно поддерживали жирондистов.

Гора была ослаблена отъездом 76 комиссаров, избранных из ее состава и командированных в департаменты для производства военного набора. Конечно, эти комиссары содействовали тому, что в провинции были рассеяны предубеждения против революционного Парижа, но на данный момент в Конвенте монтаньяры утратили многих из числа своих видных ораторов.

Все это должно было привести депутатов Горы к мысли о необходимости изгнания жирондистов из Конвента. А мысль эта не могла не сблизить монтаньяров с «бешеными», которые высказывали подобную идею еще в дни мартовских волнений.

Пятого апреля Якобинский клуб составил адрес ко всем филиальным обществам, предлагавший немедленно потребовать лишения депутатских полномочий тех членов Конвента, которые «пытались спасти тирана».

Десять дней спустя делегация от тридцати пяти секций во главе с мэром Пашем подала в Конвент петицию аналогичного содержания, в которой были названы 22 главных лидера Жиронды, в том числе Бриссо, Гюаде, Верньо, Жансонне, Бюзо, Барбару, Петион и Ласурс.

В прежнее время Гора лишь защищалась против Жиронды. Теперь она переходит в наступление.

«Государственные люди», объятые страхом и злобой, ищут ответные меры. До сих пор все их попытки свалить вожаков Горы – Марата, Робеспьера, Дантона – не приводили ни к чему. Дантона и Робеспьера в особенности. Марат, конечно, более уязвим: его боится «болото». Сейчас есть и предлог – автором якобинского адреса от 5 апреля был, по слухам, именно Друг народа!

Ну что ж, надо бить по Марату.

И жирондисты, опираясь на «болотных жаб», добиваются обвинительного декрета против своего наиболее заклятого врага. Одновременно они проводят деятельную агитацию среди парижских богачей.

«Ваша собственность, – вещает Петион в „Письме парижанам“, – находится под угрозой, а вы закрываете глаза на эту опасность. Готовится война между собственниками и теми, кто не имеет собственности, а вы не предпринимаете ничего, чтобы предупредить ее. Несколько интриганов, кучка заговорщиков, предписывают вам законы, вовлекают вас в безрассудные авантюры, а у вас не хватает мужества оказать им сопротивление… Парижане, выйдите, наконец, из летаргии и заставьте этих ядовитых насекомых вернуться в свои гнездилища…» Напрасные старания.

«Государственные люди» забывают, что столица и новые революционные учреждения находятся под контролем Горы, Коммуны и санкюлотов.

Революционный трибунал оправдывает Друга народа, и простые люди, увенчав своего героя цветами, торжественно возвращают его в Конвент.

А агитация среди богачей… Она, конечно, имела бы успех, но беда жирондистов заключалась в том, что теперь все богачи Парижа находились под прицелом бедняков.

Секции бурлили. Столица готовилась к новому восстанию.

Чем же отвечает Жорж Дантон на все эти события? Что делает недавний триумфатор в эти горячие дни?

Он не молчит. Он по-прежнему грохочет в Конвенте и Якобинском клубе, он не жалеет ни громких слов, ни страстных призывов.

Четвертого апреля Жорж выступает по поводу реорганизации Комитета общественного спасения, пятого – с требованием расширения прав Революционного трибунала, двенадцатого – в защиту свою и Марата, тринадцатого – по вопросам международного положения.

Каждая из его речей энергична, действенна, как всегда.

И все-таки кажется, будто какая-то частица прежнего Дантона, Дантона-«сентябриста», осталась за гранью, обозначенной 1 апреля.

Словно вдруг он в чем-то усомнился, над чем-то задумался, крепко и напряженно. И вот за громкими словами нет уже больше «громкого» содержания.

Призывы Дантона становятся все более скромными.

А со второй половины апреля он почти полностью смолкает – он не выступает более по главным, боевым вопросам.

В прежние времена политическая активность Жоржа неизменно усиливалась по мере роста народного подъема. Теперь в первый раз от начала революции народный подъем не вызывает энтузиазма Дантона. Чем ярче разгорается подготовка нового восстания, тем глубже уходит Жорж Дантон в свою скорлупу.

Он – в авангарде Горы? На вершине революционной власти? Этого не видно. Этого не чувствуется.

Теперь в авангарде движения стоят другие люди.

Уже с начала апреля в помещении епископского дворца, где собирались обычно «бешеные», происходят бурные сходки. Большинство секций посылало во дворец своих уполномоченных. После ряда совещаний санкюлоты решили прибегнуть к «чрезвычайным мерам». Слова «восстание» старались избегать, но всем было понятно, о чем идет речь.

В епископском дворце был сформирован главный организационный центр будущего восстания – Революционный комитет. Комитет поспешил наладить связь с Парижской коммуной. Шомет и Паш были вполне солидарны с членами Комитета. Они занялись организацией вооруженных сил столицы и общей подготовкой к проведению «чрезвычайных мер».

К этому времени союз между монтаньярами и «бешеными» вполне оформился. Ру и Варле поддержали монтаньяров в их борьбе за демократический проект новой конституции. Гора, со своей стороны, несмотря на упорное сопротивление бриссотинцев, добилась проведения законов, отвечающих требованиям широких народных масс: 4 мая был установлен единый максимум твердых цен на зерно, а вслед за этим издан декрет о принудительном займе у богачей.

Все это не могло не ускорить естественный ход событий.

В этих условиях новое правительство – «Комитет Дантона» – напоминает о себе в крайне осторожной форме. Комитет всячески пытается найти выход за счет компромисса. Его руководитель давно уже отчаялся в дружбе с Жирондой – и больше ее не желает, но вовсе не стремится к полному разгрому умеренной фракции Конвента.

Вместе с тем, однако, Дантон боится скомпрометировать себя в глазах революционеров-якобинцев. Жорж знает, что, хотя монтаньяры восторженно обнимали его после речи 1 апреля, ему вряд ли забудут колебания пяти прошедших месяцев.

И вот великий мастер лавирования придумывает новую тактику, с его точки зрения наиболее отвечающую новым сложным условиям.

Как депутат Конвента он изредка и в весьма лаконичной форме поддерживает революционные меры. Его мощный голос раздается и при обсуждении отдельных статей конституции и при вотировании закона о прогрессивном налоге.

Но как глава правительства он молчит, и не только молчит, но и, по-видимому, пребывает в совершенном бездействии.

Впрочем, так ли это?

Нет, Дантон не бездействует, но теперь он предпочитает действовать тихо и незаметно, по возможности через других лиц.

Главным рупором его политики становится лицемер, готовый на все услуги, член Комитета общественного спасения Бертран Барер.

Взбешенная своими неудачами, Жиронда закусывает удила. 18 мая она пытается, опираясь на робкое «болото», низвергнуть Парижскую коммуну и собрать в Бурже заместителей депутатов.

Конечно, низвергнуть Коммуну теперь вряд ли кто был в силах. Но, собрать заместителей депутатов – значило поднять во Франции армию федерализма. Это была бы гражданская война. Ибо жирондисты знали, что в департаментах юга и юго-запада они полные хозяева. Знали они также, что именно в эти дни в Лионе, Тулоне и Марселе подготавливались контрреволюционные мятежи.

«Комитет Дантона» хочет исправить дело. Устами Барера он вносит компромиссное предложение. Действия Коммуны, конечно, достойны порицания. Но нельзя же рубить сплеча! Пусть для расследования «государственные люди» организуют специальную комиссию…

Жирондисты настолько довольны, что даже забывают о своем втором требовании. Теперь благодаря заботам этих «примирителей» они получают в руки весьма опасное оружие. Созданная ими из двенадцати человек Комиссия начинает тут же терроризовать Конвент, пугая его несуществующими заговорами и наводняя доносами.

Медленно, но верно концентрирует Комиссия двенадцати всю власть в своих руках. Она готовит подспудный удар Коммуне и Революционному комитету.

Двадцать третьего мая под предлогом раскрытия большого заговора она предлагает Конвенту объявить осадное положение и усилить охрану, порученную буржуазным секциям. В тот же день по приказу Комиссии происходят аресты ряда членов Коммуны и секционных собраний. Аресту подвергаются заместитель Шомета журналист Эбер и «бешеный» Жан Варле.

Такого революционный Париж не может позволить никому.

Двадцать пятого мая депутация Коммуны, явившись на заседание Конвента, потребовала немедленного освобождения своих людей.

Жирондист Инар, занимавший председательское кресло, ответил угрозами. Он провозгласил анафему «мятежному» Парижу и заявил, что при малейшем «покушении» на «свободу депутатов» столица будет уничтожена, разнесена по камням…

Столь варварская угроза, живо напомнившая манифест герцога Брауншвейгского, повергла Конвент в оцепенение.

Дантон почувствовал, что на этот раз ему необходимо вмешаться. Он старается как-то сгладить неловкое положение. Он приглашает обе стороны к «соблюдению умеренности», требуя, чтобы революционеры «прибавили осторожности к свойственной им энергии…».

Инар, однако, несмотря на страстные протесты Горы, добивается подтверждения своего ответа формальным вотумом.

По-видимому, Варле и Марат оказались правы: без вывода жирондистов из Конвента продолжение революции становилось невозможным.

Да, роль примирителя явно не удавалась Дантону.

Напрасно он старается, напрасно вновь выпускает медоточивого Барера, который 29 мая в большом докладе, составленном его патроном, силится доказать Конвенту необходимость сплотиться и проявить единодушие перед лицом внешнего врага.

Это происходит в дни, когда другие вожди Горы уже открыто призывают к восстанию, когда сам осторожный Робеспьер громко заявляет в Якобинском клубе, что народные представители должны либо погибнуть за свободу, либо добиться ее торжества.

Париж давно ждет звона набатного колокола,

Утром 31 мая этот звон, наконец, раздается.