"Дантон" - читать интересную книгу автора (Левандовский Анатолий Петрович)В Исполнительном советеВо вторник, 14 августа, Дантон покинул квартиру на Торговом дворе, чтобы вместе со всей своею семьей утвердиться в новом жилище: в роскошном особняке министерства юстиции. Дом этот, называемый также Французской канцелярией, был построен во времена короля-солнца. Богато украшенный скульптурами и лепным орнаментом в стиле позднего барокко, он занимал всю ширину Вандомской площади и некогда служил местопребыванием знаменитых канцлеров Старого порядка – Агессо и Ламуаньона, Миромениля и Мопу. Что мог чувствовать буржуа из Арси, в недалеком прошлом – адвокат без практики, переступая порог этого овеянного традициями здания, обитателем которого по воле революции он вдруг оказался? Робкая Габриэль, проходя по бесчисленным салонам, ковры которых заглушали шаги, вздрагивала, пугаясь своего изображения в венецианских зеркалах, сверху донизу покрывавших огромные стены. Она совсем потерялась и была до смерти рада, обнаружив вдали от парадных покоев скромную комнатушку с низкими потолками и окнами, выходившими в парк; только теперь почувствовала она себя дома, твердо решив основать здесь супружескую спальню – свое постоянное убежище. Муж ее, напротив, ни на момент не проявил растерянности. Все шло как должно! Хозяйским шагом мерил он огромные апартаменты, весело разглядывал их необычное убранство, многое ощупывал руками. Здесь слишком много ненужного хлама. Вот, например, эти огромные часы в кабинете – подлинный осколок прошлого. Их вычурные стрелки оканчиваются цветками лилий – символом рухнувшей монархии. Жорж подошел к часам, грубо, чуть не оторвав, открыл стекло и вырвал золотые, покрытые эмалью стрелки… Так-то! В первые же дни своего пребывания в Канцелярии он приказал, чтобы вынесли все лишние предметы, в первую очередь церковную утварь; золото, серебро и медь были отправлены в переплавку, остальное – на выброс. Он сделал немедленное представление в Ассамблею о государственной печати. На печати был изображен Людовик XVI, и теперь ею пользоваться было совершенно невозможно! Точно так же он потребовал декрета об изменении старых роялистских формул в текстах законов. Требования министра юстиции были удовлетворены. Наряду с этими делами, касавшимися чисто внешних форм и атрибутов своей новой власти, Дантон не упускал из внимания того, что казалось ему самым главным. Он с обычной для него энергией и решимостью провел чистку аппарата министерства юстиции и всюду расставил сторонников нового режима – в первую очередь своих единомышленников и друзей. Он пригласил в свое ведомство многих видных демократов: Робеспьера, Демулена, Колло д'Эрбуа, Барера. Отказался лишь один Робеспьер, избранный еще раньше в революционную Коммуну. Демулен стал личным секретарем министра. Главную должность – секретаря Канцелярии – получил Фабр д'Эглантин. Не забыл Жорж и своих старых знакомых – Робера и Паре. Вскоре вся «кордельерская банда» водворилась в апартаментах Ламуаньона и Мопу. К сожалению для министра, помощники его оказались не на высоте. Легкомысленный Демулен забавлялся своею должностью, как ребенок игрушкой. Тщеславный и шумливый, он не был способен ни выполнить важное поручение, ни дать серьезный совет. Напротив, сам он следовал советам далеко не серьезным, во всем подчиняясь своему более «опытному» коллеге Фабру. Фабр д'Эглантин, посредственный драматург и ловкий интриган, любитель денег, игры и наслаждений, хорошо знал слабости Дантона и умел ими пользоваться. Через две недели он завладел не только государственной печатью, но и правом ставить подпись за своего патрона, располагая ею по своему усмотрению. Лентяй в делах служебных, Фабр был довольно «трудолюбив» в сфере личного обогащения: на министерскую казну он смотрел как на свою вотчину и сделал ее прочной базой для махинаций довольно темного свойства. От него не отставал и толстый Робер, в первые же дни вырвавший из казны почти две с половиной тысячи франков на меблировку своей квартиры. Многие знали, что Фабр спекулирует на обуви, Робер – на роме… Недаром Робеспьеру, и не одному только Робеспьеру, весь этот «хвост Дантона» казался весьма подозрительным. Беспечный министр не затруднял себя изучением деятельности своих советников и секретарей. И вообще он меньше всего занимался делами своего министерства, целиком передоверив их другим. Опасаясь упреков в безделье, он строчил реляции в Ассамблею, утверждая, что трудится, как Геркулес. Еще бы! Он вычистил авгиевы конюшни старой Канцелярии, усовершенствовал служебный аппарат, обсудил тысячи вопросов и составил сотни декретов! Что правда, то правда: в кабинете министра проходили почти непрерывные совещания, и за первые восемь дней своей деятельности Канцелярия выпустила 123 декрета! Но компетентные лица прекрасно знали, что на совещаниях сам господин министр почти не появлялся и ни к одному из 123 декретов не приложил своей руки. Единственное исключение составлял знаменитый циркуляр от 17 августа, написанный им лично и излагавший его «символ веры». И как раз в этом циркуляре его автор точно определил свою позицию и объяснил причину видимой нерадивости к ведомственным делам: он считал себя не министром юстиции, но министром революции, призванным к тому, чтобы возглавить не только весь Исполнительный совет, но и всю страну! В эти дни Дантона видел и описал Бомарше. Знаменитый комедиограф, между прочим, занимался военными подрядами. Некогда, в дни Войны за независимость, он затратил много энергии и труда, добывая оружие для американских повстанцев. Теперь он был готов отдать все благоприобретенные способности в сфере коммерции своей революционной родине. Ему удалось через некоего библиотекаря из Брюсселя заключить частный контракт на поставку ружей во французскую армию. Сделку надлежало утвердить в министерстве. Военный министр Серван привел Бомарше на заседание Исполнительного совета. Когда автор «Женитьбы Фигаро» вошел в зал заседаний, он увидел следующую картину. За большим столом сидели четыре человека. Трое из них сгруппировались на одном конце и настороженно смотрели в рот четвертому – рябому верзиле в ярко-красном рединготе, занимавшему остальную часть стола. Этот красный вел себя крайне экспансивно: он кричал, размахивал руками и даже бил кулаком по столу. Бомарше, решив, что этот здесь главный, прямо подошел к нему. Будучи глуховатым, писатель пользовался обычно слуховым рожком. Однако он сразу понял, что в данном случае ему сей аппарат не понадобится: голос красного мог бы расслышать даже мертвец!.. Бомарше знал в лицо троих членов Совета: это были Ролан, Лебрен и Клавьер. Четвертого он никогда раньше не видел, но без труда догадался, что перед ним не кто иной, как сам легендарный Дантон – глава нового правительства… Бомарше не ошибся. Жорж Дантон действительно возглавил правительство. Он превосходно учел и использовал все особенности момента. Став между Собранием и Коммуной и опираясь на вторую, чтобы устрашить первое, он оказался подлинным хозяином Исполнительного совета. Его коллеги сочли за правило собираться в министерстве юстиции, а министр юстиции сделался их бессменным председателем. Заявляя весьма громогласно о своем приоритете, Дантон имел для этого и некоторые чисто формальные основания, причем почву для них создала сама жирондистская Ассамблея. Сразу же после победы 10 августа Собрание, приступив к выбору новых министров, решило, что главную роль в Исполнительном совете будет играть кандидат, получивший максимальное число голосов. При подсчете выяснилось, что Дантон собрал 222 голоса из 285 возможных; его коллеги Монж и Лебрен получили соответственно 154 и 91; что касается трех остальных – Ролана, Сервана и Клавьера, то они были введены в Совет без голосования, как участники мартовского министерства «патриотов». Таким образом, Жорж Дантон, единственный Как могло это произойти? Почему Бриссо и его друзья согласились на избрание Дантона? Они были бессильны ему помешать. Уступая мощи народного восстания, они были вынуждены хоть одно место в Совете оставить за победителями. Кандидатура Дантона, разумеется, казалась им более приемлемой, нежели кандидатуры Марата или Робеспьера. Памятуя о прошлом, жирондисты полагали, что с Дантоном они договорятся легче, чем с кем-либо другим из числа демократов. «…Необходимо было иметь в министерстве, – писал философ Кондорсе, один из соратников Бриссо, – человека, пользующегося доверием того самого народа, чье восстание опрокинуло трон; человека, который своим влиянием мог бы сдержать презренные креатуры благодетельной славной и необходимой революции. И нужно было, чтобы этот человек своим даром слова, умом, характером не унизил бы ни министерства, ни членов Законодательного собрания, которым приходилось иметь с ним дело. Только Дантон обладал этими качествами; я голосовал за него и не раскаиваюсь в этом…» И все же жирондистам вскоре пришлось раскаяться в своем выборе. Они ошиблись. Они допустили промах два раза подряд: первый – в марте, когда отказали Дантону в портфеле, и второй – в августе, когда вручили ему этот портфель. Дантон, прежде коварно обманутый Жирондой, Дантон, ныне боготворимый народом и связавший свою судьбу с революционерами-демократами, вовсе не собирался подыгрывать вчерашним врагам, тем более что и сегодня они не были ему друзьями. Подчинить своей воле остальных министров для Жоржа оказалось делом нетрудным. Он видел их насквозь. Все они, политики, отнюдь не хватавшие звезд с неба, относились к нему если не с почтением, то, во всяком случае, с известной долею робости. Морской министр Монж прославился как великий математик, но в делах своего министерства он смыслил гораздо меньше, чем в теоремах или уравнениях. Человек честный и добросовестный, он понял, что административный груз ему не по плечу, и с самого начала решил слепо повиноваться Дантону. «Так хочет Дантон, – отвечал ученый на любые возражения и добавлял с добродушной усмешкой: – Если я с ним не соглашусь, он велит меня повесить!» Лебрен, министр иностранных дел, был прежде всего редактором и журналистом. Он имел обширнейшие связи в литературном мире, но не очень хорошо знал мир зарубежных интриг. Впрочем, если ему не доставало политического кругозора, то он все же был достаточно умен, чтобы следовать за более опытным и смелым, а посему вслед за морским министерством Дантон овладел и министерством иностранных дел. К его помощи вскоре стал прибегать и военный министр Серван, быстро сообразивший, что патриотизм, ораторское искусство и энергия Жоржа в военном министерстве в дни тяжелой оборонительной войны важны более, чем где бы то ни было. Женевец Клавьер, ведавший финансами, мечтал о революции на своей первой родине, и одного сочувствия этой идее, выраженного Дантоном, было достаточно, чтобы пленить душу министра финансов. Оставался Ролан, министр внутренних дел. Тут все оказалось сложнее. И не потому, чтобы Жозеф Ролан де ла Платьер, провинциальный буржуа, главный лидер мартовского министерства жирондистов, был талантливее или принципиальнее своих коллег. Нет, это был скорее комический персонаж из водевиля – чопорный педант и тугодум, простец с лицом квакера и манерами лавочника, выставлявший повсюду напоказ свои скромность и честность, которые никак не могли заменить ему отсутствующие ум и волю. Но у Ролана была жена, дама совсем особенная, о которой счастливый супруг доверительно шептал кое-кому из своих ближайших друзей: – Моя Манон не чужда делам моего министерства… Старик Ролан скромничал. Точнее было бы сказать, что все дела его министерства целиком и полностью взяла на себя его Манон. Вот с этой-то хитроумно-очаровательной Манон и пришлось столкнуться не на живот, а на смерть всесильному министру революции. В тот самый день и почти в тот же час, когда Жорж водворился в особняке на Вандомской площади, чета Роланов снова заняла покинутый ими три с лишним месяца назад отель министерства внутренних дел – роскошный и вычурный дворец на улице Неф-ле-Пти-Шам, построенный некогда по проекту Лево для знаменитого графа де Лионна. Госпожа Ролан уверенно поднялась по парадной лестнице, ведущей из вестибюля на первый этаж, прошла несколько залов, двери которых услужливо распахивали знавшие ее лакеи, и очутилась в нарядном будуаре. Бегло оглядев комнату и убедившись, что здесь почти ничто не изменилось, молодая женщина положила кокетливую шляпку на туалетный столик и подошла к большому овальному зеркалу. Она долго рассматривала свое изображение. И фразы, которым вскоре предстояло лечь на страницы ее записок, сами собой складывались в беспокойном и тщеславном уме… «Моя фигура совершенна: высокий рост, стройные, хорошо поставленные ноги, округлые бедра, широкая и превосходно очерченная грудь, покатые плечи, строгая, но грациозная осанка, быстрая и легкая поступь – вот что может заметить всякий с первого взгляда…» Манон стянула перчатки и бросила их рядом со шляпкой. «Мои руки округлы, и если кисти их не кажутся чрезмерно малыми, то только лишь потому, что артистичны пальцы: тонкие и удлиненные, они говорят о тонкости души избранной натуры…» Манон поправила пышные черные волосы и принялась изучать свое лицо. Она знала, что не все считают его безукоризненно правильным. Камилл Демулен, этот взбалмошный мальчишка, как передавали, даже не находит его красивым… Манон нахмурилась, но тут же улыбнулась. Легким движением пальцев она помассировала собравшуюся было в морщинки кожу на лбу и у глаз. «Для того чтобы нравиться, мне необходимо немножко этого захотеть, ибо красота моего лица не в классических его чертах, но в обаятельности выражения… Мой рот – не могу отрицать этого – несколько великоват; можно найти тысячу более красивых по форме, но ни одного более нежного и соблазнительного в улыбке!.. Мой взгляд – открытый, искренний и живой – иногда удерживает, гораздо чаще привлекает и почти всегда очаровывает!..» Манон весело рассмеялась. Она была счастлива. Она чувствовала себя не то ребенком, получившим долгожданное лакомство, не то завоевателем, покорившим, наконец, вражескую страну. Покорившим после долгих трудов, хитрых уловок и жестоких провалов. И, придавая в одержанной победе столь важную роль своей внешности – она была слишком женщиной, – Манон отнюдь не собиралась умалять роли своего ума и своего умения руководить людьми. Ее отец, Грасьен Флипон, резчик по дереву и камню, некогда думал приучить дочь к своему ремеслу. Плохо же знал он ее! Девяти лет от роду девочка брала в церковь вместо молитвенника «Жизнеописания» Плутарха, в одиннадцать – увлекалась сочинениями Гольбаха, Вольтера и Дидро, в тринадцать – возмущалась. социальным неравенством. Ее, правда, мало интересовали бедняки – ремесленники, крестьяне, слуги. В душе юной Манон зрело необъятное честолюбие. Она ненавидела привилегированных – попов и аристократов – в первую очередь потому, что те, не имея никаких достоинств, занимали избранное место в жизни, место, которое должна бы иметь она, Манон Флипон! С ранних лет она верила в свой особенный жребий. Но что могла сделать даже самая честолюбивая и деятельная женщина в старом мире? В лучшем случае – составить хорошую партию. И опять-таки: благородные были не для нее. Юная, красивая, чувственная, она долго искала, прежде чем нашла среди мужчин своего круга того, кому решилась вручить свою судьбу. Выйдя в двадцать шесть лет за пятидесятилетнего Ролана, она смотрела на своего почтенного супруга как на вероятный мостик к успеху. Успех принесла революция. Сделав ставку на единомышленников Бриссо, Манон сблизилась со многими видными жирондистами, пленила их, превратила свой дом в политический салон и, наконец, добилась желаемого: Жозеф Ролан стал главой мартовского министерства «патриотов»… Ее муж – глава правительства, самые умные люди страны – ее почитатели, а красивейший из них, молодой Бюзо, страстно добивается ее любви! Чего же еще желать? Увы, ничто не прочно в этом мире, особенно в дни революции. Не просуществовав и трех месяцев, министерство пало… И снова борьба. Снова бесконечные интриги, тайные совещания, надежды… Клевреты Бриссо и госпожи Ролан не останавливаются ни перед чем. Они не хотят падения трона, но именно падение трона снова приводит их к власти! Смотря с тайным злорадством на то, как королеву аристократов, блистательную Марию Антуанетту, влекут в Тампльскую темницу, королева буржуазии, прекрасная Манон, склонна считать народное восстание 10 августа своей победой. Разве все нити не сходятся опять в ее руках? Разве не ей подвластны партия, Ассамблея, министры?.. Министры… Но тут госпоже Ролан приходится все чаще обращать свой взор, сначала удивленный, затем гневный, на шумного и нескладного гиганта с рябой физиономией, который определенно становится на ее пути и вовсе не склонен уступать дорогу. И волна ненависти медленно поднимается в груди жирондистской Цирцеи. Ненависти страшной, беспощадной, в огне которой либо будет испепелен тот, кто осмелился ей препятствовать, либо сгорит она сама… В первые дни Дантон попытался наладить добрососедские отношения. Жорж запросто навещал Роланов, оставался – иногда вместе с Фабром или Демуленом – у них обедать, часто беседовал с Манон. Однако спустя пару недель он понял, что контакта нет и быть не может. Позднее госпожа Ролан уверяла, что ее оттолкнули грубость Дантона, его ужасное лицо, его мужицкие манеры. Утонченная и купавшаяся в лести «аристократка духа» привыкла видеть всех лежащими перед нею ниц. Добродушный Монж получил прозвище «медведя» только за то, что не умел, как должно, расшаркиваться. А Жорж Дантон если и умел, то не желал, и это было гораздо больнее. Трибун хотел стать с Роланами на равную ногу. Это возмутило Манон, претендовавшую на единовластие. Жорж, видя открытое недоброжелательство, пожал плечами и прекратил свои визиты. Что ему, в самом деле, до этой самовлюбленной бабенки, этой «королевы Коко»! Пускай себе вместе со своим лукавым старцем и со всей жирондистской сворой плетет какие угодно интриги! Дантон их не боялся. Он чувствовал свое могущество и понимал, что клика Бриссо – Роланов трепещет перед народом, который отнюдь не сложил оружия и который ему, Дантону, служит верной опорой. Жорж знал, что |
||
|