"Дантон" - читать интересную книгу автора (Левандовский Анатолий Петрович)

Дела служебные

Вообще-то говоря, дела были дрянь. После крупных успехов на судейском и политическом поприще, после блеска и славы в масштабе не только квартала, но и всей столицы Дантон явно садился на мель.

Официально он продолжал быть защитником при Королевских советах. Однако новые тяжбы появлялись в исчезающе малых количествах, и в этом не было ничего удивительного: сами Советы дышали на ладан и не сегодня-завтра должны были разделить судьбу других архаических учреждений Старого порядка. В эти дни Дантон ведет несколько дел бывших привилегированных, таких, как принц Монбарей или кавалер Мансо. Он получает изрядные гонорары, но при его масштабах жизни и долгах это капля в море.

Не лучше обстояло и с политической карьерой. После январского удара, казалось, все объединились против него. Тщетно Дантон играет пай-мальчика, тщетно старается приспособиться к новому соотношению сил. Лафайет и Байи хорошо знают, с кем имеют дело.

Роль Дантона в Генеральном совете Коммуны была ничтожной. Его не загружали ответственными поручениями, не включали в полномочные комиссии. Заправилы Ратуши ждут удобного момента, когда вообще можно будет вышвырнуть его вон.

Видя все это, Жорж меняет тактику. К новым выборам он должен быть во всеоружии, он заставит вспомнить о себе всю секцию Французского театра, если не весь Париж! И, подобно раненому льву, трибун внезапно оборачивается к своим преследователям. Его разъяренное, изрытое оспой лицо ужасно. Его голос подобен грому. Что ж, господа, вы не пожелали мира, – пусть снова будет война!..

С конца мая экс-председатель кордельеров все чаще поднимается на свою старую трибуну. Выступает он и в Якобинском клубе. Он доказывает, что народ – властелин. Долго ли властелин будет ползать у ног всех этих байи и лафайетов?.. И во имя чего?..

– Сегодня, – утверждает он, – когда существует только авторитет, дарованный народом, когда возвеличены только те, кого народ сделал великими, мы можем страшиться лишь закона, а наши надежды мы должны связывать только с нашими собственными талантами!..

Прекрасный призыв! У кого же еще дарованный народом авторитет и талант, как не у Жоржа Дантона?..

Но. при всем своем уме Дантон не учитывает одного. Он забывает, что новые законы Ассамблеи сделали единственной силой активных граждан, то есть богачей. Тот народ, к которому обращается трибун, как и прежде, готов носить его на руках. Но что проку? Сегодня народ оттеснен от избирательских урн, сегодня туда опускают бюллетени только «активные». А это значит, что новые речи Дантона, которые он в запальчивости произносит во весь голос, сулят ему не пользу, но вред. Ибо «активные», как и их вожди, больше всего на свете боятся «крайностей», ибо теперь, слыша новые призывы, ему вспоминают и старое: на него указывают пальцами, как на «бешеного». Иными словами, от избирательной кампании ему ждать нечего, и очень скоро он в этом убеждается на практике.

Согласно утвержденному Ассамблеей закону, в июле – декабре 1790 года должны были подвергнуться переизбранию все административные органы, начиная от Коммуны и кончая департаментскими и секционными советами.

Секция Французского театра приступила к выборам 29 июля.

Прежде всего надлежало переизбрать мэра.

Дантон нервничал. От того, удастся ли Байи удержаться на своем посту, зависело многое. Кандидатов было несколько. Друзья Жоржа выставили его кандидатуру, хотя и не имели большой надежды на успех.

Активные граждане столицы устроили Байи настоящий триумф. В секции Французского театра за него проголосовали 478 человек из 580 допущенных к выборам. По всему Парижу он собрал двенадцать с половиной тысяч голосов из четырнадцати тысяч возможных. За Дантона же проголосовали… сорок девять человек.

Это было плохо, и плохо не столько потому, что не был избран Дантон, сколько потому, что был переизбран Байи.

Жорж не отчаивался. Разумеется, он и не рассчитывал попасть в мэры. Впереди было нечто более реальное: выборы должностных лиц в Коммуну.

Третьего августа приступили к избранию прокурора Коммуны. Это была важная и почетная должность. Дантон выставил свою кандидатуру и… провалился, получив всего 129 голосов.

Не удалось ему также стать ни одним из двух заместителей прокурора: оба раза «активные» прокатили его на вороных.

Оставалась самая решающая схватка. На вторую декаду августа были намечены перевыборы советников Коммуны.

Дантон уже более полугода занимал кресло члена Генерального совета Коммуны. Он добросовестно исполнял свои обязанности. Казалось бы, для него перевыборы в этой должности сведутся к пустой формальности: он просто будет заново утвержден в ней. Но после всего, что произошло, и это далеко не представлялось таким уж вероятным.

Именно теперь враги Дантона взорвали бомбу, осколки которой должны были поразить трибуна в самое сердце.

В соответствии с судебной реорганизацией Франции, предпринятой по решению Учредительного собрания, ненавистный суд Шатле, преследовавший стольких революционеров, был уничтожен. Все свои бумаги упраздненный суд передал гражданскому трибуналу VI округа. И вот прокурор этого трибунала, просматривая полученные дела, обнаружил среди них… дело Дантона!

Исходя из того, что в свое время дело это было лишь приостановлено, но отнюдь не прекращено, прокурор после консультации в соответствующих инстанциях решил его возобновить. 4 августа, в самый разгар избирательной кампании, был выправлен новый ордер на арест. Ордер не только подписали – его задумали предъявить обвиняемому.

Скандал разразился прямо на избирательном собрании секции Французского театра. Судебный пристав, соответственно инструктированный, имел дерзость прервать заседание и потребовать немедленной выдачи преступника.

Поднялась буря. Возмущенные кордельеры не только не выдали Дантона, но схватили пристава и подвергли его тщательному допросу. Вновь началась газетная кампания в защиту преследуемого, вновь посыпались адреса в Ассамблею.

Конечно, Дантон арестован не был. Мало того, дело на этот раз было по-настоящему прекращено. Но господа Лафайет и Байи добились того, чего желали: активным гражданам столицы еще раз напоминали, с каким опасным субъектом они имеют дело.

Результаты можно было предвидеть.

Одиннадцатого августа секция Французского театра выдвинула Дантона одним из трех своих представителей в Генеральный совет Коммуны. Это значило, что Жорж сохраняет свое место в Ратуше. Но по новому закону любое избрание в любой секции считалось действительным, если его утвердят остальные 47 секций.

Тут-то и произошла осечка.

Против Дантона высказались 42 секции из 47. Он, единственный из 144 кандидатов, не был избран.

Коллеги по Ратуше указали ему на дверь.

Кампания оказалась полностью проигранной. Но Жорж Дантон, если даже его и смущало столь дружное противостояние, не подал виду. Он был бодр и дерзок, как обычно. Его голос не потерял своей силы. Он знал, что впереди ждет новая борьба.

Летом и осенью 1790 года по всей стране прошли волнения. Недовольство охватило часть армии. Возмутился гарнизон Нанси. Восстали моряки Бреста.

Власти жестоко расправлялись с недовольными. Улицы Нанси были залиты кровью революционных солдат. Целые подразделения отправлялись на каторжные работы. Учредительное собрание поспешило санкционировать все карательные действия военных властей, а кровавому генералу Буйе, душителю нансийского выступления, была объявлена благодарность.

Иначе отнеслась к этим событиям демократическая общественность страны. Крайняя левая Ассамблеи во главе с Робеспьером бурно протестовала. По всем секциям Парижа прошли демонстрации. Народ возлагал ответственность за голод, нужду и бесконечные репрессии в первую очередь на реакционеров министров.

Министр финансов Неккер, давно ставший оплотом контрреволюции и не раз уже подвергавшийся беспощадным разоблачениям со стороны Марата и Демулена, первым сообразил, что старому кабинету не удержаться. 3 сентября он подал в отставку и покинул Францию. Но другие члены Государственного совета, в особенности ненавистный военный министр Латур дю Пэн, и слышать ни о чем не хотели. Они продолжали свою прежнюю политику.

Тогда поднялся Париж. Во главе с демократической секцией Моконсей все 48 районов столицы объединили свои усилия и решили подать коллективную петицию Учредительному собранию. Душой этого дела стал Дантон. Он в качестве секретаря общего собрания комиссаров секций редактировал адрес. Он же выступил в Ассамблее как оратор от лица всей депутации. Это произошло 10 ноября.

Речь Дантона была смелой, сильной и прекрасно аргументированной. Он дал уничтожающую оценку кабинету в целом, после чего с едкой иронией охарактеризовал отдельных министров.

В зале стоял невообразимый шум. Правые свистели, шикали, кричали и требовали, чтобы оратору заткнули глотку.

Но заткнуть глотку Дантону было невозможно. Его голос перекрывал все, и он говорил до тех пор, пока не исчерпал своей темы. Последняя часть его речи, произнесенная под аплодисменты крайней левой Собрания, была исполнена гнева и призывала к немедленной отставке министров.

– Вы, – обращался он к министрам, – недостойны общественного доверия хотя бы потому, что остаетесь у власти во время процесса, который мы начали против вас!..

Дантон вышел из Ассамблеи с гордо поднятой головой. Он имел для этого все основания. Он оказался победителем. Правительство дрогнуло перед силой общественного мнения, и через несколько дней два министра из трех, ославленных Дантоном, в том числе ненавистный Латур дю Пэн, подали в отставку.

Итак, неустрашимый Дантон, вместо того чтобы спасовать и отойти в тень, вновь заявлял о себе всей Франции. И не только заявлял – он добился осуществления намеченной цели.

Кордельеры, в восторге от мужества и талантов своего экс-председателя, приготовили для него награду: 24 ноября ему предложили пост командующего батальоном национальной гвардии секции Французского театра, ставший вакантным вследствие ухода Ла Вийета.

Друзья Дантона были в восторге. Ведь таким образом Жорж попадал в прямое подчинение к Лафайету, который был главнокомандующим! Уж теперь-то он насолит своему начальнику! Увидите, как попрыгает и повертится этот лицемер Мотье[6], как он справится с таким подчиненным!

Дантон умерил пыл своих соратников. Он отказался от предлагаемого поста. Время «капитана Дантона» прошло. Теперь для него подобная должность не была находкой. Кроме того, он не желал погрязать в мелких интригах, когда впереди маячило нечто несравненно более заманчивое: в январе следующего года ожидались выборы в Департамент.

Согласно новой административной реформе Совет парижского департамента, или просто Департамент, был одной из главных административных пружин управления столицей и ее округом. По своей значимости Департамент соперничал с Ратушей. Учредительное собрание смотрело на него как на свой вернейший оплот.

Нечего и говорить, что Департамент комплектовался из архиумеренных деятелей, как их называли, «людей восемьдесят девятого года»[7]. Выборы в этот орган были двухстепенные: «активные» граждане на секционных собраниях выдвигали выборщиков, которые затем, из своей среды избирали советников Департамента. При подобной двойной фильтрации ни один лидер демократического направления не мог рассчитывать на место в этом Совете. Казалось бы, меньше, чем кто другой, мог рассчитывать на него «бешеный» Дантон, в особенности после всех его летних невзгод. И, однако, Дантон с упорством включился в новую кампанию.

Прежде всего ему удалось получить мандат выборщика, которым наградила его секция Французского театра. Этого после ноябрьских событий добиться было нетрудно, но этого было, конечно, еще очень мало. В коллегии выборщиков Жоржа встретили крайне враждебно. На него здесь смотрели как на чужака.

Начались голосования.

День за днем, тур за туром умеренные проводили своих кандидатов.

15 января прошли Талейран и Мирабо. Дантон, разумеется, провалился.

В следующих турах – 21, 22, 24 и 25 января – он также неизменно проваливался.

28-го он вдруг получил неожиданно большое число голосов и чуть не набрал нормы.

31 января, в последний день выборов, ко всеобщему изумлению, он был избран…

Что же такое вдруг произошло? Почему люди, из которых каждый порознь не мог говорить о Дантоне иначе, как с пеной у рта, все вместе, хоть и после долгого скрипа, проголосовали за него?..

Всякому было ясно: здесь что-то не так, в основе лежит какая-то закулисная игра. Но какая?

Этого пока никто не знал.

В состав Департамента были избраны такие столпы порядка, как Талейран, Мирабо, близкий к Барнаву Александр Ламет, Сиейс и им подобные. Среди столь определенных фигур Дантон, разумеется, выглядел белой вороной.

Однако он не растерялся.

При вступлении в должность 2 февраля 1791 года он написал письмо на имя председателя департаментских выборщиков, которое просил огласить с трибуны. Письмо это, прочитанное при всеобщем гробовом молчании, показалось столь странным и даже невероятным, что по требованию выборщиков секретарь был вынужден перечитать его дважды.

В этом письме достойный трибун кордельеров достойным образом доказывал свои верноподданнические чувства. Он заверял правительство, что не обманет его надежд и будет следовать только голосу «разумной умеренности, для того чтобы пользоваться плодами нашей прекрасной революции». Он клялся, что всем своим существом предан «нации, закону и королю» и что сделает все от него зависящее, чтобы «оберечь конституцию».

– Вот вам и «бешеный»! – поражались слушатели.

Впрочем, изумление их скоро улеглось. Они кое-что вспомнили. Они вспомнили, как подобный же фокус этот же самый Дантон уже выкинул в январе прошлого года.

Как известно, один и тот же фокус, в одной и той же аудитории редко удается дважды.

Дантону больше не верили.

Позднее он со смехом говорил:

– Я за все время пребывания здесь не приобрел ни одного рекрута среди департаментских ослов!

Но эти «ослы» сейчас и не были ему нужны. На ближайшее время Жоржа Дантона занимало совсем другое. Его волновали чисто житейские дела, которые, правда, волею обстоятельств оказывались теснейшим образом переплетенными с делами служебными и общественными.