"Изменяю по средам" - читать интересную книгу автора (Левински Алена)Глава 12 Вещественное доказательствоВ первый раз я приехала из родного Павловского Посада в Москву после окончания средней школы. Рыжая болоньевая сумка-бочонок с интригующей надписью «Спорт», русая коса до пояса, жуткие синие тени у глаз – макияж как мертвенные пятна, испуганный взгляд. У таких хочется спросить: «Деточка, куда ж ты прешься?» Деточка хотела быть актрисой, но постеснялась. Поэтому решила, раз не удалась красивой, то надо писать романы, потом делать из них сценарии и снимать кино. Однако в Литературный институт тоже постеснялась – испугало пафосное слово «литературный». А вот журналистика, решила я, самое то. Направления в общежитие для абитуриентов выписывал рабфаковский юноша, не так давно отдавший свой гражданский долг Родине. Его разбушевавшиеся гормоны были видны невооруженным глазом. А тут такой подарок судьбы – расселять абитуриенточек. Новое мясо! Свежак! Только что из деревни, это ж как теплое молоко с утренней дойки. Несут полное ведро, а оно покачивается чуть-чуть, в такт шагам, только ручка – железная дужка – вжик-вжик по стальным ведерным ушкам… Так моя украинская бабушка носила парное молоко. Тот юноша был очень даже привлекателен, звался Илюшей. Раскосые глаза, вьющиеся кудри, широкие плечи. Подозреваю, что бедный Илюша имел стойкую эрекцию в течение всего дня, иначе чем объяснить его неудержимое кокетство и сальные шуточки. Нежные провинциальные барышни краснели, потупив глазки, и страстно фантазировали себе этого Илюшу. Я тоже задышала на смазливого расселяющего, но была еще столь невинна, что тут же запретила себе даже мечтать. Дрожащей ручечкой взяла у красавца бумажку с адресом общежития и номером комнаты, в которую он меня определил. Нет, нет… И не думай… С таким длинным носом, с такими тощими коленками, с такими… с никакими… Я была убеждена, что с подобной внешностью я никогда не выйду замуж и никогда ни один мужчина не обратит на меня внимания. В одной комнате со мной жили девушки постарше, одна из них даже была замужем. Звали ее красиво – Варей, и она готовилась поступать на биологический факультет. Однажды я вернулась в общежитие раньше, чем предполагала, и попыталась открыть дверь. Тщетно. Ключ не желал входить в скважину: похоже, его двойник торчал с другой стороны. Провозившись довольно долго, я устало опустилась на пол. Закурила какую-то дешевую дрянь – как раз начала пробовать это взрослое развлечение. Дверь тихонько открылась. Из комнаты выглянул Илюша. Голый торс, голые же крепкие мускулистые ноги, бедра стыдливо прикрыты куцым общежитским полотенцем, которое для лица. Вероятно, они с Варей решили, что я удалилась, и Илья выглянул проверить обстановку. – Здрассьте… – только и промямлил он и скрылся обратно. Это был полный крах тайных фантазий о стройном принце. Это было откровение – ведь соседка замужняя женщина! Это было удивление – на дворе белый день, а они… Это было практически тоже самое, как если бы читательнице журнала «Галя» попался рассказ о том, что у героини два любовника. Варя тогда поступила на свой биофак, хотя, как я потом узнала, вовсе и не любила биологию. Зато она была честолюбивым художником. По мнению Вари, честолюбие начинается там, где рождается настоящий интерес к делу, и только тогда приходит успех. Ее, Варина судьба, тому подтверждение. Изучала Варя в течение четырех лет физиологию растений. Сажала себе пшеницу в поддоны, поливала и рассматривала в микроскоп. И было ей это все до истерики скучно. Несколько раз ее пытались исключить, два раза – успешно. Когда это случилось впервые, Варя выпила водки, пострадала и уехала домой в Барнаул. Через год вернулась, со свидетельством о разводе и строгим наказом мамы учиться хорошо. Опять поливала подросшую пшеницу, совала ее под увеличительное стекло микроскопа, разглядывала с ненавистью те же осточертевшие пшеницыны клетки и… не вынесла душа поэта, вернее, художника. Варю опять отчислили. За столь нелицеприятную вещь, как академическая неуспеваемость. А как ей было успевать, если она вечера проводила вольнослушателем в Суриковском институте. История повторилась. Варя отправилась обратно в Барнаул, ее отругала мама, и Варя восстановилась через год, ибо надо приличной девушке из приличной семьи получить приличное образование. Опять пшеница, опять ненавистный микроскоп, опять, разумеется, отчисление. Потом Варька рассказывала, что не могла понять жалости одногруппников. Учащийся на биологическом факультете народ, в отличие от Вари, любил науку и искренне жалел тех, кто не успевал в учебе. А Варя хотела рисовать. Сейчас пять ее работ на выставке в Берлине. Сама она не поехала: готовится к своей первой персональной выставке в Москве. У Вари большая квартира в Митино, маленькая дочь и целый арсенал советов, как надо жить. Варя – моя подруга. Мы сидим с ней в маленькой кафешке, недалеко от метро «Полянка» и едим греческий салат. – Маша, ты слишком добрая, – поучала меня Варя. – Ты всегда была доброй и не умела отказывать. От этого все твои беды. – Варь, при чем тут доброта, – чуть не рассердилась я. – Он гуляет. Ты можешь себе это представить? – А это потому, – настаивала Варя, – что ты его по доброте своей разбаловала напрочь. Он сел тебе на шею и ноги свесил. И сейчас хочет ими поболтать. – Не ногами он хочет поболтать… – Мань, – Варька проникновенно посмотрела мне в глаза, – ну согласись, что он с жиру бесится. – С жиру, – охотно согласилась я. – Поругайся с ним. – Не могу, я пыталась. Понимаешь, я знаю, что он будет все отрицать, а у меня нет прямых и неопровержимых доказательств. Таких, чтобы в лоб – и ни слова не мог возразить! – Тебе нужны доказательства? Добудь их! – Как? Мне что, за ним следить? – Гм… Интересная мысль, – задумалась Варвара. – А что тебе мешает? Морально-этические принципы? – Нет, – пожала я плечами. – Опыта нет, да и неудобно как-то. – Неудобно спать на потолке, потому что одеяло падает, – сказала Варька, доставая мобильник. – Надо няне позвонить, спросить забрала она Каринку из сада или нет. Варя воспитывала дочь одна, это был сознательный выбор. Кроме самой Вари, никто не знал – если, конечно, она знала, – кто Каринкин отец. Даже для нас, лучших подружек, меня и Катьки, эта тема в присутствии Варвары была запретной и не подлежала обсуждению. – Как у тебя на работе дела? – поинтересовалась Варька, прижав телефон к уху. – Нормально. Кошка вот недавно родила возле редакции. – Да? Кстати, а как там Катерина? Ты ей давно звонила? – Давно. Она тоже родить уж должна… – Але? – закричала Варя в трубку. – Наталья Ивановна, что к трубке так долго не подходите? Как Карина? Дома – покой и вечерняя нега. Свекровь накормила Антона и Гришку жареной картошкой с котлетами. Теперь мальчики лежат на диване и смотрят художественный фильм «Три толстяка». Надо сказать, что я как правнучка кулаков все эти сказочки про революцион – Тебе действительно это интересно? – спросила я Антона, кивнув на телевизор. – Конечно! – возбужденно ответил муж. – Разве ты не понимаешь? Это одна из самых сексуальных сказок, это круче «Лолиты» Набокова! – Бредишь? – ласково полюбопытствовала я. – Олеша написал это, когда влюбился в десятиклассницу. Ты что, не знаешь биографии наших писателей, темнота? Посмотри, здесь же полно аллегорий… Кукла…. Девочка-кукла… Юная девственница, которая – кукла. Она ничего не может сделать, а ты с ней – все, что захочешь, потому что она фарфоровая… Потом она оживает – на ее место приходит маленькая циркачка. А потом этот доктор Гаспар… Ну, ты, я надеюсь, понимаешь, что в этом герое Олеша изобразил себя. Доктор Гаспар чинит куклу, копается в ее теле. А потом… Потом кукла появляется опять, смятая, грязная, растерзанная… Глаза мужа горят, волосы всклокочены, сам – с голой волосатой грудью и в добрых семейных трусах с цветочками. – Антон, тебе нужно показаться специалисту… Муж обиделся и замолчал. Мы знакомы семь лет, почти столько же – в браке. У нас все было хорошо, все шло по плану: знакомство, страсть, любовь, брак, ребенок. Причем не по заранее намеченному плану, а сама судьба сделала все так, как надо. И что теперь? Что вообще бывает в таких случаях? Впрочем, какая разница… Кто учится на чужих ошибках? Я таких не видела ни разу. Так что кукла наследника Тутти станет раз за разом ломать свою пружину, и глупо, нарочито механически будет поднимать тонкие ручки Суок. Все дуры, все до одной. И куклы, и девочки, и Олеша тоже… Такого понаписать! Призрак дохлой вороны раздулся, пузо стало огромное, лапы – как пальцы больного застарелой водянкой, глазок мертвых не видно. Пойду-ка я лучше креветок сварю, а то так и поругаться недолго. В коридоре висит зеленая куртка Антона, вся в карманах, в застежках, в молниях. А на табурете возле обувных полок стоит квадратная сумка из жесткой кожи на длинной широкой ручке. Застегнута на два замка – скрывает, поди, что-то. Вещественные доказательства, например. Я тихонько притворила дверь в большую комнату, откуда доносились крики революционеров, штурмующих замок правителей с избыточным весом. Прислушалась: что там в комнате свекрови? Все было спокойно – тихое посапывание учительницы, утомленной криминальной сводкой «Московского комсомольца». Я подкралась к Антоновой куртке и запустила руку в левый карман. Нащупала связки ключей: от квартиры, от машины… Рабочий пропуск, закатанный в ламинант, скомканная бумажка. Вытащила, развернула: чек из супермаркета – сосиски, сок, кефир… Сердце стучало как безумное. – Папа, я тоже хочу торт с шариками, – послышался Гришкин голос из комнаты. Я быстро повернула куртку и проникла в правый карман. Липкий леденец в разорванной бумажке. Старый, наверное. Ну и где вещественные? Есть еще внутренний карман, слева на груди. Что это? Плотная квадратная бумажка, скользкая, странная на ощупь. Ба, да это же презерватив! Когда мы ими в последний раз пользовались? Го д назад, еще до того, как я поставила спираль. В голове помутилось. Я зажала улику в кулак и решительно направилась в комнату. На экране освобожденный наследник влюбленными глазами пожирал худосочную циркачку, толпа рабочих и крестьян ликовала. Доктор Гаспар одухотворенно смотрел в будущее. Гришка свернулся калачиком у папы на руках и дремал. Антон одним глазом смотрел в телевизор, у его ног громко мурлыкала рыжая сволочь, несанкционированно пробравшаяся в комнату. Я уже приготовилась сказать какую-нибудь гадость, только слова искала побольнее, пожестче, как зазвонил телефон. – Маша! – раздался истерический крик в трубке. – Маша! Катя! Катя! – Але, кто это? – Маша!!! Катя!!! Сегодня!!! Мальчик! И в трубке заплакал мужчина. Это был Димка, Катюхин муж, из самого города Гольхема, что в три избы, близ милого каждому истинному немцу Штутгарта. Я села на пол. Перехватило дыхание. – Что случилось? – Антон испуганно уставился на меня. – Катька… – прошептала я сквозь слезы. – Что?! – Антон вскочил. – Родила… – Тьфу ты! Нельзя ж так пугать. Ну и слава Бог у, что родила. А потом Димка, сбиваясь и рыдая от счастья, рассказал, что сегодня в половине десятого утра, не успев порадоваться, как это оно – с эпидуральной анестезией, Катя родила мальчика. Мальчик здоровый – 3,400 кг и 50 см. Красивый, со щеками. Катька чувствует себя хорошо. А он сам зеленый весь и руки трясутся. Ничего, оклемается, перенервничал просто. Рожать с женой – это не шутки, это для сильных мужчин. Время для человека, который не рожает, летит быстро, и день его наполнен всякой ерундой: противным писком будильника, запахом сбежавшего кофе, ароматом слойки с лимоном, ощущением того, что ничего не успеваешь, дурными мыслями и подозрениями, диалогом с призраком дохлой вороны. А в это время, пока часы для тебя бегут друг за другом, как одинаковые полосатые зебры, кто-то рожает, орет благим матом, упирается пятками в кушетку, проклинает все на свете, ненавидит мир, себя, детей, мужчин, женщин, животных и птиц и хочет одного – чтоб это кончилось. И плевать, как выглядишь, и глубоко по барабану впечатление, которое производишь, и нет места любви в этой колючей боли… Так вот, время для того, кто рожает, идет медленно… Безумно медленно, отвратительно медленно… Мы сегодня встали в семь, когда у Катьки начались схватки. Завтракали, поднимали Гришку, бежали в сад. В половине десятого я уже была в редакции. Время пролетело незаметно. А именно тогда человек рожал. Человека. Я молча сидела на полу, не вытирая слез. Гришка соскочил с дивана и обнял меня: – Мама, а почему ты плачешь? – Не знаю, малыш… Толстого вороньего призрака на серванте не было. На часах половина первого. Завтра рано вставать, а сон не идет. В кухне темно и тихо, только идеально круглая луна, желтая, как сливочный сыр, светит в окно, да рыжий поганец-Кеша урчит, прилепившись к ноге. От кота пахнет селедкой: не иначе, свекровь опять скормила ему селедочный хвост. Я отщипнула маковой булки и задумалась: «Что делать? Что делать с презервативом, найденным у Антона в потайном кармане?» Димкин звонок отвлек меня от собственных проблем, а сейчас, когда домашние уснули, дурные мысли вернулись. – Булки дать? – спросила я кота. – Мур-р-р-р, – ответил он, сощурившись. – Ведь не будешь же есть, паршивец, – недоверчиво сказала я. – Му-р-р-р, – обижено отозвался кот. Типа обижаешь, чего это не буду? – Ну ладно, посмотрим. Я села на узорчатый линолеум, опершись на теплую ребристую батарею, и покрошила на пол мягкую внутренность булки. Кот понюхал, облизнулся, сел копилкой напротив меня и, зажмурившись, заурчал. – Ешь, паразит, – грозно зашептала я. – Мур-р-р, – отказался кот, перебирая коготками. – Сволочь ты рыжая, – вздохнула я. – Бесполезная животина. Может, ты знаешь, что делать, а? – Пойди пни Антона в бок и спроси, что за фигня, – ответил тихо Кеша, не открывая зеленых глаз. – Дельный совет. Главное – мудрый. А если он встанет, молча соберет вещи и уйдет в ночь? – В ночь – не уйдет, ты же знаешь Антона. – Нет, я его совсем не знаю. Я думала, что знаю, а оказалось – нет. – Все равно пни, – настаивал кот. – А если он будет молчать, как он это умеет? А утром уедет на работу и позвонит, чтобы сказать, что подает на развод и уходит к молодой красивой А. – Ну и фиг с ним, туда ему и дорога. К его сладкой А. Пусть попробует. – А если попробует и ему понравится? – Ну и фиг с ним, – повторил кот. – Не велика потеря. – Ничего себе, не велика! Он мой муж. – Гулящий. – Он Гришкин отец. – От Гришки он никуда не денется, можешь не сомневаться. – А если эта родит ему тройню? Еще как денется… – Ну и фиг с ним. – Вот заладил… Как это фиг с ним? Это у Гришки надо спросить – фиг или не фиг. – Я свое мнение высказал, – сверкнул на меня глазом кот и показал шершавый розовый язык. – Если не интересно, зачем спрашиваешь? – А кого мне еще спросить? – Маша? С кем ты разговариваешь? – послышался испуганный голос свекрови. Мария Петровна стояла в дверях, вся в белом – в длинной рубашке с рюшами и в махровом банном халате. На лице озабоченность. Я резво вскочила с полу, Кеша юркнул под стол. – Я ни с кем не разговариваю… Я просто размышляю вслух о новой статье. – А почему в темноте? – подозрительно спросила свекровь. – Из экономии, – не моргнув глазом, соврала я. – Электричество подорожало, вы говорили… – Еще и как! – тут же переключилась Мария Петровна. – В позапрошлом месяце заплатили двести рублей, а в этом уже двести пятьдесят! А я вам всегда говорила: вы много света жжете. Я предупреждала, а вы все равно жжете. И, продолжая ворчать, свекровь скрылась в туалете. Вскоре оттуда под размеренное журчание донеслось: – Мы всегда экономили. Никогда зря лампочку не включали. И утюг зря не включали, только холодильник работал. А когда родился Антоша… Что произошло после этого знаменательного события, я так и не узнала. Речь свекрови заглушил сливной бачок. Я потрогала в кармане жесткую упаковку презерватива. Кот спрятался, поделиться больше было не с кем. Внутренний голос посоветовал положить чужое на место. |
||
|