"Очень страшная история" - читать интересную книгу автора (Алексин Анатолий)ГЛАВА X, в которой слышится крик из подвала — У вас тут есть почта? — спросил я Глеба.— За станцией, недалеко. По ту сторону… — торопливо и старательно, как Миронова, объяснил Глеб: ему хотелось, чтобы я позабыл о его темном прошлом. — Там есть телефонная будка? — спросил я. — Для междугородных переговоров? — Одна будка есть… — Нам хватит одной! — крикнул я так громко и радостно, что все подбежали к нам. — Я знал, что ты придумаешь… Что ты найдешь выход! Такой у тебя талант! — сказал Принц Датский, который продолжал ценить чужие таланты. — Сейчас мы помчимся на почту, чтоб спасти Наташину маму и вообще всех наших родителей. Позвоним и скажем, что все в порядке: задержались, но к ночи будем. Глеб укажет дорогу. — Это великое дело! — сказал Принц, протягивая свои длинные руки, чтобы обнять меня. — И, как все великое, так ясно и просто: позвонить, успокоить. Это находка! К чужим находкам он тоже относился с большим уважением. Снова все посмотрели на меня с плохо скрываемым восхищением: люди помнят о последнем поступке. Вдруг Принц помрачнел. — Что случилось? — спросил я. — Совсем забыл: у нас дома нет телефона… Но ничего. Мои родители, к счастью, здоровы. И все-таки я погрузился в раздумье. Но ненадолго! Когда я начинаю что-нибудь изобретать, возникает настоящая цепная реакция: одна идея цепляется за другую. Так было и в этот раз. Я поднялся на цыпочки и обнял благородного Принца. — Дашь мне свой адрес! Я продиктую его старшему брату Косте, а он сбегает и успокоит твоих родителей. В том, что у Наташи есть телефон, я не сомневался. Я это просто знал. Иногда я набирал ее номер и, если она подходила, молча дышал в трубку. «Что вы там дышите?» — сказала она однажды. С тех пор я перестал дышать. — Веди нас, Сусанин! — обращаясь к Глебу, торжественно произнес Покойник. Я бросил на Глеба мимолетный, но острый взгляд. Сам того не подозревая, Покойник попал в точку: утром Глеб, как Сусанин, сбивал нас с пути. Только Сусанин поступал так с врагами, а Глеб — со своими друзьями. В этом была принципиальная разница! Мы побежали за Глебом. Почему мы спешили, трудно было сказать: до следующей электрички оставалось еще много часов. Просто мы в тот день привыкли бегать, будто нас все время настигала погоня. Но погони, к сожалению, не было! А природа между тем жила своей особой, но прекрасной жизнью. То тут, то там виднелись лужи, в которые мы безошибочно попадали. Грязь напоминала густую, серую кашу, которая аппетитно чавкала под ногами. Дождь все усиливался, приятно освежая в пути. Деревья ласково протягивали нам свои кривые черные руки… Глеб бежал впереди всех. И не только потому, что мы не знали дороги: он по-прежнему очень старался. — Во-он там! — на ходу крикнул Глеб, указывая на одноэтажный домик, над которым была синяя с белыми буквами вывеска: «Почта. Телеграф. Телефон». "Еще немного, — мечтал я, — и Наташа войдет в будку, из которой все будет слышно. И я уловлю слова: «Мамочка, не волнуйся!» Потом она выйдет и бросит на меня мимолетный, но благодарный взгляд. А потом и мы будем звонить… Денег хватит: ведь родители дали «на всякий случай», а в подвале тратить их было не на что". Окна домика звали, манили меня к себе так сильно, что я обогнал Глеба. Эти окна казались мне близкими и родными до той минуты, пока я не увидел, что они с внутренней стороны плотно закрыты ставнями. Я сразу немного отстал, и Глеб достиг домика первым. Но он не взбежал на крыльцо, а уступил мне дорогу. Я взбежал, дернул за ручку, которая оказалась холодной и мокрой. А дверь оказалась закрытой. «Выходной день — воскресенье», — прочитал я на облезлой табличке. О, какие печальные сюрпризы подсовывает нам жизнь! Все смотрели на меня. В глазах не было и тени недавнего восхищения. Я был на крыльце, а чуть пониже стояли пятеро моих друзей — в пустом поселке, на мокрой земле, под дождем, возле закрытой почты. И они снова считали, что я виноват: если бы я утром не перепутал, они бы сейчас ехали в теплом вагоне к своим мамам и папам. Я перепутал… Это вновь стало для них моим последним поступком. А о том, что, если б не я, они бы все сидели в подвале, никто уже и не помнил! Так я думал, пока не заметил в глазах у Наташи нечто иное. Я увидел в них ожидание и надежду. Как это было уже не раз в тот день. Она еще надеялась на меня! И вновь началась цепная реакция: идея одна за другой полезли мне в голову. — А если добежать до соседней станции? Это далеко? — Полчаса бега, — ответил Глеб. — Но районная почта здесь… А там нету будок… — Воскресенье для всех воскресенье! — мрачно изрек Покойник. — Ты думаешь, там уже начался понедельник? — Зачем же так? — неожиданно оборвал его Принц. — Зачем говорить под руку? — Ну, если он будет думать рукой, наши родители обречены! — Покойник, не трогай Алика! — сказал Принц так же грозно, как говорил раньше мне: «Не трогай Покойника!» В его груди билось честное, благородное сердце! Поддержка вдохновила меня. — А куда ты, Глеб, вчера звонил по междугородной? Чтобы предупредить Племянника… Ну, о том самом… о чем ты знаешь. Куда ты звонил. — На дачу. — Значит, там есть телефон? — Да. Его дедушке… Он выступал на телефонной станции, и ему… Там даже табличка… на аппарате: «Гл. Бородаеву от благодарных читателей…» — По этому телефону ты, Наташа, и позвонишь! — провозгласил я с крыльца, словно с трибуны. — А потом, если останется время, и мы позвоним. — Нет… — сказал Глеб. — Ты не знаешь Григория. Он не позволит… Раз мы его… Глеб еще не знал главного — он не читал моей надписи на столе: "Племянник! Передай привет своей тете!" А если Племянник, в отличие от Глеба, уже прочитал эти слова? Тогда он и подавно не пустит нас к телефону! А то еще и загонит обратно в подвал… Встречаться с ним страшно! Так я думал, а вслух сказал: — Что нам Племянник! Шестеро одного… — Не ждут! — подсказала Миронова. И в первый раз в жизни, подсказывая, не угадала. — Не боятся! — поправил я ее. И повторил: — Шестеро одного не должны бояться! — Ты не знаешь Григория, — опять сказал Глеб, — Он же сидел… А мы не сидели… Нам не справиться… — Посмотрим! — воскликнул я. Но по-прежнему стоял на крыльце: торопиться на «старую дачу» как-то не очень хотелось. На выручку мне пришла цепная реакция: новая идея ярко вспыхнула средь рано спустившихся сумерек. — Он нас пальцем не тронет! — Пальцем, конечно, — заныл Покойник. — А ты видел, какой у него кулак? — Не видел! И ни один из вас не увидит, — сказал я уверенно. — И самого Племянника вы не увидите! — Разве это возможно? — продолжал сомневаться Покойник. — Возможно! — Разве Племянник исчез? Испарился? От страха Покойник опять стал изъясняться вопросами. — Когда вы войдете в дачу, она будет пуста, — сказал я. — Вы верите мне? — Верим, — сказала Наташа. Это было мне скромной наградой. — Бежим! — крикнул я. И все опять побежали. Если бы кто-нибудь в тот день наблюдал за нашими передвижениями со стороны, он бы решил, что происходит нечто весьма странное и подозрительное. Сперва мы мчались от дачи к лесу. Остановились, помахали руками вокруг Покойника и снова помчались. Потом остановились на платформе, снова помахали, посовещались и, обдавая друг друга брызгами грязи, устремились к почте. Опять остановились, опять помахали, посовещались и со всех ног помчались обратно к даче… Теперь уж я все время бежал впереди, как вожак, который обязательно есть в любой стае — птичьей, собачьей и всякой другой. Мне не нужна была теперь помощь Глеба: я сам знал дорогу. По пути к даче мы несколько раз отдыхали. Каждый по-своему. Покойник сразу бухался на пень или на скамейку и дышал всеми частями своего тела: носом, ртом, животом и плечами. Принц Датский ходил, по-спортивному высоко поднимая ноги, вскидывая и опуская руки, глубоко и ровно дыша. Глеб начинал прогуливаться где-нибудь подальше от меня: он избегал моих глаз и вопросов. Казалось, он хотел, чтоб я позабыл о его существовании. И о расследовании, которое все еще не было закончено: у меня не хватало времени. Внезапно он поворачивал голову, словно за деревьями и за кустами его настигали мои мучительные сомнения: «Зачем ты, Глеб, это сделал? Зачем?!» Миронова, с трудом переводя дыхание, все же поднимала руку и спрашивала: «Надо отдыхать?» — давая понять, что, если потребуется, если будет отдано распоряжение, она тут же без остановки помчится дальше. Но, в общем-то, у всех вид был потный, взъерошенный. Даже я еле заметным движением стирал со лба капли усталости. И только Наташе усталость была к лицу. Лишь по легкому, едва проступившему румянцу да по блеску больших серых глаз, которые меня ослепляли, можно было догадаться, что она немного утомлена. Я был уверен, что не существует в жизни таких положений, которые бы застали Наташу врасплох и могли бы ей повредить. Все ей было к лицу, и от этого мне становилось страшно… Когда показалась «старая дача», которая вовсе не была старой, мои друзья решили вновь отдохнуть. Они боялись к ней приближаться. Да, острая наблюдательность подсказала мне, что они робели. Глеб всегда чуть-чуть пригибался и, казалось, любил изучать землю у себя под ногами. Раньше это было от скромности, а в тот день, как я уже говорил, он боялся встретиться взглядом со мной. Со мной, который многое понял, многое знал о нем, но кое-что еще не дорасследовал… Однако на последнем привале Глеб подошел и сказал: — Ты не знаешь Григория… Его все тут… как огня! Он ведь сидел… за драку… Сидел! — И еще посидит! — сказал я. — Где? — Не там, где раньше, но посидит. Пока это тайна. Остальные молча переминались с ноги на ногу, но глаза их старались остановить, удержать меня. «Умный в дачу не пойдет, умный дачу обойдет!» — говорили взгляды друзей. И хотя я в тот день убедился, как мудра народная мудрость, но на сей раз она меня не устраивала. Я вступал с ней в конфликт. Наконец Принц Датский не выдержал и воскликнул: — Ты смелый, Алик! Ты самый смелый из нас! Он уважал чужую отвагу. — Я знаю, что мои стихи не приносят никому особенной радости, — сказал он. — Но я никак не могу отвыкнуть… — От чего? — Высказывать свои чувства в стихах. — Почему ты об этом заговорил? — Потому что пришли мне на ум кое-какие строки. Пока мы бежали. Отойдем на минутку. И я тихо прочту. Тебе одному! Хочешь? Я понял, что ничего плохого Принц обо мне сочинить не мог. Поэтому мне захотелось, чтобы Наташа тоже услышала строчки, которые пришли Принцу на ум. Это ведь так приятно, когда тебя хвалят в присутствии любимого существа. Я как бы по просьбе Принца отошел в сторону. Но в ту, где стояла Наташа. И сказал: — Прочитай! Не обязательно мне одному. И не обязательно тихо. Зачем же наступать на горло собственной песне? Понял я: не речи, не отметки Остаются в памяти навек. В этот день ты доказал нам, Деткин, Что делами славен человек! Чтоб хвалу могли воздать мы смелости, Ты вернись в сохранности и целости! Но и сам Принц Датский никогда не был трусом. Он предложил: — Хочешь, я пойду вместе с тобой? — И я пойду, — сказала Наташа. В ее фразе было только три слова. И в двух из них было всего по одной букве. Всего по одной! Но слова эти обожгли меня (в положительном смысле). Я не собирался, подобно Покойнику, говорить, что мечтаю погибнуть. Наоборот, после трех Наташиных слов мне захотелось продолжить свое существование, как никогда раньше! Но и, как никогда раньше, я готов был рисковать собой во имя высокой цели: спасти ее маму. И всех наших мам! Папы, мне казалось, меньше нуждались в спасении. На том последнем привале я понял, что любовь способна вдохновить человека на многое. — Мне понятно ваше желание разделить со мной трудности, — сказал я. — Поверьте: мне очень не хочется наступать на горло вашей песне! И народная мудрость гласит: «Один в поле не воин!» Тут я подумал, что уже второй раз за какие-нибудь пять минут вступаю в конфликт со старой народной мудростью. «Наверно, ни одна мудрость не годится на все случаи жизни!» — решил я. В тот день мысли и обобщения буквально одолевали меня. — В данном случае, — сказал я, — совершенно необходимо, чтобы воин был в поле один. Но вы все время будете рядом со мной! — Я взглянул на Наташу. — Ну, а если я не вернусь… — Ты вернись в сохранности и целости! — сам себя процитировал Принц. — Постараюсь, — ответил я. — Ты уходишь? — с тоской сказала Миронова: она боялась остаться без руководства. Все-таки командиром был я! — Что ты задумал? — спросила Наташа. — Может быть, скажешь? Что ты задумал?.. — Я открою вам путь к телефону! Я устраню Племянника! — Устранишь? В каком смысле? Физически? — испуганно прошептал Покойник. — В каком смысле?.. — В том смысле, в котором надо! — Устранишь? — растерянно сказал Глеб. — Но ведь это… он, знаешь… Его все тут… как огня! «Уж ты бы помалкивал!» — хотел я ответить Глебу. Но удержался: расследование не было завершено, и я не имел права при всех его обвинить, вынести ему приговор. — Значит, идешь один? Окончательно? — спросил Принц. Я чувствовал, что друзья хотят оттянуть тягостную минуту. Они смотрели так, будто прощались со мной навсегда. Это было выше моих сил. И я сделал решительный шаг: сбросил с себя пальто. — Ты простудишься, — сказала Наташа. — Что поделаешь! Это необходимо. Она протянула руки и взяла мое пальто. «Если что… пусть это будет память обо мне», — хотел я сказать. Но не сказал. — В случае чего… ты кричи, — попросил Принц. Он предложил это из лучших намерений. Но я взглянул на него с удивлением. — Кричать? Ни за что! — Что же нам делать? Бездействовать? — Спрятаться за деревьями и ждать моего сигнала! Когда я высунусь из окна и незаметно махну рукой, знайте: с Племянником покончено! — Навсегда? — спросил Покойник. — Навсегда или временно — какое это имеет значение? Важно, что путь к телефону будет свободен! Я вам незаметно махну… — Почему незаметно? Ты маши позаметнее. А то мы не заметим, — сказал Принц. — Будь осторожен… — тихо попросил Глеб. «Думал бы раньше!» — мысленно дал я ответ. И смелым, решительным шагом двинулся к даче, навстречу риску, подвигу и неизвестности. А природа между тем продолжала жить своей особой, но прекрасной жизнью. Дождь усилился. Я знал, что друзья, следящие за каждым моим движением, видят, как ветер развевает мою одежду и как фигура моя постепенно словно бы растворяется в густой дождевой пелене… Я вошел в дачу. Сердце мое билось так сильно, что я придержал его рукой. И стал подниматься по «ворчливо-скрипучей» лестнице, которая не скрипела. Каждый шаг приближал меня либо к торжеству, либо… Но об этом я старался не думать. Сверху опять донеслось бормотание: — Ах, вы все еще трепыхаетесь! Тогда уж мы вас добьем! Ах, вы так?.. Тогда мы вас бац по загривку! Мне казалось, что эти слова относились ко мне. И я остановился. Но лишь на секунду. А потом, чтобы не оставлять себе времени для сомнений, быстро взбежал по лестнице. На пороге бывшей комнаты Дачника я вновь на миг задержался: распахнул куртку, разорвал свою старую рубашку на тех самых местах, где она уже была заштопана, потом и ее распахнул, чтобы было видно мое голое тело. Я толкнул дверь. Племянник по-прежнему играл сам с собой в «дурака». Вид у меня был такой мокрый и растерзанный, что Племянник, мне показалось, в первую минуту меня не узнал. Но потом пригляделся и поднял свое огромное тело из-за стола: — Это ты… парнек? — Я… — ответил я, дыша так, чтоб он понял, что я почти задыхаюсь. — Сквозь стену прошел? — Нет… Я через дверь. Через ту, которая перекосилась и открывается только чуть-чуть. Сбросил пальто — и пролез. Видите, рубашку порвал. Но пролез. Остальные застряли и вернулись обратно. А я прямо к вам! — Чего же не смылся? — Мне вам нужно сказать… Сообщить! — Смелый ты, я погляжу, парнек. А если я тебя обратно туда запихну, как сельдь в банку? — Запихните! Пожалуйста!.. Я сам с удовольствием запихнусь. Но сначала послушайте. Я должен вам сообщить… На его маленьком личике вновь не умещалось ничего, кроме усмешки. — Я бы вас выпустил. Немного попозже. — Он захихикал. — Но раз вы сами хвост подымаете, смотрите, гаврики! Там ведь написано: «Не подходить!» А ты, парнек, подошел? Начихал, значит! Запихну я тебя обратно. И будешь сидеть тихо, будто мать родная не родила! — Запихните! Пожалуйста! Но сначала послушайте! — Чего там?.. — Он махнул на меня рукой, словно на комара. — Мы обнаружили там… исключительно интересную запись! На крышке стола. Прямо на крышке, сверху! Вы не заметили, потому что эта запись сделана карандашом и чуть-чуть стерлась. Но зато очень важная! И адресована лично вам! — Мне? — Лично вам! Представляете? — Мне лично? — Вам! Не верите? Можете посмотреть! — На столе? — Прямо на круглой крышке. Если вам за какие-то бумажки музей объявил благодарность, то уж за стол с надписью… Наверно, портрет ваш в музее повесят. И всем экскурсантам будут рассказывать!.. — А может, и деньжатами пахнет? — Заплатят! — уверенно сказал я. — Во-первых, за стол: это же предмет, непосредственно связанный с жизнью писателя. И его творчеством! Потом, он же всего на трех ножках… А в музее знаете как? Чем старее вещь, чем больше поломана, тем сильней за нее хватаются. Слышали, говорят: «Музейная редкость»? Это, значит, что-нибудь поломанное или разорванное. А во-вторых, там же надпись, обращенная к вам! Табличку прибьют: «Из личного архива…» Я такие читал. И повесят портрет… Ваш портрет! — Ну, ты не умничай! — Племянник вновь махнул на меня рукой. — Не твоих мозгов это дело, парнек. Веди-ка меня. Если правду говоришь, всех выпущу. А если наврал, тоже выпущу… дух из тебя! Понял? Довольный собой, он рассыпал мелкий, противный смешок. И затопал вниз, перешагивая через две или три ступени. Я еле за ним поспевал. «Лишь бы не сорвалось! — думал я. — Ну, а если сорвется… Я погибну в подвале. И не так, как Аида и Радамес, которые все-таки были вдвоем. Нет, я закончу свою жизнь в темном, сыром одиночестве! Все решится буквально через секунды. Вот сейчас! Вот сейчас…» Я вытер со лба капли страха. Даже не очень опытный глаз мог бы безошибочно определить: меня трясла лихорадка. Как хорошо, что Наташа была далеко! Наконец мы остановились у двери, ведущей прямо в подвал. Племянник схватился за щеколду. Железо со ржавым стоном проехало по железу. Потом он повернул круглую головку английского замка. — Проходи-ка, парнек… — Нет, вы вперед проходите. Вы ведь старше! Я себе не позволю… — Вежливый ты, парнек! Не люблю вежливых. Он шагнул в сырой мрак подвала. И в то же мгновение дверь, которую я смело и решительно толкнул ногой, захлопнулась. Щелкнул замок, от которого ни у кого не было ключа… На всякий случай я тут же навалился на щеколду и с трудом задвинул ее. — Парнек, ты что? — послышалось за дверью. — Не хочу вам мешать, — с плохо скрываемым злорадством ответил я. — Открой дверь! Откр-р-р-ой! — А вы нам открыли? — Ну, пар-р-рнек! Ну, ты у меня… — Пока что не я у вас, а вы у меня… сидите в подвале. — Сейчас я твоих дружков… Я их всех! Будто мать родная не родила!.. Я их… — Сначала найдите! — Да я их! — Посидите вдвоем со скелетом! Он стал колотить в дверь ногами. Но она была прочно обита ржавым железом. — Попробуйте пролезть через другую дверь, — посоветовал я, зная, что через нее пролезет только маленькая головка Племянника. Или его нога. — Навр-рал? Ты мне навр-рал? — Нет, я сказал правду. Подойдите к столу — и убедитесь! Послышался топот его ножищ. "Вот сейчас он остановился возле стола… — думал я. — А сейчас вот читает: «Племянник! Передай привет своей тете!» — Откр-р-рой! — раздался крик из глубины подземелья, похожий на рев циклопа, запертого в пещере. Чувство законной гордости переполнило меня! Был открыт путь к телефону. Наташина мама была спасена!.. |
||
|