"Этот идеальный день" - читать интересную книгу автора (Левин Айра)

Глава 3

Каждый день он чувствовал себя чуть лучше, чуть более проснувшимся и ясным, чуть более уверенным, что болезнь – это то, что с ним было раньше, а здоровье – то, к чему он идет.

К пятнице – на третий день после обследования – он чувствовал себя так, как обычно в день перед лечением. Но последний раз его лечили только неделю назад, три недели, и даже больше, лежали перед ним, просторные и неисследованные, только потом подойдет новое лечение. Сбой ритма сработал, Боб был одурачен, и лечение уменьшено. А следующее лечение, по результатам обследования, будет уменьшено еще больше.

Какие необыкновенные чувства он будет испытывать через пять или шесть недель?

Вечером в ту пятницу, через несколько минут после последнего сигнала, в комнату Чипа вошла Снежинка.

– Не обращай на меня внимания, – сказала она, снимая свой комбинезон. – Я просто кладу записку в футляр твоей зубной щетки.

Она легла к нему в постель и помогла ему снять пижаму. Ее тело под его руками и губами было мягким, гибким и более возбужденным, чем тело Мир СК или чье-либо другое; и его собственное тело, когда она гладила, целовала и лизала его, отвечало более резкой дрожью, чем когда-либо раньше, и напряженнее было желание. Он вошел в нее – глубоко, удобно вошел – и довел бы их обоих немедленно до оргазма, но она задержала его, остановила, заставила выйти и снова войти, приняв странное, но удобное положение, а потом – другое.

Минут двадцать или даже больше они работали и экспериментировали вместе, стараясь насколько это возможно, не шуметь, из-за членов за стеной и на этаж ниже.

Когда они закончили и распались, она спросила:

– Ну?

– Ну, это был высший класс. Но, честно говоря, из того, что ты рассказывала, я ожидал даже большего.

– Терпение, брат, – сказала она, – ты все еще инвалид.

Придет время, и на эту ночь ты будешь смотреть так, как будто мы только пожали друг другу руки.

Он рассмеялся.

– Ш-ш!

Он обнял ее и поцеловал.

– Что написано, – спросил он, – в этой записке, что ты положила мне в футляр от щетки?

– В воскресенье в одиннадцать вечера, в то же время и на том же месте.

– Но без бинтов.

– Без бинтов, – сказала она.

Он увидит их всех, Лайлак и остальных.

– Я как раз гадал, где будет следующая встреча, – сказал он.

– Я слышала, что ты просвистел через этот второй этап, как ракета.

– Проковылял через него, ты хочешь сказать. Я бы ни за что не проскочил, если бы не… – знает ли она, кто такой Кинг? Правильно ли говорить о нем?

– Если бы ни что?

– Если бы не Кинг и Лайлак, – сказал он. – Они пришли сюда накануне ночью и подготовили меня.

– Ну, конечно, – сказала она, – никто из нас не проскочил бы, если бы не капсулы и все остальное.

– Интересно, где они их достали.

– Я думаю, кто-то из них работает в медицентре.

– Д-да, наверное, тогда понятно, – сказал Чип. Она не знала. Или знала, но не знала, что он знает. Неожиданно он почувствовал раздражение от того, что надо быть осторожным, что эта необходимость возникла между ними.

Она села в кровати.

– Послушай, – сказала она, – мне неприятно это говорить, но не забудь завтра сделать все как обычно с твоей подружкой.

Завтра ночью.

– У нее появился кто-то другой, – ответил он, – ты моя подружка.

– Нет, – сказала она, – по крайней мере, не в субботу ночью. Наши советчики будут ломать себе голову, почему мы выбрали себе кого-то из другого дома. У меня есть замечательный абсолютно нормальный Боб из другого конца холла, а у тебя – замечательная нормальная Йин или Мария. Но если ты дашь ей больше, чем один раз и быстро, я сверну тебе шею.

– Завтра ночью я ей и этого дать не смогу.

– Все в порядке, – сказала она, – ты еще считаешься выздоравливающим, – она строго посмотрела на него, – в самом деле, – добавила она, – ты должен помнить, чтобы не становиться слишком страстным ни с кем, только со мной. И носить довольную улыбочку между первым и последним сигналом. И работать как следует над своим поручением, но только не перебарщивать.

Надо так же притворяться, когда получаешь ослабленные лечения, как и тогда, когда только хочешь этого добиться, – она снова легла на спину рядом с ним и обняла себя его рукой. – Драка, – сказала она, – сейчас я тебе дам что-то для курения.

– Это в самом деле так приятно?

– Мм, хммм. Особенно в такие моменты, как этот.

– Мне придется попробовать.

Они лежали, разговаривая и лаская друг друга, еще какое-то время, а затем Снежинка попыталась раскрутить его еще раз:

– Кто не пытается, тот не выигрывает, – сказала она, но все, что она делала, не возымело эффекта. Она ушла около двенадцати. – В воскресенье в одиннадцать, – сказала она от двери, – Поздравляю.

В субботу вечером Чип познакомился в нижнем холле с членом по имени Мария КК, друга которой перевели в Кан за несколько дней до этого. В месте обозначения года рождения на ее браслете стояло 38, таким образом, ей было двадцать четыре года.

Они пошли на традиционные пения перед Марксовым Рождеством в Парк Равенства. Пока они сидели, ожидая, когда амфитеатр весь заполнится, Чип рассматривал ее вблизи. Подбородок у нее был острый, но в остальном она была как все: смуглая кожа, чуть приподнятые вверх уголки глаз, коротко стриженные черные волосы, желтый комбинезон на изящной худой фигуре. Ноготь на одном из пальцев ноги был необычного цвета, сине-фиолетовый. Она сидела, улыбаясь, глядя на противоположный скат амфитеатра.

– Откуда ты? – спросил Чип.

– Из Рос, – ответила она.

– Какая у тебя классификация?

– Один – сорок Б. Техник-офтальмолог.

– Что ты делаешь? Она повернулась к нему:

– Я ставлю контактные линзы, – ответила она, – в детском отделении.

– Тебе это нравится?

– Конечно, – она посмотрела на него несколько растерянно, – Почему ты меня так много спрашиваешь? – спросила она. – И почему ты так на меня смотришь – как будто никогда раньше не видел члена?

– Я раньше не видел тебя, – ответил Чип. – Я хочу узнать тебя.

– Я ничуть не отличаюсь от других членов, – сказала она. – Во мне нет ничего необычного.

– У тебя подбородок чуть острее, чем обычно.

Она отпрянула, чувствуя себя задетой и сконфуженной.

– Я не хотел тебя обидеть, – сказал Чип, – я просто хотел сказать, что в тебе есть что-то необычное, даже если это и не так важно.

Она внимательно посмотрела на него, а потом снова перевела взгляд на противоположный склон амфитеатра. Она покачала головой.

– Я не понимаю тебя, – сказала она.

– Извини, – ответил Чип, – я был болен до вторника. Но мой советчик отвел меня в Главный Медицентр, и меня вылечили. Я сейчас еще поправляюсь. Не волнуйся.

– Ну, что ж, хорошо, – сказала женщина. Через секунду она повернулась к Чипу и весело ему улыбнулась. – Я прощаю тебя, – сказала она.

– Спасибо, – ответил Чип, неожиданно почувствовав к ней жалость.

Она снова отвернулась.

– Я надеюсь, что мы будем петь «Освобождение Масс», – сказала она.

– Будем, – ответил Чип.

– Я так люблю это, – добавила Мария ,и принялась напевать мелодию.

Чип продолжал смотреть на нее, пытаясь смотреть обычным, нормальным взглядом. То, что она сказала, было правдой: она не отличалась от всех остальных членов. Что могут значить острый подбородок или необычного цвета ноготь? Она была точно такая же, как любая Мария, или Анна, или Мир, или Йин, которые когда-либо были его подружками: смиренная и добрая, готовая помочь и любящая работать. Но в то же время она вызвала в нем жалость. Почему? И могли ли те, другие, вызвать в нем жалость, если он посмотрел на них вблизи, так, как он смотрит на нее, если он вслушается в то, что они говорят?

Он посмотрел на членов по другую сторону от себя, на массы членов на нижних ярусах, на массы членов на верхних ярусах… Все они были похожи на Марию КК, все улыбались и все были готовы петь свои любимые Рождественские Марксовы песни, и все они вызывали жалость, каждый член в этом амфитеатре, сотни, тысячи, десятки тысяч членов. Их лица заполняли огромный котел рядами, как коричневые бусы, лежащие огромными, прилегающими друг к другу овалами.

Лучи света осветили золотой крест и красный серп в центре гигантского котла. Раздались четыре знакомые ноты трубы, и все запели:

Одна могучая Семья, Единый организм:

Без злобы, жадности, и ей Неведом эгоизм.

Каждый член дает Семье все, что он должен дать, И все, для жизни нужное, он может получать!

Но они совсем не могучая Семья, подумал Чип. Они – слабая Семья, печальная и достойная жалости Семья, заторможенная химическими препаратами и обездушенная браслетами. Только Уни действительно могуч.

Одна могучая Семья, Один большой народ – Своих сынов и дочерей Он храбро в космос шлет…

Он автоматически пел слова, думая, что Лайлак была права: ослабленные лечения принесли новые несчастья.

В воскресенье, в одиннадцать вечера, Чип встретился со Снежинкой в прогале между домами на Нижней Площади Христа.

Он обнял ее и с благодарностью поцеловал, радуясь ее сексуальности, юмору и бледной коже, и еще горькому запаху табака – всему тому, что составляло ее и никого больше.

– Христос и Веи, я рад тебя видеть, – сказал он.

Она крепче прижалась к нему и счастливо ему улыбнулась.

– Быть с нормальными – это просто облом, правда? – спросила она.

– И какой! – ответил Чип. – Сегодня утром мне хотелось бить не по мячу, а по футболистам.

Она рассмеялась.

Чипу было плохо с момента пения, но сейчас он почувствовал, что его отпустило, что он счастлив и даже стал выше.

– Я нашел подружку, – сказал он, – и, подумай только, я трахнул ее без всяких затруднений.

– Драка.

– Не так много, без такого удовлетворения, как было у нас, но совсем без затруднений, а ведь даже и суток не прошло.

– Я обойдусь без подробностей.

Он усмехнулся, провел руками по ее бокам и обхватил за бедра.

– Я думаю, что я даже смогу сделать это сегодня, – сказал он, дразня ее своими большими пальцами.

– Твое «эго» растет не по дням, а по часам.

– Не только «эго», а все.

– Пойдем, брат, – сказала она, снимая его руки и беря его под одну из них, – лучше довести тебя до закрытого помещения, пока ты не начал петь.

Они вышли на площадь и пересекли ее наискосок. Флаги и обвисшие украшения к Марксову Рождеству неподвижно висели над ней, постепенно теряясь в мерцании огней в далеких переулках.

– Куда же мы идем? – спросил Чип, радостно шагая, – где это тайное место сбора больных совратителей здоровых молодых членов?

– До-Объединение, – сказала Снежинка.

– Музей?

– Правильно. А ты можешь придумать место лучше для компании обманывающих Уни ненормальных? Именно там нам и место. Все просто, – сказала она, оттянув его назад за руку. – Не надо идти так энергично.

Из прохода, в которой они собирались войти, вышел какой-то член. В руке он нес то ли чемоданчик, то ли телекомп.

Чип пошел рядом со Снежинкой обычным шагом. Член, поравнявшись с ними – он нес телекомп, – улыбнулся и кивнул.

Они улыбнулись и кивнули в ответ и разминулись с ним.

Спустились на несколько ступенек и вышли с площади.

– К тому же, – сказала Снежинка, – там никого не бывает с восьми до восьми, и там бессчетное количество трубок, смешных костюмов и необычных кроватей.

– Вы там берете вещи?

– Кровати не берем. Но мы их используем каждый раз.

Торжественная встреча в кабинете для конференций была только из-за тебя.

– Чем еще вы занимаетесь?

– Ну, сидим и жалуемся друг другу немножко. В основном это Лайлак и Леопард. Мне хватает секса и курения. Кинг смешно изображает телепрограммы, вот увидишь, как ты будешь смеяться.

– Что касается кроватей, – спросил Чип, – это происходит по групповому принципу?

– Только в парах, дорогой, мы не настолько до-Объединенческие члены.

– А ты с кем делила кровать?

– Со Спэрроу, конечно. «Необходимость – мать изобретательности», и так далее. Бедная девочка, теперь мне ее жалко.

– Конечно.

– Конечно! Но ничего, в Памятниках Девятнадцатого Века есть искусственный пенис. Она выживет.

– Кинг говорит, что нам надо найти для нее мужчину.

– Надо. Будет гораздо лучше, если у нас будет четыре пары.

Так и Кинг говорит.

Когда они пересекли первый этаж музея, освещая себе путь фонариком, который оказался у Снежинки, какой-то другой свет осветил их сбоку, и чей-то голос совсем близко произнес:

«Привет!» Они вздрогнули. «Извините, – сказал тот же голос, – это я, Леопард».

Снежинка перевела свой фонарь на автомобиль двадцатого века, и фонарик внутри него погас. Они приблизились к сверкающей металлической машине. Леопард, который сидел за рулевым колесом, оказался старым круглолицым членом в шляпе с оранжевым пером. На его щеках и на носу было несколько темных пятен. Он протянул руку, тоже с пятнами, через дверцу с открытым стеклом.

– Поздравляю, Чип, – сказал он. – Я рад, что ты через все прошел.

– Собираешься прокатиться? – спросила Снежинка.

– Уже катался, – ответил Леопард. – В Япо и обратно. Теперь у «Вольво» кончилось горючее. И еще машина вся насквозь промокла, об этом тоже не забудь.

Они улыбнулись ему и друг другу.

– Фантастика, правда? – сказал Леопард, поворачивая руль и работая рычагом, который отходил от оси рулевого колеса.

Водитель полностью управлял машиной, с начала и до конца потом обеими руками и ногами.

– Она, наверное, была очень неуклюжей, – сказал Чип, а Снежинка добавила:

– Не говоря уж о том, что она была очень опасной.

– Но и веселой, – добавил Леопард, – это же просто приключение: выбирать место назначения, потом – дороги, как туда проехать, соизмерять свое движение с движением других машин…

– А если ошибся, то умереть, – сказала Снежинка.

– Я не думаю, что это случалось так уж часто, как нам говорят, – сказал Леопард. – Если бы это случалось часто, то передние части машин делали бы гораздо мощнее.

– Но это утяжелило бы машины, и она стали бы двигаться еще медленнее, – сказал Чип.

– Где Хаш? – спросила Снежинка.

– Наверху, со Спэрроу, – ответил Леопард. Он открыл дверцу своей машины и вышел, в руке он держал фонарик. – Они там прибирают. В комнату еще что-то принесли, – он поднял наполовину стекло и плотно закрыл дверцу. Широкий кожаный пояс, украшенный металлическими заклепками, был застегнут на его талии поверх комбинезона.

– Кинг и Лайлак? – спросила Снежинка.

– Где-то там.

«Используют кровать», – подумал Чип, когда они, все трое, шли дальше по музею.

Он много думал о Кинге и Лайлак с тех пор, как увидел Кинга, и какой он старый – пятьдесят два или три, а может быть даже больше. Он думал о разнице в возрасте между ними двумя – тридцать лет, по меньшей мере, – и о том, как Кинг велел ему держаться от Лайлак подальше, и о больших, не правильного разреза глазах Лайлак, и как ее маленькие теплые руки оперлись о его колени, когда она склонилась перед ним, призывая его к более нормальной жизни, к пробуждению.

Они поднялись по ступенькам неподвижного главного эскалатора и пересекли второй этаж музея. Свет от двух фонариков Леопарда и Снежинки плясал на ружьях и кинжалах, круглых лампочках накаливания, истекающих кровью боксерах, королях и королевах в драгоценностях и отороченных мехом одеждах, на трех нищих, грязных и увечных, выставляющих свои увечья напоказ и протягивающих кружки. Перегородка за нищими была раздвинута, обнаруживая узкий проход, уходящий дальше вглубь здания, освещенный на глубину нескольких метров светом из находящейся слева двери. Тихий женский голос что-то говорил. Леопард прошел вперед, в зал, а Снежинка, стоя около нищих, стала отрывать куски пластыря с катушки, которую она достала из мешка первой помощи.

«Здесь Снежинка с Чипом», – произнес Леопард внутри комнаты. Чип налепил на табличку браслета кусок пластыря и несколько раз потер пластырь, плотно приклеивая его.

Они вошли в пахнущую табаком духоту, где на двух до-Объединенческих стульях сидели две женщины: старая и молодая, в руках они держали ножи, а на столе перед ними лежала куча коричневых листьев. Это были Хаш и Спэрроу, они пожали руку Чипу, поздравляя его. Хаш, с морщинками возле глаз, улыбалась; Спэрроу, большеногая и большерукая, казалась смущенной, ее ладонь была горячей и влажной. Леопард стоял рядом с Хаш, держа нагревательную спираль у отверстия изогнутой черной трубки, выдувая дым по обе стороны мундштука.

Комната, действительно, большая, была фондовым помещением музея, ее дальняя часть забита вплоть до потолка до-Объединенческими реликвиями, поздними и ранними: машины, мебель, картины, узлы с одеждой, мечи и какие-то орудия с деревянными рукоятками, статуя члена с крыльями («ангел»), пять или шесть ящиков, закрытых, открытых, маркированных ИНД 26110, заклеенных по углам квадратными желтыми наклейками.

Оглядевшись, Чип сказал:

– Здесь хватит вещей еще на один музей.

– И это все оригиналы, – ответил Леопард, – а на витринах не все оригиналы, ты знаешь.

– Я не знал.

В передней части комнаты было много разного рода стульев и скамеек. К стенам были прислонены картины, также лежали картонные коробки с небольшими реликвиями и кучи рассыпающихся книг. Внимание Чипа привлекла картина, изображающая огромный валун. Он отодвинул стул, чтобы рассмотреть ее.

Валун, почти целая гора, летел в синем небе над землей, раздражая своей пестрой раскраской.

– Какая странная картина, – сказал Чип.

– Их тут много, странных, – отозвался Леопард.

– Те, на которых Христос, – сказала Хаш, – у него там свет вокруг головы, и он совсем не похож на человека.

– Я видел такие, – сказал Чип, глядя на валун, – но такого я не видел, ничего подобного. Это очаровывает: реально и нереально одновременно.

– С собой ее брать нельзя, – сказала Снежинка, – мы не можем брать ничего, чего могут хватиться.

– Все равно, мне некуда ее девать, – сказал Чип.

– Как тебе нравятся ослабленные лечения? – спросила Спэрроу.

Чип повернулся к ней. Спэрроу отвела взгляд, переведя его на свои руки, держащие листья и нож. Хаш была занята тем же, чем и Спэрроу: рубила ножом свернутые листья в тонкие полоски, которые, уже нарубленные, кучей лежали перед ней.

Снежинка сидела с трубкой во рту, Леопард держал нагревательную спираль в своей трубке.

– Чудесно, – сказал Чип. – В буквальном смысле. Сколько чудес! С каждым днем все больше и больше. Я благодарен вам всем.

– Мы всего лишь поступили так, как нам велят, – сказал Леопард улыбаясь.

– Мы помогли брату.

– Не так, как они имеют в виду, – сказал Чип. Снежинка предложила ему трубку.

– Ты готов попробовать? – спросила она.

Чип подошел к ней и взял трубку. Та часть ее, где помещался табак, была теплая, а сам табак – серый и дымящийся.

Секунду он колебался, потом улыбнулся всем смотрящим на него и приложил мундштук к губам. Глубоко всосал воздух из него и выдохнул дым. Вкус был терпкий и приятный, к его удивлению. «Неплохо», – сказал он. Потом он опять повторил всю процедуру, с большей уверенностью. Дым попал ему в горло, и Чип закашлялся.

Леопард с улыбкой подошел к дверям, сказал:

– Я принесу специально для тебя трубку, – и вышел. Чип вернул трубку Снежинке и, прокашливаясь, сел на вытертую скамью темного дерева. Он стал смотреть, как Хаш и Спэрроу режут табак. Хаш улыбнулась ему.

– Где вы берете семена? – спросил Чип.

– С самих растений, – сказала она.

– А где вы взяли те, с которых начали?

– У Кинга были.

– Что у меня было? – спросил Кинг, входя, высокий, худой и светлоглазый, на его груди поверх комбинезона висел на цепи золотой медальон. Рядом с ним была Лайлак, его рука держала ее руку. Чип встал. Она посмотрела на него, необычная, темная, красивая, молодая.

– Семена табака, – сказала Хаш.

Кинг, тепло улыбаясь, протянул Чипу руку.

– Рад видеть тебя здесь, – сказал он. Чип пожал его руку, пожатие Кинга было твердым и сердечным.

– Очень приятно видеть в группе новое лицо, – сказал Кинг, – особенно мужское, которое поможет мне ставить на свое место этих до-Объединенческих женщин.

– Ха! – сказала Снежинка.

– Здесь хорошо, – сказал Чип, ободренный и польщенный дружелюбием Кинга. Его холодность в тот момент, когда Чип выходил из его кабинета, была, должно быть, только притворством, – конечно, из-за наблюдающих за ними докторов.

– Спасибо, – сказал Чип, – за все. Вам обоим.

– Я очень рада, Чип, – ответила Лайлак. Ее рука все еще сжимала руку Кинга. Кожа у Лайлак была необычно темного оттенка, приятного, почти коричневого цвета, с розоватым отливом. Глаза – большие, посаженные почти на одной линии, ровно; губы – розовые, очень мягкие с виду.

Она отвернулась от Чипа и сказала:

– Привет, Снежинка, – потом высвободила свою руку из руки Кинга, подошла к Снежинке и поцеловала ее в щеку.

Ей было лет двадцать или двадцать один, не больше. В верхних нагрудных карманах ее комбинезона что-то лежало, и от этого ее груди выглядели, как груди женщин с рисунков Карла. В этом было что-то странное, таинственно-интригующее.

– Ты начинаешь, ощущать себя по-иному, Чип? – спросил Кинг. Он стоял у стола скручивая нарезанный табак и набивая им трубку.

– Да, еще как! – сказал Чип. – Все так, как ты и говорил.

Вошел Леопард и сказал:

– Ну, вот, Чип, – а затем дал ему толстую желтую трубку с янтарным мундштуком, Чип поблагодарил его и попробовал, удобно ли держать: трубка хорошо лежала в руке и прикосновение ее к губам тоже было приятно. Он подошел с ней к столу, и Кинг с висящим на груди медальоном показал, как правильно ее набивать.

Леопард повел Чипа в ту часть музея, где располагались служебные помещения, показал другие запасники, большой кабинет для конференций и много других кабинетов и мастерских.

– Нужно, – сказал он, – чтобы кто-то проверял комнаты для этих встреч наедине, нет ли там какого-нибудь подозрительного беспорядка. Девушки могли бы быть поаккуратнее. Обычно это делаю я, а когда меня не будет, может, ты этим займешься? Нормальные члены не настолько лишены наблюдательности, как нам бы этого хотелось.

– Тебя переводят? – спросил Чип.

– Да нет, – ответил Леопард, – я скоро умру. Мне уже больше шестидесяти двух, уже почти три месяца, как исполнилось. И ей столько же.

– Извини, – сказал Чип.

– Да, это так, – отозвался Леопард, – но никто не живет вечно. С пеплом от табака тоже можно нажить неприятности, но насчет этого все аккуратны. О запахе можешь не беспокоиться: в семь сорок включается вентиляция, и весь запах выдувает: я один раз остался до утра и проверил. Спэрроу собирается после нас разводить табак. А листья мы сушим прямо здесь, за баком горячей воды, я тебе покажу.

Когда он вернулся в запасник, Кинг и Снежинка сидели друг напротив друга и играли в какую-то механическую игру, стоявшую на скамье между ними. Хаш дремала в кресле, а Лайлак скрючилась у горы экспонатов, вынимая одну за одной книги из картонной коробки, просматривала их и потом клала в стопку, к уже лежавшим на полу книгам. Спэрроу в запаснике не было.

– Что это? – спросил Леопард.

– Новая игра пришла, – ответила Снежинка, не поднимая глаз.

Они нажимали и отпускали кнопки, и маленькие пластинки били по заржавленному металлическому шарику, бросая его вперед и назад по усеянному перегородками полю. Пластинки, кои из которых были сломаны, дребезжали при ударах. Шарик прыгал так и сяк и наконец остановился в углублении на стороне Кинга.

– Пять! – закричала Снежинка. – Ты готов, брат! Хаш открыла глаза, посмотрела на них и снова закрыла.

– Проиграть – то же самое, что и выиграть, – сказал Кинг, поджигая металлической зажигалкой табак в трубке.

– Злость, это так, – сказала Снежинка. – Чип? Давай, ты следующий.

– Нет, я лучше посмотрю, – сказал он.

Леопард тоже отказался играть, и Кинг со Снежинкой начали новую партию. В паузе во время игры, когда Кинг забил Снежинке шар, Чип спросил:

– Можно мне посмотреть зажигалку? – и Кинг тут же протянул ее. На зажигалке была нарисована летящая птица. Утка, подумал Чип. Он уже видел зажигалки в музее, но никогда не держал в руках. Он открыл крышку и крутанул большим пальцем зазубренное колесико. После второй попытки вспыхнуло пламя.

Чип закрыл зажигалку, осмотрел ее со всех сторон и в следующую паузу вернул Кингу.

Он еще недолго понаблюдал за игрой, а потом отошел.

Приблизился к куче экспонатов и какое-то время рассматривал ее, а потом подошел поближе к Лайлак. Она взглянула вверх на него и улыбнулась, кладя очередную книгу в сторонку на пол.

– Я все, надеюсь найти одну на Языке, – сказала она, – но они все на старых языках.

Чип нагнулся и поднял книгу, которую Лайлак только что держала в руках. На корешке виднелись небольшие буквы:

Bаddа fordod. «Хм», – сказал Чип, качая головой. Он пролистал пожелтевшие страницы, глядя на странные слова и многими буквами были две точки или маленький кружочек.

– Некоторые похожи на Язык, и там можно понять одно-два слова, – сказала Лайлак, – а другие… Но ты сам посмотри, – и она показала ему книгу, в которой зеркально написанные N и прямоугольные буквы без нижней стороны были перемешаны с обычными Р, Е и О. – Ну, что это значит? – спросила она, откладывая книгу.

– Хорошо бы найти книгу, которую мы смогли бы прочесть, – сказал Чип, глядя на розово-коричневую мягкость ее щеки.

– Да, – сказала она, – но я думаю, что книги все просмотрели, прежде чем они попали сюда, поэтому мы ничего и не находим.

– Ты думаешь, их все просмотрели?

– Должно быть много книг на Языке, – сказала Лайлак, – как же по-твоему возник Язык, если уже не было какого-то самого распространенного?

– Да, конечно, – сказал Чип, – ты права.

– Тем не менее, – сказала Лайлак, я продолжаю надеяться, что они что-нибудь пропустили, – она скосила глаза на книгу и положила ее в стопку.

Ее набитые нагрудные карманы шевелились от ее движений, и Чип вдруг представил себе, что это пустые карманы, лежащие на выступающих грудях, как у женщин, которых рисовал Карл, груди почти до-Объединенческой женщины. Это было возможно, учитывая ее необычно темную кожу и ненормальности их всех.

Он снова перевел взгляд на ее лицо, чтобы не смутить ее, если у нее действительно были такие груди.

– Я думала, что я второй раз просматриваю эту пачку, – сказала Лайлак, – но теперь у меня странное чувство, что я ее в третий раз просматриваю.

– Но зачем, по-твоему, надо было им проверять все эти книги? – спросил Чип.

Она помедлила с ответом, положив локти на колени и свесив кисти, пристально смотря на него своими большими ровно посаженными глазами.

– Я думаю, что нас учили не правде, – сказала она, – о том, какая была жизнь до Объединения. То есть перед самым Объединением, не в древности.

– Какая не правда?

– Насилие, агрессивность, жадность, ненависть, враждебность. Конечно, в какой-то мере это было, я думаю, но я не могу поверить, что кроме этого больше ничего не было, а именно этому нас и учат. Все эти «боссы», которые наказывают «рабочих», и болезни, и алкогольное пьянство, и голод, и саморазрушение. А ты веришь?

Чип посмотрел на нее.

– Не знаю, – сказал он, – я об этом особенно не думал.

– Я тебе скажу, во что я не верю, – сказала Снежинка. Она поднялась со скамейки, их партия с Кингом, очевидно, закончилась. – Я не верю, что они обрезали крайнюю плоть у младенцев мужского пола. В ранний период до-Объединения – может быть:

– в ранний, самый ранний период, – но не в поздний, это слишком невероятно. То есть, у них же был хоть какой-то разум, или нет?

– Да, это невероятно, – сказал Кинг, постукивая трубкой о ладонь, – но я видел фотографии. По крайней мере, так называемые фотографии.

Чип одним движением обернулся и сел на пол.

– Что ты хочешь сказать; – спросил он. – Что фотографии могут быть… не подлинными?

– Конечно, могут, – сказала Лайлак. – Посмотри поближе на фотографии в книгах. Некоторые части были дорисованы. А некоторые, – убраны, – она начала складывать книги обратно в коробку.

– Я не думал, что такое возможно, – сказал Чип.

– С плоскими возможно, – ответил Кинг.

– То, что нам дают, – сказал Леопард, сидящий на позолоченном стуле и играя пером на своей шляпе, – это, наверное, смесь правды и не правды. Кто что думает: что здесь правда и что здесь вымысел, и сколько здесь правды, и сколько вымысла?

– А не можем мы заняться этими книгами и изучить эти языки? – спросил Чип, – одного языка нам прекрасно хватит.

– Для чего? – спросила Снежинка.

– Чтобы выяснить, – ответил он, – что правда, а что нет.

– Я уже пробовала, – сказала Лайлак.

– Конечно, пробовала, – сказал Чипу Кинг с улыбкой, – какое-то время назад она немало ночей провела, ломая свою прелестную головку над этой кучей чепухи. Уж ты-то этого не делай, прошу тебя, Чип.

– А почему? – спросил Чип, – быть может, мне повезет больше.

– А если и повезет? – спросил Кинг, – если ты расшифруешь какой-нибудь язык и прочтешь несколько книг, и выяснишь, что нас учат не правде. Может быть, все не правда. Может быть, жизнь в 2000 году старого стиля была один сплошной оргазм, где все выбирали себе классификацию, какую хотели, и помогали своим братьям, и по уши сидели в любви, здоровьи и жизненных благах. Ну и что? Ты по-прежнему будешь здесь, в 162 году после Объединения, с браслетом и советчиком, и с ежемесячными лечениями. Ты только станешь еще несчастнее.

Мы все станем несчастнее.

Чип нахмурился и посмотрел на Лайлак. Она складывала книги в коробку, не глядя на него. Он снова посмотрел на Кинга, пытаясь найти слова.

– Тем не менее, это будет знание, – сказал он. – Быть счастливым или несчастным – разве это самое важное? Знать правду – это счастье другого рода, приносящее больше удовлетворения, я думаю, даже если это будет грустное счастье.

– Грустное счастье? – спросил Кинг, улыбаясь. – Я этого совсем не понимаю, – Леопард казался погруженным в размышления.

Снежинка сделала Чипу знак встать и сказала:

– Пойдем, я хочу тебе кое-что показать. Он поднялся на ноги.

– Но мы, возможно, откроем, что все было только лишь прелюдией, – сказал он, – что был голод, но не настолько, агрессивность, но не настолько. Может быть, какие-то мелочи и придумали, вроде обрезания крайней плоти или почитания флагов.

– Если ты так чувствуешь, тогда действительно нет никакого смысла мучиться, – сказал Кинг. – Ты хоть представляешь, что это будет за работа? У тебя голова пойдет кругом.

Чип пожал плечами.

– Будет хорошо все это знать, – сказал он. Он взглянул на Лайлак, она укладывала последние книги в коробку.

– Пойдем, – сказала Снежинка, беря Чипа под руку. – Оставьте нам немножко табака, вы, члены!

Они вышли в темноту выставочного зала. Фонарик Снежинки освещал им дорогу.

– Что это? – спросил Чип. – Что ты хочешь мне показать?

– А что ты думаешь? – Кровать! Конечно уж, не книги.

Обычно они встречались два раза в неделю, по воскресеньям и вудодням или четвергам. Они курили, разговаривали и валяли дурака с реликвиями и экспонатами. Иногда Спэрроу пела песни. Она сама сочиняла, аккомпанируя себе на инструменте, который нужно было держать на колене, и струны под ее пальцами издавали приятные древние звуки. Песни были короткие и печальные – о детях, которые жили и умирали на звездных кораблях, о влюбленных, одного из которых переводят, о вечном море. Иногда Кинг изображал в лицах вечернее телевидение, комически переиначивая диктора, говорящего о контроле над климатом или о хоре из пятидесяти членов, которые поют «Мой браслет». Чип и Снежинка пользовались кроватью семнадцатого века и диваном девятнадцатого века, ранней до-Объединенческой сельскохозяйственной кибиткой и поздним до-Объединенческим пластиковым ковром. Ночами, между общими встречами, они приходили иногда друг к другу в комнаты. Номер на двери комнаты Снежинки гласил Анна РУ 24А 9155, «24», которые Чип не мог не заметить, значило, что ей тридцать восемь – больше, чем он думал.

День ото дня чувствительность обострялась, а ум становился все беспокойнее и тоньше. Лечения задурманивали его и отбрасывали назад, но только на неделю или около того» затем он опять бодрствовал, опять жил. Он начал работать над языком, который пыталась расшифровать Лайлак. Она показала ему книги, с которыми она работала, и сделанный ею список.

Momento значило момент, silenzio – тишина. Она показала ему целые страницы с легко угадываемым переводом, но были и такие слова в каждом предложении этой книги, о значении которых можно было только догадываться и гадать можно было как угодно. Значило аllorа «тогда» или «уже»? Что означало quаle, sрorse и rimаnesse? Чип работал с книгами около часа во время каждой встречи. Иногда Лайлак облокачивалась на его плечо, глядя, чем он занят, говорила: «О, да, конечно!» или «А не может это быть день недели?», но большинство времени она проводила рядом с Кингом, набивая ему трубку и слушая, когда он говорит. Кинг смотрел, как работает Чип, и, отражаясь в стеклянных панелях до-Объединенческой мебели улыбался остальным и поднимал брови.

Чип виделся с Марией КК в субботу вечером и в воскресенье после обеда. Он вел себя с ней нормально, улыбался в Саду Развлечений и трахал ее просто и без страсти. Он нормально вел себя выполняя поручение, следуя всем необходимым процедурам. Нормальное поведение начало раздражать его, все больше и больше с каждой неделей.

В июле умерла Хаш. Спэрроу написала о ней песню, и когда Чип вернулся в свою комнату после встречи, на которой она эту песню спела, она и Карл (почему он не подумал о нем раньше?) неожиданно соединились у него в голове в одной ассоциации. Спэрроу была большая и неуклюжая, но милая, когда поет; ей лет двадцать пять или около. Карл, очевидно, был «вылечен», когда Чип ему «помог», но разве не было у него сил, или такой наследственности, или чего бы там ни было, чтобы противостоять лечениям, хотя бы в какой-то мере? У него, как и у Чипа, классификация 663, не может ли быть так, что он тоже где-то в Институте, идеальный вариант, чтобы ввести его в группу, и идеальная пара для Спэрроу. Конечно, стоило попробовать разыскать его. Какая была бы радость по-настоящему помочь Карлу! С ослабленными лечениями он станет рисовать – чего он только не нарисует? – такие картины, которые и представить себе невозможно!

Как только Чип встал на следующее утро, он вынул свою новую записную книжку из заплечного мешка, дотронулся до сканера телефона и прочел номер Карла. Но экран остался пустым, и телефонный голос извинился, сказав, что член, которого Чип вызывает, за пределами досягаемости.

Через несколько дней Боб РО спросил Чипа об этом случае, уже вставая со стула.

– Да, кстати, – сказал он, – я хотел тебя спросить, с чего это ты хотел позвонить этому Карлу ВЛ?

– А, – сказал Чип, уже стоя, – хотел проведать, как он там.

Теперь, когда я в порядке, мне хочется убедиться, что все тоже в порядке.

– Конечно, он в порядке, – сказал Боб, – странно так думать после стольких лет.

– Просто я вдруг вспомнил про него, – сказал Чип. Он вел себя нормально от первого сигнала до последнего, и дважды в неделю ходил на встречи с группой. Он работал над языком – Itаliаno, назывался этот язык, – хотя и подозревал, что Кинг был прав, и из всей затеи ничего не выйдет. По крайней мере, это было какое-то занятие, и более осмысленно, чем играть в механические игрушки. И иногда, благодаря этому занятию, к нему подходила Лайлак и склонялась над сидящим Чипом, чтобы посмотреть на его работу, положив ..одну руку на кожаное покрытие крышки стола, а другую – на спинку его стула. Он стал ощущать ее запах – это не было фантазией, она действительно пахла цветами – и смотреть на ее темную щеку, шею, грудь под комбинезоном с выступающими вперед подвижными округлостями. Это были груди. Это определенно были груди.