"Григорий Распутин-Новый" - читать интересную книгу автора (Варламов Алексей Николаевич)

«Затем я написал Государю, что принимая во внимание, что Распутин бывает в царском дворце, я счел долгом осветить картину поведения этого человека и обратил внимание, что это уже не первый случай и это налагает некрасивую тень. Я лично отдал записку Государю», – показывал на допросе следственной комиссии Временного правительства товарищ министра внутренних дел В. Ф. Джунковский, к которому рапорт полковника Мартынова был адресован двумя месяцами спустя после происшествия.

Вопрос о том, почему это произошло не по горячим следам, а с большим опозданием, сильно запутан. А. Амальрик прокомментировал ситуацию с «Яром» следующим образом:

«Этот полицейский отчет отчасти совпадает с рассказами о проповедях в бане или с "Исповедью" Хионии Берландской, где она пишет, что Распутин "и в поле на работе соберет всех и заставит иногда кого-нибудь обнажить его. Сестры видели в этом блаженство его и детство – невинность". Полиция в этом невинности не увидела. Но я склонен отнестись с осторожностью как к показаниям разочарованных "сестер", так и – в большей степени – к полицейским отчетам.

Настораживает уже то, что отчет о событиях в марте был составлен только в июне. Московский градоначальник генерал-майор Адрианов говорил и даже писал впоследствии, что "никакой неблагопристойности" Распутин в "Яре" не сделал. Осенью 1916 года добивался он свидания с Распутиным, но тот его не принял, сказав, что хотя он "и дал другое показание, но все-таки ему нужно было в свое время, когда он был градоначальником, посмотреть, что такое полиция писала Джунковскому". Когда Распутин снова кутил в "Яре" в мае 1916 года, цыганский хор жался, боясь скандала и допросов, а градоначальство сразу же командировало двух чиновников "для охраны".

Если Адрианов изменил позицию потому, что противники Распутина Щербатов и Джунковский были уволены с постов министра и его товарища, то можно предположить, что и рапорт о событиях в "Яре" составлялся в угоду только что назначенному Щербатову, Джунковскому и поддерживавшей их сестре царицы Елизавете Федоровне. Любой знакомый с методами русской полиции знает, что то или иное происшествие может она раздувать или сжимать – в зависимости от того, что требуется начальству».

Понятно, что диссиденту Амальрику было приятно отождествлять русскую полицию с советской и оставаться во всегдашней оппозиции к любым властям. Но дело в том, что об изменении позиции Адрианова и о том, что он «говорил и даже писал впоследствии», будто в «Яре» «неблагопристойности Распутин не производил», известно не от самого Адрианова, но из показаний С. П. Белецкого. Белецкий же с Джунковским друг друга сильно недолюбливали, охотно писали взаимные нелицеприятные вещи, так что сомнительность их показаний и воспоминаний относительно друг друга увеличивается вдвойне.

Джунковский считал, что причиной промедления с докладом была трусость Адрианова.

«В последнем донесении из Москвы я обратил внимание на недостаточное освещение поведения Распутина в загородном московском ресторане "Яр" и потому приказал Департаменту полиции затребовать от Московского охранного отделения по сему поводу более подробные сведения.

Это, очевидно, встревожило градоначальника Адрианова, который приехал ко мне в Петроград, кажется, 15 или 16 мая, чтобы лично доложить о поведении Распутина в ресторане "Яр", не решаясь это изложить письменно. Такое малодушие с его стороны меня крайне неприятно поразило. Выслушав его подробный доклад о возмутительном, непристойном поведении Распутина, и при этом в весьма подозрительной компании, я предложил Адрианову, приехав в Москву, письменно изложить мне все доложенное и прислать при письме. Это ему не особенно понравилось, но возражать он мне не мог и обещал исполнить. После этого прошла неделя, а от Адрианова никакого донесения не поступало. Я послал тогда депешу с предложением немедленно прислать требуемое по делу Распутина. Наконец, я вынужден был командировать в Москву особое лицо с письмом, с тем, чтобы градоначальник препроводил мне свой ответ с этим лицом, и только тогда я получил требуемое. Это было 27 мая. При этом Адрианов все же не решился написать что-либо от себя, а препроводил мне только подлинный рапорт пристава 2 участка Сущевской части подполковника Семенова о происшествии в "Яре", без номера и без числа».

Далее в мемуарах Джунковского следует текст доклада подполковника Семенова, на основе которого другой подполковник, начальник охранного отделения в Москве Мартынов и составил вышеприведенный доклад. Помимо этого Мартынов провел собственное расследование, и Джунковский решил, что пора идти ва-банк.

«Все эти факты, собранные о Распутине, показались мне вполне достаточными, чтобы составить на основании их докладную записку и представить ее Государю, так как не высказать своему монарху правду о Распутине я считал для себя нарушением присяги, и мысль эта меня давно преследовала, я только ждал, когда накопится достаточный материал и представится случай для личного доклада, каковой, благодаря возникшим в Москве беспорядкам, представился очень скоро», – писал Джунковский в мемуарах.

Мотивы настойчивых действий Джунковского толкуются по-разному. Сторонники Распутина объясняют всю эту историю тем, что масон Джунковский выполнял заказ рвавшегося к власти масона Великого Князя Николая Николаевича. А. Л. Панина (автор предисловия к мемуарам Джунковского) называет командующего корпусом жандармов монархистом и патриотом, и надо признать, что по крайней мере монархической риторикой мемуары Джунковского переполнены как никакие другие, а масонство его не доказано. Зато можно легко доказать его «московство» – силу, ничуть не меньшую.

«Джунковский, состоя в правительстве и в свите Государя, по существу оставался москвичом, принадлежавшим кружку Вел. Кн. Елизаветы Федоровны, – писал Спиридович. – Там были все его воспоминания по приятной службе при Вел. Кн. Сергее Александровиче, по губернаторству, по его личным, общественным и сердечным симпатиям. Оставшаяся при Елизавете Федоровне его сестра Евдокия Федоровна являлась его живою, физическою связью с Москвой.

И вот, теперь, действуя в полном идейном согласии с главными Московскими антираспутинскими кружками с одной стороны, с другой же стороны, не будучи связан с Маклаковым, который ушел, и поддавшись вновь (как в 1905 году) поднимающейся волне общественного движения, главный исток которой опять-таки Москва, Джунковский решил выступить против Распутина»".

Известно, что Джунковский пользовался репутацией либерала, ему приписывали симпатию к освободительному движению в 1905 году, за ним числилось разоблачение члена ЦК партии большевиков тайного агента Малиновского, и, наконец, еще одно «прегрешение» Джунковского, касавшееся на сей раз непосредственно Распутина, заключалось в том, что в 1914 году он не дал вовремя разрешения на обыск гражданской жены Илиодора, которая с обширным архивом, где могли быть материалы, относящиеся как к Распутину, так и к его окружению, выехала из России. Возможно, именно в связи с этим Новоселов, к тому времени от борьбы с Распутиным отошедший, но не переставший за ее перипетиями следить, писал о. Павлу Флоренскому: «Слух, что тов. м. вн. д. Джунковский заушил Григ. Распутина, подтверждается».

Тогда заушить Распутина Джунковскому не удалось, но летом 1915 года история с ресторанной попойкой оказалась замечательным средством нанести решающий удар, тем более что в ней имелись отягчающие обстоятельства.

«Об этом приключении у Яра в Москве ходили разные слухи. Одним из членов Государственной Думы было высказано даже, что во время этого кутежа Распутин позволил себе отзываться о своих отношениях к императрице в оскорбительной для нее форме. Это обстоятельство тоже было упомянуто в вашем докладе?» – задали Джунковскому вопрос на следствии.

«Да, было», – лаконично ответил генерал.

«Не помню, какого числа это было, – рассказывал он тогда же. – Государь принял меня в 10 часов вечера, отнесся очень хорошо, слушал очень внимательно, но не проронил ни одного слова во время моего доклада. Затем протянул руку и спрашивает: "У вас все это написано?" Я вынул записку из портфеля, государь взял ее, открыл письменный стол и положил. Тогда я сказал государю, что ввиду серьезности вопроса и ввиду того, что я считаю деятельность Распутина крайне опасною и полагаю, что он должен являться орудием какого-нибудь сообщества, которое хочет повлечь Россию к гибели, я просил бы разрешения государя продолжать мои обследования о деятельности Распутина и докладывать ему. На это государь сказал: "Я вам не только разрешаю, но я вас даже прошу сделать это. Но пожалуйста, чтобы все эти доклады знал я и вы – это будет между нами" lt;…gt; Было, должно быть, 12 с половиной ночи, когда я вышел от Государя».

Примерно о том же, но более литературно, используя романтические штампы, сообщал Джунковский и в мемуарах:

«…я не без волнения приступил ко второй части моего доклада… Государь несколько изменился в лице, принял серьезное выражение и, пристально посмотрев на меня, сказал: "Пожалуйста, говорите".

Сначала, как мне показалось, несвязно, очевидно от волнения, начал я докладывать Государю, как проводит Распутин время вне Царского Села, но потом мало-помалу воодушевляясь и видя, что Государь внимательно слушает меня и не останавливает, я все смелее и убедительнее стал доказывать все то зло, которое Распутин приносит династии, а этим самым и России. Государь не проронил ни слова, все время пристально смотрел мне прямо в глаза и очень внимательно слушал, только бледность выдавала его волнение. Когда я кончил, Государь тихим голосом меня спросил: "У вас это все изложено, у вас есть памятная записка?" Я ответил утвердительно. "Дайте мне ее" lt;…gt; Наступило небольшое молчание, которое я прервал, сказав Государю, что эту записку я позволил составить себе лично как Джунковский, что она ни в каких делах министерства никогда не будет значиться и копии с нее не имеется, так как черновик мною уничтожен. Государь сказал: "Благодарю вас". Эти слова меня обрадовали и подбодрили – многие до меня, не исключая и лиц императорской фамилии, начинали говорить не раз о Распутине, но я был первый, которому Государь дал все высказать, которому не сказал: "Прошу не вмешиваться в мои личные семейные дела".

Ободренный, я стал высказывать Государю мои предположения, не является ли Распутин объектом, которым пользуются враги государства для гибели России и династии, и потому я прошу разрешения установить строжайшее наблюдение за всеми лицами, посещающими Распутина и кого он посещает, а особенно за лицами, подающими ему прошения для передачи на высочайшее имя. Государь на это сказал приблизительно следующее: "Я вас даже прошу это выполнять, но все, что вы будете замечать, вы будете говорить мне непосредственно, это все будет между нами, я вас очень благодарю"…

Я вышел от Государя счастливый и довольный. Меня ожидал в приемной Свечин, который был очень заинтригован такой длинной аудиенцией. Я сказал, что доклад касался исключительно московского погрома. Разговорившись с Свечиным, я несколько задержался, вдруг открылась дверь в кабинет Государя, и его величество с фуражкой и палкой в руке вошел в приемную. Увидя меня, Государь опять подал мне руку и, сказав: "Хочу немного пройтись, ночь чудная", – прошел через приемную в переднюю и вышел в сад».

«7-го июня. Понедельник. День простоял холодный и несмотря на это около 12 час. была гроза. До докладов погулял. Завтракала тетя Ольга. Сделали небольшую [прогулку] – Алике в шарабанчике и затем с Алексеем на прудах. Занимался спокойно после чая. В 10 час. принял Джунковского по возвращении его из командировки в Москву по случаю беспорядков и погромов. Вечером посидел еще недолго у Ани», – по обыкновению лаконично записал в дневнике Государь. И здесь возникает логичный вопрос: случайно или нет зашел Император к Вырубовой в очень поздний час, обсуждалось ли между двумя собеседниками происшествие в «Яре» и какие аргументы могла привести Анна Александровна в защиту своего благодетеля и целителя. Примечательно и то, что накануне разговора с Джунковским, 31 мая, в дневнике Государя появилась запись: «Видели Григория вечером».

«Недавно, по словам моих собеседников, после доклада Джунковского о деяниях Распутина, Государь взял доклад себе и передал его Вырубовой со словами: "Возьмите, прочитайте и полюбуйтесь на своего кумира"», – рассказывал А. Д. Самарин.

А вот как вспоминал эту историю Спиридович: «У нас, в Царском, шла горячка с приготовлением к отъезду Его Величества в Ставку, когда мне доложили о приезде генерала Адрианова. Генерал был в полной парадной свитской форме. Вид у него был озабоченный. На мой вопрос о столь неожиданном его приезде, генерал рассказал, что он сделал уже доклад министру Маклакову, его товарищу Джунковскому и что оба посоветовали ему ехать в Царское, добиться, по его положению в Свите, приема у Его Величества и доложить о случившемся.

Вот он и приехал, но прежде чем идти к Дворцовому коменданту, зашел ко мне посоветоваться. Мы были с ним в хороших простых отношениях. Я был очень поражен оборотом, который придали делу Маклаков и Джунковский. Последний, по словам генерала, особенно настаивал на необходимости доложить о случившемся Государю. Я высказал генералу, что скандал, устроенный мужиком в публичном месте, не является обстоятельством, которое бы позволяло ему, градоначальнику, делать личный доклад Государю. Наскандалил мужик в ресторане – ну и привлекай его к ответственности. При чем же тут Государь? Если же посмотреть на дело так, что Распутин нечто большее, чем простой мужик, если смотреть на него, как на фигуру политическую, тогда доклад должен быть сделан или министром Маклаковым или его помощником Джунковским. Затем очень странно, что его начальники советуют ему добиться аудиенции как генералу Свиты Его Величества. При чем тут Свита, когда в градоначальстве произошел скандал по пьяному делу?

Мы обменялись еще несколькими фразами, и генерал поехал к ген. Воейкову. Видимо, Дворцовый комендант не посоветовал Адрианову просить аудиенции и тот вернулся в Москву, предоставив министру самому доложить Государю о случившемся, если тот придает этому делу политическое значение. Маклаков сделал Его Величеству доклад и даже оставил его написанным. Государь сказал, что он сам переговорит с Распутиным. Государь сделал старцу весьма строгое внушение и тот должен был уехать к себе в Покровское. lt;…gt;»

«Распутин уехал к себе на родину, в село Покровское около Тюмени, в Тобольской губернии. Его приятельницы, "распутники", как их называют, утверждают, что он отправился отдохнуть немного "по совету своего врача", и скоро вернется. Истина же в том, что император повелел ему удалиться», – записывал у себя в дневнике и Морис Палеолог.

«Генерал Джунковский… воспользовавшись полученными им из Москвы сведениями о недостойном в опьянении поведении Распутина в ложе ресторана "Яр", докладывал их государю в связи с общей его характеристикой; это, как мне сам говорил Распутин, вызвало сильный на него гнев государя; таким он никогда не видел государя; но, по словам Распутина, он в свое оправдание говорил, что он, как и все люди – грешный, а не святой. По словам Распутина, Государь после этого его долго не пускал к себе на глаза и поэтому Распутин не мог слышать или говорить спокойно о генерале Джунковском до конца жизни», – показывал на следствии С. П. Белецкий. В другом же месте он прибавил, что «Распутин добродушно сознался, что был грех (но в чем именно, не сказал, я понял, что в опьянении), но затем уже гневно закончил: "Я ему этого не прощу"».

«После этого в течение двух месяцев Государь не пускал к себе Распутина», – вспоминал Джунковский. Однако об одной существенной вещи генерал умолчал. Джунковский в мемуарах особо подчеркивал, что по договоренности с Императором все касающееся Распутина останется между ним и Государем. Но, судя по всему, это оказалось не так.

«Ах, дружок, он нечестный человек, он показал эту гадкую грязную бумагу (против нашего Друга) Дмитрию, который рассказал про это Павлу и Але. – Это такой грех, и будто бы ты сказал, что тебе надоели эти грязные истории, и желаешь, чтобы Он был строго наказан, – писала Императрица мужу 22 июня 1915 года. – Видишь, как он перевирает твои слова и приказания – клеветники должны быть наказаны, а не Он. В ставке хотят отделаться от Него (этому я верю), – ах, это все так омерзительно! – Всюду враги, ложь. Я давно знала, что Дж. ненавидит Григория и что Преображ. клика потому меня ненавидит, что чрез меня и Аню Он проникает к нам в дом.

Зимою Дж. показал эту бумагу Войек., прося передать ее тебе, но тот отказался поступить так подло, за это он ненавидит Воейк. и спелся с Дрент. – Мне тяжело писать все это, но это горькая истина. – А теперь Самарин к ним присоединился – ничего доброго из этого выйти не может.

Если мы дадим преследовать нашего Друга, то мы и наша страна пострадаем за это. – Год тому назад уже было покушение на Него, и Его уже достаточно оклеветали. – Как будто бы не могли призвать полицию немедленно и схватить Его на месте преступления – такой ужас! Поговори, прошу тебя, с Воейковым об этом, – я желаю, чтобы он знал о поведении Джунк., и о том, как он извращает смысл твоих слов. lt;…gt; Не смеют об этом говорить! – Не знаю, как Щерб. будет действовать – очевидно, тоже против нашего Друга, следовательно, и против нас. Дума не смеет касаться этого вопроса, когда она соберется; Ломан говорит, что они намерены это сделать, чтобы отделаться от Гр. и А. – Я так разбита, такие боли в сердце от всего этого! – Я больна от мысли, что опять закидывают грязью человека, которого мы все уважаем, – это более чем ужасно.

Ах, мой дружок, когда же наконец ты ударишь кулаком по столу и прикрикнешь на Дж. и других, которые поступают неправильно? Никто тебя не боится, а они должны дрожать перед тобой, иначе все будут на нас наседать, – и теперь этому надо положить конец. Довольно, мой дорогой, не заставляй меня попусту тратить слова. Если Дж. с тобою, призови его к себе, скажи ему, что ты знаешь (не называя имен), что он показывал по городу эту бумагу и что ты ему приказываешь разорвать ее и не сметь говорить о Гр. так, как он это делает, он поступает, как изменник, а не как верноподанный, который должен защищать друга своего Государя, как это делается во всякой другой стране».

«…а ко мне lt;Государьgt; все время был более милостив, чем когда-либо, очевидно, моя записка произвела впечатление», – констатировал тем не менее Джунковский, хотя на следствии именно об Александре Федоровне отзывался с большой неприязнью: «Я думаю, что императрица была настолько ослеплена, настолько все у нее было заволочено, если так можно выразиться, влиянием Распутина, что она не сознавала, что делает», и объяснял такое поведение «психозом на почве истерии».

И все же именно из писем Императрицы следует, что Государь в какой-то момент сочувствовал попыткам Джунковского удалить Распутина или, по меньшей мере, им не препятствовал.

Но важно отметить и другое. Именно тревога за Григория Распутина вынуждала Александру Федоровну написать следующие хорошо известные строки: «О, мой мальчик, заставь всех дрожать перед тобой – любить тебя недостаточно. Ты слишком добр, и все этим пользуются».

В наши дни сторонники Распутина скандал в «Яре» стремятся преподать либо как полностью искаженный – ничего и близко к подобному не было, все от начала до конца выдумано злодеем Джунковским, либо – как происходивший с участием не Распутина, но его двойника. Первой версии придерживаются историки О. А. Платонов и А. Н. Боханов, второй – доктор филологических наук Татьяна Миронова. Вот что она пишет:

«Первые догадки о том, что Царскую Семью компрометировали через двойника Григория Ефимовича, появились вскоре после убийства Старца. Одно из свидетельств тому – рассказ атамана Войска Донского графа Д. М. Граббе о том, как вскоре после убийства Распутина его "пригласил к завтраку известный князь Андронников, якобы обделывавший дела через Распутина. Войдя в столовую, Граббе был поражен, увидев в соседней комнате Распутина. Недалеко от стола стоял человек, похожий как две капли воды на Распутина. Андронников пытливо посмотрел на своего гостя. Граббе сделал вид, что вовсе не поражен. Человек постоял, постоял, вышел из комнаты и больше не появлялся". Надо ли говорить, что подобный "двойник" мог появляться при жизни Григория Ефимовича в любом "злачном" месте, мог напиваться, скандалить, обнимать женщин, о чем составлялись ежедневные репортажи охочих до грязи газетчиков, мог выходить из подъезда дома на Гороховой и шествовать на квартиру к проститутке, о чем составлялись ежедневные рапорты агентов охранного отделения. Ю. А. Ден вспоминает с недоумением: "Доходило до того, что заявляли, будто бы Распутин развратничает в столице, в то время как на самом деле он находился в Сибири"».

Сама по себе идея наличия у Распутина двойника оказалась весьма продуктивной, ибо на двойника можно было списать все неугодное. Более того, если смотреть на вещи глубже, о «двойничестве» Распутина, то есть о двух его ликах еще до Татьяны Мироновой писали многие его современники: Шульгин, Жевахов, Гурко. Говорил об этом в наши дни и протоиерей Александр Шаргунов: «Дело не в том, что у Распутина были двойники, а в том, что он был двуликий. Самое ужасное – ложь, смешанная с правдой. На этом смешении построены все ереси, древние и новые. Хуже всего (об этом постоянно говорит слово Божие), когда человек называет себя верующим, а ведет себя как неверующий. Он был благочестив, но пал. И стал искать своему падению оправдание. Подводить под него своеобразное богословие: "Не согрешишь – не покаешься"».

Однако понимать двойственность Распутина буквально, как наличие двух Распутиных, один из которых грешил и пьянствовал, а другой молился и постился, никому из серьезных исследователей еще в голову не приходило. Нынешняя научная филологическая мысль до такого «открытия» дошла.

В двенадцатой главе этой книги речь шла о мемуаре Надежды Тэффи, описавшей две своих встречи с Распутиным (на которых был и Василий Розанов). Татьяна Миронова уверенно пишет о том, что писательница присутствовала на встрече не с Распутиным, но с его двойником, с «Распутиным», а организовал все это Манасевич-Мануйлов.

То же, как пишет исследовательница, произошло и в «Яре», где «гулял "двойник" Распутина с подставной компанией, и все разыгрывалось по обыкновению: пьянство, приставания к дамам, упоминания о Царской Семье, хлыстовская пляска. И если бы полиция была вызвана тогда же – открылось бы, что Распутин – ненастоящий, и Анисья Решетникова, благочестивая купеческая вдова 76-ти лет, никогда не была в ресторане. А вот еврей-газетчик Семен Лазаревич Кугульский был личностью подлинной и скорее всего являлся антрепренером "оргии". Это он постарался, чтобы дело о кутеже в "Яре" попало в печать еще до расследования и обросло непристойными подробностями. Вслед за этим Государственная Дума подготовила запрос о событиях в ресторане "Яр", потом не дала ему хода, намеренно распространяя вымысел, что Думе запрещено делать этот запрос, так как Царская Семья "боится правды". И пошла-поехала злословить досужая чернь – пьяный, развратный мужик – любимец Царской Семьи!

Вот так, обдуманно и нагло, был введен в общество двойник Григория Ефимовича Распутина. И хотя поступки двойника, его слова, записки, сама внешность – длинный мясистый нос, жидкая бороденка, беспокойные, бегающие глаза – весьма отличались от благообразного облика Григория Ефимовича, но двойник настойчиво выдавался и, главное, охотно принимался за Молитвенника и Друга Царской Семьи lt;…gt;».

Справедливость требует признать, что копирайт этой версии принадлежит не современной исследовательнице, а хозяину «Яра» Судакову, который, как писал в своих мемуарах Джунковский, «желая избежать неприятностей и излишнего любопытства, стал уверять, что это не настоящий Распутин, а кто-то другой, кто нарочно себя им назвал. Когда, однако, это дошло до Распутина, то он уже стал доказывать, что он настоящий Распутин, и доказывал это самым циничным образом, перемешивая в фразах безобразные намеки на свои близкие отношения к самым высоким особам».

Но вернемся к размышлениям Татьяны Мироновой:

«Именно благодаря существованию двойника со страниц отчетов охранного отделения предстают два Распутиных: один – благочестив, благолепен, богомолен, ходит в храмы, отстаивает литургии, ставит свечи, ездит на квартиры исцелять больных, принимает просителей, духовных детей, трапезует с ними, причем, как отмечают все действительно близкие ему люди, ни вина, ни мяса, ни сладкого отец Григорий в рот не берет. Строжайшее воздержание. Деньги, пожертвованные просителями, тут же раздает другим просителям. И, главное, к Императорской Семье почтителен до благоговения. Другой "Распутин" – неделями пьян, посещает блудниц, берет взятки за протекции, скандалит в ресторанах, бьет там посуду и зеркала, говорит дурное о Царской Семье. Придет время, и откроются новые документы, которые окончательно докажут нам, что темную личность, внешне напоминавшую Григория Ефимовича Распутина, создали враги Самодержавного Русского Царства».

Все написанное Татьяной Мироновой представляется чрезвычайно захватывающим и по-своему обнадеживающим, но… не слишком убедительным. Дело даже не в том, что никаких новых документов и других свидетельств о двойнике Распутина, кроме тех, которые со слов Граббе приводит Родзянко (как известно, ярый распутинский ненавистник и клеветник), не существует, да и вообще любопытно, что именно из воспоминаний Родзянко идут два самых железных аргумента сторонников восприятия Распутина как масонской жертвы: первый – сообщение о масонском собрании в Брюсселе и второй – о двойнике.

Дело в том, что сам Григорий Ефимович Распутин своего похода в «Яр» не отрицал. Подтвердило это и расследование, которое было предпринято по инициативе Государыни флигель-адъютантом Саблиным и которое несомненно имело целью Распутина оправдать. Распутин и был оправдан, но не так эффектно, как предложила Татьяна Миронова. Если бы речь шла о «Распутине», то уж наверное Государыне бы об этом донесли и мы узнали бы об этом не из мемуаров Родзянко, а из более доброжелательного и надежного источника. Но оправдывали именно Распутина безо всяких кавычек, стремясь доказать, что на ужине в «Яре» Григорий присутствовал, только ничего особенного там не произошло.

О происшествии в «Яре» писал также достаточно объективно к Распутину относящийся Ричард Бэттс, который ссылался при этом на воспоминания английского вице-консула Роберта Брюса-Локхарта, в том ресторане в тот вечер находившегося.

«Роберт Брюс-Локхарт заявлял, что можно было слышать шум и женские голоса, идущие из отдельного номера Распутина в "Яре". Московская полиция не хотела предпринимать какие-либо действия по собственному почину, и был вызван Джунковский. Используя это как еще одну возможность опорочить Распутина, он приказал его арестовать. Роберт Брюс-Локхарт был свидетелем того, как Распутин уходил из помещения, "огрызаясь и обещая отомстить", так как его уводила полиция».

«Друзья Старца дружно поднялись на его защиту, – описывал дальнейшее развитие событий Спиридович. – В Москву для проверки сообщенных Джунковским сведений о скандале "У Яра" был послан, неофициально, любимец царской семьи, флигель-адъютант Саблин. Туда же выехал с той же целью и пробиравшийся в доверие к Анне Александровне Белецкий. Стали собирать справки. Уволенный Московский градоначальник Адрианов сообщил оправдывающие Старца сведения. Он переменил фронт. Все делалось тихо и секретно, по-семейному».

Иначе о миссии Саблина рассказывал на следствии в 1917 году Джунковский: «Он спрашивал меня, кого я могу назвать свидетелем той истории, о которой я докладывал в своей записке. Он сказал, что слышал про ужасные дела Распутина, и так как мне Александра Федоровна не особенно доверяет, а ему верит, то он хочет открыть ей глаза на этого человека, поэтому он и просит моей помощи. Вот его слова».

Так оно было или не так, оговаривал Джунковский Саблина или, напротив, стремился его реабилитировать и приписать задним числом к борцам против «Гришки», говорил ему подобное Саблин или нет – все это неизвестно, но известно, что в целом флигель-адъютант выполнил повеление Императрицы и сработал в пользу Распутина. Как рассказывается в книге Ч. Рууда и С. Степанова «Фонтанка, 16», «на очевидцев скандала в "Яре" оказали давление, попеременно запугивая и взывая к чувству милосердия. Один из свидетелей объяснял полковнику П. П. Заварзину, почему были изменены первоначальные показания: "Да, знаете, с одной стороны, мы поняли, что Распутин действительно в силе, почему ссориться с ним не имеет никакого смысла, а с другой – выходило как-то некрасиво – пользоваться его гостеприимством и на него же доносить". В результате предвзятого расследования вырисовывалась совершенно иная картина. Получалось, что Распутин скромно поужинал со своими друзьями и чинно уехал из "Яра", а все разговоры о финансовых махинациях – измышления, интрига Джунковского».

Сам Саблин о скандале в «Яре» и своем участии в его расследовании ничего не рассказывал, но в мемуарах Романа Гуля приводится другое его воспоминание по схожему поводу:

«Помню, в конце войны, в 1916 году летом, как-то в одну из поездок с государем из Царского в Петергоф купаться в Финском заливе (государь любил плавать и хорошо плавал), я решил сказать государю кое-какую неприятную правду о Распутине. Дело в том, что как раз накануне я видел Распутина у него на Гороховой – в совершенно пьяном, безобразном виде. Это в первый раз я увидел его в таком непотребном состоянии. Я решил доложить об этом государю. После купанья, не без труда, но я все-таки доложил.

Государь принял мой рассказ совершенно спокойно, сказав: "При смене дежурства доложите об этом императрице". Я видел, что все, что касается Распутина, государь всецело оставляет на решение государыни. Надо сказать, что в противоположность государю у государыни был очень сильный характер, сильная воля.

На другой день в девять часов утра императрица приняла меня, и в присутствии государя я рассказал все, чему был свидетелем на Гороховой. Я видел, какое тяжелое впечатление произвел мой рассказ на государыню. Она сдерживала слезы, но не выдержала и заплакала. Овладев собой, она сказала: "Это Господь Бог шлет испытания нам, проверить – признаем ли мы его даже и таким…"

Мое отношение к Распутину ухудшалось: я видел, что он приносит много зла и династии, и стране. Государыня мое отрицательное отношение к Распутину чувствовала, видела. "Вы его не поняли", – как-то сказала мне государыня. И с некоторых пор из наших разговоров тема о Распутине была исключена. Поэтому я не знал ни дня похорон Распутина и ничего, связанного с убитым Распутиным. Со мной на эту тему ни государь, ни государыня не говорили…»

На самом деле Императрица писала мужу уже после расследования, проведенного Саблиным: «Прилагаю копии двух телеграмм от нашего Друга. При случае покажи их Н. П. (то есть Саблину. – А. В.) — надо его больше осведомлять относительно нашего Друга, так как он в городе наслышался так много против Него и уже меньше обращает внимания на Его советы».

И в другом письме: «Мне уже целые месяцы не приходилось говорить с ним (Саблиным. – А. В.) наедине, и я боялась заговорить с ним о Гр., так как знала, что он сомневался в Нем. lt;…gt; Теперь он зовет Его Распут., что мне не нравится, и я постараюсь отучить его от этой привычки».

Не будет большой натяжкой предположить, что впечатление Саблина о Распутине изменилось в результате его неофициальных расследований. Рассказывал о пьяных похождениях Распутина и генерал Глобачев: «Распутин любил кабаки, которые посещал, обыкновенно, по возвращении из Царского Села. В них он напивался совершенно. Ездил он и к "девкам"».

Но вернемся к судьбе Джунковского. После энергичных действий Столыпина в 1908—1909 годах и думского наступления весной 1912 года его атака на Распутина была третьей и самой серьезной попыткой убрать странника с помощью административных мер из дворца, и никогда эти планы не были так близки к осуществлению. Но – в который раз не вышло.

«17 августа. Царское Село. Я был у мама и узнал, что вчера Ники написал минlt;иструgt; внlt;утреннихgt; дел кнlt;язюgt; Щербатову письмо с приказанием немедленно уволить генlt;ералаgt; Джунковского.

Подъезжая сегодня к Царскому Селу из Петрограда, я его встретил на моторе. Говорили сегодня, что есть надежда, что он не уйдет. Ники велел его уволить с оставлением в свите, на это Джунковский ответил, что не желает оставаться в свите.

Причина всего этого кроется в Распутине, который мстит Джунковскому за то, что он при расследовании московского погрома в мае раскрыл целый ряд неблаговидных поступков Распутина и донес об этом Государю. Молва говорит, что Распутин в пьяном виде публично похвалялся, что прогнал Николашку (Великого Князя Николая Николаевича. – А. В.), прогонит обер-прокlt;урораgt; Свlt;ятейшегоgt; Синода Самарина, Джунковского и велlt;икуюgt; кнlt;ягинюgt; Елизавету Федоровну», – записал в дневнике Великий Князь Андрей Владимирович.

В истории с увольнением генерала Джунковского с поста товарища министра было много нюансов и столкновений различных партий и групп. Джунковский писал в мемуарах, что против него выступали князь и княгиня Юсуповы (к слову сказать, не менее страстные противники Распутина, чем сам Джунковский), а также небольшая депутатская группа во главе с А. Н. Хвостовым и С. П. Белецким, которого Джунковский при своем вступлении в должность уволил и который некоторое время спустя Джунковского на его посту триумфально заменил. Таким образом, дело здесь было не только в Распутине. И, может быть, даже не столько в нем, но таковой была особенность общественного восприятия, продолжающаяся поныне: Распутину приписывалось все – то, к чему он имел отношение, и то, к чему не имел. Наконец и сам Распутин, если верить показаниям охранки, не случайно говорил следившим за ним агентам 10 августа 1915 года: «Джунковского со службы уволят, а он, может быть, будет думать, что уволили его через меня, я его не знаю, кто он такой».

«15-го августа вернувшийся из Могилева генерал Джунковский был приглашен экстренно к министру Внутренних дел князю Щербатову, – писал Спиридович. – Князь объявил генералу, что он только что получил записку от Государя Императора: – "Уволить немедленно генерала Джунковского от занимаемых им должностей с оставлением в свите". Удар был и неожиданный и сильный lt;…gt;».

«Хотя за последнее время атмосфера вокруг меня и сгущалась, тем не менее, ехавши к Щербатову, я никак не ожидал такого финала. Я несколько раз перечел строки Государя и возвратил записку министру; мне стало ясно, что на Государя было оказано влияние», – вспоминал товарищ министра.

«Увольнение Джунковского подняло большой шум и это было сразу же приписано немилости Императрицы и проискам Распутина, – продолжал Спиридович. – Дело в том, что о докладе генерала узнали многие. Теперь говорили, что ездившие в Москву Н. П. Саблин и Белецкий привезли неблагоприятные для Джунковского сведения, сообщенные будто бы Юсуповым и уволенным градоначальником Адриановым. Последний искал теперь поддержки у А. А. Вырубовой и заявлял, что в знаменитом апрельском скандале в ресторане "У Яра" Распутин ничего особенно скверного не делал и был оклеветан.

Эти слухи подогрели общие симпатии к уволенному Джунковскому. Он был завален письмами и телеграммами с выражением сочувствия. Принц Ольденбургский предлагал ему место при себе. Эти выражения симпатии были приняты в Царском Селе как демонстрация против Государыни. Это как бы окончательно уронило Джунковского в глазах Их Величеств, особенно, когда до них дошли слухи, что приехавший в Москву Джунковский был принят почетно в Московское дворянство, удостоился чествования дворянами и, не стесняясь, рассказывал о своей борьбе с Распутиным и о его зловредной роли.

От Гучкова генерал получил тогда письмо, в котором тот, выражая свое сочувствие, прозрачно намекнул, что когда придет момент, то новая Россия не забудет заслуг генерала и т. д. Поблагодарив автора письма за внимание, генерал ответил ему, что изменником своему Государю он никогда не был и не будет.

Стараясь позже полнее осветить истинную причину увольнения Джунковского и постигшей его немилости Государя, я узнал следующее.

Его начальник, князь Щербатов считал, что его уволили за то, что в появившейся в прессе статье о Распутине Государь нашел некоторые фразы, тождественные с фразами доклада Джунковского. Дворцовому коменданту, Воейкову Государь сказал в те дни по поводу доклада Джунковского так:

"Джунковский меня очень удивил, поднимая вопрос, уже поконченный на докладе Маклакова два месяца тому назад".

Н. П. Саблин передавал мне со слов Государя следующее. Сделав Государю доклад и уходя, Джунковский оставил Его Величеству письменный доклад о Распутине. В нем Государь нашел сведения, которых генерал не доложил Государю. Государь рассердился, назвал такой поступок недостойным и трусостью».

А далее Спиридович называет еще один мотив отставки Джунковского и, надо отдать ему должное, называет убедительно:

«Мне же лично кажется, что истинная причина увольнения генерала кроется еще и в следующем. От генерала Джунковского Государь никогда не слышал доклада, предостережения о том, что подготовлялось в смысле "заговора". Не считал ли Государь (а Царица наверно считала) это молчание странным, если не подозрительным со стороны того, кто по должности должен был бы первым знать о том и доложить Его Величеству.

Не докладывалось ничего на эту тему Государю и со стороны князя Щербатова. Позже князь писал мне:

"Относительно вашего второго вопроса, могу вас заверить, что ни от кого из моих коллег по Совету Министров, ни от Маклакова (с которым я был еще по Полтаве в личных хороших семейных отношениях), ни от кого-либо из подчиненных или многочисленных знакомых из самых разнообразных слоев общества, я никогда не слышал о замышлявшемся, будто бы, государственном перевороте в пользу В. Кн. Николая Николаевича, тем более не имел я основания говорить на эту тему с Государем"».

Щербатов либо лукавил, либо действительно был полным профаном и, следовательно, своей должности не соответствовал, потому что заговор был. К очень важной, ключевой во всей этой истории теме заговора Великого Князя Николая Николаевича против Императрицы, о чем Джунковский обязан был известить и не известил Государя, мы обратимся в одной из следующих глав, а пока отметим, что хотя газеты сообщали о том, что Распутин выслан из Петрограда без права возвращения в столицу, в дневнике Императора негодование никак не отразилось.

«4-го августа. Вторник. Вечером приехал Григорий, побеседовал с нами и благословил меня иконой».

Но скандалы, с Григорием связанные, на этом не прекратились.

«9 августа Григорий Распутин при восьмичасовом переезде на пароходе "Товарпар", переполненном публикой, из Тюмени в село Покровское напился пьян и учинил невероятное безобразие. К сожалению, ни на пароходе, ни на пристани не было чина полиции, и показания свидетелей пришлось собирать враздробь, а командир парохода, далеко ушедшего, и сейчас еще не допрошен, – писал губернатор Тобольска Андрей Станкевич министру внутренних дел князю Н. Б. Щербатову. – Тем не менее, из прилагаемых свидетельств, в особенности написанного шведом-этнографом Гартвельдом, имеется полная картина недопустимого публичного беспорядка, произведенного Распутиным…»

Вышеприведенная цитата взята из книги Р. Бэттса, и в этом смысле любопытно сравнить, как описывается один и тот же эпизод из жизни Распутина двумя исследователями: Ричардом Бэттсом и Олегом Платоновым.

Этот рапорт содержится в книге Платонова «Пролог цареубийства», а дальше ее автор пишет

«…несмотря ни на что, Добродеев приказывает подробно расследовать это дело и представить свидетелей. Однако реальных свидетелей найти не удалось. "Жена чиновника особых поручений" так и осталась неизвестной. Купец Михалев показаний не дал. Никакого официального протокола составлено не было. Никакой официант жалобу не подавал.

Была одна голая полицейская бумажка, не подкрепленная ни показаниями свидетелей, ни опросом пассажиров и солдат, ехавших на пароходе, а установить их было так легко».

На самом деле это не совсем так. А вернее, совсем не так. О. Платонов либо недоработал, либо предпочел умолчать. Все было установлено. Р. Бэттс – человек, абсолютно непредвзятый и ищущий возможности сказать о Григории Распутине доброе слово везде, где это не противоречит фактам, – приводит находящиеся в архиве показания по крайней мере троих очевидцев случившегося на борту «Товарпара», в том числе и «жены чиновника особых поручений», и купца Михалева, и эти показания не оставляют никаких сомнений в том, как на самом деле разворачивались события.

«9-го августа в 11 часов я с моей женой выехал на пароходе "Товарпар" из г. Тюмени в г. Тобольск. На пароходе находился в каюте № 14 Распутин lt;…gt; Поведение Распутина в это время было странное, и движения его были нервны и порывисты lt;…gt; Уже около двух часов Распутин оказался в состоянии полной невменяемости… Наконец, около 3-х часов дня уже окончательно пьяный Распутин притащил в салон 1-го класса около пятнадцати солдат рядовых, ехавших с ними на пароходе. Он усаживал солдат за общий табльдот и требовал, чтобы они пели ему песни. При этом он говорил солдатам, что ему "дана такая власть из Петрограда", желая тем побудить робеющих зайти в первый класс lt;…gt; После ухода солдат между Распутиным и капитаном произошла перебранка. Пьяный Распутин ни с того, ни с сего набросился на официанта со словами: "Ты, жулик, ты украл из моей каюты 3.000 рублей". На слова официанта, который сказал, что он будет жаловаться в суд, Распутин громогласно заявил: "Со мною не судись, меня и в Петрограде боятся"… Утомившись, Распутин пошел к себе в каюту… лег на своем диване и начал петь песни, которые сопровождались дикими завываниями… он то плакал, то хохотал… Окно каюты Распутина было открыто, и толпа смотрела на беснующегося Распутина, получая таким образом даровое представление… Гам и хохот все время стояли у окна. Когда пароход подходил к Покровскому, Распутина не удалось привести окончательно в чувство, и матросы должны были вывести его на берег. Толпа улюлюкала и хохотала…

Подтверждаю, что показание это дано мною по чистой совести и вполне соответствует истине.

Подлинный подписал шведский подданный композитор этнограф Юлиус Наполеон Вильгельмов Гартевельд».

«Александр Иванович Михалев, тюменский купец, тоже был на "Товарпаре", и тоже был опрошен», – пишет Р. Бэттс и далее приводит запись показаний купца:

«Он видел Распутина на пристани до отхода еще парохода, и он ему показался в нетрезвом виде… В Покровском Распутина вывели на берег матросы, а багаж его выбросили. На пароходе было много публики. После Распутина в каюте его остались две пустые бутылки из-под коньяка, а на полу была лужа воды, уверяли, что Распутин в каюте, пьяный, отправлял естественные надобности…»

«9 августа 1915 года я села на пароход "Товарпар" в Тюмени для следования в г. Тобольск… Вскоре поднялся из III класса Г. Распутин в пьяном виде… Несколько времени спустя я, выйдя из каюты в коридор, увидела нескольких солдат и Гр. Распутина, приглашающего их в столовую "кушать рябков". Солдаты сильно смущались, но он, подталкивая их, начал усаживать за стол. Доложили капитану, тот пришел, велел выйти солдатам и, обращаясь к Распутину, сказал: "Григорий Ефимович, разве вы не знаете, что по закону нижние чины не могут быть в 1-м классе?" Распутин начал ходить за капитаном, стонать и говорить: "За что ты меня обидел, ты кровно меня обидел". Капитан скрылся от него на верхнюю палубу. Тогда Распутин в коридоре 1-го класса привязался к официанту и сказал, что тот украл у него три тысячи. За официанта вступился какой-то господин, и все начали крупно разговаривать. Распутин кричал: "Я никого не боюсь, ты будешь судиться со мной в Петрограде"… Так крича, они спустились в III-й класс, и там начался ужасный шум. Нам сказали, что Григория Распутина побили. Вскоре он поднялся в 1-й класс совершенно пьяный… После этого я увидела Григория Распутина уже в Покровском селе, где его едва-едва разбудили и привели в себя. Шатаясь, растрепанный, лохматый, он вышел на берег и тотчас же уехал на своей лошади с дочерью домой. Подписала жена титулярного советника Алевтина Ивановна Будрина, г. Тобольск».

«Я… отозвал Распутина в сторону, передал ему… 3000 рублей на расходы по примирению с лакеем и дал понять Распутину, что об этой выдаче никто не знает, что, видимо, ему понравилось», – отмечал в своих показаниях Белецкий.

«9 августа. В 8 часов вечера прибыли в село Покровское. Агенты попросили капитана парохода дать им двух человек помочь вывезти Распутина с парохода на берег, и они вчетвером вытащили его мертвецки пьяного. Встречать его приехали проживающие в селе Покровском Распопов, две дочери, Дуня и Катя. Взвалили на телегу и повезли домой.

10 августа. В 10 часов утра Распутин вышел из дому на двор и спрашивал агентов относительно вчерашнего происшествия, все время ахал и удивлялся, что скоро так напился, тогда как выпил всего три бутылки вина, и добавлял: «Ах, парень, как нехорошо вышло»», – доносила полицейская охранка.

Татьяна Миронова наверняка сказала бы по этому поводу, что с борта «Товарпара» вынесли не Распутина, а «Распутина», и, видимо, «Распутина» же встречала дома его семья. Для правдоподобности этой версии придется признать, что было село Покровское и «Покровское», была жена Распутина и его «жена», дети и «дети», Россия и «Россия», и вообще весь реальный мир нуждается в удвоении для сохранения чистоты риз опытного странника.

Нет уж, братья и сестры, полюбите Распутина черненьким, а беленьким его всяк полюбит…

Речь не о том, что в пьяном поведении Распутина был особенный криминал. В конце концов, ничего сверхужасного на борту «Товарпара» не произошло, да и Распутина по-человечески можно понять. Он был в отвратительном настроении, первый раз за десять лет «службы» при дворе его так откровенно унизили и дважды за одно лето вытолкали взашей из столицы. Он был оскорблен и не смог сдержаться, прицепившись к ни в чем не повинному лакею «Товарпара», а может быть, лакей и в самом деле украл деньги у подвыпившего мужика – кто теперь скажет? Напился от отчаяния и возмущения, жалел неизвестных солдатиков, потому что самому предстояло отправить в армию единственного сына, которого ему не удалось, как ни старался, от армии освободить («Аня получила из Тюмени от нашего Друга следующую телеграмму: "Встретили певцы, пели пасху, настоятель торжествовал, помните, что пасха, вдруг телеграмму получаю, что сына забирают, я сказал в сердце, неужели я Авраам, реки прошли, один сын и кормилец, надеюсь пущай он владычествует при мне, как при древних царях". Любимый мой, что можно для него сделать? Кого это касается? Нельзя брать его единственного сына», – писала Императрица мужу 20 июня 1915 года, цитируя очередной дивный распутинский текст. И три месяца спустя: «Гр. прислал отчаянные телеграммы о своем сыне, просит принять его в Сводный полк. Мне сказали, что это невозможно. А.

просила Воейкова что-нибудь для него сделать, как он уже прежде обещал, а он ответил, что не может. Я понимаю, что мальчик должен быть призван, но он мог бы устроить его санитаром в поезде или чем-нибудь вроде этого. Он всегда ходил за лошадьми в деревне; он единственный сын, – конечно, это ужасно тяжело. Хочется помочь отцу и сыну. Какие чудные телеграммы Он опять прислал!»), и войну эту ненавидел… Но какой смысл лакировать царского друга вопреки очевидным фактам, подобно тому, как когда-то вопреки фактам же его чернили?

А Государю, по всей вероятности, про «Товарпар» ничего не доложили. Но не потому, что нечего было докладывать. Просто жив еще был пример уволенного Джунковского. Да если бы и доложили, это мало что изменило бы. Государь был занят в ту пору совсем другими делами, и у Григория Распутина он взял 4 августа благословение, потому что готовился принять очень важное, судьбоносное решение.