"Григорий Распутин-Новый" - читать интересную книгу автора (Варламов Алексей Николаевич)ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯПочти всю зиму и весну 1912 года продолжалась думская история, но по большому счету никаких изменений в положение Распутина она не внесла, и можно считать, что, отбив все атаки, опытный странник одержал над российским парламентом победу, так как Государь, не доверяя более никому, сам предпринял меры, чтобы весна 1912-го не повторилась. Родзянко в мемуарах об этом ничего не пишет, по всей вероятности, не желая снижать накал своей антираспутинской деятельности, но из стенографического отсчета бюро партии «Союз 17 октября» известно, что в феврале 1913 года председатель Государственной думы был на приеме у Императора, где среди прочего сказал следующее: «Ко мне по телефону позвонил управляющий Министерством внутренних дел и спросил, когда он может видеть меня по важному делу, так как вопрос, о котором идет речь, совершенно исключительный. После этого Н. А. Маклаков приехал ко мне и сказал: "Я к вам по высочайшему повелению. До сведения его величества дошло, что левые партии в Государственной Думе вновь поднимают вопрос о Распутине. Его величество приказал мне поручить вам ликвидировать это дело. Непременное желание его величества заключается в том, чтобы вопрос о Распутине ни в какой форме в Государственной Думе больше не поднимался". Позвольте же, Государь, доложить вам лично то, что я сказал тогда управляющему Министерством внутренних дел. Вопрос о Распутине в Государственной Думе ликвидирован окончательно; с тех пор вопрос этот ни в одной думской группе, считая в том числе левые партии, не поднимался и, я даю слово, не поднимется. Люди, позволяющие себе докладывать вашему величеству что-либо противоположное, сознательно и нагло лгут. Государь встал и молча пожал мне руку». Таким образом, между двумя противоборствующими сторонами был заключен мир, но заставить временно замолчать парламент не значило накинуть платок на рот прессы и утихомирить общественное мнение. Газеты продолжали о Распутине писать, и когда в 1912 году, отсидевшись в Покровском чуть более месяца, Григорий вернулся в Петербург, то, как вспоминал Коковцов, «это встревожило Макарова; появились опять газетные статьи и заметки, переплетающие быль с небылицею». «Ни я, ни Макаров его не видели, – писал Коковцов, – никакой речи о высылке его из Петербурга никто не поднимал, хорошо помня замечания об этом Государя, как вдруг в "Речи" появилось известие, что приехавший самовольно, вопреки сделанного распоряжения о высылке из Петербурга, Распутин выслан снова в село Покровское по распоряжению Председателя Совета Министров. Не желая подливать масла в огонь и зная хорошо, что это известие дойдет до Ливадии и вызовет какое-нибудь резкое распоряжение оттуда, которое опять припутает имя Государя к этому человеку, я послал шифрованную телеграмму Барону Фредериксу, прося его доложить Государю, что эта заметка совершенно ложная, что Распутин действительно приехал, но ни я, ни кто-либо другой и не предполагает высылать его куда-либо. На другой же день я получил ответ такого содержания: "Государь приказал мне сердечно благодарить Вас за извещение и передать Вам, что Его Величество очень ценит такое откровенное предупреждение, которое устранит всякое недоразумение". Этот ответ показал мне, что я рассчитал совершенно верно, устранивши всякие толки и даже предупредивши, может быть, прямой приказ о возвращении "старца" из ссылки». Но помимо правильных расчетов Коковцова этот ответ показывал, какую громадную роль играл теперь Распутин, если одно только его появление в Петербурге и самая банальная газетная утка заставляли премьер-министра Российской империи спешно оправдываться перед монархом в чистоте своих помыслов по отношению к сибирскому крестьянину, стремительно перемещавшемуся из Петербурга в Тюмень и обратно. Больная русская тема «мужики и баре», или в более актуальной для того времени формулировке «народ и интеллигенция», чему и был посвящен совсем незадолго до этих событий вышедший в свет сборник «Вехи», преломлялась в отношениях сибирского крестьянина и напуганных им государственных деятелей самым причудливым образом. Народ в лице Распутина брал реванш, причем народ отнюдь не в славянофильском, а скорее в бунинском понимании, и в этом смысле Гумилёв был недалек от истины, когда писал своего «Мужика»: Еще более эмоционально и интимно выразил свое отношение к Распутину другой поэт – Николай Клюев: В этих стихах важна точка отсчета: для Гумилёва Распутин – посторонняя враждебная сила, Клюев же себя с этой могучей силой отождествляет, но в любом случае Распутин – это именно сила, воля, стихия, подчиняющая себе ход исторических событий. Тут есть что-то от пушкинского Пугачева в «Капитанской дочке». Распутин выступает не только как исторический персонаж, но и как явление природы. Он становился всеобъемлющ, вспомним еще раз блоковское «Распутин – всюду», и именно в этом заключалась главная загадка сибирского мужика, и даже не его самого, а тех чувств, которые он в российском обществе вызывал или, вернее, каковыми общество его наделяло. Марина Цветаева позднее писала о шестой строфе гумилёвского стихотворения: «Вот, в двух словах, в четырех строках, все о Распутине, Царице, всей той туче. Что в этом четверостишии? Любовь? Нет. Ненависть? Нет. Суд? Нет. Оправдание? Нет. Судьба. Шаг судьбы. Вчитывайтесь, вчитывайтесь внимательно. Здесь каждое слово на вес – крови. В гордую нашу столицу (две славных, одна – гордая: не Петербург встать не может) входит он (пешая и лешая судьба России!) – Боже спаси! – (знает не спасет!), обворожает Царицу (не обвораживает, а именно по-деревенски: обворожает!) необозримой России – не знаю как других, меня это "необозримой" (со всеми звенящими в ней зорями) пронзает – ножом. Еще одно заглавная буква Царицы. Не раболепство, нет! (писать другого с большой еще не значит быть маленьким), ибо вызвана величием страны, здесь страна дарует титул, заглавное Ц – силой вещей и верст. Четыре строки – и все дано: и чара, и кара. lt;…gt; А если есть в стихах судьба – так именно в этих, чара – так именно в этих, История lt;…gt; – так именно в этих». Так, в сознании самых проницательных и глубоких своих современников сибирский крестьянин сделался неотъемлемой частью петербургского и – шире – всего российского ландшафта, приметой эпохи, ее камертоном, символом, точкой отсчета и знаком исторической судьбы России. Без него эту эпоху нельзя было понять и вынести его из нее также невозможно, как невозможно свести распутинский миф к газетным статьям, которые раздражали Царскую Семью. О нем писали уже при жизни романы, ставили пьесы, о нем спорили и размышляли, и этот интерес – интерес не только скандальный, но и более серьезный, глубокий надолго Распутина пережил. Его уже давно не было в живых, а Ахматова описывала уличный Петербург начала XX века в набросках к «Поэме без героя» (к которой приступила в конце 1940-го): «Слепцы идут у Христа славить. Нищие. Распутин. Пожарный и толстая кухарка. Проститутка и развратник по Блоку». А еще в двадцатые годы, по свидетельству ее биографа Павла Лукницкого, начала писать поэму, где в качестве персонажей «и Распутин, и Вырубова – все были». Однако поэма не была написана по причине того, что похожий сюжет использовал Алексей Толстой в пьесе «Заговор императрицы». Впрочем, «красный граф» перебежал дорожку не только Анне Андреевне. «Просьба: …нужен весь материал для исторической драмы – все, что касается Николая и Распутина… до зарезу!.. Лелею мысль создать грандиозную драму… Уже готовы некоторые наброски и планы. Мысль меня увлекает безумно…» – обращался в начале 1920-х к своим родственникам Михаил Булгаков. И хотя грандиозную драму автор «Белой гвардии» не написал, Распутин упоминается в рассказе «№ 13. Дом Эльпит-Рабкоммуна»: «Однажды, например, в десять вечера, стосильная машина, грянув веселый мажорный сигнал, стала у первого парадного. Два сыщика, словно тени, выскочили из земли и метнулись в тень, а один прошмыгнул в черные ворота, а там по скользким ступеням в дворницкий подвал. Открылась дверца лакированной каретки, и, закутанный в шубу, высадился дорогой гость. В квартире № 3 генерала от кавалерии де-Баррейн он до трех гостил. До трех, припав к подножию серой кариатиды, истомленный волчьей жизнью, бодрствовал шпион. Другой до трех на полутемном марше лестницы курил, слушая приглушенный коврами то звон венгерской рапсодии, capriccioso, – то цыганские буйные взрывы: До трех сидел третий на ситцево-лоскутной дряни в конуре старшего дворника. И конусы резкого белого света до трех горели на полукруге. И из этажа в этаж по невидимому телефону бежал шепчущий горделивый слух: Распутин здесь. Распутин. Смуглый обладатель сейфа, торговец живым товаром, Борис Самойлович Христи, гениальнейший из всех московских управляющих, после ночи у де-Баррейн стал как будто еще загадочнее, еще надменнее. Искры стальной гордости появились у него в черных глазах, и на квартиры жестоко набавили». «"Развратник, пьяница Распутин, злой гений России". Конечно, хорош был мужичок. Ну, а вы-то, не вылезавшие из "Медведей" и "Бродячих Собак?"» – вопрошал Бунин «поэтов и беллетристов» в «Окаянных днях»[40], а Алексей Толстой, как будто отвечая своему приятелю, описывал в романе «Хождение по мукам», как сам Распутин посетил знаменитое кабаре: «Неожиданно стало тихо в подвале, зазвенел упавший стакан… Во входной двери стоял среднего роста пожилой человек, выставив вперед плечо, засунув руки в карманы суконной поддевки. Узкое лицо его с черной висящей бородой весело улыбалось двумя глубокими морщинами, и вперед всего лица горели серым светом внимательные, умные пронзительные глаза. Так продолжалось минуту. Из темноты двери к нему приблизилось другое лицо, чиновника, с тревожной усмешкой, и прошептало что-то на ухо. – Опять ты со своей глупостью… Ах, надоел. – Он, еще веселее гостей в подвале, мотнул бородой и сказал громко, развалистым голосом: – Ну, прощайте, дружки веселые. И сейчас же скрылся. Хлопнула дверь. Весь подвал загудел. Стуков впился в руку Ивана Ильича. – Видел? Видел? – проговорил он, задыхаясь. – Это Распутин». Но вернемся в 1912 год. Из гордой столицы странник уехал не в Сибирь, а, как и обещал журналисту из «Нового времени», в Крым. Ни шлейф слухов, ни то, что вплоть до июня 1912 года в Крыму оставался епископом Таврическим Феофан, Государыню, по-видимому, не смущало. Царская Семья ясно давала понять всем, что никакой шантаж, никакие атаки Думы, печати, ни мнение правящих архиереев и лично царский духовник изменить высшую волю не могут и все будет так, как пожелает августейшая чета. О. Платонов приводит в своей книге секретное донесение, хранящееся в Центральном государственном архиве, датированное февралем 1912 года, где среди прочего анонимный источник сообщал, что «последнее слово по распутинской эпопее будет сказано именно в Крыму, вдали от Правительства и от русского общества и его представителей». Последнее это было слово или нет, но с Царской Семьей Распутин в Крыму встречался несмотря ни на какие скандалы и общественное противодействие. «Я видел, что Распутин старается "втереться" во дворец, в царскую семью. Поэтому, когда в 1912 году царская семья была в Ялте, я, чтоб не допустить распространения всяческих слухов (которые уже начали ходить по стране), сделал все, чтобы Распутин не приезжал на яхту, на которой я был старшим офицером. Я попросил священника, бывшего на яхте, пойти и поговорить об этом с Распутиным. Он был, говорил. И вынес то же отрицательное впечатление. В частности, священник тоже обратил внимание на глаза Распутина, сказав: "У него в глазах что-то есть". Так я все-таки устранил приезд Распутина на яхту», – рассказывал флигель-адъютант Саблин Роману Гулю. Даже если это и правда, а не попытка смыть с себя клеймо распутинца, которое на Саблине висело, то устранить встречи Николая и Александры с Распутиным на суше флигель-адъютант не мог. «Нашла коса на камень», – говорят в таком случае в народе. Оскорбление Государыни было столь велико, что она вела себя почти что демонстративно. Она была не столько «обворожена» в тот момент Распутиным, сколько возмущена «светской чернью», и с этого момента уже никто не мог убедить ее в опасности присутствия Распутина при Дворе – Царица просто не верила ни газетам, ни политикам, ни церковным иерархам, не верила ни своей сестре, ни свекрови – а верила лишь одному человеку. «Несчастная моя невестка не понимает, что она губит и династию и себя. Она искренно верит в святость каждого проходимца, и все мы бессильны отвратить несчастие», – говорила императрица-мать Мария Федоровна Коковцову. Адмирал Колчак показывал на следствии в 1920 году (и его показание заметно перекликается с мемуарами моряка Саблина): «В 1912 году, когда я плавал на "Уссурийце", – верно это или нет, – прошел слух, что Распутин собирается из Петрограда прибыть на место стоянки императорской яхты, в шхеры, и для этого будет дан миноносец. Я помню, со стороны офицеров было такое отношение: что бы там ни было, но я не повезу, пусть меня выгоняют, но я такую фигуру у себя на миноносце не повезу. Это было общее мнение командиров lt;…gt; Эта история глубоко возмущала нас lt;…gt;». «Первый раз я прочитала здесь в газетах [о Григории Распутине] и была в ужасе, потому что я испугалась, что если народ узнает, что Вы приняли этого человека, то это бросит на Вас черную тень», – писала Государыне Великая Княгиня Елизавета Федоровна. Помимо нее о Распутине и о его влиянии на русский императорский двор были наслышаны и две другие сестры Императрицы принцесса Ирена и принцесса Баттенбергская. О встрече с ними, состоявшейся в мае 1913 года в Берлине, писал в своих воспоминаниях В. Ф. Джунковский: «Разговор касался главным образом о царящем в России настроении, недовольстве общества, касаясь и настроения в войсках. Все эти вопросы были как бы следствием их забот о родной сестре императрице Александре Федоровне и роли Распутина в ее жизни. Я объяснил им, какую роль играет Распутин, стараясь умалить его значение и доказать преувеличение слухов, но они были так хорошо осведомлены обо всем, что трудно было их переубедить. Они сами стали мне доказывать вред, причиняемый Распутиным их сестре…» Но для Царя и Царицы Распутин оставался частным семейным делом частной семьи, и кем бы из родственников или близких негодование, опасения, тревога, предостережения ни высказывались, этих сигналов во дворце не принимали, не понимали и не хотели понимать. «Граф Фредерике однажды, в интимной беседе, в моем присутствии, когда вопрос коснулся тогдашней злобы дня, – вспоминал Мордвинов, – сказал: "Вы знаете, что я люблю Государя, как сына, и потому не мог удержаться, чтобы не спросить Его Величество, что же наконец такое представляет собой Распутин, о котором все так много говорят. Его Величество ответил мне совершенно спокойно и просто: 'Действительно, слишком уж много и, по обыкновению, много лишнего говорят, как и о всяком, кто не из обычной среды принимается изредка Нами. Это только простой русский человек, очень религиозный и верующий… Императрице он нравится своей искренностью; Она верит в его преданность и в силу его молитв за Нашу Семью и Алексея… но ведь это Наше совершенно частное дело… удивительно, как люди любят вмешиваться во все то, что их совсем не касается… кому он мешает?'"» Сам министр двора Фредерике, старый, заслуженный человек, хорошо знавший и Александра III, и даже Александра II, показывал Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства: «Я ему часто говорил, чтобы он, ради Бога, Распутина прогнал; на это его величеству угодно было мне сказать: "Вы, граф, мне неоднократно говорили, что у вас и без вмешательства в дела политические достаточно дела; потому вы этого вопроса не касайтесь, это мое дело"». Дворцовый комендант генерал-майор В. Н. Воейков в 1917 году свидетельствовал: «Я говорил Государю, что, по моему мнению и по мнению общества, Распутин не достоин приема, но встретил холодный ответ: "Мы можем принимать, кого хотим"». «Никто не мог поколебать их доверия, хотя все враждебные газеты им приносились, и все старались доказать, что он дурной человек. Ответ был один: "Его ненавидят, потому что мы его любим"», – вспоминала Вырубова. Так через Распутина прошел страшный разлом между Царской Семьей и ее ближайшим окружением, роковым образом отозвавшийся в роковые предреволюционные годы. После недолгого пребывания в Ливадии Распутин вернулся в Покровское, и там неожиданно было закрыто дело о его принадлежности к хлыстовской секте, которое попытались возобновить весной Родзянко с Гучковым. Вынес окончательный вердикт новый Тобольский епископ Алексий (Молчанов), который по своему положению и был обязан это сделать. Но интересно то, что, согласно материалам, хранящимся в Тобольском краеведческом музее, инициатором этого, уже третьего, обращения к распутинскому хлыстовству был не сам Алексий, но его предшественник епископ Евсевий (Гроздов), занимавший Тобольскую кафедру после Антония (Каржавина) и пытавшийся Распутина-таки за его хлыстовство засудить. Именно Евсевию слали донесения клирики села Покровского, наблюдавшие за подозрительным земляком и тщательно фиксировавшие все его передвижения и встречи. Евсевий готовился завершить дело неблагоприятным для Распутина заключением, однако в апреле 1912 года он был из Тобольска переведен на Псковскую кафедру, которую до этого занимал Алексий, и очередное донесение пришло на имя нового епископа: «Епископу Тобольскому и Сибирскому Алексию. Рапорт Во исполнение приказаний, данных бывшим Преосвященным Тобольским Епископом Евсевием о ежемесячно предоставлении сведений о местожительстве и действиях крестьянина слободы Покровской Григория Распутина, имею честь почтительно доложить о нем Вашему Преосвященству, на основании донесения Покровского причта за июнь месяц, следующее: в начале июня месяца Распутин был дома в селе Покровском. 7 июня к нему приехала на пароходе, шедшем из Тюмени, дочь "Матрона", с нею вместе: жена дворянина Смоленской губ. гор. Поречье Зинаида Леонидовна Манштет и крестьянская девица Акилина Никитина Любчинская, Могилевск. губ., Боровского уезда, проживающая в С.-Петербурге – сестра милосердия. Вскоре Манштет уехала, Любчинская же до сего времени живет в доме Распутина. 20 июня на пароходе из Тюмени к Распутину приехал Преосвященный Епископ Каргопольский Варнава и с ним иеромонах, имеющий награду – золотой наперсный крест. Гости эти были встречены на пароходной пристани Распутиным, его братцами и сестрами и всей его семьей. Как только показались на пароходе Епископ и иеромонах, Распутин и вся его семья запели Тропарь Пятидесятницы. Встретясь с Распутиным, Епископ благословил его и затем они трижды облобызались, облобызался с Распутиным и о. иеромонах. Благословив остальную братию Распутина, Епископ Варнава и иеромонах сразу же сели на приготовленный экипаж: Епископ Варнава в ряд с Распутиным, а иеромонах напротив – ниже на облучок. Уехали с пристани в дом Распутина братцы и сестры, и семья Распутина также торопливо села на другой экипаж и следом за первым отправилась с пристани в дом Распутина. Гости Распутина Епископ Варнава и его иеромонах ездили и ходили по селу Покровскому вместе с Распутиным, были в гостях у братцев Распутина: Николая, … (неразб.) … Ильи, Александра, а также у местных торговцев, у волостного писаря и начальника почтового отделения. Но своей братии по священству посещением своим Епископ Варнава и иеромонах не удостоили. Погостив два дня у Распутина, Епископ Варнава и о. иеромонах 22 июня на пароходе отбыли из села Покровского, а с ними и сел Распутин, – в Тюмень, а затем и в Россию. Провожали его на пристани все братцы и сестры, но без пения. Когда народ отошел от пристани, Епископ Варнава вышел на балкон парохода, с него благословлял всех, стоявших на берегу реки братцев и сестер Распутина и других жителей кр. слободы Покровской. Распутин, уехав с Епископом Варнавой в Россию, возвратился оттуда в слободу Покровскую 7 июля, а 10 июля снова отправился на пароходе – до г. Тобольска. Вр. исполняющий обязанности благочинного Священник Александр Киановский. 11 июля 1912 г.». При чтении этого документа трудно даже понять, против кого он направлен – Распутина или епископа Варнавы, отказавшегося встречаться с местным клиром. Олег Платонов, который приводит в своей книге этот текст, ссылается еще на одно свидетельство. Оно принадлежит иерею Петру Остроумову и датируется маем того же года. «Распутин совершил кратковременную поездку в Петербург в марте месяце н.г. С 19 числа этого месяца проживает в селе Покровском, занимаясь делами по ведению своего крестьянского хозяйства. Религиозное настроение Распутина, по-видимому, не меняется. На богослужение в церковь он ходит по-прежнему почти неопустительно. На последней седмице Великого Поста он говел, но исповедь его была чисто формальная. В доме у Распутина с января месяца проживала петербургская генеральша Ольга Лахтина (она была и гостила у Распутина и в предшествующие годы), почитательница Распутина с 1905 года. Лахтина на религиозной почве пришла в состояние, близкое к невменяемому, и открыто называла Распутина Богом и выражала настойчивое желание, чтобы и другие верили в божественность Распутина, грозя за неверие Божьей карой. Около 23 или 24 числа апреля Лахтина от Распутина из Покровского уехала. Как слышно было, из-за каких-то неприятностей, вышедших у нее с женой Распутина. Распутин говорил, что он собирается в мае месяце ехать в Петербург. Как выяснилось, в Петербург Распутин не поехал, но 17 мая на пароходе "Ласточка" выехал в Тобольск для следования на богомолье в Абалакский монастырь… (неразб.)… Вместе с сим… сведения… посланы были брошюры, изданные Распутиным: 1. "Великие дни Торжества в Киеве", которая есть у Епархиального начальства и 2. "Благочестивые размышления". Последняя брошюра была мною получена по усиленной просьбе и только в одном экземпляре, каковой я и предоставляю Преосвященнейшему Евсевию – экземпляра этой брошюры у меня на руках нет – и пока достать не могу; Распутин дает ее только избранным». Алексию надлежало решить, что со всеми этими материалами делать и какие меры принимать. Однако еще прежде, чем его слово было произнесено, Распутин в Петербурге несколько раз встречался с исследователем русского сектантства и соратником В. И. Ульянова-Ленина В. Д. Бонч-Бруевичем. Эти встречи носили характер своеобразной научной экспертизы, призванной ответить на вопрос: сектант Григорий или не сектант? «Обратились с этой целью к известному знатоку русского сектантства Бонч-Бруевичу, тому самому, который впоследствии объявился убежденным большевиком и стал управляющим делами совета народных комиссаров. Бонч-Бруевич, через посредство баронессы В. И. Икскуль, охотно познакомился с Распутиным, вел с ним продолжительные беседы на различные темы, причем выказал к нему некоторую симпатию. Результат своего знакомства с Распутиным и его религиозными воззрениями Бонч-Бруевич доложил в собрании членов октябристской партии. Пришел он к тому выводу, что ни к какой определенной секте Распутин не принадлежит и в состав ее не входит, но ближе всего его взгляды подходят именно к хлыстовству. Доклад Бонч-Бруевича был, однако, в общем для Распутина благоприятным», – писал Гурко, и эта связь Бонча с октябристами и Гучковым не менее существенна, чем его членство в РСДРП. Известен и отзыв самого Бонч-Бруевича: «Познакомившись с Г. Е. Распутиным-Новым и проведя много времени в ходе семи исчерпывающих с ним разговоров, считаю своим моральным долгом высказать свое мнение по вопросу, является ли Распутин сектантом, тем более, что этот вопрос был затронут, хотя и не прямо, в интерпелляции в государственной Думе и в некоторых выступлениях депутатов при обсуждении бюджета св. Синода. Строго ограничиваясь упомянутым выше вопросом, я заявляю, что Григорий Ефимьевич Распутин-Новый является типом православного крестьянина из далекой и отсталой, провинциальной России и не имеет ничего общего ни с каким сектантством. Будучи более осведомленным о догматической стороне доктрины православия, чем это наблюдается среди крестьян, и зная библию и евангелие значительно хуже, чем большинство сектантов, Григорий Ефимьевич признает все таинства, ритуалы и догмы православной церкви именно так, как они толкуются в православии, без малейших отклонений или критики. Он считает, что было бы чрезвычайно грешно и безнравственно даже обсуждать такие вопросы, ибо, как он сказал мне, "нечего мирянину обсуждать вопросы, установленные самим Господом"». И в заключение: «Исходя из широких личных наблюдений над сектантами и из обстоятельного знакомства с их методами мышления, методами рассуждения, толкования веры, обдумывания и из ряда почти неопределимых подробностей, основываясь на тщательном изучении всего, что до сих пор было написано о Г. Е. Распутине-Новом, включая последнюю брошюру Новоселова, исходя, наконец, из длительных личных собеседований с Распутиным, которые велись в присутствии свидетелей, равно как и строго конфиденциально, при которых я умышленно пытался добиться полной ясности и точности в отношении его религиозных верований, я считаю своим долгом открыто заявить, что Г. Е. Распутин-Новый является полностью и совершенно убежденным православным христианином, а не сектантом… Владимир Бонч-Бруевич. Петербург». Вопрос о том, доверять или нет заключению Бонч-Бруевича, решается в зависимости от того, какую цель преследует тот или иной современный автор. Апологеты Распутина, которые всегда подчеркивают, что недруг Распутина Илиодор продался после революции большевикам, а другой гонитель генерал Джунковский сотрудничал одно время с ЧК, факт многолетней принадлежности Бонч-Бруевича к самой верхушке большевистской партии очень изящно выносят за скобки как незначительный. Для них Бонч – просто крупный специалист, ученый и очень чуткий человек. «Известный исследователь русских религиозных движений В. Д. Бонч-Бруевич считал Григория Распутина одной из самых ярких личностей своей эпохи, – с умилением пишет О. Платонов. – Передавая свои впечатления от встреч с Распутиным, ученый, в частности, рассказывал: "Много мне приходилось видеть восторженных людей из народной среды, ищущих чего-то, мятущихся, 'взыскующих града', куда-то стремящихся, что-то строящих и разрушающих, но Г. Е. Распутин какой-то другой, на нас непохожий. Не имея никакой политической точки зрения, он что-то стремится сделать. Для кого?.. 'Для народушка жить нужно, о нем помыслить…' —любит говорить он"». Напротив, критики Распутина принадлежность Бонч-Бруевича к большевикам всячески подчеркивают и говорят о фальсификации его выводов на том основании, что Бонч-де не желал, чтобы Распутин исчез со сцены и из рук левых партий было выбито мощное оружие против монархии. Наиболее сжато сформулировал эту точку зрения исследователь Февральской революции Г. М. Катков. «Было бы несправедливо по отношению к Бонч-Бруевичу предположить, что его заключения диктовались соображениями низменного "буржуазного объективизма" или уважением к фактам. Вся его предыдущая деятельность по организации подпольной большевистской прессы, то, что он делал в февральские дни, при Временном правительстве и в первые годы правления большевиков, показывает, что политические соображения были первостепенны в любом поступке, который Бонч-Бруевич считал "своим моральным долгом". В данном случае цель его поручительства вполне ясна. Распутиным пользовались в думских речах, чтобы подорвать престиж престола. Маневр Гучкова, который в качестве предлога воспользовался памфлетом Новоселова, имел исключительный успех. Связь с Распутиным становилась ахиллесовой пятой самодержавия. Но ярость атаки стала беспокоить сторонников режима, и они попытались покрыть ущерб, причиняемый присутствием во дворце "божьего человека". Обвинение в неправославии было мощным и, может быть, единственным средством добиться устранения Распутина. А с его устранением все те, кто только и выискивал, к чему бы прицепиться, чтобы ударить по режиму, лишались самого безотказного оружия. Но в этот момент в дело вмешался (в качестве независимого и вполне объективного ученого) верный друг Ленина, и именно он составил наиболее обстоятельный доклад, в котором говорилось, что обвинения в неправославии, направленные против Распутина, вызваны злобным желанием растоптать "человека из народа", простого крестьянина, который сумел найти доступ к царю. И уловка Бонч-Бруевича, как и во многих других случаях, сработала… Стоит добавить еще один штрих, показывающий, как тесно смыкались усилия всех тех, кто добивался падения Николая II. В опубликованных посмертно воспоминаниях Гучкова упомянуто, что именно он, Гучков, свел Бонч-Бруевича с Распутиным благодаря посредничеству некоей дамы, которая перед тем предлагала представить Распутина Гучкову. Встреча состоялась сперва в гостиной этой дамы, а потом в более конфиденциальной обстановке. Гучков сообщает, что через несколько недель Бонч-Бруевич написал ему письмо, "в котором он сообщал мне, что пришел к заключению, что Распутин не просто проходимец, нацепивший маску сектанта, а несомненный сектант, что, конечно, не мешает ему быть одновременно и проходимцем. По духу своего учения он близок к секте хлыстов, но не принадлежит к ней и является сектантом-одиночкой". Нам нет надобности прилагать дальнейшие усилия и выяснять, кто прав – Бонч-Бруевич или Гучков. Важно, что на деле вмешательство Бонч-Бруевича сослужило службу антицарской агитации, которая была необходима Гучкову в видах будущей политической карьеры». Так писал Катков. Однако нелишне привести мнение и самого Гучкова: «Потом, когда я ознакомился с личностью Бонч-Бруевича и с его ролью во время большевиков, я стал задумываться, был ли он искренен в своей беседе со мной, не пришел ли он к тому убеждению, что это явление полезно для них, спекулировавших на разложении старой власти». Бонч-Бруевич в качестве исполнителя секретного ленинского плана получается в итоге таким же орудием злой воли, как Гучков или Великий Князь Николай Николаевич. Словом, куда ни кинь – со всех сторон заговор. На самом деле едва ли Бонч-Бруевич выполнял в вопросе о Распутине чью-то волю, помимо собственной, и прибегал к изощрениям и уловкам. При всем своем большевизме он был опытным специалистом, общался с самыми разными сектантами, хорошо изучил эту публику, знал настоящих хлыстов и видел, что хлыстом Распутин не был. Сибирский мужик, затронувший интересы стольких людей, мог быть сколь угодно развратен, лукав, хитер, но религиозным сектантом в строгом смысле этого слова не являлся, что Бонч-Бруевич и зафиксировал и доложил членам партии октябристов. А насчет письма Гучкову, то, во-первых, где это письмо, а во-вторых, если оно и было, не факт, что Бонч был искренен в письме и лицемерил в своем официальном заключении, а не наоборот. Во всяком случае известному генералу А. С. Лукомскому он говорил, что Г. Е. Распутин – не сектант. Да и на экземпляре нелегально распространявшейся книги Новоселова «Григорий Распутин и мистическое распутство» Бонч-Бруевич неслучайно написал: «Многое из сообщенного в брошюре, по тщательной проверке, оказалось ложью, многое крайне преувеличено. Вл. Бонч-Бруевич. СПб., 17 августа 1912 г.». Так что как бы ни хотелось привлечь Ленина и его соратников к делу о непосредственном использовании Распутина в партийных целях, это было бы натяжкой, а Гучков в своих устных рассказах, по-видимому, просто стремился к тому, чтобы снять с себя всякую ответственность за то, что он натворил во время анти-распутинской кампании зимой-весной 1912 года. В том же 1912 году Распутина посетил в Покровском известный московский священник и миссионер протоиерей Иоанн Восторгов, который назвал Распутина «истинным христианином», о чем сообщил 8 августа 1912 года «Вестник Западной Сибири». Так была подготовлена «церковная реабилитация» Распутина, окончательно закрепленная заключением епископа Алексия (Молчанова), который официально закрыл начатое Тобольской консисторией в 1907 году дело о принадлежности Распутина к секте хлыстов. «Заключение Тобольской духовной консистории о принадлежности Распутина к секте хлыстов. 29 ноября 1912 г. По вопросу о принадлежности крестьянина слободы Покровской Тюменского уезда Тобольской губ. Григория Распутина-Новаго к секте хлыстов. Преосвященный Алексий Епископ Тобольский, ныне почивший Экзарх Грузии, основательно изучил следственное дело о Григории Новом. Проезжая по Тюменскому уезду для обозрения церквей епархии, он останавливался в слободе Покровской и подолгу здесь беседовал с кр. Григорием Новым о предметах его веры и упования, разговаривал о нём с людьми его хорошо знающими дал ему возможность быть дважды у себя в Тобольске и здесь испытывал его религиозные убеждения. Из всего вышеуказанного Преосвященный Алексий вынес впечатление, что дело о принадлежности крестьянина Григория Распутина-Новаго к секте хлыстов возбуждено в свое время без достаточных к тому оснований и со своей стороны считает крестьянина Григория Новаго православным христианином, человеком очень умным, духовно настроенным, ищущим правды Христовой, могущим подавать при случае добрый совет тому, кто в нем нуждается. В дополнение к своим личным впечатлениям по сему делу Преосвященный Алексий предложил причту слободы Покровской церкви доставить ему точные, подробные и верные сведения о жизни, деятельности и учении кр. Григория Новаго. Причт донес, что ни в обстановке – домашней и усадебной, ни в образе жизни крестьянина Григория Новаго и его семьи ему, причту, не приходилось наблюдать, видеть и слышать что-либо такое, что указывало бы на принадлежность крестьянина Григория Новаго к хлыстовству. По донесению того же причта, Григорий Новый заботится о своем приходском храме. Так, он пожертвовал 500 рублей на построение храма в слободе Покровской, пожертвовал в приходский храм серебряный, 84% золочёный напрестольный крест, четыре серебряных вызолоченных лампады и приложил к чтимой иконе Спасителя массивный настольный золотой крест. Передав это донесение еп. Покровского причта Тобольской духовной консистории, он, с сообщения своих личных наблюдений и исследований о кр. Григории Новом, в связи с новыми данными и доложил консистории, которая протокольным определением от 29 ноября 1912 года постановила: "Принимая во внимание, что вопрос о принадлежности кр. слоб. Покровской Григория Распутина-Новаго к секте хлыстов внимательно рассмотрен Его Преосвященством Преосвященнейшим Алексием, Епископом Тобольским и Сибирским по данным следственного дела, на основании личного наблюдения кр. Григория Новаго и на основании сведений, полученных о нем от людей хорошо его знающих, и что по таким личным обследованиям этого дела Его Преосвященство считает кр. Григория Распутина-Новаго православным христианином, человеком духовно настроенным и ищущим правды Христовой – дело о кр. ел. Покровской Григории Распутине-Новом дальнейшим производством прекратить и причислить оконченным". Такое определение консистории Преосвященным Алексием того же 29 ноября утверждено». В приложении к докладу митрополита Ювеналия на Архиерейском соборе 2004 года этот документ комментируется следующим образом: «Затем уже в 1912 г. дело было начато вновь, но в конце того же года новый епископ Тобольский Алексий (Молчанов) его окончательно закрыл, признав Г. Распутина "православным христианином, человеком очень умным, духовно настроенным, ищущим правды Христовой, могущим подать при случае добрый совет тому, кто в нем нуждается". Готовность закрыть дело о хлыстовстве Г. Распутина, проявленная именно епископом Алексием (Молчановым), отнюдь не представляется случайной. Согласно сообщению директора канцелярии обер-прокурора Святейшего Синода В. Яцкевича, переведенный с Таврической кафедры за связь с женщиной в Псковскую епархию епископ Алексий покровительствовал там местной секте иоаннитов. Это покровительство стало причиной перевода епископа Алексия в Тобольск, который он надеялся покинуть по протекции Г. Распутина. В следующем году владыка Алексий стал экзархом Грузии, четвертым по значению архиереем в русской церковной иерархии, а Тобольскую кафедру занял известный почитатель Г. Распутина епископ Варнава (Накропин). Между тем далеко не все разделяли мнение владыки Алексия. Так, митрополит Антоний (Храповицкий) в своем письме к патриарху Тихону в 1923 г. прямо называл Г. Распутина хлыстом. Причем, судя по письму, он не сомневался в том, что патриарх соглашался с такой оценкой». При всем уважении к авторам этого текста, следует заметить, что их рассуждения представляются несколько упрощенными и доверчиво повторяющими то, что было изложено следователем ЧСК Смиттеном, настроенным предвзято по отношению не только к Распутину, но и к дореволюционному епископату в целом. Развратный епископ, покровитель сектантов, дабы сокрыть свои темные дела, покрывает такого же развратного сектанта и получает за это четвертую по значению кафедру? Может быть, все так и было, но о владыке Алексии существует иное мнение, и вообще его биография (равно как и биография его тезки и также «распутинца» епископа Алексия (Кузнецова) – автора книги о юродивых) не исчерпывается лишь теми фактами, которые сообщены в официальном документе. Монахом Алексий стал неожиданно. До этого его судьба была судьбой обыкновенного провинциального иерея: окончил Вятскую духовную семинарию, женился, был рукоположен в сан, благодаря удачному стечению обстоятельств получил возможность посещать лекции в Казанской духовной академии[41], работал законоучителем в различных гимназиях (в одной из них среди его учащихся был протоиерей Валентин Свенцицкий, на которого молодой священник оказал очень большое влияние). В 1897 году умерла его жена. «Это обстоятельство перевернуло весь строй жизни о. Алексия – его помыслы обращались к монашеству, но принять постриг никак не решался, не надеясь на свои силы, по его мнению, недостаточные для такого великого подвига. Но "на горе стоящи" знали лучше самого о. Алексия его годность к иноческому служению, – сообщается в его биографии. – Как-то вечером он получил приглашение архиепископа Казанского немедленно явиться к нему. Архиепископ встретил меня, вспоминал о. Алексий, неожиданным приказанием: "Завтра ты принимаешь пострижение". "Постриг был совершен так быстро, что я не имел времени сделать себе монашескую мантию и клобук. И то, и другое подарил владыка". 4 сентября 1899 г. в крестовой церкви Вознесения Господня, что при загородном архиерейском доме, о. Алексий архиепископом Арсением был пострижен в иночество, и 7 сентября того же года был назначен ректором в Казанскую Духовную семинарию, крайне взбудораженную, после управления доброго и честного, но в то же время пылкого и неустойчивого бывшего в ней ректора. Достаточно было годичного тихого и ровного управления о. Алексия семинарией, чтобы в ней все успокоилось». Еще несколько времени спустя Алексий был хиротонисан в епископа Чистопольского и назначен ректором Казанской духовной академии. Это была та самая Академия, где бывал в 1903—1904 году Распутин и произвел на ее учащихся очень сильное и благоприятное впечатление. О том факте, что Распутин появился в Академии, ректором которой был епископ Алексий, никто из биографов крестьянина не писал, хотя предположение о том, что Алексий мог помнить Распутина и поэтому заинтересовался его делом, представляется вполне логичным. А в Казани, как следует из уже цитировавшихся воспоминаний епископа Тихона (Троицкого), с Распутиным все было «all right». С 26 марта 1905-го по 5 ноября 1910 года Алексий занимал Симферопольскую кафедру, на которой его сменил не кто иной, как епископ Феофан (Быстрое). Перевод во Псков из Симферополя, где на богослужениях владыки присутствовала Царская Семья, был, безусловно, понижением. И пускай даже причиной тому была связь с женщиной, однако с «сектантством» епископа не все так однозначно. Покровителем сектантов, «безобразным по телу, а еще более по душе», «жестоким, неверующим духовным лицом» называл епископа Алексия небезызвестный Илиодор, в чьих устах логика таких поступков очевидна: покровитель хлыстов, развратный и жадный человек помог такому же развратному и жадному хлысту. Однако в современной биографии Алексия о его пребывании в Псковской епархии говорится иначе: «Неоспорим тот факт, что епископ Алексий был удален с Псковской кафедры в Тобольск вследствие вскрытия в Пскове иоаннитов, но это вовсе не означает, что преосвященный ради корысти дал возможность развиваться иоаннитам в Воронцовском Благовещенском монастыре. Иоанниты сами по себе представляли секту, а сектанты, в большинстве случаев – люди скрытые и вполне возможно, что они не были замечены епископом Алексием именно потому, что держали свое учение в тайне. Возможно, что епископ Алексий, как простодушный человек, принимал какие-нибудь подарки от иоаннитов, не замечая за последними худых намерений, и сам не имел при этом никакой корыстной цели. А на благотворительность в целях прикрытия самих себя сектанты, как известно, очень способны». Таким образом, епископ Алексий предстает в различных источниках человеком либо излишне простодушным и доверчивым, либо, напротив, очень хитрым и быстро сообразившим, какую выгоду можно из Тобольской епархии извлечь. В пользу второго варианта приводит аргументы С. Фирсов: «Слухи о близости "старца" к епископу Алексию отмечали и составители официальной справки о Распутине, вероятнее всего подготовленной чинами департамента полиции в первой половине 1913 г. Из документа следовало, что родной брат владыки Алексия отец Николай Молчанов в марте 1913 г. получил назначение священником в село Покровское, где диаконом состоял муж племянницы епископа; оба постоянно посещают дом Распутина. Таким образом, причт Покровского перестал быть опасен Григорию – теперь там служили преданные ему люди. Уже эти факты говорили о степени влияния "старца", сумевшего с помощью "верного" архиерея закрыть дело и, вероятнее всего, протежировавшего владыке при назначении экзархом. Однако чины департамента полиции, равно как и канцелярия Святейшего Синода, прекрасно знали, что вопрос о сектантстве нельзя считать закрытым. Так, по словам С. П. Белецкого, директор канцелярии Святейшего Синода В. И. Яцкевич секретно передавал ему сведения, из которых следовало, что Распутин был сектантом и тяготел к хлыстовщине. Об этом в свое время (т. е. во время официально тяготевшего над Распутиным обвинения) сообщал церковный причт села Покровского. Но "переписка эта своего дальнейшего развития не получила и только повлекла за собою перемену причта и назначение, взамен его, нового духовенства, которое, благодаря влияниям Распутина, было хорошо обеспечено, пользовалось его поддержкой и покровительством и считало Распутина преданным Церкви", – вспоминал Белецкий». Ко всему этому можно было бы добавить, что перевод Евсевия из Тобольска во Псков мог объясняться тем, что епископ готовился довести дело своего предшественника Антония (Каржавина) до конца и отдать Распутина под суд, и его так же, как Антония, перевели с повышением из Сибири в Россию, с тем чтобы этому воспрепятствовать. Строгих доказательств такого рода договоренностей нет. Фактом является то, что благодаря епископу Алексию Распутин был реабилитирован, а Алексий вскоре после этого назначен по воле Государя экзархом Грузии, стал архиепископом и членом Святейшего синода – то ли за участие в судьбе Распутина, то ли за свои действительные заслуги. Следователь Смиттен, ссылаясь на показания обер-прокурора В. К Саблера, пишет о несомненном участии Распутина в этом деле, причем посредником выступил сын епископа Леонид Молчанов, с которым Распутин познакомился на пароходе по дороге в Тобольск. «Между епископом Алексием и его сыном Леонидом Молчановым, с одной стороны, и Распутиным – с другой стороны, возникли самые дружеские отношения, и Распутин охотно вызвался помочь епископу Алексию. В августе 1913 г. скончался экзарх Грузии Иннокентий. Хотя опальный епископ Алексий ни в коем случае не мог бы сам по себе рассчитывать на подобного рода высокое назначение, тем не менее его сын Л. Молчанов решил просить Распутина о назначении отца экзархом Грузии. lt;…gt; "Когда я вошел к нему в каюту, он меня встретил словами: 'А ваши кандидаты все провалились, выбор остановился на Тобольском епископе Алексии'. Я позволил себе решительно возразить, заявив, что он не обладает теми нравственными качествами, которыми подобает обладать экзарху, и что, наконец, он живет с учительницей Елизаветой Кошевой, которая повсюду ездит с ним и последует за ним в Тифлис, и скомпрометирует его в глазах местного населения lt;…gt; но Государь сказал, что экзархом должен быть назначен Алексий, почему это назначение и состоялось"», – показывал Саблер на следствии в 1917 году, но на следствии часто стремятся выгородить себя и потопить другого, особенно если того уже нет в живых. «…главной причиной его назначения на Карталинскую кафедру в качестве Экзарха, как нам кажется, была его преданность к "царствующему дому", которая особенно видна из его проповеди, произнесенной по случаю манифеста 1905 года, – пишут авторы биографии Алексия. – Период, в который был назначен епископ Алексий Экзархом Грузии, был периодом революционного брожения в Грузии. Вот туда-то и нужно было, по мысли "царствующего дома", назначить такого иерарха, который отличался бы преданностью государственной власти и имел незаурядные способности. Таким-то иерархом и явился епископ Алексий, который и был назначен в сане архиепископа на кафедру Карталинскую в качестве Экзарха Грузии. Будучи епископом Тобольским, Преосв. Алексий, подобно своему предшественнику архиепископу Антонию, трудился для прославления святителя Иоанна Максимовича. Он всенародно молился, да сподобит Господь Тобольск и Россию петь не "Вечную память", а "Величаем тя, святителю отче Иоанн". Это предсказание Преосвященного Алексия через несколько лет исполнилось». С. В. Фомин в книге «Последний царский святой» приводит выписки из заметок одного из русских архиереев (имени которого он не называет): «А почему наместник остановился именно на Алексии Тобольском, то Саблер объясняет тем, что об Алексии много говорил наместнику покойный экзарх, выставляя его жертвою гонения обер-прокурора, что он достойный человек, бывший ректор Академии. А тут еще при погребении экзарха Преосвященный Алексий сказал речь, "немудреную, правда", но понравившуюся присутствовавшим при погребении трем дочерям наместника, речь эту потребовала себе жена наместника, "с давних пор ненавистница Обер-прокурора", ей она тоже понравилась, и вот результатом всего этого и явилась рекомендация наместника не "обер-прокурорских" кандидатов, а Преосвященного Алексия, которого он до сих пор не знал». О влиянии Распутина, как видим, ни слова… Однако занимать Грузинскую кафедру новому архиерею долго не пришлось. Полгода спустя после своего назначения, 20 мая 1914 года, Алексий скончался. Похоронили его в родном селе в Вятской губернии. Как пишет в одной из своих книг уроженец Вятки писатель Владимир Крупин, когда после революции могилу архиепископа хотели разорить, один из ее осквернителей обезножил. В том же, 1914 году в Твери, в воскресенье на Крестопоклонной неделе Великого поста, отслужив литургию, преставился епископ Антоний, начавший расследовать принадлежность Распутина к хлыстовской секте. Алексий пережил его на два месяца. Так, по воле Божьей, почти в одно и то же время не стало того, кто дело о хлыстовстве опытного странника открыл, и того, кто его закрыл. А Григорий Распутин-Новый меж тем вершил свой путь. |
||
|