"Отряд-3. Контрольное измерение" - читать интересную книгу автора (Евтушенко Алексей Анатольевич)

Глава шестнадцатая

– Нам что, сюда? – недоверчиво осведомился Валерка Стихарь. – То есть, я так понимаю, что «Машу» и «Ганса» бросить придётся?

Они стояли у торчащей из земли бетонной трубы диаметром около трёх метров и примерно такой же высоты.

Труба была старой.

Это замечалось сразу по выщербленному от времени потемневшему бетону и невероятно ржавой лестнице, ведущей на самый верх этого непонятного сооружения, расположенного зачем-то в гуще леса – вдали от дорог и любых населённых пунктов.

– По-другому не получится, – словно извиняясь, сказала Людмила. – Звери ваши сюда не пролезут, сами видите.

– Да вы не волнуйтесь, – сказал Вадим. – Никто их здесь не найдёт. Вернётесь этим же путём, и они будут вас тут ждать в целости и сохранности.

– Да мы и не волнуемся, – усмехнулся Велга. – С нашими зверями в режиме ожидания практически ничего не может случиться. Угнать их попросту невозможно, потому что они настроены только на нас, а уничтожить – очень и очень трудно. Да вы сами видели. Лучше скажите, что это, и какие, по-вашему, предполагаются наши дальнейшие действия?

– Это шахта, по которой можно спуститься в тоннель, – сообщила Охотница.

– А по тоннелю скрытно добраться до самой Москвы, – добавил её брат. – Тут, под нами, целый подземный город. Говорят, его чуть ли не при Сталине ещё построили для каких-то военно-стратегических целей. Сейчас там всё давным-давно заброшено и пришло в полнейшую негодность, но тоннель свободен. Наши по нему ходили.

– До самой Москвы? – недоверчиво переспросил Соболь.

– До самой Москвы, – подтвердил Вадим.

– Вы пойдёте с нами? – полуутвердительно осведомился Дитц?

– Если не возражаете, – сказала Людмила. – Нам необходимо знать, что предпримут машины дальше, после сегодняшнего боя, а для этого, сами понимаете…

– Понимаем, – кивнул Велга. – Вам нужны разведданные. Как и нам. Что ж, я согласен. Хельмут, ты как?

– Я только «за». Чем больше союзников, тем лучше. А мы, надеюсь, союзники. Пока, во всяком случае.

Спуск в тоннель вышел долгим и утомительным.

Перед тем, как лезть в бетонную трубу, они поели, тщательно отобрали необходимое снаряжение, укрыли вездеходы в гуще леса и даже полчаса вздремнули, чтобы восстановить потраченные в этот день силы.

А силы очень даже были нужны, потому что ползти в темноте вниз по ржавым скобам, многие из которых так и норовят подломиться под тяжестью человеческого тела, навьюченного рюкзаком и оружием, – занятие мало напоминающее веселый отдых на золотых пляжах Лоны.

Наконец, они достигли дна трубы, и яркие лучи мощных фонарей осветили узкий – едва разойтись двоим – коридор, за которым угадывался другой, гораздо более широкий.

– Нам туда, – махнула рукой Людмила. – До конца и направо. Там начинается тоннель.

– Света здесь никакого, конечно, нет, – констатировал Велга, бегло осматривая стены и потолок в сырых и грязных потёках.

– Откуда? – удивился Вадим. – Здесь все давно испортилось и сгнило. Наши запасались факелами, когда сюда ходили. Но с такими фонарями как у вас, ясное дело, сподручнее. Надолго их хватает?

– Если на полную мощность не включать, то суток на трое хватит, – ответил Майер. – А больше нам, надеюсь, и не понадобится.

Шли довольно быстро.

Тоннель оказался достаточно широким и неплохо сохранившимся с учетом своего возраста. Конечно, рельсы изрядно поржавели, с потолка и стен кое-где пучками свисали оборванные провода, а в некоторых местах пол был подтоплен или завален невесть откуда взявшимся хламом, но в целом скорость их продвижения была вполне приемлемой, и Велга прикинул, что если ничего не изменится, то к началу ночи они при таком темпе, пожалуй, доберутся до границ первопрестольной.

При мысли об этом лейтенанта охватило волнение. Он не был дома около двух лет. Но в эти два года вместилось столько, что хватило бы, наверное, на все десять.

Да что там десять, размышлял он на ходу, подсвечивая дорогу лучом фонаря, поставленного на четверть мощности (энергии много не бывает, а судьба, как известно, не слишком благоволит к расточительным), вся сотня наберется. Я помню Москву довоенной, а какой она стала теперь мне, наверное, и представить сложно, как бы я ни старался. Точнее, представить можно, но вряд ли мои представления сильно совпадут действительностью. И дело тут не только в прошедших годах и катастрофах. Дело во мне. В том, что я хочу видеть, а что нет. Но ведь что-то должно же было остаться! Соболь, вон, наш рассказывал, что Кремль как стоял, так и стоит, и вообще в центре сохранилось много старых домов. Чем черт не шутит – может, и наш цел. Посмотреть бы… Да боюсь, не до этого будет. Впрочем, как бы там ни было, а смотреть именно что придётся. И желательно в оба.

Через два с половиной часа сделали привал.

Десяток километров – пустяковое, в общем, расстояние для привыкших к длинным переходам и маршам здоровых молодых людей, но, когда обстоятельства не требуют особой спешки, то можно и поберечь силы. Выбрали место посуше, расположились у стен, вытянули ноги и закурили. Дым утягивало сквознячком в ту сторону, откуда они пришли, и некурящие Аня, Соболь и Охотники сели с наветренной стороны.

– Скучное место, – заметил Валерка. – И не сказать, чтобы приятное. Сзади темно, впереди тоже и взгляду не на чем остановиться.

– Лучше скучное, чем опасное, – откликнулся Сергей Вешняк. – Для здоровья полезнее.

– Не скажи, Рязань, – оживился Стихарь, явно обрадованный возможностью потрепать языком. – Скучать очень вредно. По себе знаю. У меня от скуки в сердце томление делается, а в голове вроде как затмение. Ну, не то, чтобы совсем, но всё-таки. Прямо совсем больной мой организм становится от скуки.

– Он у тебя не больной, а дурной становится, – лениво возразил сержант. – Тоже, томление у него….

– И не от скуки, а от дурости, – ухмыльнулся Майер. – Я сам такой, знаю.

– Протестую! – помахал рукой Валерка. – Это не дурость, а живость характера. У нас с тобой, Руди, просто характер живой, понимаешь? А вот некоторым не понять ни в жизнь. Так что ты, камрад, не наговаривай на себя. Ну, и на меня заодно.

– Кстати, об опасности и скучной дороге, – сказал Дитц. – Сколько нам ещё осталось, господа Охотники? И насколько этот остаток опасен? Это я к тому, чтобы знать, к чему готовиться.

– Осталось ещё примерно столько же, – откликнулся Вадим. – А опасность… Раньше здесь было вполне безопасно. Да и сейчас тоже. Мы бы почувствовали, если что. Не говоря уж об Ане. Вот когда доберемся до Москвы, там – да, всякое может быть. Особенно учитывая нынешнюю ситуацию.

– А что ситуация? – фыркнул Валерка. – Подумаешь, расколошматили десяток другой вертолетов! Если даже эти все машины такие умные, как вы говорите или умный тот, кто ими управляет, то я все равно не понимаю, как можно определить, что это именно наша работа.

– Ты, Валера, рассуждаешь, как человек, – сказал Карл Хейниц. – А они – машины. Мы не можем себе представить логику машинного разума. Так я думаю.

– И потом, – добавил Велга, – когда начинается война, никто не разбирает правых и виноватых. Ты просто уничтожаешь противника – и всё. Даже странно слышать такое от полкового разведчика и не самого плохого при том.

– А я что – я ничего, – пожал плечами ростовчанин и затушил окурок о бетонную стену тоннеля. – Война так война – дело привычное. Просто я подумал… а, ладно, неважно. Прямо заклевали меня со всех сторон, – слова не скажи! Набросились. А ещё товарищи называются.

– Тебя, пожалуй, заклюёшь, – усмехнулся Велга и поднялся на ноги. – Ну что, двинулись? Не знаю, как вам, а мне не хотелось бы ночевать в этом безопасном месте.

И всё-таки ночевать им пришлось в тоннеле.

Через час и десять минут после привала дорогу перегородил завал. Обрушилась часть бетонного перекрытия и, вместе с вывалившейся из дыры землёй, обломки довольно плотно закупорили проход. Взрывать завал поостереглись, но и возвращаться назад совершенно не хотелось.

Пришлось расчехлить сапёрные лопатки и вспомнить фронтовые навыки. Навыки, как оказалось, никуда не делись, и через три с половиной часа непрерывных земляных работ в завале, под самым потолком, образовался лаз на другую сторону, в который вполне мог протиснуться даже гигант Малышев, не говоря уже об остальных.

– Отсюда до места около полтутора часов пути, – сказала Людмила. – Может, больше. Ну что, идём дальше?

– Я думаю, лучше утром, – сказал Велга, с искренним удивлением разглядывая свежую мозоль на ладони. – Надо же, мозоль натёр. Кто бы мог подумать… Позор на всю Красную Армию! Ну, да ладно…. Мы подустали маленько с этим завалом, да и провозились с ним немало времени. Сейчас уже двадцать три сорок пять или, говоря гражданским языком, без четверти двенадцать. Значит, придём мы в лучшем случае в час пятнадцать. Или в час тридцать. А может, и позже. Что это значит?

– Это значит, – сказал Дитц, – что на поверхность мы выберемся где-то в два тридцать. То есть, всего за полтора часа до рассвета.

– И будем порядком измотаны, – добавил Велга.

– Ночь – лучшая подруга разведчика, – сказал Шнайдер.

– А с подругой надо спать, – подмигнул Стихарь. – Так что, на боковую? Готов первым стоять в карауле при условии, что ужин готовлю не я.

Двор был изрядно захламлен и весь зарос высокой травой, а дома, окружавшие его со всех сторон, выглядели на первый взгляд совершенно нежилыми.

Впрочем, Малышев прекрасно знал, что первого взгляда часто бывает совершенно недостаточно для оценки окружающей действительности, а потому смотрел долго и внимательно. Смотрел, слушал и даже принюхивался.

– Ну, что там? – спросил за его спиной Велга.

– Да, вроде, тихо все. Можно выходить.

– Тогда – вперед.

Люди встретились им через полтора часа.

Полтора часа осторожного и стремительного движения сквозь проходные дворы по направлению к центру.

Скрываясь за листвой, прижимаясь к стенам домов, не задерживаясь дольше необходимого времени на открытом пространстве.

Опасность тут была повсюду.

Об этом сразу, как только они выбрались из подземелья, сообщила Аня, и Охотники подтвердили её слова. Да и сами разведчики шестым чувством опытных в военном деле людей понимали, что находятся не просто на чужой, а на враждебной территории, а значит смотреть надо в оба, двигаться осторожно, и оружие держать наготове. В такой ситуации Велге некогда было оценивать разницу между его Москвой, Москвой тридцатых и начала сороковых годов двадцатого века и тем городом, по которому они пробирались сейчас. Он лишь отметил про себя, что дома изрядно подросли (очень многие, правда, были изрядно повреждены и несли на себе следы пожаров и общего запустения), улицы стали гораздо шире, а слева, на северо-востоке, виднеется небывалой высоты башня, отдалённо напоминающая то ли военный крейсер сварогов, то ли гигантский шпиль ушедшего под землю совершенно уже исполинского сооружения.

– Останкинская телебашня, – шепнул ему на ходу Соболь, заметив заинтересованный взгляд лейтенанта, и Велга понимающе кивнул в ответ, так и не поняв на самом деле, что это такое.

Да и некогда ему было вникать в подобные вещи, тем более, что уже через несколько минут они услышали впереди слабый шум непонятного происхождения.

То есть непонятным он показался лишь вначале, но стоило прислушаться и подойти чуть ближе, как стало ясно, что впереди – люди. Много людей. Толпа.

Все дворы, через которые они шли последний час, выглядели, в общем и целом одинаково: густо и беспорядочно заросшие травой, деревьями и разнообразным кустарником, замусоренные всяким хламом, безлюдные, одичавшие… Да и дворами, в понимании и русских, и немцев, их назвать было затруднительно. Солдаты помнили совсем другие городские дворы – целые или сожженные – неважно, но другие. А это… Какое-то, весьма условно огороженное высоченными плосколицыми серыми домами, большое, насквозь продуваемое ветрами и весьма хаотично застроенное внутри одно-двухэтажными зданиями непонятного назначения пространство – и это дворы? Особенно много таких они пересекли в самом начале своего движения сквозь Москву, а затем дворы приобрели более привычные, традиционные очертания, и здания, их обрамляющие, хоть и не утратили своей монументальности, но явно в своей массе стали пониже ростом и даже как-то человечней на вид.

И этот двор, в котором они сейчас находились, мало чем отличался от остальных.

Такой же большой и заросший, с пришедшими в полную негодность детскими площадками и ржавыми остовами автомобилей вдоль потрескавшихся тротуаров. Разве что был он вроде как несколько опрятней и чище, а в одном из пластиковых баков, стоящих под специальным навесом, Курт Шнайдер, заглянув туда мимоходом, обнаружил свежий мусор.

Впрочем, они с самого начала не сомневались, что в городе есть люди, и сдержанный шум толпы, доносящийся до них сейчас, подтверждал это знание лучше всякого свежего мусора.

– Шум – оттуда, – махнул рукой Малышев. – Вон тот, восьмиэтажный дом.

– Слышим, – сказал Майер. – Не глухие.

Все в ожидании посмотрели на Велгу.

Все правильно, подумал он, я же москвич, и они считают, что я хорошо знаю город. То есть, умом-то они понимают, что это не так, – не может человек знать будущее. Но спросить все равно не у кого, вот они и ждут слова от меня. Есть, конечно, Соболь, но он, помнится, говорил, что Москву знает очень плохо, потому что никогда здесь не жил.

– Я думаю, за домом этим – проспект, – негромко предположил Александр. – Может быть, площадь какая-нибудь. Хотя площадь обычно бывает на перекрёстке… В общем, не важно. За домом – толпа. Мы её слышим, но не видим. Значит, надо увидеть. Лучше всего, конечно, с крыши, но тогда мы потеряем, в случае чего, свободу маневра. Значит – что?

– Второй, а лучше – третий, этаж, – сказал Дитц тоже почти шепотом. – Пустая квартира с пыльными стеклами. Мы видим и слышим все, нас – никто.

– Да, – кивнул Велга. – Именно так. Это лучший вариант. Разве что случайный взгляд, но… В этих домах явно кое-где живут, так что сойдем за местных.

– И вообще, риск – благородное дело, – добавил Валерка.

– Риск! – фыркнул Майер. – Да мы каждый день рискуем с тех самых пор, как ушли с Лоны. Какой подъезд?

– Я думаю вон тот, что прямо перед нами, – сказал Дитц. – Вперед по одному. Оружие держать наготове, но применять только в случае прямой угрозы жизни. Все ясно?

Разведчики кивнули.

– Пошли. Первый – Малышев. Шнайдер – замыкающий. Господа Охотники и Соболь – посередине.

Взламывать дверь квартиры на третьем этаже не пришлось, – её взломали задолго до их прихода. Отряд мгновенно рассыпался по комнатам и никого не обнаружил. Судя по крайне запущенному виду квартиры, не жили здесь давно. Впрочем, разглядывать обстановку не было ни особого желания, ни времени, – шум от собравшейся внизу толпы был здесь гораздо слышнее, а когда они аккуратно приоткрыли нужные окна, и вовсе усилился.

На окнах сохранились жалюзи, и наблюдать за происходящим внизу так, чтобы самому оставаться незамеченными, было удобно. Чем они и не преминули воспользоваться.

– Вешняк, – к двери, – тихо приказал Велга. Следи за лестничной площадкой. Мало ли что.

Сержант кивнул, еще раз мельком глянул вниз, неопределённо покачал головой и скользнул в прихожую.

Внизу, за окнами, была толпа. Еще там, действительно, оказался широкий проспект, шедший вдоль дома, и площадь (еще одна улица примыкала к проспекту с другой стороны, не имея продолжения на этой, ближней к ним). Велге казалось, что он смутно узнаёт это место, но, как он ни старался, точно вспомнить так и не получилось. Этот проспект, застроенный массивными, грузными на вид и весьма обшарпанными домами, был заполнен людьми в обе стороны, насколько позволял увидеть угол зрения. Люди густо стояли и на улице, примыкавшей к нему. Справа и слева, на обоих углах, высились два, похожих друг на друга, словно близнецы, девятиэтажных кирпичных дома, на крышах которых Александр также заметил людей. Они что-то поспешно делали там, суетились, бегали туда-сюда, тащили какие-то кабели и ящики. Толпа внизу сдержанно гудела. Создавалось впечатление, что она ждёт, когда люди на крышах закончат свою непонятную и спешную работу.

– Народищу… – сказал Малышев, ни к кому особо не обращаясь. – А говорили, в Москве людей мало.

– Это не люди, – немедленно откликнулся Соболь. – Это Рабы. Люди – мы. Люди, Охотники и Рабы. Так теперь мы делимся. И не так уж их и много. Откуда мы знаем, может, тут вся Москва собралась?

– Для нас вы все – люди, – сказал Велга. – Пока мы не убедились в обратном. А чего это они тут все?

– Кто их знает, – пожал плечами Соболь. – Такое впечатление, что ждут чего-то. А чего…

– Ну, то, что они чего-то ждут, мы и сами видим, – сказал Валерка Стихарь. – Как перед митингом на Первое мая. Или на седьмое ноября. Только транспарантов не хватает и портретов вождей. И вообще, какие-то они… серые, что ли…

Валерка был прав.

Конечно, любая толпа выглядит, в целом, серой, но в ней там и сям всегда попадаются яркие пятна – платья, рубашки, куртки… Здесь ярких пятен видно не было. Ни одного. И мужчины, и женщины, и дети (да, они видели внизу и детей) были облачены в одежды серых, зеленоватых, синеватых, но темных в общей палитре тонов.

– Вспомнил, – сказал опять после короткой паузы Валерка, и Велга поразился перемене в его лице. Как будто повзрослел-постарел неунывающий ростовчанин сразу на десяток лет. Сошлись брови, морщины прорезали лоб и легли от крыльев короткого носа к самым краям поджавшихся губ. Исчез из глаз задорный блеск, и плеснулась в них боль и горечь.

– Что ты вспомнил, Валера? – осторожно и даже как-то ласково спросила Аня.

– Вспомнил, где и когда уже видел такое.

– Ну? – не выдержал Майер.

– Баранки гну… В Ростове-на-Дону. В моем родном городе. Двадцать второго июня сорок первого года. В тот день, когда вы на нас напали. Без объявления войны, между прочим. Утреннее сообщение по радио я пропустил, потому как… неважно, впрочем. И многие тоже не слышали. Вот. А днём сообщение повторяли. На Театральной площади репродуктор висел, и туда заранее народ сошелся. Сотни людей. Стояли молча и ждали, когда объявят. А потом так же молча слушали. Очень это было похоже на то, что мы сейчас наблюдаем.

Валерка достал сигарету и, явно нервничая, прикурил.

– А через неделю уже я на фронт ушел, – добавил он зачем-то.

Все молчали.

– Ну, извини, – кашлянул Майер. – Нас, знаешь ли, не спрашивали. Был приказ. А приказы не обсуждаются, не мне тебе об этом говорить.

– Брось, – махнул рукой Валерка. – Не о вас речь, камрады. Просто вспомнилось. Знаешь, как бывает…. Встало, словно живьём перед глазами. Аж сердце защемило.

– Да мы понимаем… – сказал Шнайдер. – Сами такие.

– Ахтунг! – не отрываясь от окна, щелкнул пальцами Дитц. – По-моему, сейчас что-то произойдёт.

Толпа за окном как-то неожиданно притихла и замерла, и в этой, будто с неба упавшей тишине, вдруг прорезался сначала какой-то непонятный потрескивающий шорох, а затем над площадью отчетливо и громко прозвучало:

– Внимание! Внимание! Внимание!

Голос шел откуда-то сверху, и Велга, и все остальные быстро поняли, что люди на крышах домов-близнецов монтировали и настраивали там какую-то специальную звукопередающую аппаратуру.

Люди внизу одновременно запрокинули головы.

– Ну, точно сорок первый, двадцать второе, – пробормотал Валерка. – И сейчас нам снова скажут, что началась война.