"Родина Богов" - читать интересную книгу автора (Алексеев Сергей)

2

Хорс несло на камни и страдали от жалости варяжьи мореходные души, и ликовали от восторга: когда корабль взносило на гребень волны, под козырьком багрово-черной грозовой тучи ватажники видели очертания острова Вящеславы. И устье глубокого залива было гостеприимно распахнуто, но хорс сносило в сторону, где скалистый берег заканчивался длинной грядой, далеко уходящей на восток.

Двадцать семь долгих месяцев варяжское посольство рыскало в полунощных водах Арварского моря в поисках острова, на котором Ладомил спрятал свою дочь Краснозору. Островов, оставшихся от погибшего материка Арвара – Родины Богов, было множество: низких, песчаных, без единого деревца, где и младенца не спрячешь, каменных и мшистых, где по берегам белел плавник, а то встречались и скальные, высокие, где под прикрытием гор, возле горячих источников буйствовала древняя, еще Былых времен, зелень; на некоторых клочках суши в бурном море еще теплилась жизнь в виде оленьих стад, пожелтевших на солнце одиноких белых медведей, линяющих песцов, и яркие, разноцветные, ныне живущие в полуденных странах птицы встречались возле парящих, горячих озер. На одном из таких теплых островков ватажники обнаружили даже людей – рабов с разбившейся галеры, унесенной бурей из Великого океана. Эти несчастные жалкие существа жили в сплетенных из веток шалашах и при появлении варягов, словно дикие зверьки, в тот час же попрятались в высокой траве.

Много чего повидали ватажники в Арварском море – только не нашли ни поленицы Краснозоры, и ни единого вольного человека.

На седьмой день Праста месяца, когда варяги, услышав в Кладовесте молву о возвращении Космомысла, уж было собрались повернуть к материковым берегам, и возник на окоеме этот крохотный островок, оставшийся от Родины Богов. Стоило ватажникам повернуть хорс к высокой, горбатой скале, выступающей из моря, как поднялась буря и теперь на пути то поднимался из пучины, то накрывался волнами росчерк изломанной каменной гряды, которой заканчивалась восточная оконечность острова.

Посольство не испытывало ни страха, ни паники, ловкие ватажники опустили внутрь корабля стальные забрала, дабы остановить его стучащее сердце и ток живой живицы, но это ничуть не помогло. Наперекор всем законам мореплавания, против ветра и волн хорс несло на камни.

И тогда ватажники заговорили вразнобой:

– Вящеслава ведет!

– Нас ведет Вящеслава!

– Она вызвала стихию!

– Она и в самом деле богиня!

Спасти корабль было невозможно, ибо руль в такую бурю становился бесполезным и судно управлялось лишь тремя кормовыми перьями – косыми парусами, напоминающими птичье хвостовое оперение. Вся посольская ватага варягов из трех русов, трех росов и двух каликов-расов, возглавляемая волхвом Сивером, из последних сил перекладывала перья влево или вправо, чтобы держать нос к набегающей волне, но более ничего сделать не могла, поскольку хорс даже с остановленным сердцем упрямо двигался против ветра, словно вели его на невидимой бичеве. До крушения оставалось менее часа. И тогда Сивер оставил канат, прижался спиной к мачте, чтоб не смыло накатом волн, и вскинул руки.

– Вящеслава! Услышь меня, бессмертная! Я, рус Сивер с варягами, иду к тебе с добром. Усмири свои ветры! Позволь войти в твой залив! В ответ молния перечеркнула небо над грядой, но гром утонул в реве морских волн и шквального ветра. Это означало, что Вящеславе пришел на помощь Перун, который тоже искал Краснозору и, по молве в Кладовесте, даже получил согласие ее матери. Вот откуда было молчаливое сопротивление вечной арварки из рода Руса, возможно, последней бессмертной женщины, по слухам, способной оживлять и укрощать стихии.

Но если на море бушевала сильнейшая буря – верный признак, что Вящеслава жива и еще не утратила своих сил, что вдохновляло посольство, несмотря на неминуемую гибель корабля.

А волнистый гребень все заметнее выступал из пучины и уже напоминал не молнию – зубы чудовища, готового перекусить тяжелый и крутобокий хорс. Стало заметно, как на короткий миг вода обнажает останки других кораблей, нашедших последний причал на этих камнях. Вот почему редко кто возвращался с острова Вящеславы и кому удавалось добраться до материковых берегов, говорили, что характер у бессмертной вздорный, потому и море там не ходовое, суровое. Еще говорили, мол, во времена, когда был жив ее муж Ладомил, варяжские корабли свободно приставали к острову и мореходам оказывали здесь достойный прием. Однако Вящеслава, подружившись с громовержцем, объявила себя богиней, стала сварливой, капризной, заставила Ладомила служить ей как покровительнице полунощных морей, а когда он отказался, разбила вдребезги его хорс.

И вот тогда бессмертный исполин решил удалиться в мир иной, ибо не стало ему вольной жизни на земле. По древнему арварскому обычаю, он предложил Вящеславе вместе уйти в мир иной, чтоб не обременять ее вдовством и вечной тоской, но дерзкая супруга лишь рассмеялась, мол, сам иди, а мне, богине, и здесь хорошо.

Ладомил взошел на высокие скалы и бросился в море.

Ватажники туже затянули кольчуги, подвязали шлемы и прочие стальные доспехи, а за мгновение до удара о камни сошлись в братское коло – сцепились руками вокруг мачты и распластавшись на спущенном парусе, намертво закусили его зубами. Встречная волна, перевалив гребень, обрушилась на хорс, сначала вдавила в воду, затем подняла из пучины и бросила на плоский каменный зуб. Потерявший под собой упругую водную стихию, корабль завалился на бок и лишь трещал и вздрагивал от ударов моря. И трещали от напряжения варяжские жилы. От ударов крутых волн борт хорса постепенно превращался в просмоленную щепу, а сам он все больше напоминал приоткрытую раковину, выброшенную на берег. Из огромного прорана в борту вначале выплеснулась текучая, легкая и живая смола – кровь корабля, и следом за ней, будто тугой, полурасплавленный металл, потекла в море тяжелая, мертвая живица.

Хорс издал последний вздох и развалился на две части.

Буря еще не улеглась, еще гневна была Вящеслава, но уже начался спасительный отлив, не подвластный бессмертной. Ватага спустилась с покатой палубы на сушу, но казалось, и огромный камень под ногами качается от биения волн. По обычаю, варяги легли вниз лицом и раскинули руки, обнимая мокрую и скользкую скалу в знак благодарности Матери-сырой земле.

И не было крепче этих объятий.

Через полтора часа гряда обнажилась и выступила из вод, грозовая туча свалилась на восток, вдруг унялся ветер и на ясном небосклоне появилось солнце – натешились Перун и Вящеслава! Обретшие под собой твердь ватажники обрядились в доспехи, взяли с собой лишь оружие и стали пробираться к острову.

На этот клочок суши, затерянный в Арварском море, выносило не только арварские хорсы: между зубов на чудовищной челюсти застряли уже полузамытые песком и щебнем обломки варяжских кораблей свиев, скандов, аврвагов и даже тяжелые волнорезы от спорадских, греческих и персидских галер, причем некоторые из них не успели почернеть и обрасти мшистыми водорослями.

И не первыми стали арвары, достигнувшие заветного острова, но потерявшие корабль и обреченные доживать здесь остаток жизни: из леса, что рос на острове, не построить даже ладьи, а морской путь из варяг в греки лежал за многие сотни поприщ к полудню. В этот далекий, незнаемый край холодного полунощного моря забирались лишь те редкие варяги и прочие мореходы, кто уверовал в предания, жаждал позреть бессмертие и прикоснуться к чудесному. Вящеслава не зря объявила себя богиней, варяжские народы свиев, арвагов, а вместе с ними и многие иноземцы, не ведая земной, человеческой природы вечности, обожествляли ее, признавали за повелительницу полунощных морей, бурь и ветров. Если кому-то из чужеземцев и варягов-скандов удавалось отыскать остров, оставшийся от материка – Родины Богов, то они не скупились и приносили богатые дары. Поэтому на уступах скалистого берега или просто на земле за многие столетия скопилось обилие золотых монет, чаш, сосудов и множество всевозможного оружия, украшенного самоцветами. Повсюду из-под скал и расщелин били горячие и светлые ключи, которые потом собирались в ручьи, и на дне их так же сверкало золото, сносимое струями в море. Говорят, Ладомил немало дивился, когда смертные становились на колени, пели гимны и воскладывали жертвы Вящеславе, моля о попутном ветре, о ниспослании победы в походах, о купеческом счастье. Однако бессмертный муж самозванной богини кое-что из даров потом поднимал, чтоб расплатиться с равнодушными ко всему чудесному варяжскими купцами, если те по случаю оказывались в пределах острова и привозили самое драгоценное, что только знали арварские мореходы – корабельную кровь, живую и мертвую живицу, которую было не добыть на острове.

После ухода мужа в мир иной Вящеслава окончательно возомнила себя богиней, поэтому презирала золото, и слышно было, редко кого подпускала к своему берегу, не разбив корабля, а жила по древним арварским божественным законам – трудом рук своих. Однако молва о том, что в Арварском море есть остров, где жертвенники, уступы скал, ручьи, речки и даже тропы к жилищу бессмертной усыпаны драгоценностями, донеслась до Середины Земли, где обитали спорады – народ-мореплаватель, имеющий корабли, способные ходить по полунощным морям. И если многие мореходы, не знающие таинственного биения корабельного сердца или не умеющие ловить в свои паруса дыхание Хорса, простаивали многие дни в ожидании земного попутного ветра, то на галерах спорад было до восьмидесяти пар весел и в два раза больше гребцов-невольников. Когда-то давно, много тысячелетий назад, эти весельные корабли впервые появились в Варяжском море и вызвали немалое удивление варягов, увидевших, что гребцы прикованы цепями к веслам и палубе.

Так прибрежные арвары, арваги и сканды, а позже все остальные полунощные народы впервые позрели, что весь остальной мир давно живет и плавает по морям с помощью рабов, особых людей, каким-то образом лишенных воли, либо не имеющих ее от рождения – то есть бездушных, по арварским представлениям. Для варягов, существовавших отдельно от мира Середины Земли, такое состояние казалось невообразимым, поскольку считалось, что отнять волю, значит, отнять душу, что можно сотворить лишь с животными, и то кроме быка, коня и оленя. И одновременно безвольные рабы были понятны арварам, ибо они знали обров – порождение собственного древнего греха. На арварском языке это слово звучало как грах – похороны солнца: по Преданию, один из многочисленных сыновей Роса, Невр, будучи еще малых, неразумных лет, однажды из баловства вздумал похоронить заходящее солнце, бога Ра. Невр посчитал, что бог лег на окоем и сгорел, а по обычаю над пеплом усопшего следует насыпать земляной курган, что он и сделал. На следующий же день утро не наступило, поскольку солнце не вставало и тьма длилась до тех пор, пока Даждьбог не вразумил юнца и не велел Ра подняться над землей.

Так вот, еще в Былые времена взрослые и разумные арвары совершили грах или грех, как говорят ныне, после чего и возникло греховное порождение – порода диких людей, не обладающих волей, однако при этом отчаянно непокорных, не поддающихся ни приручению, ни, тем паче, порабощению. Поэтому варяги смотрели на прикованных к веслам людей и откровенно дивились, как это им удалось их поймать, одомашнить и заставить грести?

Иноземцам местные жители тоже показались странными и дикими: в то далекое время по берегам Варяжского, Полунощного и Арварского морей, а также на островах, оставшихся от Родины Богов, жило еще много бессмертных русов и золото ценилось ниже, чем железо, поскольку в суровой полунощной жизни варягов мягкий желтый металл годился лишь для ритуальных украшений, посуды и струн.

Эти иноземные мореходы, вернувшись на свои полуденные острова, стали называть варяжские народы варварами, то есть людьми с дикими нравами, не признающими злата. Но Середина Земли была так далеко от полунощных морей, что прозвище не волновало варягов; иное дело, спорады, вдохновленные молвой о сокровищах варваров, время от времени пускались в путь на своих галерах, чтоб отыскать остров Вящеславы, усыпанный драгоценностями. Они слышали, что хозяйка острова – богиня, однако страсть к золоту была выше страха перед грозной повелительницей морей и бурь.

Заветный остров, оставшийся от Родины Богов, видом своим напоминал ныряющего кита и походил на многие острова в Арварском море: скалистая гряда, поднявшись из воды по ходу солнца, образовывала плоский и сглаженный хребет, который на западе вновь превращался в гребешок и пропадал в волнах. Однако с полуденной стороны, под прикрытием гор, на пологих склонах виднелась высокая и буйная зелень, разрезанная узким затоном.

Там, где он вплотную приближался к отвесным скалам, по рассказам очевидцев, и находилось жилище Вящеславы.

Все посольство осталось на горах, а Сивер в одиночку спустился в седловину и оказался на вершине отвесного утеса, высотой сажен в сто: похоже, внизу и был исток горячего затона, выбегающего из подножия хребта. И здесь, под ногами, тоже оказалось золото, перемешанное со щебнем и песком – верный признак, что крепость бессмертной где-то внизу. Поскольку Вящеслава не принимала даров и никого не подпускала не только к острову, но и к жилищу, то ищущие ее благоволения мореходы оставляли жертвы, где придется. Тем же, кому не удалось покинуть остров, оставалась единственная участь – доживать здесь остаток дней и утешаться надеждой, что когда-нибудь выпадет счастье позреть на живую богиню: Вящеслава являлась смертным очень редко, говорят, раз в столетие. Особо ретивые поклонники объявляли себя ее служителями и назывались приспешниками; кто же разочаровывался и терял веру, проводил жизнь на острове с жаждой и стремлением вырваться отсюда и зачастую пускался в плавание по холодному Арварскому морю на плоту или лодченке, построенных из останков кораблей. На удивление, эти смелые и отчаянные люди достигали материковых берегов, ибо считалось, что Вящеслава открывает им морские пути и шлет попутный ветер. Но вернувшиеся с острова счастливчики разочаровывались еще больше, теряли радости жизни и чаще всего умирали в скорби.

Увидеть жилище бессмертной можно было лишь в тот час, когда солнце склонится к окоёму и войдет между двух скал западного отрога. Сивер ждал этого мгновения, и все-таки стены замка далеко внизу высветлились внезапно, на минуту выйдя из тени. По преданию, в этот миг вечная из рода русов снимала с головы железный обруч, открывала уши и, вскинув руки к небу, внимала молве Кладовеста. И одновременно могла услышать живой голос единокровца.

– Здравствуй, Вящеслава! – крикнул волхв в бездну. – Я, рус Сивер, пришел к тебе с посольством от моего брата Сувора, нашего князя и закона! Вспомни свое варяжское племя, братьев и сестер! Прими нас и выслушай!

Тень вновь легла на исток затона, рукотворные стены исчезли из вида и глубоко врезанное русло с бегущей горячей водой покрылось густым туманом, ибо в воздухе похолодало. Бессмертная не услышала его, либо не пожелала услышать, приняв за чужеродца. Там, внизу, наступила ночь, хотя над горами все еще полыхало закатное солнце, а по обычаю, русы запирали свое жилище и отходили ко сну, поскольку вместе с темнотой наступало время навий, день для мертвых. Сивер с варягами пришел издалека и мог бы нарушить обычай, но после стрибожьих ветров, высланных ему навстречу, опасался разгневать Вящеславу и не решился в такой час тревожить ее: по преданию, бессмертные омолаживаются во время короткого, от заката до восхода, забытья и возвращают назад прожитый день, тогда как смертные во сне лишь приближаются к своей смерти. В полунощной стороне Арварского моря летняя ночь длилась всего около часа и потому сон должен быть покойным и безмятежным. Если же разбудить, то вечная арварка состарится на этот самый день.

Конечно же, она могла бы пожертвовать мгновением для бессмертных, коли бы знала, по какой нужде посольство отправилось за три моря, из Варяжского в Арварское, чтоб отыскать неведомый крохотный островок под Полунощной звездой...

Сивер вернулся на горы, когда остывающее солнце опускалось в зыбкую воду, перечеркивая море багровым Даждьбожьим путем. Ватажники собрали хворост, подняли снизу плавник и доски от разбитых кораблей, приготовили костер, но не зажигали его; обратившись на закат, сцепившись руками, они стояли разорванным кругом и пели древний арварский гимн ожидания Варяжа – лунного тепла, распевный и ныне почти забытый. Обычно его пели матери над зыбками, как колыбельные, и теперь варяги таким образом вздумали ублажить сон Вящеславы, напомнить ей прошлое, вызвать чувство тоски по родине и близким, а заодно и согреть. Бессмертная несомненно слышала этот гимн даже в забытьи, ибо не громкий, низкий, но мощный распев доставал Кладовеста, отражался от него, как от зерцала, и многократно усиленный, стекал с неба согревающим излучением, напоминая благодатные столетия теплого времени Варяжа.

На древнее звучание песни откуда-то прилетел орел и, распластав крылья, завис высоко над головами, поддерживаемый восходящим потоком голосов. Сивер замкнул круг, сцепив ладони с крайними варягами на уровне плеч, и бережно, дабы не нарушить лада и течения гимна, влился в него, как ручей в вешний, могучий поток. И в тот же миг утратил ощущение себя – единый, никому не принадлежащий и неразъемный, словно скованные нити булатной стали, глас встал столпом и достиг ушей, пожалуй, не только старой Вящеславы, но и божьего слуха.

Когда точно так же сложилась и сковалась воля поющих, Сивер расцепил круг и коснулся приготовленных дров – костер полыхнул снизу доверху, озарив плоскую вершину хребта. Земля окрест потемнела, будто отступила в сумерки, но зато еще ярче высветлилось над головами лазоревое, летнее небо. Это был священный огонь, зажженный совокуплением внутреннего пламени ватажников, их волей; обыкновенно на него, как и доныне мотыльки, собирались все арвары, находящиеся в пределах видимости свечения или отблесков – древнее и вечное притяжение к огню и друг к другу, малопонятное для иноземцев, особенно из жарких стран, где костры разводили, чтобы приготовить пищу.

Вящеслава, если была суща, непременно пришла бы к огню помимо своей воли...

Однако шло время, сумерки заволакивали склоны хребта, вокруг же не ощущалось ни единой живой души, если не считать полунощного орла в небе. Он долго кружил над островом, затем по арварскому обычаю принес снизу большой сук и, бросив его в огонь, уселся рядом с людьми, на каменный останец.

По преданию, в этих птиц, называемых грифонами, обращался дух древних арваров, когда они уставали от вечной жизни и избирали смерть, бросаясь со скал в море. Тело на лету обращалось в прах и рассеивалось ветром, высвобождая волю, которая покидала человека и уносилась потом в запредельное пространство, а за мгновение до этого из нее выделялся бессмертный дух, ненужный на том свете, и обратившись в орла или сокола, долго парил над морскими волнами. Поэтому все ловчие птицы считались у арваров священными и приравнивались по величию с морскими чайками – вечными спутниками мореходов. Несколько ниже по значению были филины, совы, кукушки и сороки, признаваемые более мудромысленными русами, которые гадали судьбу по их полету. Особо почитался черный ворон, вестник богов, за ним шли певчие птицы, включая дятла и зимородка, и была всего одна птица вражья, считавшаяся образом нечисти, тлена и мерзости – серая ворона, кою не допускали в арварские пределы. Если же она все-таки залетала на бранные поля клевать мертвечину, то собиралась дружина самых метких лучников, ибо нельзя было отдавать этой нечисти даже трупы супостата.

Возможно, старый грифон, прилетевший с топливом для огня, был некогда духом Ладомила, а то чтобы он жил на острове Вящеславы? Можно было бы спросить его, но арвары давно утратили слух к языку птиц и зверей, поэтому сидели у огня и лишь молча переглядывались с орлом. А тот вначале возбужденно щелкал, будто недоволен был посольством или, напротив, выражал тревогу за их судьбу, но не понятый, скоро присмирел, согревшись у костра, распустил крылья и прикрыл свой острый взор белесыми, чуткими веками...

Посольство всю короткую светлую ночь не ложилось спать, ждали Вящеславу, однако бессмертная не являлась ни на гимн ожидания Варяжа, ни к священному огню. Была еще надежда, что придет на восходе, и в самом деле, на заре, когда потянул холодный ветерок, кольчуги на плечах и шлемах вмиг заледенели, в сумеречном распадке вдруг зашуршала потревоженная осыпь и будто бы послышались шаги, но грифон вытянул шею, взмахнул крыльями, вздул угасающий костер и тревожно заклекотал, выдавая близкое присутствие смертного существа. Послы потянулись к рукоятям мечей: на острове могли оказаться приспешники либо те же спорады – не случайно встревожился орел. Первые были настолько яростными в поклонении бессмертной, что в каждом пришедшем видели ее врагов, вторые, жадные до злата – соперников, и все они, по рассказам, были воинственными и злобными.

Ждали людей, но из распадка выскочила крупная и почти белая полунощная волчица с оттянутыми, розовыми сосцами.

– Оборотень! – ватажники сдернули шапки. – Это Вящеслава!...

По преданию, бессмертные преображались единственный раз в известном случае, но среди смертных существовало поверье, будто вечные люди иногда оборачиваются лошадью, либо волком, чтобы преодолевать большие расстояния. Поэтому при виде одиноко мчащегося скакуна без всадника или безбоязненно прорыскивающего даль хищника, морские и речные варяги русы и сухопутные росы обнажали голову – перед вечностью.

Несколько мгновений, поджав хвост и слегка ощерясь, она взирала на людей, после чего вдруг по-собачьи села и тревожно заскулила. В ответ орел что-то проклекотал, волчица замолкла и легла у огня, положив голову на лапы. И грифон тоже успокоился, расслабил напряженные крылья и задремал. Успокоенные варяги приблизились к огню, но еще долго слушали и всматривались в темноту ночных склонов и распадков – не мелькнет ли огонек, не затрепещет ли крыльями вспугнутая человеком птица, однако на острове была полная тишина.

Волчица, погревшись у огня, скоро вновь заскулила, теперь нежно и трепетно, как могут только матери. В тот час из распадка появились три подросших щенка и стало ясно ее недавнее беспокойство. Она растянулась возле огня, а выводок, не взирая на источающие жар головни, с жадностью припал к сосцам.

Едва над морем поднялась заря, грифон сорвался с останца и, обдав людей ветром, полетел на восток. Потом встала волчица, стряхнув с вымени потомство, потянулась и не спеша удалилась на запад. В час, когда из багровых вод выплыл Даждьбожий хорс и солнечный ветер вновь вздул головни священного огня, у ватажников угасла последняя надежда...

***

Жилище Вящеславы стояло над глубоким руслом затона, прикрытое с полунощной стороны нависающими скалами. Величественный, гигантских размеров замок имел форму вытянутого овала, по переду вздымались вверх две круглых смотровых башни, а между ними – высокие морские ворота, так что корабль мог заходить внутрь этой мощнейшей крепости. Все вокруг утопало в зелени буйного сада с диковинными плодоносными деревами, растущими лишь в редких полуденных странах, поскольку сам затон и еще множество источников были горячими и источали тепло круглый год.

Замок был возведен по арварской строительной науке времени Варяжа, из ледниковых валунов, подобранных друг к другу так, что стены и своды казались монолитными. На общем темно-зеленом фоне выделялись многочисленные белые стрельчатые окна, украшенные козырьками из красного камня, когда-то белые, но пожелтевшие от времени колонны, арки и башни. Для воображения иноземца этот замок был действительно жилищем богов, ибо поражали размеры окон, дверных проемов и высота залов – в семь-восемь сажен. В Былые времена, когда теплый Варяж доставал побережья Арварского моря и изгонял зимние месяцы, подобные замки и дворцы во множестве стояли вдоль морского побережья, на устьях рек и затонов, либо над ними. Арвары не обрабатывали камень и не копали каналов, ибо несоразмерный результату, а значит, бессмысленный этот труд был исключительно рабским, то есть неприемлемым для вольных русов и росов. Они владели иной, чем в остальном мире, космической, безугольной геометрией, в основе которой лежали круг и шар, поэтому умели строить здания совершенных форм из дикого, чаще всего округлого камня, вызывая недоумение иноземцев. К тому же обладали искусством возводить свои замки, не потревожив богини Природы, а напротив, прислушиваясь к ее советам, и потому двух похожих дворцов было не сыскать. Но ныне от всех, даже самых прекрасных, остались лишь развалины, откуда смертные теперь брали камень для возведения крепостных стен: русы давно уже не строили таких замков, которые в долгие зимние месяцы не натопить было никакими печами и чаще использовали теплое дерево. Единственным дворцом, возведенным по арварской науке, но игрушечных размеров по сравнению с замком Вящеславы, владел государь русов, Сувор.

Однако жилище бессмертной не было вечным, известковый раствор, который в полуденных странах лишь крепчал от времени, здесь выветривался, вымывался частыми дождями и пылью морской, потому всюду были следы разрушения: по верху стен, на закомарах, на выступах, в нишах и даже на площадках башен росли угнетенные ветром деревья, разламывая корнями кладку. Огромные валуны срывались и падали к подножью замка, отчего вокруг образовался каменный вал, железные морские ворота, видимо, давно не закрывались и теперь трубно поскрипывали от движения воды по затону. Булыжная мостовая к морю заросла травой, словно Вящеслава по крайней мере год не выходила из замка, диковинный, древний сад вокруг заметно одичал и повсюду гнили павшие наземь плоды, источая сладковатый тленный дух.

Запустение вызывало беспокойство, к тому же настораживали необычные свежие тропы на траве, разбегающиеся во все стороны от замка – то ли крупные собаки набили, то ли звери, не оставляющие четких следов. Посольство направилось было к воротам, однако в это время над головами заклекотал грифон, и тревога его была услышана даже глухими к птичьим языкам, варягами. Они остановились на мостовой, в десятке сажен от ворот, озираясь по сторонам, и тут зашевелилась высокая трава и неожиданно стихли птицы в заброшенном саду. Орел же сделал круг, высмотрел что-то и пал камнем в заросли; и оттуда, спасаясь от когтей, выскочило существо небольшого роста, обряженное в баранью шкуру, в руках же была тяжелая секира.

– Обры! – крикнул Сивер, выхватывая меч.

Ватажники бросились к воротам, но в это время пространство окрест будто взорвалось: из травы, с крон деревьев, из-за каменного вала под стеной одновременно возникло несколько сотен людей, ростом чуть больше полусажени, вооруженных драгоценным и тяжелым для маломощных воинов оружием, наверняка взятым с жертвенников – разнообразными мечами, секирами, колычами и даже золотыми шестоперами. Это было также странно: обры изготовляли собственное оружие, соразмерное росту и силе, чаще всего остро заточенные многолапые крючья, которыми рвали животы и резали сухожилия на ногах противника.

Отрезанные от крепости, варяги встали спина к спине, не опуская кольчужных забрал. А обры сжались вокруг них плотным кольцом на расстоянии копейного броска и на минуту замерли, вращая мутными малозаметными глазами, с водяными зеницами, за что обров прозвали «безокими».

Варяги ожидали все – встречу со спорадами, греками, приспешниками и прочими мореходами, ищущими остров или саму Вящеславу, но только не обров. О том, что они вдруг появились здесь, двадцать семь месяцев назад еще не знали на варяжских берегах; весть о них должно быть звучала в Кладовесте, но молву его было слышно лишь на суше. На море же все заглушал свистящий ветер и рев набегающих волн, хотя волхв Сивер, уединившись, часто слушал небо. Или притупился слух и не внял его гласу? Каким образом эти воинственные люди, древнее порождение арваров, смогли попасть на затерянный полунощный остров, если боялись моря, страдая водобоязнью и за все былое сухопутное время не построившие обыкновенной лодки?

Но вот оно, безбородое и безокое чудище – наваждение, рок Даждьбожий, сверкало золоченым, но с ржавыми клинками, оружием и пронзало ватагу острым взглядом.

И что-то выжидало или медлило, вкушая предстоящий миг сражения.

Не выпуская меча, Сивер поднял руку.

– Слушай меня! Я рус Сивер! Прежде, чем сгинуть под нашими мечами, скажи, обрище, что тебе нужно?

Если каждый рус или рос имел свою личную волю, то у их грешного творения была одна воля на всех и оттого обры становились особенно опасны. Эта сыновняя арварам порода людей, жертва кровосмешения, унаследовав многие качества прародителей, сражалась неистово и не жалела жизни, ибо каждый обрин в отдельности, не владея собственной душой, не испытывал страха смерти и это обстоятельство приближало всю породу к бессмертью.

Прежде у обров не было князей, предводителей и вождей, они жили по законам муравьиной семьи, повинуясь определенному внутреннему ритму. Когда-то они были безбожны и слепы оттого, что глаза не имели зениц, кои всегда знак бога в человеке, а лишь черные точки зрачков, потому видеть могли только ночью и, кроме воды, боялись также солнечного света. Но со временем обры начали прозревать, ибо обрели своего бога, принесенного к ним извне чужеземными проповедниками, коих называли богодеи.

В далекие полунощные края они приходили вместе с купцами и сначала торговали на ярмарках, рассказывая про чудеса, которые творит их бог Мармана, но арвары смеялись над ними и принимали за заморских каликов, веселящих народ. Так вот, эти богодеи прослышали, что в глухих лесах живут дикие, безбожные обры и пошли к ним. Сначала они раздавали им топоры, ножи, иглы, одежду и сладости, говоря, что все это дары их бога, но обры просили еще и еще, и тогда богодеи стали учить их своей вере, дабы вымолить у небесного покровителя еще больше даров, особенно сладостей, ибо безокие ничего слаще, чем кровь, не вкушали. Однако вовсе усмирить дикий нрав богодеям было не под силу, поскольку обры, как гнус, не могли размножаться, не вкусив арварской крови. Вот тогда проповедники возглавили многочисленные племена безоких и сами стали водить их в набеги. С тех пор безоких и назвали обрищем, ибо видом своим они напоминали огромного змея, гада ползучего: впереди на носилках несли богодея, окруженного стражей и верными слугами, и это была голова; за ней тянулось длинное тулово, которое заканчивалось хвостом. Если же змеи сползались из всех затаенных убежищ, то сплетались в единое многоглавое чудище и не было от него спасения на арварских землях.

Сивер ждал, и безокие ответили горделивым, вызывающим хором, ибо имели единую волю на всех:

– Я послана нашим господом, чтобы отнять кровь у Вящеславы! И я возьму ее после того, как выпью вашу!

В тот же час кольцо вокруг сжалось и разыгрались мечи, свара вскипела мгновенно, вздыбилась морской волной и, пузырясь, облеклась красной пеной. Бесстрашные до безумия существа, осыпав ватажников бесполезными стрелами, бросались под мечи, норовя ударить колычем под кольчугу или уязвить пах, и потому не звенело оружие в этой битве. Задние напирали, стаптывали передних, с нечеловеческой страстью стремясь ввязаться в бой, и если бы на мгновение ватажники разомкнули спины или б кто-то притомился играть мечом, в тот миг бы над поверженными варягами возник курган из обров. Но пока их срубленные головы дождем стучали о землю, тела осыпали шевелящийся вал вокруг ватажников, а через него устремлялись все новые и новые волны, и создавалось впечатление, что бьются варяги с неким ползучим и бессмертным чудовищем.

Наконец и эта буря пошла на убыль, иссякла обринская сила, усмиренная мечами. Последних ватажники обезоружили и придавили ногами к земле, решая, брать ли в плен. Беспомощные, они трепыхались в крови, норовя выскользнуть и спастись. Из шести захваченных оказалось четыре женщины: внешне пол определить было трудно или вообще невозможно, ибо мужчины безбородые и женоподобные, поэтому захваченных следовало бы не оставлять в живых. Обры размножались стремительно, поскольку будучи сами жертвой кровосмешения, не признавали этого греха.

Каким образом люди из этой породы, не боящиеся смерти, но теряющие рассудок от вида воды, попали на остров и зачем осадили жилище бессмертной, оставалось загадкой, а захваченные в бою, придавленные к земле, безвольные и бездушные обры лишь верещали от злобы и норовили укусить за ноги. Посоветовавшись, варяги не стали брать полон, вознесли и опустили мечи.

И в тот же миг будто бы с неба донесся до слуха суровый и властный голос:

– Вы осквернили мой остров, чужеземцы!

Послы подняли головы и позрели Вящеславу.