"Родина Богов" - читать интересную книгу автора (Алексеев Сергей)

8

Одни народы считали вместилищем мира мертвых недра земли, другие – небеса и даже морские глубины, но по Преданию арваров он существовал там же, где мир живых, только в ином пространстве, окруженном непроницаемой и незримой оболочкой, называемой обло или предел. В Былые времена, когда человек по собственной охоте обрывал свою вечную жизнь, его воля вновь обращалась в сгусток огня и, выделившись из тела, бесследно и легко входила в запредельный мир. Для этого требовалось лишь состояние свободного полета, потому вечные арвары и бросались со скал в море. Только для одного Раса и его потомков, которым не досталось бессмертия, повсюду был открыт вход в мир мертвых, откуда они могли возвращаться, когда захотят. Однако после кары богов, гибели Арвара и переселения вместе с божественным устройством мира и утратой бессмертия, люди были настолько удручены новым положением, что все, стар и мал, стремились на тот свет, ибо земной стал немил. Поэтому между пространствами живых и мертвых боги возвели такой предел, что пройти сквозь него можно было лишь с пламенем погребального костра. Испепеляющий огонь не только высвобождал волю из тела – прожигал для нее ход в иной мир и на обло оставалась незаживающая рана.

Согласно преданию Былое время и бессмертие арваров восстановится, когда вся полунощная земля покроется курганами, то есть мертвых станет во много раз больше, чем живых, и обло превратится в одну сплошную рану.

Каждый раз, проникая в запредельное пространство, калики не знали, откроется ли обратный путь, однако чем отчаяннее они прорывались на тот свет, тем больше оставалось надежды на возвращение. В Былые времена они могли находиться здесь бесконечно долго, а поскольку их земная жизнь на том свете замирала, то снова явившись на землю, они оставались в тех же годах – этим и достигалось бессмертие расов.

Едва калики сняли одежды и, подрагивая от знобящего страха, вошли в зыбкое пространство и пробрались сквозь обло, как серый зимний свет превратился в желтоватый, мерцающий, ибо всему миру мертвых светило не солнце, а Полунощная звезда. И все было так, как на земле – те же лесистые холмы и синие горы, реки, вытекающие из болот, озера с темной водой, и даже чайки кричали вдоль морского берега. Только здесь не существовало времени, а значит, и времен года, дня и ночи и еще не было воздуха, и потому ветра, дождя, снега; зато повсюду здесь росла трава забвения – трава, дым которой ублажал богов, однако росла она желтой, ибо в мире мертвых стояла вечная золотистая осень – пора зрелости и сбора урожая.

Живые расы, появившись на том свете, принесли с собой легкий сквозняк, земные краски и запахи, будоражащие вечный покой усопших. Сразу же возникло незримое движение, послышался громкий шепот:

– Кто-то вошел в наш мир!

И в тот час перед глазами расов расцвел разноцветный букет парящих в невесомости сгустков огня, внутри которых были замкнуты золотистые, алые, малиновые и розовые пчелы – все, что оставалось от человека после смерти. Каждый живущий ощущал этот огонь в солнечном сплетении и пока там жужжала пчела, продолжался дар божий – земная жизнь. Если же воля, спустившись по Млечному пути, не находила младенца в чреве матери и оказывалась лишней на этом свете, то уже не могла вернуться назад и взрывалась, обращаясь в свет, а забывчивые люди в страхе говорили – шаровая молния! Не ведая того, что это и есть воплощение воли и что на их глазах перестал существовать целый мир.

В ином же, безвоздушном мире пчелы летали, куда им вздумается, хаотично и бесконечно, источая радужное свечение, и казалось, весь тот свет состоит из одного гигантского пчелиного роя, собравшегося покинуть свой улей. В ином мире не сущестовало ни родовых, ни семейных отличий, впрочем, как и разделения по полу, росту или сроку смерти, и потому рядом с огненной пчелой великана-руса могла быть воля дружинника-сканда, с арвагом соседствовал рос, прежде живущий с лова, или умерший недавно рус-мореход – иной мир обезличивал каждого, сюда пришедшего, и только боги знали, кто есть кто. В мире мертвых они были одинаковы и по величине, и по сути, но дарованная богом еще не родившемуся младенцу, всякая воля росла вместе с ним, и вместе с ним сообразно наполнялось силой, иногда и в малом теле обращаясь в великую.

Трудно было отыскать кого-либо в этом безликом мире, однако единственное, что оставалось от прошедшей земной жизни, было имя, которое всякий обитатель того света носил до тех пор, пока Даждьбог не призовет к себе и не отправит по Млечному пути кому-то из зачатых младенцев. Поэтому весь иной мир жил в постоянном ожидании, когда наступит этот счастливый миг, и всех каликов, снующих туда-сюда, здесь встречали с радостью: коль они есть еще на белом свете, значит, мир земной существует и не придется вечно прозябать в запредельном пространстве.

Расы уже не раз бывали на том свете и, возможно, встречали Ладомила, однако снова отыскать его без помощи обитателей иного мира было невозможно: тот свет потому и тот, что там отсутствует дух и существует хаос – пространство без времени, и то, что оставил в одном месте вчера, невозможно найти завтра, ибо нет здесь ни вчера, ни завтра. И можно бродить несколько земных жизней по иному миру, но не сыскать того, кого видел всего мгновение назад. Мерцающие огни окружили каликов со всех сторон, а пчелы, заключенные в них, зажужжали, заговорили вразнобой:

– Кто пришел в наш мир? Если вы боги, возьмите нас на белый свет! Мы хотим на белый свет!

Калики замахали руками, разгоняя рой.

– Расступитесь! Мы не боги. Мы калики перехожие!

Всякая воля, попавшая на тот свет, утрачивала земной дух, мгновенно слепла и могла прозреть лишь после возвращения в мир живых. Так что весь мир мертвых был незряч, а как известно, ослепленная воля всегда приводит к состоянию хаоса.

– Калики! – возрадовался весь потусторонний мир. – Скажите, калики, как там, на белом свете? Живы ли еще арвары? Так хочется на землю!

– Арваров на земле множество! – как обычно ответили калики. – И русов, и росов, и нас еще достаточно в странах полунощных. Да только все мы – смертные!

Воля была бессмертной, независимо от того, кому принадлежала в земной жизни – простому смертному или вечному великану. А поскольку на том свете существовало лишь пространство, его обитатели не ведали времени и не знали того, какой срок они здесь пребывают. Воля вечного руса или роса, по своему желанию бросившегося со скалы в море еще в Былые времена, соседствовала с волей только вчера преданного огню смертного варяга или землепашца-крести. Если боги иных народов создали для своего творения рай и ад – два противоположных вида существования на том свете, и прежде чем определить, кого и куда отправить, словно лавочники бросали души на весы, разделяя их на святые и грешные, то внуки Даждьбога после смерти становились равными, несмотря на перипетии земного бытия.

Возвращение совершенного, божественного равенства в мире мертвых обеспечивало равенство в мире живых, где было лишь одно разделение – на смертных и бессмертных, а воля, пребывающая в безвременьи, жаждала вечности.

Поэтому в ответ каликам раздался жужжащий вздох разочарования:

– Жаль... Жаль... Мы хотим бессмертия!

– Арвары на земле считают, лишь в вашем мире осталась вечность!

– В нашем мире ее нет! Вечность там, где есть жизнь! – вразнобой загомонили пчелы. —

Где можно лететь по земным цветам, собирая нектар мудрости.

– У Князя и Закона русов, Сувора, родился сын-исполин, именем Космомысл. Но он смертный. Отец захотел высватать бессмертную поленицу, дочь Ладомила, Краснозору, дабы от нее пошел род вечных арваров. И Даждьбог благословил!

– Так пусть сватает! Пусть женит! – с нетерпением загудел улей. – Мы подождем!

– Но Ладомил укрыл свою дочь от богов и смертных, – объяснили калики. – И никто не знает, где. Даже владыка солнца не ведает, ибо пребывает на земле.

– Нужно спросить Ладомила! Позовите Ладомила!

Из роя огненных пчел вдруг выделилась одна, малиновая, в розовом шаре.

– Мое земное имя – Ладомил, – с надеждой прозвенела она.

– Нам нужен исполин! – заметили калики.

– Я был исполином!

– Но мы ищем бессмертного Ладомила, родившего дочь Краснозору.

Пчелка заметалась в своем коконе и обвисли крылышки.

– Жаль… Я оказался смертным.

И тогда рой разредился, разлетелся по всему пространству и скоро из его глубин появился ничем неприметный и одинокий огненный шар.

Он слепо покружился над головами расов и золотистая пчела, заключенная в нем, прозвенела недовольно:

– Кто звал меня?

Калики преклонили головы – перед вечностью.

– Если ты воля бессмертного Ладомила, то мы звали тебя.

Пчела замерла на месте, после чего сложила крылышки и шар тихо опустился на землю.

– Мы ищем твою дочь Краснозору, – сразу же признались калики.

– Дочь? У меня никогда не было дочери, да еще с таким именем!

– Ты отвечаешь, как твоя жена Вящеслава!

– Вящеслава? Неужто вы отыскали мою жену? – почему-то изумилась воля Ладомила.

– Отыскали, – с достоинством молвили калики. – По-прежнему живет на своем острове.

– И по-прежнему мнит себя богиней?

– Перед обрами да иноземцами. Но не перед нами. Смирили мы твою жену.

– Не верю! Даже мне не удалось ее смирить.

– А мы ей глаза открыли. Сначала объяснили, зачем обра пожаловала на остров, – отвечали калики. – Потом спросили, куда она спрятала свою дочь-поленицу. Она поняла, что мы все знаем, и в бане нас выпарила самолично, напоила, накормила и спать уложила.

– Откуда вы узнали о дочери? Вящеслава сказала? Ну, вернусь на белый свет!...

– Угомонись, ничего она не сказала. Даждьбог о дочери поведал. И благословил выдать Краснозору за Космомысла, сына Князя и Закона. Так что не запирайся, а скажи, где укрыл дочь?

– А подите, сыщите! – засмеялся Ладомил. – Коли владыка солнца не знает, где Краснозора, вам и вовек не сыскать!

Огненный шар поднялся у них над головами, повертелся, будто высматривая, в какую сторону удалиться, однако калики закричали:

– Нет, постой, Ладомил! А почему ты не спросишь, что тебе послала Вящеслава?

Несмолкаемый звон пчелиных крыльев на мгновение стих.

– Что слышу я? Ужели вспомнила обо мне? Ужель сподобилась посылку мне послать?...

Калики положили наземь нагрудный нож Вящеславы – богатырский, более напоминающий меч.

– Вот тебе посылка!

Будучи слепой, воля Ладомила однако же точно опустилась на ножны, прокатилась по ним, словно ощупывая, и замерла на рукояти. Огненный шар стал густо малиновым, источая легкий туман, замкнутая в нем пчела сделалась багровой и растворилась, а с кончика ножа ушел в землю голубой росчерк молнии.

– И в мире мертвых не скрыться! Нигде мне нет покоя от этой женщины, – земным, горестным голосом простонал он. – Что на сей раз она замыслила, коль прислала знак своей чести?

– Велела спросить, тоскуешь ли ты без нее? Малиновый шар подпрыгнул и вновь сел, отчего на костяной рукоятке осталось выжженное пятно.

– Ничуть не бывало! Я только здесь и вздохнул вольно!

– Вящеслава сказала, если ты хочешь, чтобы она пришла к тебе в иной мир, укажи, где спрятал дочь Краснозору.

И тут со всех сторон налетел рой пчел и зажужжал назойливо:

– Скажи, скажи, Ладомил! Ты же тоскуешь по Вящеславе! Ты же ждешь ее ежечасно! Ты же жаждешь позреть жену!

Любовь у вечных арваров не знала приятия и удовольствия, а посему была бессмертной...

– Мы проплыли все моря полунощных стран, – добавили калики. – Все острова обследовали, теплые и холодные – нет нигде Краснозоры...

– Добро, – огненный шар еще раз прокатился по ножу и будто слизнул его, вобрав в себя. – Скажу... Не ищите ее ни в Арварском, ни в Карском, ни в Варяжском, да и во всех иных морях. Я укрыл ее в Великом океане, на острове Молчания. А укажет вам место пятый луч Полунощной звезды, спускающийся на полудень в месяц Варяж...

Не было над тем светом Кладовеста, и не могла услышать слов отца молчаливая Краснозора, однако в тот самый миг, как Ладомил назвал место, вздрогнула и ощутила беспокойство. Сто лет жила юная поленица на острове Молчания, не обронив ни единого слова, как наказал родитель, тут же невольно воскликнула:

– О, боже!...

И замерла, ибо в тот час же сотрясся дикий, незнаемый остров, давно не слышавший речи, земля шатнулась под ногами, взметнув облако пыли и всколыхнулось окрестное пространство. Немые воины Краснозоры, собранные Ладомилом со всех полунощных стран, а вернее, внуки тех смертных воинов, родившиеся и выросшие здесь, никогда не знавшие слова, воззрились на свою предводительницу – поленицу и еще более онемели. Все эти сто лет они разговаривали глазами, а с небом – мысленно, и этого было довольно, однако услышанное слово в единый миг пробудило в них речь.

– О, боже! – повторили они единым духом.

Более мощный подземный толчок выбил из-под ног твердь, люди повалились наземь в растерянности и недоумении, таращась на поленицу, а она закрыла уста ладонью, приказала взглядом не открывать ртов и выставить караулы по берегам острова, а сама удалилась в жилище.

Молчаливое существование было привычным и еще вчера ничто не предвещало тревоги.

Она знала, почему отец спрятал ее вдали от мира, на маленьком клочке суши среди бескрайнего Великого океана: сто лет назад на остров Вящеславы спустился Перун, только что вызвавшийся опекать арваров, пока спят боги. Молодой громовержец был холост, ибо не было ему невесты на небе, никто из богов не желал отдавать дочь за легкомысленного, ретивого и самовлюбленного Перуна, который более чистил перышки на себе да баловал с молниями, нежели заботился о небесном и земном. Летая над морями, он высмотрел прекрасную юную поленицу, спустился на остров и стал сватать ее у родителей. Ладомил сразу же отказал чванливому богу, но Вящеславе льстило породниться с громовержцем, однако стала она выторговывать себе небожительство, дескать, надоело мне на острове, коль возьмешь нас с дочерью к себе – отдам. Хитрила старая поленица, ибо сама давно мечтала стать владычицей морских бурь. А Перуну-то все равно, пообещал взять, вот тогда Вящеслава согласилась и насильно обручила Краснозору с владыкой грозы. Однако громовержцу сговора и обручения было мало, поскольку замыслил он поять юную деву, де-мол, чтобы уж никто не польстился на последнюю поленицу, но Вящеслава сего не позволила, опасаясь, что повеса отнимет девственность у Краснозоры, а сам не исполнит обещаний. Когда же Перун упорхнул на небеса, будто бы готовиться к свадьбе, и пропал бесследно, разгневалась Вящеслава, стала бить и крушить все корабли, проплывающие мимо, и когда потопила их достаточно, возомнила себя богиней, поставила железный столп на горе и стала ждать громовержца.

Тем временем Ладомил посадил Краснозору на хорс и под покровом ночи уплыл из Арварского моря в океан, на тайный остров Молчания, и при существовании Родины Богов бывший уже островом. В Былые времена сюда ссылали богов, кои произносили слишком много слов, а иногда они удалялись по доброй воле, чтобы отдохнуть от речей. При всем желании здесь нельзя было произнести более чем двух слов, иначе земля расступится и пожрет говорившего. Суть дела заключалась в том, что остров был родимым пятном Земли: невысоко поднятая над водой суша плавала не в океане, а в жидком, огненном расплаве и сверху была лишь тонкая замерзшая корка. И некоторые несдержанные боги проваливались и купались в сей купели и припалили себе пятки да языки, но живы остались, ибо боги потому и боги, что сами суть огонь, потому не горят в пламени и в воде не тонут.

А оттого, что земля под ногами была чувствительной ко всякому словесному сотрясению, как темя младенца, то и пространство над островом стало таким же боязливым и чутким к речи.

Жить здесь полагалось молча – мудрый Ладомил знал, где укрыть дочь.

После гибели Арвара боги никогда сюда не заглядывали, полагая, что остров Молчания на дне морском и нет более места на земле, где можно не размыкать уст. Поэтому Краснозору с немой дружиной не слышали в Кладовесте ни люди, ни боги. К тому же поленица еще и потому молчала, что не хотела выходить замуж за громовержца, жила тихо и незаметно, дабы не привлекать внимания богов.

К ста пятидесяти годам – а Краснозоре как раз столько и было, бессмертные достигали совершенных лет и выходили замуж, а она все еще играла в куклы и каталась верхом на мамонтах, выживших в благодати теплого зеленого острова.

И эта беззаботная жизнь вдруг исчезла, едва она произнесла вслух:

– О, боже...

В тот же день на окоеме засверкала огненная колесница и в океан обрушилась невиданная здесь за сто лет гроза. Перун услышал ее глас в Кладовесте и теперь приближался, рыская над вспененной водой – должно быть, разгневался ярый и самовлюбленный громовержец, не снес обиды! Целый лес вырос из его молний вокруг острова, да не достать было ослепленному Перуну родимого пятна Земли, ибо неприкосновенно было оно для гнева богов.

Два дня кипел океан, поглощая огненные стрелы, гром на две части расколол небо, но плоский островок даже не содрогнулся и пылинка не поднялась с его поверхности. И поленица, глядя на сию грозу, и глазом не моргнула. А громовержец кричал с неба:

– Отдайся подобру-поздорову! Инно ударю тебя молнией, разольется кровь по земле и не собрать будет! Сгинешь, так и не познав мужа!

На третий день притомился Перун, и кони его притомились, опустился он на ледяную гору, коих плавало здесь во множестве, и давай уговаривать Краснозору, мол, я тебя на небеса возьму, в золотые одежды обряжу и станешь ты ездить повсюду в моей колеснице. А ей же и ответить нельзя, не провалившись в расплавленную землю, в огненную бездну. Молчала она, громовержец же по молодости и своенравию не ведал, что нельзя ей говорить, и потому решил, что смущена дева-поленица, а значит, следует быть напористей, ну и стал подгребать к острову. Уж было подгреб, но вокруг вода кипела и гора ледяная растаяла в один миг, отчего Перун вместе с колесницей искупался в кипятке.

Потом выскочил, ошпаренный, взвинтился в небо и стал оттуда грозить:

– Слышал я, хочет взять тебя за своего сына Князь и Закон русов! Так ты сватов ждешь и потому противишься? Но только знай: Космомысл хоть и одолел ромейского императора, да смертный он! А ныне я бог верховный, поеду сейчас да и сражу его стрелой!

И укатил на своих ошпаренных лошадях вниз по небосклону.

Об этом Космомысле в последнее время много молвы было в Кладовесте, но поленица знать его не знала и про сватовство не ведала, потому и пропустила угрозу мимо ушей. Но после этого стала вслушиваться, ловить каждое слово, сказанное о смертном исполине, а про него и поверженные враги говорили, проклиная, и друзья пели ему славу, только сам он молчал. А все смертные были говорливыми, ибо стремились за свою короткую жизнь высказать все слова.

Но однажды утром седьмого дня Праста месяца, когда зори сходятся и невозможно понять, новый день пришел или все еще продолжается старый, услышала она голос Космомысла:

– Здравствуй, отец!

Земля шатнулась под ногами, хотя остров Молчания был незыблим, огонь охватил грудь. И чтобы сладить с собой, она в тот час подняла дружину, посадила ее на боевых мамонтов, изготовилась и стала ждать...