ГЛАВА ШЕСТАЯ

Ночь Андрей проспал спокойно. Если не считать кошек, устроивших спевку с танцами на просторах избранного Ласковиным чердака. Зато никаких ночных видений. И никаких двуногих гостей. Бок почти не болел, зато обнаружились другие болячки.

Мелкие, но многочисленные и неприятные. Вроде ссадин на голенях.

Рискуя простудиться (на чердаке было никак не больше пяти градусов, пар изо рта шел), Ласковин разделся донага и обработал синяки и царапины. Одевшись с быстротой первогодка, подбадриваемого ротным, Андрей разогрел на спиртовке воду, бросил растворимого кофе, добавил сахару и наконец смыл сиплый осадок в горле.

Темный холодный чердак, запах сырости и пыли… Андрей некоторое время просидел на свернутом спальнике, пытаясь поднять себе настроение. Это было трудно. Может быть, имело смысл снять номер в какой-нибудь третьеразрядной гостинице? Там хотя бы есть душ… Горячий душ! Может быть, он так и сделает… Попозже. Однако время шло, надо было действовать.

Оставив машину во дворе, Ласковин позавтракал в кафе на Кировском и на трамвайчике двинул на место вчерашних игрищ. Нет, он не собирался вторично громить "опорный пункт" "тобольцев" - это было бы самоубийством. На сей раз он решил просто понаблюдать и заодно обдумать детали идейки, пришедшей в голову при взгляде на автозаправку. Просто и со вкусом. И не придется входить в непосредственное соприкосновение с противником.

Прикинув, какой из домов квартала самый высокий, Ласковин отыскал подъезд с окном, открывавшимся прямо на крышу. Передвигаться по обледеневшей, присыпанной снегом кровле было рискованно, но Андрей рискнул и спустя десять минут уже обозревал сверху замкнутый двор за железными воротами.

Первым делом он с помощью бинокля изучил и постарался запомнить стоявшие внутри машины. Их было девять: вчерашний БМВ, два "форда": серая "сьерра" и голубой "скорпио"; черный как ночь джип "чероки", бежевая "девятка", серо-голубой "опель-вектра" и серебристо-белый двухместный "мерседес-родстер" с ободранным крылом. Еще там находились видавший виды грузовичок-форд и импортный микроавтобус. Вездесущей белодверной "восьмерки" не было, зато на пяти машинах Ласковин сумел разглядеть номера (хорошая вещь морской бинокль!) и записал их на всякий случай.

Часам к двенадцати большая часть машин разъехалась. Остались только мерс, опель и голубой "форд-сьерра". Это что касается машин. Что касается людей, то вместо вчерашнего одного "вахтера" сегодня дежурили двое, причем вооружены они были автоматами. О прочих обитателях можно было сказать, что они выглядели озабоченными.

Начавшийся снегопад вынудил Ласковина покинуть наблюдательный пост.

Впрочем, он увидел все, что хотел. В частности, то, что в середине дня изолированный двор практически безлюден, а оба сторожа сидят в стеклянной кабинке.

Спустившись, Ласковин пешком, чтобы размяться, прошелся до Театральной площади, где купил в киоске небольшой зонт, а по соседству - букет вялых гвоздик.

Оснастившись подобным образом, он вернулся на Мастерскую и пристроился в подворотне напротив. Цветы объясняли, почему молодой человек толчется на одном месте, а зонт при необходимости скрывал лицо. Со временем он придумает более серьезную маскировку, а пока сойдет и это.

Около двух начали возвращаться "рейдеры". Теперь ворота открывались не сразу.

Сначала из калитки появлялся один из "вахтеров", проверял, кто пожаловал. Да, основательно припугнул их Ласковин. Эх, самое время смотаться из города… на полгодика. Долг он, можно считать, вернул. Дал понять, что наезд на казалось бы беззащитного человека может обернуться оч-чень неприятным образом. Да, пожалуй, в этом они в расчете. Но кто сказал, что Ласковин должен рассчитаться за одного Витьку Гудимова? Нет, это был не просто возврат долга. Это было то, что Зимородинский называл "вызов". Поэтому Андрей не уедет. И он будет бить до тех пор, пока противник не попросит пощады. Или пока не доберется до самого Ласковина, что более вероятно. Но думать об этом не хотелось.

Андрей выбросил в урну цветы, сложил зонт, потому что снегопад кончился, и направился к площади Тургенева.

Андрей в прямом смысле этого слова наткнулся на него, не дойдя каких-нибудь десяти метров до угла Канонерской и Маклина. И тоже не сразу узнал. Задумался.

Лишь через пару секунд он опознал в парне, которого толкнул, Приземистого, Коляна. Наверное, Андрей вспомнил бы машину, но примелькавшаяся уже белая дверца была распахнута навстречу тому, кто подал вчера Ласковину стакан водки. Стакан, чей звон обозначил конец мирной жизни Андрея.

Приземистый, нагрузившись грудой черных и зеленых жестянок с пивом, пересекал тротуар прямо перед Ласковиным. И двигался так, словно других людей просто не существует. Ласковин же существовал. И даже не подумал приостановиться, без всякого почтения оттолкнув низенького коренастого парня, "подрезавшего" ему дорогу. Тот от неожиданности выронил половину банок.

– Твою мать! - заорал он, глядя, как прыгают в грязи булькающие цилиндры. - Бля, мудак!.. - Тут он поднял глаза на Ласковина и замолчал. А потом выпустил и остальное пиво, чтобы, как маленький танк, ринуться на Андрея.

Ласковин рефлекторно ушел в сторону, пропустив Приземистого справа, и так же рефлекторно выбросил ногу. Колян, споткнувшись о его ботинок, плюхнулся в черную слякоть, проехался по тротуару, гоня перед собой омерзительную волну, и с идеальной точностью вошел между ног дородной женщины в белой шубе с огромной сумкой в руке. Тут движение Приземистого завершилось, потому что женщина, ахнув, села ему на спину, а сумка ее, черный монстр на параличных от рождения колесиках, с маху обрушилась на затылок Коляна, вплющив его физиономию в зимний петербургский коктейль«$FСлякоть, жидкая грязь, песок, соль и немного собачьего дерьма в качестве специи.».

Андрей был настолько заворожен этим зрелищем, что забыл о тех, кто сидел в машине. Один из них, еще не зная, с кем имеет дело, выскочил наружу и, размахнувшись, без затей влепил Ласковину по уху.

Удар отбросил Андрея назад, оглушил и едва не опрокинул на землю. Следующий удар разохотившегося "тобольца" мог бы разом завершить историю Ласковина, но вовремя подкатившаяся бандиту под ноги банка голландского пива испортила великолепный замах, и внушительный кулак впустую продырявил воздух. Ласковин, все еще "плывя", выбросил вперед зонт, угодивший в грудь нападавшего. От сотрясения зонт раскрылся, полностью перекрыв "тобольцу" обзор. Андрей же, немного очухавшись, пнул бандита в колено. Тот взвыл и схватился за пораженное место. Раскрытый зонт помешал Ласковину зафиксировать успех, зато боковым зрением он поймал третьего, заходящего слева. Этот появился на арене с небольшой задержкой не потому, что правила жанра требовали строгого поочередного нападения, а в силу специфики двухдверных автомобилей. С каждой стороны одновременно может выйти только один человек.

Поймав третьего, Ласковин выпустил зонт и вогнал правый каблук в пропитанную алкоголем печенку бандита, после чего точным ударом в висок уложил удальца в тот же слякотный коктейль.

Оставался еще один бандит, как раз в этот момент выбравшийся из машины. И он, единственный из всей компании, разглядел, с кем имеет честь, до начала боевых действий: то же лицо в том же обрамлении - три бойца, вырубленные за несколько секунд.

Четвертый не был героем. Нырнув обратно, он рванул с места, и "восьмерка", взмахнув дверцей, как подраненная птица - крылом, умчалась к заветному гнезду на Мастерской.

С глубочайшим удовлетворением Андрей влепил оицки в ухо второго, присоединив его к группе "купающихся". Именно в этот момент кто-то истошно завопил "милиция!", а некий не в меру усердный дедок сделал попытку прихватить Ласковина за локоть.

Андрей увернулся, шагнул к дородной даме, все еще восседавшей на приземистом Коляне, как Мурза на ишаке, и, подав руку, помог ей подняться. Потом поднял сумку (надо же, килограммов на двадцать, не меньше!) и протянул хозяйке.

– Спасибо, молодой человек! - поблагодарила дама и тут же испустила инфразвуковой вопль, увидев, во что превратилась ее шуба.

Продемонстрировав десятку собравшихся зевак, кто есть кто, Андрей поднял зонт, сложил его, стряхнул и, протиснувшись между прыщавым парнем и замотанной в тряпье бабкой, покинул сцену. Зрители не очень огорчились. Им осталась дюжина банок пива, полураздавленный Приземистый и пара его приятелей, художественно раскинувшихся в грязи.

Прыгнув в очень кстати подвернувшийся трамвай, Андрей доехал до площади Репина, перебрался через Фонтанку, по пути воткнув зонт в звено чугунной цепи на мосту, и, уже на углу Рижского и Старопетергофского поймав тачку, доехал до "Горьковской". По дороге обдумав случившееся, Андрей решил, что он болван. Но болван удачливый.

Оказавшись на Кировском, из первого же закрытого телефона-автомата Андрей позвонил в офис и, слегка изменив голос, попросил к телефону Абрека.

– Ласковин, - представился он, когда телохранитель шефа взял трубку. Он проигнорировал то, что телефон может прослушиваться. Кто, кроме бывших диссидентов, думает об этом в России?

– Ласковин! Что слышно в Датском королевстве?

– Что слышно? Слышно, Андрюха! Хорошо слышно! Петрович с утра скулит в трубку.

"Тобольцы" посулили ему крутой разбор, но он отбрехался, жучара! Ты теперь у Коня первый враг, усек? - И хохотнул.

– Усек, - сказал Ласковин. - Чего ржешь?

– А? Да тут он мне одну бумажку подсунул, еще одну бумажку, улавливаешь? Адреса кое-какие. Звякни мне вечерком после девяти сюда, в контору, потрендим!

– Давай сейчас, - сказал Андрей. - У меня радиотелефона нет! - Перебросил трубку к другому уху и зашипел от боли.

– Ты что? - насторожился Абрек.

– Так, пустое. Давай диктуй.

– Нет, Андрюха, извини. Сейчас нельзя, ушей много. Позвони вечером, как сможешь. 

– Хрен с тобой! - буркнул Ласковин, убирая записную книжку.

– Дал ты им просраться, - произнес Абрек с неопределенной интонацией. - Свидимся - расскажешь?

– Когда свидимся?

– А вообще… Андрюха, ты, конечно, крутой, но валил бы к финикам! Или в Магадан. Хрен с ними, с адресами. Конь, он хитрожопый, а тебя убьют. Я Гришку знаю. И Крепленого знаю. Братан на него батрачил, пока на зону не попал.

Крепленый, он всех подымет, а тебя найдет. А найдет… не дай Бог. Вали, Андрюха, ты же им и так вставил по самый корень! Вали, не думай!

– Ладно, - ответил Ласковин. - За совет спасибо. Кончили разговор, Абрек.

Вечером позвоню.

– Тупой ты, Ласковин, как баран! - сердито сказал телохранитель. И бросил трубку.

Андрей пожал плечами: этот человек был похож на водителя, одной ногой нажимающего на тормоза, другой - на газ. Но разве он сам не ощущал в себе подобной раздвоенности? Хотя он, Андрей Ласковин, знал: его собственная двойственность имеет под собой вполне реальные основания. Внутри него вот уже десять с лишним лет обитал другой человек. И только твердое желание самого Ласковина Андрея Александровича, двадцати девяти лет, обладателя диплома о высшем образовании, коричневого пояса каратэ-до, гражданина Российской Федерации и хорошего парня, держать этого, второго, там, глубоко внутри, помогало первому избежать психушки. Но и вопреки этому желанию тот, второй, ухитрялся напоминать о себе ночными кошмарами… или совершенно нелогичными действиями. А может быть, Андрей с такой легкостью бросил на весы свою жизнь еще и потому, что догадывался: рано или поздно тот, второй, выберется наружу?

Первый раз это произошло двенадцать лет назад. 

– Помягче работайте, помягче, - напутствовал их сэнсэй. - Не забывайте, что все мы в одной школе. Вот когда мы будем встречаться с Варамой… А сейчас поаккуратнее. Техника, я хочу посмотреть вашу технику…

Это был не их сэнсэй. Зимородинский стоял рядом с непроницаемым лицом отощавшего Будды. Он был кое-чем обязан говорившему. Поэтому молчал. Нет, не поэтому, а потому, что говоривший был превосходным бойцом, хотя и иным, чем Вячеслав Зимородинский. Бойцом другого типа и стиля. Но бойцом Божьей милостью. Гением. А если ты гений, то можно остаться лучшим, даже если любишь водку, женщин и хорошие американские сигареты. И деньги. Да, можно оставаться великолепным мастером, но… как долго?

– Уровень чудан - легкий контакт, уровень джодан - легкий контакт маваши и уромаваши, все остальное только обозначать, обозначать, понятно?

Понять его можно. Если будут серьезные травмы, отвечает он, "большой сэнсэй", глава школы, а не Зимородинский или нанесший травму ученик.

Андрей догадывался, о чем думает его учитель. И понимал, что "большой сэнсэй" беспокоится не зря. Группа Гриндина считалась жесткой. А технику Зимородинского вообще называли "реальной". Не дай Бог, ученики начнут выяснять, чей стиль круче!

Школьный спортзал: шведская стенка, маты, разложенные вдоль стен, гимнастический инвентарь, сдвинутый в угол, пупырчатые баскетбольные мячи. Ни макивар, ни хитроумных тренажеров, ни манекенов. А также шлемов, накладок и прочего… Все это появится позже, намного позже.

Раз в месяц "большой сэнсэй" организовывал такие встречи внутри своей "системы" - недавняя легализация каратэ приносила свои плоды. Шестнадцатилетний Андрей Ласковин (пятьдесят девять килограммов, два с половиной года занятий, желтый пояс) участвовал в такой встрече второй раз. В первый раз его противником был совсем еще новичок, и кумитэ прервали на второй минуте. За явным преимуществом.

Зимородинский сказал Андрею: не повезло. И пообещал в следующий раз выбрать Ласковину соперника сам.

Бой Ласковина был третьим по счету, причем первые два Андрея не заинтересовали: противники старались работать "правильно", вместо того чтобы победить. Наконец судья (тоже тренер одной из групп "большого сэнсэя") объявил Ласковина и его соперника, чью фамилию Андрей не запомнил. Поднимаясь, Ласковин заметил, как Зимородинский наклонился к "большому сэнсэю", что-то сказал и тот, прервав разговор с одним из "гостей", взглянул на Андрея.

В шестнадцать лет Ласковин выглядел еще менее грозным, чем в двадцать девять.

Худой паренек в черном выцветшем кимоно, чьи рукава и штанины казались слишком короткими.

Противник Андрея, тоже желтый пояс, пониже ростом, поплотнее и по крайней мере на три года старше, смотрелся серьезней. Ласковину запомнились его крепко сжатые губы и рыжеватые усики. Больше ничего.

Они обменялись несколькими атаками. Противник блокировал жестко, зло и все время пытался прорваться поближе. Для Ласковина это было не совсем привычной манерой.

Как правило, он сам, будучи меньшего роста, рвался в ближний бой. Теперь же, когда оказалось, что его рабочая стойка ниже, а руки длиннее, Ласковину приходилось держать дистанцию.

Противник атаковал и приоткрылся. Андрей, блокировав, встретил его кейко-цки в голову (не достал) и из-под руки правой ногой йоко-гери в живот. И почувствовал ребром стопы твердые мышцы пресса под тканью кимоно (слабый контакт, как и сказано).

– Вазари! - крикнул судья. И сразу же: - Хадж-ме! К бою.

Андрей ушел в заднюю стойку, уклоняясь от маваши в верхний уровень, встретил отводящим блоком второй маваши, отбросил ногу противника и, оказавшись у него за спиной, из хорошей стойки обозначил гияку-цки в затылок. Крика судьи он не услышал, потому что соперник (в реальной ситуации после удара Ласковина он уже валялся бы на татами, вернее, на паркетном полу), подсев на левую ногу, провел правой уро-маваши сбоку, пяткой, в переносицу Андрея.

Вспышка боли была как взрыв внутри головы: ослепляющий свет, темнота, и… и в ноздри ударил отвратительный смрад. Вонь блевотины, экскрементов, паленого волоса и обгоревшего мяса. Потом возник грохот. Словно Андрей оказался в центре механического цеха: треск, лязг, звон. Крики людей и женский визг, пронзительный, на одной ноте: "и-и-и-!". Зрение вернулось, словно черную тряпку сорвали с глаз, - и режущая боль с правой стороны лба. Голова Андрея сама по себе отдернулась, и он увидел металлическую полосу в бурых потеках в каких-нибудь десяти сантиметрах от глаз.

"Что это? Где я? - подумал он вдруг с нахлынувшим ужасом. - Что со мной?" А тело его продолжало поворачиваться, руки тянули что-то снизу, тянули так, что трещали мускулы. Ладони его ощущали нечто твердое, влажное, шершавое… Горячая жидкость залила правый глаз Андрея, и он перестал им видеть. Но повернулся достаточно, чтобы левым разглядеть в метре от себя жутко перекошенное грязное лицо с всклокоченными волосами. Низ этого лица был скрыт за куском деревянного забора. И забор этот начал подниматься вверх, да, это не лицо опускалось, прячась, а именно этот кусок сколоченных вместе досок пополз вверх. В какой-то миг злоба в красных вытаращенных глазах прячущегося превратилась в ужас. Тело Андрея качнулось назад, вырвав вверх то, что тянули руки, - топор на длинной рукояти. Искривленное лезвие было красным, словно его окунули в алую масляную краску. Миг - руки Андрея ощутили болезненный толчок, и верхняя часть головы человека за щитом (то, что это щит, Ласковин понял намного позже), снесенная ударом, взлетела вверх… И это было последнее, что он увидел. Левый глаз Андрея тоже ослеп, а еще через мгновение зрение вернулось, и он вновь оказался в спортивном зале, застывший, с соединенными в замок руками. Противника перед ним не было. Носа он тоже не чувствовал: нечто вроде бесформенного болевого сгустка.

И еще: в зале было очень тихо.

Андрей расцепил руки (это оказалось непросто - пальцы словно окаменели) и сделал шаг вперед. Нога его задела что-то мягкое…

Его противник лежал на полу, и волосы на его голове, справа, были в крови.

К Ласковину подскочил судья, схватил его за руку, но рядом тут же возник Зимородинский, оттолкнул судью (довольно грубо) и повел Андрея в угол, к сложенным стопкой матам. Ласковин оглянулся и увидел кучу учеников, столпившихся вокруг упавшего, и "большого сэнсэя" - в центре. Еще Андрей слышал шум, невнятный, словно уши его были забиты ватой.

О том, что произошло в зале, вернее, о том, что он сделал, Ласковин узнал позже, когда немного пришел в себя.

Удар развернул его в сторону, и все, кто хоть что-то понимал в единоборстве, ждали, что он упадет. Даже судья, за миг до этого выкрикнувший второе "вазари" Ласковина, замешкался.

Андрей ударил снизу, сдвоенными руками, всем телом и всей силой так, словно не он пропустил только что мощный уро-мавиши. Удар его пришелся в правую сторону головы наклонившегося противника и буквально подбросил того вверх.

Это был чистый нокаут. И не просто нокаут. Бедняга только через полчаса пришел в себя, причем совершенно забыл о бое, в котором пострадал. Зимородинский сказал:

"Повезло нам!" - имея в виду себя и "большого сэнсэя". А также противника Андрея. Придись удар в висок, парень вполне мог бы отправиться на тот свет. А так отделался лишь сотрясением мозга. То есть пострадал меньше Ласковина, который получил первый свой перелом носа.

Вот после этого происшествия и изменились отношения Андрея Ласковина и его сэнсэя Вячеслава Михайловича Зимородинского. Круто изменились. Настолько, что из перспективного парня Ласковин стал Учеником.

Тем же вечером Зимородинский привел его к себе, и между чашками холодного травяного чая Андрей рассказал о своем жутком видении.

– Карма, - сказал тогда сэнсэй. - Пока забудь, потом, попозже, попробуем разобраться.

Андрей честно постарался забыть, но спустя полгода эта самая "карма" вновь напомнила о себе. К этому времени Ласковину исполнилось семнадцать, и он получил следующий кю. Впрочем, перед тем как вручить оранжевый пояс, "большой сэнсэй" основательно распек Андрея (перед строем) за "контакт". Но это была воспитательная мера. "Большой", как узнал Андрей от Зимородинского, сразу же после памятного боя пожелал забрать Ласковина в свою "продвинутую" группу. Но Слава не отдал: я сам воспитываю своих учеников!

Кстати сказать, сломанный нос Андрея под действием алтайских травок и точечного массажа, проводимого лично Зимородинским, зажил с поразительной быстротой. Даже горбинки не осталось. Но зрелище разрубленного топором, взлетающего вверх черепа до сих пор стояло перед глазами Андрея. И когда спустя полгода запах крови и гари второй раз ударил в ноздри Андрея и еще одного его противника унесли с татами с тяжелой травмой, Ласковин понял, что дело еще серьезней, чем казалось.

Понял это и Зимородинский. Слава прекратил тренировки, отправил жену с трехмесячным ребенком на юг, к своей матери, а сам вместе с Андреем поселился на маленьком островке у Карельского перешейка. И сделал все, что мог, чтобы "вытащить" того, второго, из глубины ласковинского подсознания. У них ничего не вышло. "Ты еще не готов, - с огорчением констатировал неудачу Зимородинский. - Твоя сила сожжет тебя, если выплеснется наружу". "Но теперь ты можешь сказать, кто это?" - спросил Андрей. "Я могу сказать: "он" приходит, когда ты сам устоять уже не в состоянии. Это факт".

Да, они мало чего добились. Скорее - обратного. Теперь каждый третий сон Андрея был кошмаром, причем более реальным, чем его дневная жизнь. Зимородинский, впрочем, считал, что это знак: теперь тот, внутренний, будет приходить и общаться с Андреем не только когда Ласковина ударят по голове. Он уговаривал Андрея рискнуть и не останавливаться. Но в данном случае ученик решил иначе. Он не бросил каратэ, но ни разу не допустил ситуации, которая побудила бы третий "выход" того, кто внутри. Надо сказать, что работавшие кумитэ вместе с Ласковиным, как правило, знали о первых двух и, изо всех сил помогали своему сопернику не подвергать их жизни опасности. Искусство Андрея совершенствовалось, через три года он носил уже коричневый пояс, но и Ласковин, и его учитель знали: предел достигнут. И предел этот установлен самим Андреем. И убран может быть тоже только им самим.

Ласковин сел в автобус, проехал пару остановок и вышел у кафе, в котором завтракал утром. Здесь он пообедал, вернее, поужинал, воспользовался за скромную плату в пятьсот рублей отдельным туалетом, где умылся, побрился и вычистил заляпанные грязью штаны. Из кафе же, наплевав на конспирацию, позвонил в офис "Шлема" и получил адреса четырех крупных фирм, контролируемых группировкой Гришавина. Тогда Андрей не задался вопросом, почему из более чем двухсот "клиентов" выбраны эти четыре.

Машина Андрея по-прежнему стояла во дворе в полном порядке. Ласковин смахнул с нее снег (чтобы не выглядела заброшенной), убедился, что противоугонная система в порядке и продолжает подмигивать возможным похитителям, затем поднялся на чердак и с помощью фонарика самым тщательным образом изучил внушительное (более трехсот квадратных метров) помещение. Никаких незваных гостей или подозрительных следов он не обнаружил. Вид огромных черных стропил над головой завораживал.

Казалось, Андрей очутился в трюме корабля. И еще казалось, что вот-вот из-за кирпичной стены дымохода выскочит притаившийся враг. Андрею понадобилось усилие, чтобы убедить себя: никто не может передвигаться бесшумно по захламленному полу-перекрытию. Следовательно, все эти опасения - бред. Просто нервам требуется отдых.

Андрей вытянулся в своем спальном мешке на "матраце" из сложенных картонных коробок в надежде, что сон даст ему возможность восстановить силы, успокоиться… Он обманулся в своих ожиданиях. Через несколько минут после того, как Ласковин закрыл глаза, сон его обратился в кошмар. 

На сей раз снилось Андрею, что он карабкается вверх по огромному кряжистому стволу. Карабкается бесконечно долго, перебираясь с одной исполинской ветви на другую на ощупь, в полной тьме. Цепляясь пальцами рук и ног за желваки коры, он слышит: рядом кто-то кричит, протяжно, с надрывом. Не человек. Руки у Андрея черные. И лицо такое же черное. Он не видит, но знает об этом. У него даже ладони черные. И жесткие, как подошвы. Андрей карабкается все выше, пока не упирается головой в… крышу. "Откуда крыша на дереве?" - удивляется он. И обнаруживает, что мрак уже не столь кромешен, что глаза уже различают смутные очертания веток. Сверху пробивается свет. И еще Андрей чувствует запах. Знакомый запах. Ноздри его расширяются, он принюхивается… запах человеческого тела.

Человека.

Андрей ползет по одной из изогнутых ветвей, на которых покоится нечто широкое и плоское. Теперь он знает: это помост. Андрей ползет очень медленно, то и дело замирая, чтобы прислушаться. Там, наверху, люди. Сколько их? Один? Двое? Трое?

Андрей знает: от этого зависит его жизнь. И еще она зависит от того, насколько бесшумно Андрей двигается. Наконец он достигает края помоста, приподнимается так, чтобы глаза его оказались выше края деревянного настила… и видит спину сидящего человека. Прямо перед собой.

Так же беззвучно, без малейшего шороха или скрипа, задержав дыхание и даже умерив стук сердца, Андрей опускается, переносит тяжесть тела на ноги и осторожно освобождает привязанный к предплечью нож. Он по-прежнему не дышит и не думает о том, что будет делать. Чтобы тот, наверху, не "почуял" его мыслей.

Мысли могут выдать Андрея. Запах - нет. Потому что запах его тела отбит особыми притираниями. Андрей пахнет деревом… Готов! Плавным толчком ног он выбрасывается вверх, через край помоста, правой рукой гасит инерцию, а левой с точно отмеренной силой втыкает тонкое жало ножа в шею сидящего, снизу вверх.

Негромкий хруст, звук которого не избежать. Зато жертва умирает мгновенно, без стона, хрипа, бульканья перерезанного горла или судорог пораженного в сердце.

Правая рука подхватывает убитого, бесшумно опускает на помост, а сам он замирает в той же позе, какую избрал часовой. Ему везет: хруст пробитой ножом кости тонет в ночных звуках. Спящие не встревожились. Вон они лежат на помосте рядом со своим оружием: один, два… три! Трое! Это много. Андрей понимает: трое - это слишком много для него. Трое, умеющие убивать так же хорошо, как и он сам. Они спят, но сон их - сон рыси.

Андрей встает, потягивается. Он выглядит спокойным и непринужденным. Если кто-то из троих не спит, пусть видит: это не враг, это свой. Стараясь ступать мягко, но не бесшумно, Андрей подходит к одному из спящих. Звук его шагов не должен беспокоить их слух. Наклоняясь, Андрей трогает за плечо ближайшего. Он мог бы убить его во сне, но он не любит убивать во сне. Он считает, что враг должен встречать свою смерть, зная, кто пришел за его жизнью.

Андрей прикасается к плечу лежащего так, как сделал бы это его соратник: вставай, друг, пришло твое время.

Да, пришло твое время! Узкий, острый клинок погружается в ухо врага, пронзает мозг, с тихим скрежетом выходит обратно… и ноги убитого выбивают барабанную дробь по доскам настила!

Лаской, гибкой молнией бросается Андрей на третьего человека. Больше он не заботится о тишине. Быстрей, быстрей! Он падает на сильное, мгновенно напрягшееся тело и ударяет сверху ножом, с колен, прямо в сердце!… И нож застревает в кольце панциря! Застревает, погрузившись меньше чем на ладонь.

Андрей рвет нож обратно, но тот застрял прочно, а руки врага, полусонного, уже смыкаются на его горле.

Кулак Андрея обрушивается душителю на переносицу, он слышит треск, руки разжимаются. Андрей прыгает с колен туда, где лежит (лежал?) четвертый. Второй нож, поясной, шире и тяжелей первого, - у него в руке… И короткая стрела с бронзовым широким наконечником ударяет в живот, вспарывая внутренности. Андрей почти слепнет от боли, но рука его уже нашарила чужое лицо, выдавила пальцем глаз… Крик врага сладок, как песня любимой! Чужой клинок вспарывает его левую руку (эта боль - ничто в сравнении с той, что уже есть), но Андрей опрокидывает своей тяжестью врага на спину. Пальцы его уже не в состоянии давить - перерезаны сухожилия, но есть правая рука. С кинжалом. И Андрей бьет, бьет этим кинжалом в невидимое лицо. Кажется, он кричит. Или воет? И вдруг боль взрывается у него в животе с невероятной силой, словно его разорвали пополам…

Андрей Ласковин просыпается от собственного крика и целую минуту лежит неподвижно, умеряя удары сердца и дыхание, приучая себя к мысли, что его внутренности целы, что это не его мука. Через некоторое время удается немного успокоиться. Он зажигает фонарик, а потом спиртовку, чтобы разогреть воду для чая. Время 1.37. Но он по опыту знает: снова заснуть удастся не раньше чем через час. И никто не гарантирует Ласковину то, что кошмар не повторится.