"В" - читать интересную книгу автора (Пинчон Томас)

V

Итак, в январе 1956 года Бенни Профейн вновь оказался в Нью-Йорке. С его приездом окончилась оттепель. Первым делом он нашел койку в городской ночлежке "Наш дом" и газету в одном из окраинных киосков, а потом, уже поздно вечером, бродил по улицам и в свете фонарей изучал объявления о найме. Как обычно, он никому особенно не требовался.

Случись рядом кто-то из старых знакомых, он заметил бы, что Профейн ничуть не изменился. Все тот же большой амебоподобный мальчик, мягкий и толстый; коротко подстриженные, клочковатые волосы; маленькие, как у свиньи, глазки, расставленные слишком широко. Дорожные работы не улучшили ни его внешний облик, ни внутренний. Хотя большая половина его жизни была связана с улицей, они так и остались чужими во всех отношениях. Улицы (дороги, кольца, скверы, площади, проспекты) не научили его ничему: он не умел работать ни с теодолитом, ни на кране, ни на подъемнике, не умел класть кирпичи, правильно натягивать рулетку, прямо держать шест, не научился даже водить машину. Он просто шел. Причем, шел, как иногда ему думалось, по проходам залитого светом гигантского супермаркета, в котором его единственная функцией было — желать.

Однажды утром Профейн проснулся рано, и после неудачной попытки снова заснуть ему взбрендило провести этот день, как йо-йо — кататься в метро под Сорок второй улицей от Таймс-сквер до Гранд Сентрал и обратно. Он пробрался в умывалку "Нашего дома", дважды споткнувшись по дороге о свободные матрасы. Во время бритья порезался, а вынимая заевшее лезвие, полоснул себя по пальцу. Чтобы смыть кровь, он решил принять душ, но рукоятки у кранов не хотели поворачиваться. Когда он, наконец, нашел работающий душ, то оказалось, что подача холодной и горячей воды в нем чередуется случайным образом. То завывая от боли, то дрожа от холода, он танцевал вокруг душа и, поскользнувшись на куске мыла, чуть не сломал себе шею. Вытираясь, разорвал пополам протершееся полотенце, сделав его совершенно непригодным. Майку надел задом наперед. Следующие десять минут были заняты застегиванием молнии, а потом еще пятнадцать ушли на ремонт шнурка, который порвался, когда Профейн завязывал ботинок. Вместо утренних песен он ругался матом. Дело не в том, что он устал или страдал нарушением координации. Просто, будучи злосчастным, он давно знал одну вещь: неодушевленные предметы не могут жить с ним в мире.

Профейн сел в метро на Лексингтон-авеню и поехал до Гранд Сентрал. В вагоне оказалось полно самых разнообразных, обалденно восхитительных красавиц — от секретарш, едущих на работу, до школьниц-малолеток. Это было уже слишком. Обессилев, он повис на поручне. Началось какое-то наваждение — его преследовали огромные, необычные волны возбуждения, тут же делающие недоступно-желанной любую женщину определенной возрастной группы с подходящей фигурой. Наконец, Профейн освободился от чар, но зрачки еще некоторое время вращались, и он продолжал жалеть о том, что шея не может поворачиваться на 360 градусов.

После часа пик поезд пустеет, как замусоренный пляж в конце сезона. Между девятью и полуднем сюда раболепно возвращаются неизменные постояльцы — скромные и нерешительные. После восхода все бурное и изобильное вливается в мир и наполняет его ощущением весны и жизни. А сейчас старушки-пенсионерки и спящие бродяги, до этого момента незаметные, восстанавливают подобие права на собственность, — и начинается осень. На одиннадцатом или двенадцатом рейсе Профейн заснул. Был почти полдень, когда его разбудили три пуэрториканца — Толито, Хосе и Кук (сокращение от Кукарачито). Они зарабатывали здесь деньги, хотя прекрасно знали, что по утрам в будни метро no es bueno для танцев и игры на бонгах. Хосе держал кофейную банку: перевернутая вверх ногами, она служила погремушкой для отбивания ритма неистовых меренг и румб, а в нормальном положении принимала от благодарной аудитории мелочь, жетоны для проезда, жвачку и плевки.

Профейн спросонья щурился и наблюдал, как они бесились, кувыркались и иногда в шутку принимались за кем-нибудь ухлестывать. Они цеплялись за поручни и висели, раскачиваясь и заставляя стойки вибрировать; Толито ходил по вагону и изображал игру с бинбэгом, подкидывая семилетнего Кука, а на заднем плане Хосе отчаянно молотил по своему жестяному барабану, создавая вместе со стуком поезда рваную полиритмию, а локти и кисти его рук двигались с частотой, выводящей их за пределы различимости. Его зубы были обрамлены широкой, как Вестсайд, улыбкой.

Когда поезд вползал на «Таймс-сквер», они пошли по вагону с банкой. Заметив их приближение, Профейн закрыл глаза. Они уселись напротив и, болтая ногами, занялись подсчетом выручки. Кук сидел посередине, и остальные двое пытались столкнуть его на пол. В вагон вошли два подростка из их квартала — черные чино, черные рубахи, черные гангстерские куртки — на спинах красными буквами с подтеками выведено ПЛЭЙБОИ. Троица на противоположной лавке тут же замерла. Они сидели, выпучив глаза и вцепившись друг в друга.

Младенец Кук, как всегда, не сдержался.

— Maricon! — весело завопил он. Профейн открыл глаза. Старшие ребята, отстукивая набойками стаккато, прошли мимо и скрылись в соседнем вагоне. Толито положил руку на голову Кука, пытаясь вдавить его в пол, чтобы никогда больше не видеть. Куку удалось выскользнуть. Двери закрылись, и вагон снова двинулся к Гранд Сентрал. Внимание троицы обратилось на Профейна.

— Эй, мужик! — сказал Кук. Профейн с опаской посмотрел на него.

— Почему? — сказал Хосе. Он рассеянно надел банку на голову, и она съехала на уши. — Почему ты не вышел на «Таймс-сквер»?

— Проспал, — сказал Толито.

— Он йо-йо, — продолжал Хосе. — Вот увидите. — На некоторое время они забыли о Профейне и пошли по вагонам выполнять свою работу. Они вернулись, когда поезд снова отъезжал от Гранд Сентрал.

— Смотрите, — сказал Хосе.

— Эй, мужик, — сказал Кук, — опять ты?

— Он — безработный, — сказал Толито.

— Почему ты тогда не охотишься на аллигаторов, как мой брат? — спросил Кук.

— Брат Кука убивает их из винтовки, — пояснил Толито.

— Если тебе нужна работа, иди охотиться на аллигаторов, — сказал Хосе.

Профейн почесал пузо и посмотрел на пол.

— А это постоянная работа? — поинтересовался он.

Поезд въехал на «Таймс-сквер», выбросил из себя пассажиров, взял новую порцию, закрыл двери и с визгом умчался в тоннель. На соседний путь прибыл следующий. В коричневом свете кружились тела, громкоговоритель объявлял маршруты прибывающих составов. Наступил обеденный час. Станция стала наполняться гулом и людским движением. В это время сюда толпами возвращаются пассажиры. Прибыл, открылся, закрылся и уехал очередной поезд. Сутолока на деревянной платформе усиливалась, нагнетая атмосферу дискомфорта, гнева, терпения, готового вот-вот лопнуть, и удушья. Вернулся первый состав.

В толпе, толкавшейся в это время на станции, была девушка с длинными распущенными волосами и в черном плаще. Она осмотрела четыре вагона и в пятом, наконец, нашла Кука, который сидел рядом с Профейном и разглядывал его.

— Он хочет помогать Анхелю убивать аллигаторов, — сказал Кук девушке. Профейн лежал на сидении наискось и спал.

Во сне он, как всегда, был один — гулял по улице, на которой нет ничего и никого, — лишь ожившее поле зрения. Была ночь. На гидрантах ровно светились огоньки, на асфальте виднелись крышки люков. Вокруг — неоновые вывески, — когда он проснется, то не сможет вспомнить слов, что горели на них.

Его сон был связан с историей, которую ему довелось услышать — о мальчике, родившемся с золотым винтиком вместо пупка. Чтобы избавиться от винтика, мальчик целых двадцать лет ездил по всему свету и консультировался с докторами и специалистами. Наконец, на Гаити он встретил шамана вуду, который дал ему дозу зловонного напитка. Выпив его, мальчик заснул и увидел сон: он идет по улице, залитой зеленым светом. Следуя наставлениям шамана, он дважды повернул направо, один раз — налево, и возле седьмого фонаря увидел дерево, увешанное разноцветными воздушными шариками. На четвертой от верхушки ветке висел красный. Мальчик хлопнул его и обнаружил внутри отвертку с желтой пластиковой ручкой. Этой отверткой он отвернул винтик и тут же проснулся. Было утро. Он посмотрел на свой пупок и увидел, что винтик исчез. Двадцатилетнее проклятие наконец снято. Вне себя от радости он вскакивает с постели, и его задница падает на пол.

Когда Профейн вот так брел один по улице, ему казалось, будто он тоже ищет некую вещь, с помощью которой его, как машину, можно будет разобрать. На этом месте у Профейна всегда возникал страх, а сон превращался в кошмар: теперь, если он будет идти дальше, то не только задница, но и руки, ноги, губчатый мозг, часовой механизм сердца — все будет разбросано по мостовой среди канализационных люков.

Но была ли домом эта улица, залитая ртутным светом? Может, он возвращался туда подобно слону, идущему на свое кладбище, чтобы лечь и превратиться в слоновую кость, в которой спят зародыши утонченных шахматных фигур, спиночесалок и полых ажурных китайских сфер — каждая следующая гнездится внутри предыдущей?

Ему никогда и ничего больше не снилось — только Улица. Вскоре он проснулся, так и не найдя ни отвертки, ни ключа, и увидел прямо над собой лицо девушки. На заднем плане стоял Кук, опустив голову и широко расставив ноги. Из третьего от них вагона, сквозь грохот поезда, доносилась металлическая дробь кофейной банки Толито.

Ее лицо с родинкой на щеке было молодым и нежным. Она заговорила с ним до того, как он открыл глаза. Она хочет, чтобы он поехал к ней. Зовут ее Хосефина Мендоса, она — сестра Кука и живет далеко от центра. Она должна помочь ему. Профейн никак не мог понять — что происходит?

— Что? — спросил он. — О чем вы говорите, леди?

— Тебе что, здесь нравится? — воскликнула она.

— Нет, леди, нет, конечно не нравится, — ответил Профейн. Набитый битком поезд направился к «Таймс-сквер». Две пожилые дамы, возвращавшиеся из «Блумингдэйла» с покупками, бросали на них сверху враждебные взгляды. Фина заплакала. Вернулись остальные ребята, пробиваясь сквозь толпу и напевая.

— Помогите, — сказал Профейн. Он сам не знал — к кому обращается. Он проснулся, любя и желая всех женщин в этом городе, и вот перед ним — одна из них, да еще хочет взять его к себе. Поезд въехал на «Таймс-сквер», и двери раскрылись. Во внезапно возникшей сутолоке, плохо понимая, что делает, Профейн схватил подмышку Кука и выбежал из поезда, а Фина, из-под распахнутого плаща которой выглядывали тропические птицы на зеленом платье, последовала за ними, взяв за руки Толито и Хосе. Они бежали через станцию под цепью зеленых ламп. Неспортивно подпрыгивая на бегу, Профейн натыкался на урны и автоматы с кока-колой. Кук высвободился у него из рук и побежал, прорываясь, как бейсболист, через полуденную толпу.

— Луис Апарисио! — кричал он, продвигаясь прыжками к «дому», видимому только для него. — Луис Апарисио! — и отряд девочек-скаутов был разбит наголову. Внизу ждал нужный поезд. Фина и ребята успели войти, а на Профейне дверь захлопнулась, зажав его посередине. У Фины и ее брата от испуга выпучились глаза. Вскрикнув, она потянула Профейна за руку, и свершилось чудо — двери вновь открылись. Она втащила его внутрь, в свое скрытое силовое поле. И он сразу понял: здесь, в настоящий момент, злосчастный Профейн может двигаться ловко и уверенно. Всю дорогу домой Кук пел Tienes Mi Corazоn — лирическую песенку, однажды слышанную им в кино.

Они жили в районе Восьмидесятых улиц между Амстердам-авеню и Бродвеем — Фина, Кук, мать, отец и еще один брат по имени Анхель. Иногда друг Анхеля Джеронимо ночевал у них, и его укладывали в кухне на полу. Старик получал пособие.

Мать сразу же влюбилась в Профейна и позволила ему переночевать в ванне, где Кук и обнаружил его на следующее утро. Кук включил холодную воду.

— Господи Иисусе! — взвыл Профейн заплетающимся спросонья языком.

— Слушай, тебе нужно искать работу, — сказал Кук. — Так говорит Фина.

Профейн выскочил из ванной и побежал по всей квартире за Куком, оставляя мокрые следы. В гостиной он загремел, споткнувшись об Анхеля и Джеронимо, которые, лежа на полу, пили вино и разговаривали о том, как они пойдут сегодня в Риверсайд-парк и каких девочек они там увидят. Кук убежал, смеясь и выкрикивая "Луис Апарисио!", а Профейн продолжал лежать, прижав нос к полу.

— Выпей вина, — предложил Анхель.

Через пару часов они, чудовищно пьяные, спускались, пошатываясь, по ступеням старого дома из песчаника. Анхель и Джеронимо спорили о том, гуляют ли девочки по такому холоду в парке. Они вышли на середину улицы и направились на запад. Хмурое небо было затянуто тучами. Профейн то и дело натыкался на припаркованные машины. На углу они оккупировали ларек, торгующий хот-догами, и, чтобы немного протрезветь, выпили по коктейлю "пина колада", однако ожидаемого эффекта не получили. На Риверсайд-драйв Джеронимо отрубился. Профейн и Анхель схватили его и поволокли, как буйного барашка, через улицу, спустились под горку и вошли в парк. Профейн споткнулся о камень, и они втроем, совершив полет, упали в заиндевевшую траву, а тем временем мальчишки, одетые в толстые шерстяные пальто, играли над ними желтым бинбэгом в «брось-поймай». Джеронимо запел.

— Смотрите, — сказал Анхель. — Вон там я вижу одну.

Девушка выгуливала мерзкого, злобного пуделя — совсем молоденькая, с длинными блестящими волосами, пританцовывающими на воротнике ее пальто. Джеронимо прервал свою песню, сказал "Cono!" и помахал рукой. Потом снова запел, на сей раз для нее. Она не обратила внимания ни на кого из них и направилась к выходу из парка, спокойно улыбаясь голым деревьям. Они провожали ее глазами, пока она не скрылась из виду. Им стало грустно. Анхель вздохнул.

— Их так много, — сказал он. — Миллионы миллионов девушек. Здесь, в Нью-Йорке, в Бостоне — я был там однажды — и в тысяче других городов… У меня от этого башню сносит.

— В Джерси тоже, — отозвался Профейн. — Я работал в Джерси.

— В Джерси много хорошего, — сказал Анхель.

— Но там, на дороге, они все были в машинах.

— Мы с Джеронимо работаем в канализации. Под землей. Там вообще ничего не видно.

— Под землей. Под улицей. — Через минуту Профейн повторил: — Под Улицей.

Джеронимо кончил петь и спросил у Профейна, помнит ли он историю с детенышами аллигаторов? В прошлом году, или, может, в позапрошлом, дети по всему Нуэва-Йорку покупали их себе как домашних животных. В «Мэйси» их продавали по пятьдесят центов, и казалось, каждый ребенок вменил себе в обязанность завести хоть одного. Но вскоре аллигаторы детям наскучили. Некоторых просто выпустили на улицы, но большинство оказалось смыто в унитаз. Аллигаторы выросли, размножились, питаясь крысами и помоями, и вскоре наводнили собой всю канализационную систему, превратившись в огромных слепых альбиносов. Сколько их там, внизу, — один Бог знает. Некоторые сделались людоедами, поскольку в округе не осталось ни единой крысы — одни были съедены, а другие в ужасе бежали.

В прошлом году разгорелся канализационный скандал, и у Департамента проснулась совесть. Они объявили набор добровольцев, чтобы те, вооружившись винтовками, охотились под землей на аллигаторов. Нанимались немногие, да и те вскоре увольнялись. Мы с Анхелем, — гордо сказал Джеронимо, — работаем уже на три месяца дольше, чем кто-либо до нас.

Профейн вдруг протрезвел.

— Они продолжают набирать добровольцев? — медленно промолвил он. Анхель запел. Профейн повернулся и посмотрел на Джеронимо. — А?

— Конечно, — ответил Джеронимо. — Винтовку в руках держал?

Профейн ответил утвердительно, хотя не держал никогда и не собирался, — во всяком случае, на уровне земли. Но винтовка под землей, под Улицей, — из этого может что-нибудь выйти. Попытаться можно.

— Я поговорю с нашим боссом, мистером Цайтсуссом, — сказал Джеронимо.

Бинбэг, весело переливаясь, повис на секунду в воздухе.

— Смотрите, смотрите! — весело кричали дети. — Смотрите! Он падает!