"Дорога на Киев (фрагмент)" - читать интересную книгу автора (Савинов Александр)

Глава 5

Подо мной проносились едва различимые в темноте кустики травы, из-под копыт переднего коня вылетали комья земли. Скакали долго. Первым начал спотыкаться конь Данилы, и я его не винил. Пришлось перейти на шаг. Всеслав беспрестанно оглядывался, осматривался и даже принюхивался.

— Опасаешься чего? — спросил Данило. — Не боись, даже если они нас хватились, им за нами не поспеть.

— Им-то не поспеть… — неопределенно ответил калика. Впрочем, каликой его называть было уже несподручно: в кольчуге и душегрейке, с луком и колчаном, притороченными за седлом, сухой, жилистый и гибкий, он скорее походил на неведомого воина степняка, хотя его цепи позвякивали по-прежнему. Такие же луки со стрелами и сумки с провизией Адальберт приготовил и нам. Видать, крепка боевая дружба, если ради нее варяг, рискуя собой, приготовил нам такие подарки.

Мы ехали по степи. От леса оставались раскиданные вокруг островки редких рощ, лишь вдали вытянулся от виднокрая темный язык, вершину которого свет поднимающегося солнца уже окрасил розовым.

— Это Черный Лес. Доберемся до него — будем в безопасности, — сказал Всеслав.

— В Черном Лесу-то? — произнес Данило таким тоном, что Всеслав поспешил ответить:

— Ну… в относительной безопасности.

Не успел он промолвить, как кони заволновались, запрядали ушами, заупрямились. Степь перед нами в полете стрелы дрогнула и разверзлась. Сначала среди комьев земли появилась серая с гребнем спина, потом поднялась отвратительная голова, от носа до шеи усеянная бородавками, похожими на гнойные нарывы. Чудовище повертело головой, увидело нас и, низко рыча, полезло из ямы, отчего земля под нами снова задрожала.

Оно напоминало ящерицу, что в солнечный день вылезает погреться на теплый камушек, только ящерица та была высотой с человека, а длиной в три коня, да еще имело сильный, сужающийся к концу шипастый хвост. Кожа у него была грязно-зеленая, чешуйчатая, свешивающаяся с боков толстыми складками. Лапы громадные, с длинными и острыми черными когтями. Из-под нависающих складок по бокам морды зло сверкали маленькие красные глазки.

— Ящер! От него не ускачешь, — вздохнул Всеслав.

— Тот, кому на Волхове поклоняются? — спросил Данило.

— Нет, тот водяной, а этот подземный.

— Откуда он здесь взялся? — удивился я.

— Его только маги могут вывести наружу, могучие маги, — ответил Всеслав, спрыгивая с коня и хлопая его по крупу. Но тому понукания не требовалось, он тут же помчался прочь. Мы с Данилой быстро последовали примеру нашего спутника.

— Им нужно задержать нас… или уничтожить. Ты в драку не лезь и постарайся попасть ему в глаз. Потом бей под горло, — приказал Всеслав.

Чудовище посмотрело на нас, раскрыло пасть, унизанную частыми длинными, как клыки вепря, зубами, и дохнуло таким тошнотворным смрадом, что мы попятились.

Мои спутники, расходясь, двинулись к нему. Ящер не заставил себя ждать. Короткими, быстрыми бросками он кинулся к людям, шипя и выбрасывая то к одному, то к другому распахнутую зубастую морду. Всеслав сорвал с себя цепи, отскочил и хлестнул его по боку. Чудовище вздрогнуло, чешуя его треснула, оттуда вязко потекла зеленоватая слизь. Калика вновь замахнулся, но блеснули огромные зубы и от длинной цепи остались короткие огрызки. Мелькнул хвост, Всеслава отбросило к морде. Он едва успел откатиться от щелкнувших челюстей. Данилу закрывал ящер, но по мощным «Хык! Хык!» я понял, что тот пытается прорубить чешую.

Я вынул первый нож. «Их всего два, — сказал я себе, пытаясь успокоиться. — Ты должен попасть с первого раза, а вторым выбить другой глаз. Только так». Примерившись, кинул — ящер, лязгнув пастью, дернул головой в сторону Данилы, и нож, стукнувшись о бородавку, отскочил. Меня прошиб пот, я вытер ладонь о штаны и взял второй.

— Всеслав, помоги! — крикнул я.

Он понял, побежал к морде. Ящер остановил на нем взгляд, и я метнул нож. Он вошел в глаз вместе с рукояткой. В этот момент Данило, изловчившись, воткнул меч в другой глаз и крепко взялся, стараясь вогнать поглубже. Ящер заревел, вскинув к небу разверстую пасть, затем в исступлении затряс головой, и повисшего на рукоятке Данилу отшвырнуло далеко в сторону.

Сейчас нужно перерубить ему глотку. Я вынул из-за пояса топор. Ящер ревел, крутился, разбрызгивая зловонную слизь, вертел головой, свирепо размахивал хвостом. Я даже не мог выбрать момент, чтобы приблизиться, потому что передо мной мелькали то зубы, то когти, то шипы. Пару раз пробовал подступиться, но оба раза чуть было не оказался под тяжеленной лапой. И опять помог Всеслав — он поймал хвост, схватился за него, напрягся, на шее и руках у него выступили жилы, готовые вот-вот порваться, но все же удержал… На помощь ему бросился очухавшийся Данило. Чудовище, ничего не видя — из глаза у него все еще торчал меч Данилы — попыталось обернуться к ним, обнажило белое пятно под горлом, и я со всего маху рубанул по нему.

На меня хлынула смердящая зеленоватая жижа. Ящер взбрыкнул передней лапой, я почувствовал удар, что-то хрустнуло, но прежде чем меня отбросило вперед, успел со злостью рубануть второй раз.

Я обнаружил, что лежу на земле, в вонючей луже того, что у ящера называлось кровью. Попытался вздохнуть, но грудь пронзила такая боль, что я решил, что лучше не дышать вовсе. Чудовище грудой мяса валялось неподалеку. Рядом на сухой траве лежали мои друзья, пытаясь отдышаться, судорожно ловя воздух. Через некоторое время, хромая и охая, поднялись на ноги, осмотрелись. Я стал снимать с плеч котомку.

— Некогда, — резко сказал Данило и показал рукой назад. Там меж двумя рощами поднималось облако пыли. — Погоня.

Кони маячили где-то у Черного леса. Мы бросились к ним. Бежать было трудно — при каждом вздохе грудь протыкал раскаленный прут. Всеслав тоже морщился от боли, только Данило, как ни в чем ни бывало, трусил, топая сапожищами так, что успокоившееся было после битвы с ящером воронье вновь взлетело и загалдело. Я на бегу перемотал кушак на грудь, и на время стало полегче, но скоро дыхание сбилось, глаза заволокло черным туманом, в горле захрипело. Неожиданно почувствовал на спине руку, и бежать стало проще — это Данило на бегу подталкивал меня.

— Мало… я тебя… с котлом гонял, — прохрипел он.

Впереди Всеслав уже ловил непослушных коней, которых пугал мерзкий запах ящера. Клубы пыли стремительно приближались. Данило заарканил своего, а дальше дело пошло быстрее. Забравшись в седло, я наддал каблуками, и мы понеслись к лесу.

Всеслав, обернувшись, что-то крикнул.

— …луки…, — разобрал я.


На скаку вынул лук, вытянул стрелы, зажал их в зубах и натянул поводья. Конь встал, как вкопанный. Повернувшись в седле, выпустил шесть стрел — все, что успел достать, — в передних всадников. Когда натягивал на тетиву последнюю, первая уже вонзилась в грудь вырвавшегося вперед ратника. Тот запрокинулся назад и стал медленно сползать по крупу. Дальше смотреть не стал — развернулся и помчался дальше, краем глаза приметив, что мои соратники тоже разворачивают коней. Значит, еще несколькими преследователями меньше.

Лес был уже рядом. Я даже различал иголочки на елках, когда нас настигли. Их было человек двадцать — ратники из города, среди них несколько степняков. Когда я увидел их, во мне что-то перевернулось, захлестнула ярость. Я выхватил топор, заляпанный зловонными зелеными пятнами, и с диким криком, рубя направо и налево, бросился в гущу всадников.

Удар… Чья-то голова пополам, брызжут мозги и кровь… Удар… Отлетела чья-то рука с зажатым мечом… Замах… Всадник, схватившись за бок, съезжает на землю… Удар…Удар…

Увидел удиравших степняков — в стае, когда десятеро на одного, они храбрецы, а как силу почуют, сразу наутек. Бросился за ними, но то ли кони у них были свежее, то ли я устал, однако улепетывали они гораздо быстрее.

Остановил своего скакуна и, пригнувшись к гриве, попытался отдышаться. Сил почти не оставалось, опять пришла боль в груди. Конь тоже дрожал, поводил боками, с него хлопьями оплывала пена. Здорово ему, бедняге, сегодня досталось.

Медленно подъехал Данило с обнаженным мечом. С лезвия густыми каплями стекала кровь. Я оглянулся. Всеслав жалеючи оглядывал остатки своих вериг. Кругом валялись безжизненные тела, разбегались, вскидывая головами, испуганные кони.

— Поехали, Иванко.

Развернув коня, я шагом направил его к лесу. Подъехав к опушке, нашли вытекавший из леса прозрачный ручей и спешились, решив подлечиться и хоть немного передохнуть. Первым делом нужно было вымыться — вонючая слизь ящера залепила одежду и не давала дышать.

Всеслав быстро разделся и кинулся в воду, устроившись в русле потока так, что на воздухе оставалось только лицо. За ним полез я. Вода была ледяная, но я, повизгивая, все же вымылся и тут же почувствовал себя гораздо лучше. У меня на теле не осталось живого места: один сплошной синяк. Всеславу досталось не меньше. Данило долго с сомнением глядел на нас, однако в конце концов разделся до исподних и, осторожно тронув воду большим пальцем ноги, с уханьем окунулся. Не знаю, что на него больше подействовало: то ли сам запах, то ли наши угрозы не приближаться к нему менее чем на версту с наветренной стороны.

Вымывшись, развесили сушиться одежду, развели костер, достали припасы. Я вынул баклажку с живой водой, сделал глоток и передал Даниле. Тот с удивлением поглядел на нее.

— Сурья, — объяснил я. — Живая вода.

— Вот ка-а-ак, — протянул Всеслав. — Где ж ты ее взял?

Пришлось снова все рассказывать с самого начала. Он покачал головой.

— Стало быть, Олег был прав, когда меня с вами послал.

Данило глотнул воды и отдал баклажку Всеславу. Тот попробовал ее, кивнул и допил остатки.

— А кто такой Олег? — поинтересовался Данило.

— Калика, как и я, — пожал плечами Всеслав, отводя глаза.

— Гм… Ну-ну. Вещего Олега, прадеда князя Владимира, который Аскольда и Дира из Киева выкинул, в юности мне пришлось встречать, о нем всем ведомо; слыхал я и еще кое-что. Не про того ли речь ведешь?

— Когда это было? Сто лет назад.

— Ну-ну, — повторил Данило.

Я оставил их разговор без внимания и без вопросов, и, как оказалось, зря.

— Ты где так хорошо научился стрелять? — спросил Всеслав, переводя беседу на другое.

— На охоте каждая стрела дорога, оттого и стрелять учили строго.

— А почему по-воински?

— Воин и учил. — Мне не хотелось вдаваться в подробности.

Пока ели, пока отдыхали да составляли планы, солнце перевалило заполдень. Решили остаться здесь до утра, потом идти Черным лесом до Ирпеня, переправиться, а там до Киева недалеко. Коней отпустили — все одно они по буреломам и чащобам не пройдут, а дорогу домой найдут быстро, но мне было жалко расставаться со своим — успел привыкнуть. Я долго стоял, гладя его морду, скармливая оставшиеся корочки, пока не поторопил Данило. Я хлопнул его ладонью по крупу и с сожалением смотрел, как он, всхрапывая и вскидывая голову, зарысил обратной дорогой.

Днем мы спали, чинили одежду, острили оружие… Вечером легли почти без ужина — еды оставалось мало, хотя я и наловил в ручье несколько красноперок.

Посреди ночи я вдруг проснулся. Прямо над нами висел круглый, громадный серебристый шар луны, заливая все вокруг призрачно-белым светом. Виден был каждый листок на самых дальних деревьях, каждая хвоинка на елках, даже травинки отбрасывали лунную тень.

Спутники мои спали мертвым сном, хотя обычно отличались чуткостью. Повинуясь непонятному внутреннему порыву, встал и подошел к ручью. И здесь, как днем, был виден каждый камушек на дне. В журчании воды мне послышался мягкий зовущий голос:

— Иванко!

Почудилось. Я опустился на колени, чтобы напиться, когда голос прозвучал явственнее:

— Здравствуй, Иванко!

Я поднял голову и увидел молодую женщину удивительной красоты. Распущенные светлые волосы спускались почти до пояса по спине, падали на грудь. Луна освещала ее удлиненное лицо: соболиные брови, выгнутые над огромными, ясными, чуть раскосыми глазами странного темно-голубого цвета, прямой нос, восхитительный изгиб полных губ… На ней была лишь белая, тонкая и полупрозрачная рубашка до пят, сквозь которую просвечивало тело — такой гармонии в человеке я не видел никогда. Если она шла, я этого не заметил, мне показалось, что она плыла по воде белой лебедью.

— Так вот ты какой стал…

— Какой? — обалдело спросил я.

— Большой, почти взрослый, ответила она глубоким и певучим, странно завораживающим голосом

— Почему почти? Уже взрослый, — чуть не обиделся я.

Она рассмеялась таким же серебристым смехом, как лунный свет, что лился с небес.

— Выглядеть взрослым — не одно и то же, что быть взрослым.

— А что такое быть взрослым?

— Это значит, что человек готов взять ответственность за себя, за свои поступки, за ближних своих, за землю свою.

— Ты кто? — вырвалось у меня.

— Берегиня, — просто ответила она.

— А откуда меня знаешь?

— Нам, волшебному народу, многое ведомо. А я, к тому же, навещала вашу весь, смотрела, как ты растешь.

Я не придумал ничего лучшего, чем ляпнуть:

— Зачем?

Она опять рассмеялась.

— Ты что ж, думаешь, сам в деревню приплыл?

Вот те на! Выходит, это она меня на берег нашей речушки подкинула? Я так и остался стоять на коленях, а берегиня подошла и провела рукой мне по лицу. По коже будто прошлись бархатистыми иголочками. Странно, ее я совершенно не пугался, хотя сама сказала, что была из волшебного народа.

— Иди, Иванко, по своей дороге и ничего не бойся, я тебе помогу.

Я посмотрел на ее лицо — оно было таким добрым и ласковым, и в то же время в глазах у нее стояла такая несказанная печаль, что у меня слезы на глаза навернулись.

— Прощай, — улыбнулась берегиня и снова серебристо рассмеялась, на этот раз, как мне показалось, немного грустно.

— Мы еще увидимся? — спросил я.

— Кто знает… — ответила она и словно растворилась в лунном свете.

— Прощай, — прошептал я.

Вернувшись в лагерь, лег, но заснуть не удалось, всю ночь проворочался, наконец встал, подбросил в костер веток и просидел до самого рассвета. Когда проснулись Данило с Всеславом, решил им ничего не рассказывать. Ночное происшествие показалось мне очень личным, делиться ни с кем не хотелось.


Вначале Черный лес не отличался от любого другого — те же деревья, те же заросли кустарников, на которых скоро поспеют вкусные ягоды, но дальше он поредел, помрачнел и будто затянулся туманом. Кое-где под ногами стало хлюпать. Я всегда удивлялся, сколько в обычном лесу оттенков зеленого — не пересчитать, у каждого листочка свой цвет, сквозь каждый солнце просвечивает по-своему, но здесь зеленого почти не было. Краски потускнели и поблекли. Высоко наверху плотно смыкались тяжелые кроны деревьев. В белесой полумгле проступали толстые корявые безлистные стволы, иногда обвитые диковинными ползунами. Чем глубже мы заходили в Черный лес, тем ниже стали опускаться ветви, стараясь уцепить нас сухими узловатыми пальцами, тем чаще приходилось обходить болотистые поляны, которые и полянами-то нельзя было назвать — на тех хоть солнце светит, а эти скрывала туманная мгла. Деревья стояли будто чужие, мертвые, даже мох не рос на их почерневших стволах. Мои страхи о нечистой постепенно возвращались. Данило тоже время от времени оглядывался, хотя старался делать это незаметно от нас.

Всеслав попросил у меня топор и вырубил себе из корней какого-то деревца здоровенную дубину, хотя жалкие остатки вериг не выбросил, а поплотнее стянул на шее. Деревце попалось на удивление твердое, и Всеслав окончательно затупил топор.

Когда начало темнеть, решили искать сухой бугорок, чтобы остановиться на ночь. Разбили лагерь на более или менее ровном месте, окруженном с трех сторон болотом, где постоянно что-то чмокало, хлюпало и ворочалось.

Когда костер разогнал от нас темноту, стало немного спокойнее, хотя за спиной она сгустилась еще более.

— Данило, почему этот лес называют Черным?

— Потому что здесь владения Чернобога.

У меня по спине поползли мурашки.

— Владения Чернобога везде, — поправил Всеслав, — просто здесь у него больше власти.

Утешил!

— Потому-то люди и опасаются сюда заходить, — закончил Данило.

— Но теперь он нечистой покажет! — подмигнул мне Всеслав.

— И покажу — подбоченился Данило. В нем проснулся княжеский дружинник.

В этот момент в лесу что-то гулко заухало, болото отозвалось громким чавканьем, и мы замолкли. О лапнике для ночлега пришлось забыть: кругом стояли одни голые незнакомые деревья с корявыми стволами и ломаными-переломанными ветками.

— Пойду наберу хвороста на ночь, — сказал я и отошел от костра. Сделав несколько шагов, застыл: отовсюду подступала черная тьма, не было видно ни на шаг. Следовало вернуться и взять горящую ветку, но я решил, что спутники обвинят меня в трусости. Вслух не скажут, но подумают.

У края болота тенью обозначился небольшой лежащий ствол. Только я нагнулся, чтобы поднять его, как в мою руку что-то вцепилось и потащило к болоту. Я упал, попытался остановить движение, но раскоряченные пальцы вонзались лишь в протекавшую между ними грязь. Руку выворачивало в плече. Захотел позвать, но рот забила та же грязь. Бросив цепляться за землю — все равно то, что меня тащило, было сильнее — нашарил за спиной топор и, когда пол-лица уже погрузилось в болотную жижу, наобум рубанул. В ответ хрипло вскрикнуло, плеснулось и исчезло.

Ко мне уже подбегали друзья. Я сел, мотая от испуга головой и отплевываясь. Всеслав взял меня за руку и стал отдирать оставшиеся то ли щупальца, то ли толстые водоросли.

— Что это было?

— Может, кикимора, а может, водяной… — ответил Данило.

— А может, кое-что похуже, — разглядывая остатки щупалец, пробормотал Всеслав. Он выкинул их в болото, где что-то, выпрыгнув, тут же их подхватило, и вытер руки о штаны.

На обратном пути деревце я все-таки забрал, не пропадать же добру.

Звезд здесь не было — даже на открытых местах. Наверное, видеть их мешал туман, поднимавшийся от болота. Время от времени мелькали тени нетопырей.

Ночью мы почти не спали. Время от времени раздавался жалобный протяжный стон. При первом мы с Данилой встревожено переглянулись, но Всеслав сидел вроде бы спокойно, хотя чувствовалось, что ему тоже не по себе. Потом стоны доносились каждый раз с другой стороны и мы пообвыклись. По очереди понемногу дремали, но при любом подозрительном звуке вскакивали, а поскольку звуки и стоны не прекращались, то и поспать не довелось. Под утро упыри, потеряв терпение, начали летать совсем близко, но Всеслав достал из висевшего на шее мешочка какую-то веточку, прочитал над ней заклинание и бросил в костер. Веточка ярко вспыхнула, рассеяв темень, зашипела, и нетопыри неслышно скользнули вверх.


На второй день лес стал гуще и суше, приходилось продираться сквозь буреломы и завалы, будто устроенные нарочно, чтобы не знающий местных тропок, сюда не захаживал. Иногда нам попадались места, где не смогла бы проползти сытая змея, приходилось доставать оружие и прорубаться сквозь чащу. Вот здесь-то и пригодилось мое знание Леса, хотя Черный лес мало походил на обычный. Некоторое время наш маленький отряд вел я. Болото осталось позади, зато появились комары. Крохотные, маленькие, просто большие и очень большие они с гулом кружились над головой, садились на тело, прокусывали рубахи, лезли в уши нос, глаза. Когда деревья стали пореже, а отбиваться от стай назойливых кровососов надоело, мы закутались кто во что мог. Дальше шли почти наощупь, спотыкаясь, то и дело с глухим треском натыкаясь лбами на стволы.

Наконец надоело и это. Мы остановились, развели костер и попытались укрыться за дымом. Однако оказалось, что дышать нужно не только этим гнусным тварям, но и нам тоже. Всеслав предложил не идти, а бежать — комары, мол, летают медленно, и вышло, что он прав. Так мы и трусили и только к концу дня опять перешли шаг.

На сей раз место для ночлега решили искать загодя. Выбрали довольно светлую поляну и, воспользовавшись тем, что до закаты было еще далеко, легли поспать. Вечером едва успели набрать дров, как навалилась ночь. За пределом костра темнота была почти осязаемой — еще гуще, чем на болоте.

Мы непроизвольно жались к огню, подбрасывая хворост, который тут же вспыхивал, посылая вверх красные россыпи искр. Данило несколько раз искоса глянул на Всеслава.

— В том Бело-городе, куда мы идем, интересный случай был, — начал он..[2]

. — Надо сказать, что город этот князь Владимир выделяет, поскольку лежит он на подступах к Киеву, защищает от степняков-кочевников, к тому же князь в нем бывать любит. Так вот, осадили его полчища несметные, да осадили так, что крыса не проскочит. Припасы кончились, начался голод великий. Собрали старейшины вече, решили Бело-город сдать, хотя не все за это ратовали. И тут появляется какой-то человек, назовем его каликой, так как был он изможден и носил балахон, в который обычно рядятся калики да отшельники.

— Может, он и отшельничал где-нибудь… — пробормотал Всеслав.

— Послал он к старейшинам и спросил: «Слышал, яко хочете ся предати печенегам?» Те, зная, конечно же, чего хочет народ, лучше самого народа, стали оправдываться: «Не стерпят-де люди глада». Тогда он им и говорит: «Продержитесь три дня, делайте, что говорю, и город ваш свободен будет». Согласились старцы. Приказал калика пошуровать по сусекам да собрать по горсти овса и пшеницы. Собрали.

— Если б у отцов города как следует поискали, то и не по горсти получилось бы, — вставил я.

Всеслав с уважением посмотрел на меня.

— Смотри, Данило, что делает с отроком общение с умными людьми.

— Брось, дай досказать.

— Да знаю я эту историю.

— Рассказывай, Данило, рассказывай! — уперся я.

— Повелел калика варить кисель и готовить бочки, которые ставили в колодцы, да так, что не отличишь настоящего колодца от подставного. Нашли даже припрятанный бочонок меда, его развели водой, рассытили, и тоже в «колодец» поместили. Наутро отправили послов к печенегам и пригласили посмотреть, что в городе делается. К колодцам же поставили самых дородных…

— Не иначе тех же отцов и их чад и домочадцев, — не удержался я.

— Растешь на глазах, — похвалил Всеслав.

— Печенеги обрадовались: русские, дескать, сдаваться решили. Пришли в город, увидели, как из колодцев ведрами кисель черпают, и у них глаза на лоб полезли. А калика масла в огонь подливает: «Чего же вы, мол, глупые, ждете? Да стойте у нас под стенами хоть сто лет — не взять вам города, только воинов потеряете». Послы печенежские призадумались и попросили горожан, из тех, что у колодцев стояли, показаться их хану — не поверит, мол, им на слово. Так и сделали. А на следующих день печенегов уже и след простыл.

— К чему ты клонишь? — поинтересовался Всеслав.

— С чего ты взял, что я к чему-то клоню?

— Ты ничего просто так не делаешь.

Я сразу же вспомнил «воинскую учебу» и тяжеленный котел с мукой, который он заставлял меня таскать целую неделю.

— Я хотел сказать, что того калику никто не видел ни до, ни после осады, а ближние бояре, воеводы и отцы города его знали и даже слушались.

— Ну, мало ли… Может быть, по Киеву…

— Бояре? Калику? Непростой, должно быть, калика. И как он попал в осажденный со всех сторон город? И звали его, по-моему, Олегом. Не тот ли это калика, что был с тобой? Если так, то у него очень странная способность появляться в нужное время и в нужном месте. Или других калик вместо себя посылать…

— Тихо! — вдруг прошептал Всеслав. — Там кто-то есть!

Мы разом схватили по горящей ветке и развернулись от костра. Никого и ничего. Мне показалось, что в ночи, кроме обычных звуков, ничего и не было, просто Всеславу не хотелось отвечать на вопрос. Однако желание разговаривать и препираться пропало. Один раз мне почудилось, что меня из темноты рассматривают громадные глаза без тела — просто глаза и все. Я сказал об этом Всеславу, но тот лишь пожал плечами:

— Наверное, Чернобог…

Я вздрогнул и ответил, что он здорово умеет успокоить человека. В другой раз Данило вдруг вскочил и начал лихорадочно рубить направо и налево. Мы кинулись на помощь, но никого не увидели. Правда, шагах в десяти послышался быстро удаляющийся шорох. А в остальном ночь прошла без приключений и мы лишь просидели, не сомкнув глаз, и настороженно ожидали неизвестно чего.


Утром тронулись дальше. Плелись, как вареные. Тут и ночь бессонная сказалась, и завтрак, а точнее, его отсутствие. И не потому, что нам не хотелось есть, а потому что нечего было. Через пару верст лес начал меняться — постепенно становился реже, солнечнее, стал расцветать свежими красками. Раньше как мертвый: ни пения птиц, ни шуршания мелких зверушек — тишина, как в могиле. А сейчас деревья выпрямились, опушились зелеными веточками, листочками и хвоей, зазвенели птицы, начали попадаться белые звездочки калгана. Наконец, впереди засветлело.

— Неужто выбрались? — спросил Данило.

— Нет, лес не кончился. Там большая поляна, — ответил я.

Мы прибавили шагу, и когда деревья расступились, увидели просторную открытую поляну с сочной зеленой травой по колено, а на ней — совсем уж нежданное…