"Александр Невский. Кто победил в Ледовом побоище" - читать интересную книгу автора (Нестеренко Александр)

4

Если Александр Ярославич действительно был такой грозный противник, как описывает его автор «Жития», то как шведы осмелились напасть на него? «Житие» при чину нападения шведов объясняет так: «Услыхал о таком мужестве князя Александра Ярославича король римской области, из полунощной страны, и сказал: «Пойду и пленю землю Александрову». И собрал великую силу и наполнил много кораблей своими полками. С большими силами явился он, пылая духом ратным!» Более абсурдный повод для начала войны и придумать-то сложно — раз противник мужественный, значит, надо пленить его землю! Логичнее было бы предположить, что враги решились идти на новгородские земли, зная, что в городе сидит не опытный и прославленный полководец, а молодой «необстрелянный» князь, с которым им будет нетрудно справиться. Невская битва была полководческим дебютом Александра Ярославича. До нее он не совершал воинских подвигов. Этого факта не оспаривает ни один биограф князя. Поэтому заявление автора «Жития» о широкой всемирной известности Александра, слава о котором дошла даже до «полунощной страны», — заведомая ложь. Спрашивается, что мог узнать король этой самой «римской области» о молодом русском князе, который даже в родном отечестве был в то время мало кому известен?

В русских летописях шведов называют свеями, свеонами, но никак не жителями «полунощной римской области». Почему же историки не сомневаются в том, что автор «Жития» называет так шведов? Логичнее было бы сделать вывод о том, что он указывает на явно мифологическое происхождение вражеского войска (и соответственно сказочный характер сражения).

Но скорее всего автор «Жития» преследует другую цель: переименовывая летописных свеонов (шведов) в «римлян», он добивается того, что событие, по своим масштабам не выходящее за рамки локального приграничного столкновения, приобретает характер глобального мирового конфликта двух миров — православного и католического.

Итак, «Житие» не дает вразумительного ответа на вопрос: почему и с какой целью шведы предприняли военный поход на противоположный берег Балтийского моря. Не для того же, чтобы на самом деле помериться мужеством с Александром?

Не находя объяснений ни в летописи, ни в «Житии», отечественные историки демонстрируют чудеса смекалки, пытаясь объяснить мотивы шведского вторжения. Вот, к примеру, оригинальная по своей глупости версия из советской детской книжки под названием «Книга будущих адмиралов»: «Шведы не могли примириться с тем, что, кроме них, есть народ, который знает мореплавание, умеет строить корабли, сам ведет торговлю с близкими и далекими странами» (А. Митяев. «Книга будущих адмиралов», с. 31). Естественно, что под этим народом автор подразумевает не немцев, господствующих в это время на Балтике, и не итальянцев, чьи корабли заполнили бассейн Средиземного моря, а русских. Интересно, за какие такие заслуги в области мореплавания? Кажется, я знаю. Немцы и итальянцы только по морям плавали. Так каждый может. А ты попробуй протащить лодку волоком по земле между речками, как это навострились делать наши умельцы!

Для советских детей, воспитанных партией и правительством на сказках Аркадия Гайдара, мотивация вторжения в другую страну, основанная на логике «а я вам все куличики поломаю», вполне подходит. А для взрослых? Взрослых уверяют, что шведов подвинула к походу на Новгород «папская булла» (Костомаров), «папские послания» (Соловьев). Правда, текстов этих посланий ни один человек в глаза не видел, из чего можно сделать вывод, что их попросту и не было.

Совершенно непонятно, из чего новгородский летописец сделал вывод о том, что шведы собираются занять Ладогу, Новгород и всю Новгородскую землю. Ведь шведы не совершили никаких враждебных действий: их корабли входят в Неву, подплывают туда, где в нее впадает речушка Ижора, и там останавливаются, вместо того чтобы продолжить путь к цели своего похода. Место, где они остановились, Новгороду не принадлежало. По крайней мере, русские тут тогда еще не жили. В этих краях проживали новгородские данники Ижоры, участники набегов карелов на Швецию. По некоторым предположениям, здесь в те годы существовало ижорское селение, в котором иностранные купцы останавливались для торговли с аборигенами. Русские селиться в этих местах, непригодных для жизни, стали только при Петре I. А ближайшее русское поселение, крепость Орешек, будет основана новгородцами только через восемьдесят три года — в 1323 году.

Может быть, о планах этого похода рассказал кто-то из захваченных в битве пленных? Но летопись не сообщает о том, что новгородцы взяли в плен кого-то из шведов. Похоже, что эти обвинения в адрес шведов летописец выдумал, чтобы оправдать неожиданное нападение на мирно стоящий на берегу Невы шведский лагерь.

О том, для чего потенциальные «захватчики» остановились на берегах Невы и почему они простояли на этом месте целую неделю, ни НПЛ и «Житие» ничего не сообщают. «Вероятно, это был роздых: они намеревались плыть через озеро и достигнуть Ладоги врасплох; прежде всего, следовало взять этот новгородский пригород, а потом вступить в Волхов и идти на Великий Новгород. В Новгороде уже знали о них», — попытался объяснить бездействие шведов Костомаров (Русская история, с. 80). Но как в Новгороде узнали о нападении шведов, которые только собирались появиться «врасплох»? Агентуры при шведском дворе, которая сообщила бы о том, что скандинавы задумали напасть на новгородские земли, в те времена, естественно, не было. Шведы ни на кого не напали, не грабили. Просто стояли лагерем. Может быть, на берегу Невы и Ижоры расположился обыкновенный купеческий караван поторговать с туземцами (особенно, если предположить, что в этом месте действительно было ижорское поселение)? Это объяснило бы и то, почему шведы, вместо того, чтобы продолжать свой поход, так долго простояли на одном месте. И если бы не внезапное нападение дружины Александра, простояли бы там еще. В пользу этой версии говорит то, что шведы установили в своем лагере шатры. Если бы им угрожала опасность или они куда-нибудь торопились, то они не высаживались бы на берег и не обустраивали лагерь, а оставались на своих ладьях. К таким бытовым условиями потомкам викингов было не привыкать. К чему тогда эта ненужная суета и потеря времени и сил для установки шатров? Да потому, что торговать в шатрах гораздо удобнее, чем с борта ладьи. А что еще важнее, для того, чтобы не спугнуть потенциальных клиентов. Времена-то были суровые. Работорговля процветала. Может быть, чужаки пришли не торговать, а грабить и захватывать рабов? Лучше не испытывать судьбу и не подходить близко к их ладьям. А то заманят поближе, а потом набросятся, скрутят, затащат на ладью и увезут на продажу. Тем более, что отличить купцов от воинов в те времена было не просто, ведь они должны были сами постоять за себя и за свои товары на дорогах, где господствовали пираты и разбойники.

Именно маскируясь под мирные купеческие караваны, викингам удавалось врасплох захватить не один город, в том числе и Киев. Согласно легенде, в Киев, где правили Аскольд и Дир, варяги Олега подплыли под видом купеческого каравана. Воины были спрятаны в ладьях. Аскольда и Дира позвали пообщаться с прибывшими в город гостями. Они пришли и были вероломно убиты выскочившими из засады воинами. Что же теперь заставило потомков викингов изменить веками проверенной тактике?

Итак, разбив лагерь и установив шатры, шведы демонстрировали всем, что они пришли с миром. Торговать, а не воевать. Почему же тогда Александр напал на шведов? Летопись не дает ответа на этот принципиальный вопрос. Она только бездоказательно обвиняет шведов во враждебных намереньях. Подозревать можно кого угодно и в чем угодно. Но это вовсе не повод для внезапного нападения.

Если оставить без ответа вопрос о причинах нападения на шведский лагерь, то придется признать, что мирные шведы стали жертвой разбойного нападения со стороны русских. Исправляя оплошность летописца, сочинитель «Жития», не мудрствуя лукаво, предложил сразу два варианта ответа на этот вопрос: пусть читатель сам выбирает, какой ему больше понравится.

Вариант первый — о появлении шведов, собирающихся напасть на Новгород, Александру сообщил крещеный ижорский старейшина. «Был один муж именем Пелгусий, старейшина земли Ижорской. Ему поручено было наблюдать стражу на море. Он принял святое крещение с именем Филиппа и жил среди своих соплеменников, остававшихся в язычестве, богоугодно, воздерживаясь от пищи по средам и пятницам. Поэтому Бог сподобил его страшного видения, о котором мы и скажем вкратце. Пелгусий имел великую веру и надежду на святых мучеников Бориса и Глеба. Увидав неприятеля, он пошел к великому князю Александру Ярославичу, чтобы рассказать ему о силе варяжской и о расположении их стана. Случилось ему стоять на краю моря и наблюдать оба пути. Всю ночь провел он без сна. На восходе солнца ему послышался страшный шум на море — и вот он видит приближающийся насад. Посреди насада стояли святые мученики Борис и Глеб в одеждах багряных; руки их лежали на раменах друг у друга; гребцы в насаде были одеты как бы мглою. И сказал Борис: "Брат Глеб, вели грести, да поможем сроднику своему великому князю Александру Ярославичу".

Пелгусий, увидав видение и услыхав такие речи святых мучеников Бориса и Глеба, в ужасе затрепетал и стоял неподвижно До тех пор, пока насад не скрылся от очей его. Потом он поспешил к своим, и вот встретил его великий князь Александр Ярославич. С радостью во взоре увидал он князя и рассказал ему одному о том, что он видел и слышал. Великий князь отвечал ему: "Не говори, друже, об этом никому"».

В общем, произошло чудо. Симптоматично, что весть о врагах Александру принес не просто обращенный в христианство абориген, а отличающийся особым религиозным рвением (постится два раза в неделю). Не может не удивлять неадекватная реакция Александра на сообщение Пелгусия. Вместо того, чтобы использовать этот рассказ для того чтобы воодушевить им русское войско, подобно тому, как, например, Жанна д'Арк, рассказами о своих видениях подняла Францию на войну с англичанами, Александр почему-то потребовал, чтобы Пелгусий держал язык за зубами.

Вообще рассказ о видении Пелгусия при всей его патетичности абсолютно бессодержателен. Совершенно непонятно, с чего вдруг Пелгусий решил, что это прибыли враги, а не мирные купцы по своим торговым делам?

Но даже если бы вдруг Пелгусий рассказал князю о шведах, которых он издали в темноте сразу распознал как агрессоров, и о расположении вражеского стана, то толку от этой информации было не много. Пока весть дошла до Новгорода, шведы уже давно могли быть совсем в другом месте. Например, врасплох овладеть Ладогой. Рассказ «Жития» о Пелгусии и его чудесном видении как не соответствующий господствующей атеистической идеологии в советское время был творчески переработан и стал от этого еще глупее. «Александр Ярославич заблаговременно приказал ижорскому старейшине Пелгусию выставить на морском побережье стражу и следить за появлением врага. Стража обнаружила шведов, когда они входили в Неву. Тут же конный гонец был отправлен в Новгород» («Книга будущих адмиралов», с. 33). Никакой стражи, тем более «заблаговременно» выставленной предусмотрительным Александром на морском побережье, не было. Во-первых, по Неве корабли европейских купцов (в том числе и шведских, имеющих в Новгороде постоянный торговый двор с оборонительной каменной башней-донжоном и костелом) шли один за одним. Внешне они никак не отличались друг от друга. Тем более нельзя было сказать, не остановив суда для досмотра, с какой целью они движутся и куда (шведы могли идти на своих старых недругов карелов). Во-вторых, никакой гонец, особенно конный, не опередил бы вражеские суда: он прибыл бы в Новгород едва ли быстрее, чем ладьи шведов.

В отличие от некоторых историков, автору «Жития» понятно, что на основании сообщения Пелгусия о том, что шведы разбили лагерь на берегу Невы, еще нельзя сделать вывод о том, что они замыслили захватить Ладогу или Новгород.

Поэтому он сообщает о том, что в Новгороде узнали о злодейских планах супостатов не только от бдительного Пелгусия, но и от самих шведов. Встав лагерем, «король страны римской», «надмеваясь гордостью, послал послов в Новгород к великому князю Александру Ярославичу с такими речами: «Если только ты можешь сопротивляться, так вот я уже здесь и пленю твою землю».

Собственно говоря, сначала «Житие» сообщает об этом посольстве, а уж потом рассказывает историю про Пелгусия. Получается, что шведские послы прибыли в Новгород раньше Пелгусия. Значит, «ночная стража», «морской дозор» (в зависимости от редакции «Жития») проспала скандинавов. Вообще по «Житию» не ясно, прибыл ли Пелгусий в Новгород или встретил Александра, когда тот уже шел к шведскому лагерю.

Казалось бы, малозначительная деталь. Но если вдуматься, то она говорит о многом. Ведь если Пелгусий спокойно прибыл навстречу Александру вслед за шведским послом, то «захватчики», встав лагерем на берегу Невы, позволяют ижорам беспрепятственно вести разведку их лагеря, вместо того чтобы уничтожить отряды аборигенов до того как они объединятся с русскими.

Версия «Жития» о посольстве заставляет задуматься и над тем, почему шведы проявили такое нерациональное с военной точки зрения благородство и предупредили врага о готовящемся нападении. Варианта два. Первый — это военная хитрость. Шведы заманивают противника в ловушку. Они специально не нападают на ижорский дозор — пусть он доложит, что противник не ожидает нападения. Выставив напоказ свои слабые места, шведы рассчитывают выманить русских из-за неприступных крепостных стен Ладоги в надежде, что они, уверенные в легкой победе, решат первыми напасть на шведский лагерь. Подобный тактический прием успешно применялся во многих войнах. Например, во времена войны 1812 года донские казаки использовали для заманивания противника так называемый «вентерь». В бою под белорусским местечком Мир сотне казаков была поставлена задача: увидев противника, имитировать поспешное отступление, увлекая его за собой. Авангард французов в составе трех уланских полков кинулся преследовать донцов, попал в засаду и был почти полностью разбит. Только немногим удалось спастись бегством.

Да что там донские казаки! Тактика заманивания противника была известна даже первобытным людям. К примеру, ее использовали индейцы сиу и шайены во время сражений с армией США. Так в 1868 году десяти индейцам удалось выманить из-за стен форта Фил Керни отряд под командованием полковника Феттермана. Бросившись преследовать горстку индейцев, солдаты попали в засаду. В последовавшей схватке вооруженные только луками и стрелами аборигены уничтожили кавалерийский эскадрон и роту пехоты регулярной армии США. Это событие вошло в историю США под названием «резня Феттермана». Без всякого сомнения, потомки викингов, которые своими набегами держали в страхе всю Европу, были более искушенными в военной тактике, чем американские аборигены, основным занятием которых была охота на бизонов. Однако дальнейшие события показали, что шведы не только не заманивали русских в ловушку, а сами стали жертвой неожиданного нападения. Ну а если это не военная хитрость, то почему шведы не напали на ижору? Ответ напрашивается сам собой: потому что они пришли не для того, чтобы воевать.

Второй вариант: шведы предупредили своего противника о том, что они собираются на него напасть из рыцарского благородства. Достоинство рыцаря не позволяло напасть на противника внезапно, со спины, не бросив ему предварительно вызов. Как свидетельствуют факты, рыцарская этика часто вступала в противоречие с прагматической необходимостью. Голландский историк Хейзинга обратил внимание на «противоречие между духом рыцарства и реальностью», которое «выступает наиболее явно, когда рыцарский идеал воспринимается как действенный фактор в условиях настоящих войн». «Рыцарские идеалы более препятствовали, нежели способствовали, ведению боевых действий — из-за того, что требования стратегии приносились в жертву стремлению к прекрасному» («Осень Средневековья», с. 109). «Военные соображения и требования тактики большей частью отодвигают на задний план рыцарские представления» (Там же, с. 110). В качестве одного из примеров того, как «рыцарские идеалы постоянно вступают в противоречие с военными нуждами», Хейзинга приводит отказ предводителя французского рыцарского войска, вторгшегося во Фландрию в 1382 году, следовать неожиданным для противника маршрутом: «Если мы не пойдем прямой дорогой, то не выскажем себя воинами, сражающимися за правое дело».

Возможно, шведский вызов русским был проявлением рыцарского благородства из той же серии. Но только эта рыцарская этика стоила шведам многих жизней, потому что их противник был далек от высоких рыцарских идеалов и даже не подумал предупредить о том, что его вызов принят. И вместо того, чтобы так же по-театральному бросить в лицо соперника перчатку, Александр нападает внезапно.

В любом случае посольство в Новгород было безумием. Возможно, именно этот поступок «короля» заставил автора «Жития» высказать предположение о том, что у него не все в порядке с головой: «Войдя в Неву-реку и став у устья Ижоры, он, шатаясь, как безумный, хотел сперва взять Ладогу, а затем-де «заберу и Новгород, и всю Новгородскую область». Но если шведы планировали захватить Ладогу, то им незачем было останавливаться у устья реки Ижоры. Наоборот, они должны были без промедления следовать к своей цели и, используя фактор внезапности, напасть на ладожан. Это был их единственный шанс не повторить неудачи 1164 года, когда ладожане успели запереться в Кремле. Взять штурмом каменные стены Ладоги можно было, только используя огнестрельное оружие, которого в то время еще не изобрели. Поэтому шведы могли захватить Ладогу или в ходе внезапного нападения или, если бы это у них не получилось, путем длительной осады, которая заставила бы гарнизон крепости капитулировать перед лицом голодной смерти. Но осада Ладоги могла затянуться на много месяцев, а полки из Новгорода и союзники-карелы подошли бы на помощь осажденной крепости уже через несколько дней. Кроме того, длительная осада была невозможна и потому, что Швеция находилась слишком далеко, чтобы организовать надежное снабжение своей армии.

Впрочем, биографы Александра Ярославича упускают из вида еще одно обстоятельство: почему шведы не пошли, минуя Ладогу, прямо в Новгород под видом обычного купеческого каравана. Собственно говоря, они так и должны были поступить, если бы целью их похода действительно был захват Новгорода. Зачем надо было тратить силы и время на один из его форпостов? Очевидно, что после падения Новгорода судьба Ладоги и так была бы предрешена.

Однако вместо того, чтобы подойти к Новгороду незаметно и неожиданно напасть, шведы разбивают за две сотни километров от цели своего похода лагерь. И не на скорую руку, а основательно — с шатрами. А по версии «Жития», даже предупреждают русских о своем намереньи завоевать их земли. Комфортно расположившись на стоянке, «захватчики» чего-то беспечно ждут. День, два, три. Костомаров пишет — отдыхают.

Только раз шведы все равно стоят без дела, что ж они не укрепляют свой лагерь? Не роют рвы, не возводят вокруг него стены? Да они вообще не думают о своей безопасности. Находясь на вражеской территории, шведы даже не позаботились об охране своего лагеря. Не выставили караулы. Вообще не смотрели по сторонам. Да и место для стоянки они выбрали самое неудачное — вплотную к густому лесу. Это позволяло русским подкрасться незамеченными и обрушиться так неожиданно, что шведы (если верить Костомарову) даже не успели схватиться за оружие. Слишком уж странно ведут себя шведы. Особенно если учесть то, что они сами же послали в Новгород предупредить о своем нападении, и в любую минуту можно было ожидать появления русского войска! Предположим, что потомки викингов действительно настолько разучились воевать, что не выставили охранения и не укрепили свой лагерь. Но не были же они все, как один слепоглухонемые, чтобы не заметить продирающихся сквозь лесную чащу новгородцев. Да и не могли они раскидать свои мечи и топоры так далеко по кустам, что не успели до них дотянуться, когда это понадобилось. Разве может даже безумный храбрец беспечно спать на краю густого темного леса, из которого в любой момент могут выскочить толпы врагов, не положив возле себя на всякий случай оружие? Куда же девался элементарный инстинкт самосохранения? Да и мечи в те времена стоили так дорого, что по кустам их не разбрасывали.

Непонятно, зачем подвергать себя такому неоправданному риску — высаживаться для стоянки на берег? Что мешало шведам, если они так устали, отдыхать на борту своих кораблей? Наверное, это было куда комфортнее, чем кормить комаров в сыром лесу на болотистом берегу Ижоры. А главное, намного безопаснее в случае внезапного нападения противника. Или шведов так укачало, пока они пересекали Балтику, что они позабыли обо всем на свете, кроме как желания оказаться на твердой суше?

И этому нашли объяснение наши историки: «Высокомерный и самонадеянный предводитель шведов не допускал и мысли, что новгородцы рискнут напасть на него» (А. Митяев, указ. соч.). Но если предводитель не ждал нападения новгородцев, то почему он не пошел в Новгород, а бездействовал среди невских болот? Ждал, пока новгородцы соберутся с силами для нападения? Еще одна важная деталь. Длительная стоянка в одном месте большой массы людей — это не выезд на пикник в небольшой компании. Несколько тысяч человек необходимо было кормить. А чем несколько дней питалось «огромное» вражеское войско, пока им питались голодные местные комары? Вряд ли шведы тащили с собой большие запасы продовольствия. Промышляли охотой и рыбалкой? Таким способом несколько тысяч человек не прокормить. Да и какая охота? Такая масса народа распугала бы всю дичь в округе. Прокормиться шведы могли только за счет местного населения. Поэтому от шведской стоянки в разные стороны должны были немедленно двинуться отряды для грабежа окрестностей. Так поступали военные отряды во все времена. Но шведы, вместо того, чтобы добывать себе пропитание, видимо, упорно постятся, ибо кроме медведей, грабить в этих безлюдных местах было некого. Удивляет и то, что шведы выбрали для своей стоянки такое неудачное с точки зрения обороны место. На схемах отечественных историков шведский лагерь расположен так, что река Ижора находится у скандинавов за спиной (лично я видел только один план, где изображение с точностью до наоборот). Зачем оставлять реку у себя за спиной? Чтобы во время битвы некуда было отступать. Именно из этих соображений князь Дмитрий Донской перешел реку перед Куликовской битвой. Но шведы ведь ни с кем тут сражаться не собирались. Зачем им было ставить лагерь так, чтобы у них в тылу была река? Было бы разумнее и логичнее оставить водную преграду не за собой, а перед. Тогда Александр при всем желании не смог бы неожиданно напасть на шведский лагерь: ведь его дружинникам пришлось бы форсировать реку. А в этот момент шведы легко могли бы перебить горстку новгородцев. А тем, кому посчастливилось живьем добраться до противоположного берега, вряд ли хватило бы физических сил для схватки с поджидающими их шведами. Если бы шведский лагерь был расположен именно так, то для того, чтобы внезапно напасть на него, Александру пришлось бы высадить свое войско, задолго до впадения Ижоры в Неву. Потом его дружина должна была по непроходимым лесам и болотам пройти к Ижоре выше по течению и там, вдалеке от шведского лагеря, форсировать ее. Потом идти вдоль ее берега обратно, пробираясь по болотам и зарослям, к шведскому лагерю. Вряд ли эти маневры могли остаться незамеченными. Кроме того, это отняло бы много времени, а самое главное, сил. Смогли бы русские витязи, даже если все они были богатыри в полсилы Самсона, после такого изнурительного ночного марша целый день сражаться с хорошо отдохнувшими шведами? А что было бы, если в то время, как Александр блуждал по дремучим лесам, шведы тихо снялись со своей стоянки и двинулись бы на Ладогу и Новгород? Могло бы получиться так: Александр нападает на пустые шатры покинутого лагеря, а шведы внезапным ударом легко захватывают оставшийся без защиты Новгород. Но ничего подобного не происходит. Наоборот, вместо того, чтобы успешно завершить начатое дело, шведы как будто специально делают все, чтобы их разбили. Вместо того, чтобы не мешкая идти на врага, пока он не приготовился к отражению нападения, они беспечно стоят на одном месте. Задержались шведы для «отдыха» дней на пять, а то и больше. Давайте посчитаем. До Новгорода по воде почти 400 км. При скорости на веслах около 10 км в час это двое суток пути, если двигаться день и ночь без остановок. Сначала шведский посланец или ижорский гонец должен добраться до Новгорода. Александр собирает свое войско, проводит молебен в Софийском соборе и выступает в поход. Это еще один день. Потом путь к шведскому лагерю. Войско Невского, по мнению, например, Льва Гумилева, состояло из конной и пешей дружины. Если пешие воины прошли весь путь до места сражения на ладьях, то конные вынуждены были двигаться вдоль берега. А берега Волхова и Невы — это не степные просторы вдоль Волги и Дона, а болотистые, покрытые лесом труднопроходимые места, пройти по которым более четырехсот километров быстро не получится. Так что прав автор «Жития»: иначе как безумием действия шведов не назовешь. Почему же шведы расположились именно в этом месте и так и не попытались напасть на Ладогу и Новгород? Чем объяснить их столь странное и иррациональное поведение? Ответ на этот вопрос только один: шведы пришли сюда с той же целью, что и через шестьдесят лет. Не захватывать русские земли, а чтобы помешать карелам и их ближайшим сородичам ижорам по Неве выходить в Балтийское море, чтобы грабить торговые суда и прибрежные районы Швеции. Зачем тратить силы на штурм неприступной Ладоги, если, установив контроль над выходом из Невы, шведы решают проблемы своей государственной безопасности?

Однако такая очевидная причина появления шведов на Неве отечественными историками не рассматривается. Ведь это означает, что агрессорами были не шведы и финны, а новгородцы и их союзники карелы. Даже такой оригинальный мыслитель как Лев Гумилев не смог преодолеть антизападной фобии. Вот что он пишет о «Невской битве»: «Угроза немецко-шведской агрессии стала для Руси очевидной, ее опасность нарастала день ото дня.

В 1240 году шведский флот _ вошел в устье Невы, подошел к месту впадения в нее речки Ижоры и высадил десант, готовый начать наступление на Новгород…

Больших сил Александру собрать не удалось. Со своим маленьким суздальским отрядом и немногими новгородскими добровольцами Александр форсированным маршем достиг Невы и атаковал шведский лагерь» («От Руси к России», с. 124).

Бросаются в глаза нелепости в рассуждениях Гумилева: «десант» и «форсированный марш». Вообще-то десант выбрасывают (высаживают) в зависимости от поставленных перед ним задач, или прямо на вражеские позиции или в тыл противника — за линию фронта, а не за пару сотен километров до него. Допустим, вы планируете захватить, например, Москву. Будете ли вы для этого высаживать десант в районе, скажем, Твери или Нижнего Новгорода? Не лучше ли десантироваться прямо на Красную площадь? Плыли бы шведы сразу в Новгород, там и высаживали бы свой «десант, готовый начать наступление». Нет, «десант» они высаживают в какой-то глухомани. На кого же они там хотели начать наступление, если поблизости никто не живет? Потом, что это за десантники, которые вместо того, чтобы используя фактор внезапности, стремительно обрушиться на врага, не давая ему опомниться, замерли в ожидании, пока русские «форсированным маршем» преодолеют путь от Новгорода и сами неожиданно нападут на «готовых начать наступление» шведов? Ведь, по идее, именно шведы, а не Александр, должны были «форсированным маршем» достичь Новгорода и атаковать его. А почему Александру «не удалось собрать больших сил»? Ведь летопись не сообщает о том, что у Александра было мало воинов. Кроме княжеской дружины, с ним были новгородцы и ладожане. Более того, ничего не мешало Александру собрать большие силы. Чтобы задержать врага на дальних подступах к Новгороду, Александру достаточно было укрепить гарнизон Ладоги. Пока шведы в очередной раз будут топтаться под ее стенами, подвергаясь постоянным атакам с тыла со стороны карелов, он мог спокойно собрать новгородское ополчение и дождаться помощи от родителя. Причем, в этом случае удалось бы избежать кровопролития. Шведы, узнав о приближении новгородско-суздальского войска, попросту покинули бы свою стоянку. Именно так произошло в 1256 году, когда шведы, норвежцы и финны попытались построить город на реке Нарве. Узнав, что новгородцы послали в Суздальскую землю за полками и разослали и по своей земле собирать войско, «неприятель испугался этих приготовлений и ушел за море» (Соловьев, СС, т. 2, с. 156). Вернемся к «маленькому суздальскому отряду и с немногими новгородскими добровольцами» Александра, которые, по версии Гумелева, совершили «форсированный марш» к шведскому лагерю. Трудно представить себе, что после стремительного четырехсоткилометрового марша русские рискнули бы с ходу напасть на полного сил врага, который к тому же значительно превосходил их по численности. Хорошо отдохнувшие шведы легко бы разделались с горсткой воинов Александра, еле волочивших ноги после такого «форсированного марша».