"Философия одного переулка" - читать интересную книгу автора (Пятигорский Александр Моисеевич)
Глава шестая: 14-го июля 1938 г., 4—5 вечера
Найти и записать этот кусочек оказалось чрезвычайно трудно[10]. Главное — пришлось пожертвовать по ей мере двумя версиями дворовой легенды о Фиолетовом экспрессе, на котором якобы Ника от Москвы доехал прямо до Мадрида. На самом же деле они ехали без пересадки до Берлина, а оттуда другам поездом до Парижа. В Мадриде Ника вообще никогда не был.
Это начало происходить где-то после полудня. Ника находился именно в том состоянии, которое Роберт называл «полной недосягаемостью себя для себя самого». После обеда у него заболел живот, но не настолько, чтобы можно было пожаловаться дедушке. Он выглянул на улицу — никого, кроме жуткого яркого солнца. Вернувшись, он обнаружил — на этот раз без всякой радости, — что дома буквально никого не было. Он положил голову на покрытый клеенкой стол. В столовой с одним высоченным окном, выходившим на глухую стену соседнего двора, было необычно темно. Нике вдруг захотелось горячего чая. Он поднял голову и… увидел дедушку. Тот сидел прямо, спиной к окну, немного откинувшись, с руками, сложенными на коленях. Он не смотрел на Нику. Нике почему-то стадо холодно в затылке. И такой это был разговор.
Ника: Дедушка, мне сейчас противно.
Дедушка: Ничего, посидишь в холодке немного, а потом выйдешь на улицу, и все пройдет.
Ника: Дедушка, мне сейчас совсем противно. И живот здесь совсем ни при чем. Это оттого, что я вчера, при гостях, очень смешно про дьякона рассказывал. Я, конечно, не такой талантливый, как Роберт… но я сам чувствую, что в присутствии других начинаю говорить, как многие другие очень уж развитые дети — так, чтобы взрослым нравилось и вообще всем…
Дедушка: А что именно говорил Роберт по этому поводу?
Ника: [Он сказал[11], что он и я скоро станем образцово-показательными мальчиками, которыми будут гордиться не только их отверженные семьи, но и вся страна. Он сказал позавчера: «Такие, как мы, — нужны, а будем нужны еще больше. Нас никому не придется учить, как говорить. Мы сами всех, к черту, научим (извини, дедушка), а когда придет время и нам быть убитыми — ведь война на носу, и это не вилами по воде писано, — то мы уже будем мертвы, мертвее гробовых гвоздей. Так что этого и не заметим».
Дедушка: Боюсь, что Роберт прав. Если так начинают говорить дети» которым и тринадцати нет, то, пожалуй, внутри уже выхода нет.
Дедушка не ответил, а только потрогал лоб двумя пальцами левой руки. В затылке у Ники стало еще холоднее. По столовой плыли темные клочья облаков («Малярия начинается», — с ужасом подумал Ника).]
Дедушка: Посмотри, пожалуйста, который час, Ника.
На кухонных ходиках было без двадцати пять.
Ника: Дедушка, мне очень зябко. Давай, я быстро сделаю нам чай.
Дедушка: Нет. Будет еще время чаю напиться. Ты сейчас, пожалуй, пойди на улицу. Как раз время приспело. Да и теплее — постоишь на солнышке у подъезда. Иди, пожалуй, но сперва поцелуй меня.
Ника поцеловал дедушку в щеку. Тяжело и долго сходил по каменной лестнице. Дверь подъезда не хотела открываться.
На залитом солнцем, узком и наклоненном к ограде строительства Дворца Советов прямоугольнике Третьего Обыденского — никого не было.