"Вернуться из ада! С победой и пленными" - читать интересную книгу автора (Марков Александр)

 ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Мариенштад – это слово щекотало гортань и рот, как пузырьки газа.

У Мазурова было достаточно времени, чтобы подробно изучить замок. Он несколько часов рассматривал его в бинокль и теперь с закрытыми глазами мог воспроизвести на бумаге. Мариенштад излучал черную энергию. Одной стороной он нависал над пропастью. С трех других к нему подбирался густой лес, но примерно в полукилометре от замка он внезапно обрывался, словно наталкиваясь на непроходимое магнитное поле, и дальше не могли проникнуть ни деревья, ни даже кусты, а только чахлая трава. Зато на опушке леса деревьям явно не хватало места. Они прижимались друг к другу и словно пытались выпихнуть наружу наиболее слабых, сильные же стремились укрыться в глубине леса.

Поначалу замок казался плоским, вырезанным из фанеры или картона и покрашенным черной краской, но бледневшие на небе звезды придали ему объем, и он стал походить на отвратительный каменный нарост или скорее на застывший гной, который когда-то выдавили из раны, но забыли протереть, и теперь он превратился в камень.

Утром стало видно, что булыжники, из которых сложен замок, обросли мхом, похожим на мех, словно тысячи крыс взобрались на спины друг друга, а потом волшебник взмахнул своей палочкой, и они застыли, но когда он расколдует их, замок рассыплется за секунду. Зверьки разбегутся по норам, которые они покинули сотни лет назад, а от замка не останется ни следа. Точно так же возбуждали воображение Чичен-Ица и Лхаса.

«Мрачный и неприветливый» – это символ замка, который следовало выбить на его воротах и еще лозунг: «Входящий сюда, забудь о радости». Можно посочувствовать тем людям, которые когда-то были вынуждены в нем жить, но еще большего сочувствия заслуживали те, кто хотел взять его штурмом. Пришлось бы изрядно попотеть и потерять уйму солдат, прежде чем удастся подтянуть таран к воротам, причем это не давало никакой гарантии, что их можно проломить. Штурмовые башни отпадали, а взобраться на стены можно, только избавившись от доспехов. Надо думать, защитники замка только одобрили бы подобную инициативу. Убивать глупцов, что может быть веселее?

Мариенштадом можно было любоваться часами, если, конечно, знать, что потом уйдешь отсюда и встретишь вечер и ночь у себя дома в теплой постели, вдали от этих мест. Но… Мазуров почувствовал неожиданную печаль из-за того, что именно ему предстояло разрушить этот замок.

– Как ты думаешь, сколько у них продуктов? – спросил Игорь Рингартен.

– На полгода осады хватит, – ответил Мазуров.

– Ай-я-яй, боюсь раньше нам и не управиться.

На башнях замка были установлены прожекторы, но приветливее от этого Мариенштад не стал, потому что немцы не включали их, уверенные, что никто на них не нападет. Сумасшедшим выглядел как раз тот, кто думал об обратном.

Рингартен думал, что, если на стены между зубцами развесить гирлянды из колючей проволоки, замок станет похож на тюрьму. К нему вела неширокая грунтовая дорога. Видимо, пользовались ею нечасто. Казалось, что Мариенштад выпал из пространства и теперь живет собственной обособленной жизнью. За весь день к нему никто не подъехал, из него никто не выходил. Без часовых на стенах он и вовсе казался бы необитаемым. Свою работу они выполняли плохо. Но расслабляться не стоило. Часовые могли увидеть отблески солнечных лучей на стеклах бинокля. Оптика предательски выдавала даже измазанных маскировочной краской снайперов, которые могли часами лежать не двигаясь, притаившись в кустах. Случайный отблеск делал всю их маскировку напрасной. Но он длился долю секунды, и, чтобы его уловить, нужно было внимательно следить за зарослями. Иногда на это уходило несколько часов. Часовые, охранявшие замок, по сторонам не смотрели и всегда оставались повернутыми к штурмовикам в профиль. Рассмотреть их лица не получалось, а ростом все они были одинаковы. И все-таки Мазурову удалось установить, что одновременно заступают в караул всего два солдата.

Время давно приступило к разрушению замка. С момента его постройки прошло не так много лет, чтобы камень превратился в пыль, но его края обветрились и сгладились. Когда-то каменотесам удалось добиться, что между камнями не просовывалось лезвие меча, а теперь туда протискивались пальцы.

Мазурову не удавалось рассмотреть, насколько глубоки щели, но, похоже, опору можно найти по всей стене. Впрочем, он трезво оценивал свои силы и сомневался, что сможет вскарабкаться по этой стене на самый верх. В лучшем случае он поднимется метра на четыре. Если очень постарается – то на пять, но на оставшееся сил у него не хватит. Потом он встанет перед выбором: прыгнуть вниз самому или дождаться, пока руки ослабнут и пальцы разожмутся. Впрочем, капитан и не собирался демонстрировать способности стенолаза лично, ведь в отряде был Павел Миклашевский.

С самого начала Мазуров рассчитывал на него. Первоначально он полагал, что кто-нибудь забросит на стену кошку с веревкой и заберется по ней наверх. Но часовые могли услышать, как железные зубья кошки скребутся о камень стены. Пробиваться через ворота – слишком шумно. Штурмовики раскрыли бы себя раньше, чем разузнали обстановку внутри замка и сообразили, как им действовать дальше. Забивать стальные штыри в щели между камнями, как при восхождении по крутому горному склону, тоже довольно громко. Оставалось одно: взобраться на стену, используя методику мухи. Или паука. При этом все снаряжение, за исключением ножа и веревки, придется оставить внизу.

Мазуров подозвал Миклашевского. Тот уже осмотрел три стороны замка, совершив небольшой рейд вокруг него.

– Условия примерно везде одинаковые. Все участки должны хорошо просматриваться с башен. Но думаю, что за ними никто не следит внимательно. Надо посмотреть, какой ночью будет ветер, а потом я попробую. Долго ждать нельзя.

Да, как бы они ни старались, но их временное пристанище опытные следопыты обнаружат очень быстро. Не надо обладать выдающимися аналитическими способностями, чтобы понять, где располагался отряд перед нападением на замок. Штурмовики были осторожны, но не приминать траву под силу только бестелесным ангелам. Дальше по следу пустят собак Их, конечно, найдут. Все зависит от скорости.

Тем временем Азаров вырезал ножом квадратный кусок дерна со сторонами примерно тридцать сантиметров, скатал его в трубку, затем саперной лопаткой вырыл ямку глубиной в полметра. Земля была влажной и не осыпалась со стенок Рыть мешали корни деревьев, как змеи, пронизывающие землю. Но они оказались не очень толстыми. Лезвие лопатки их легко перерубало. Выкопанную землю вместе с обрубками корней Азаров складывал в разложенную на земле тряпку. Он положил в яму кожух с рацией, присыпал ее землей и вернул на прежнее место дерн. Для того чтобы разглядеть тонкий разрез в дерне и поврежденную траву, пришлось бы нагнуться От такого положения заломит в спине. Выкопанную землю радист отнес в лес, метров за двадцать от стоянки и равномерно раскидал ее так, чтобы она стала незаметной.

Еще накануне штурмовики прочесали лес в округе, но ничего подозрительного не нашли. Мир вымер. Выставив дозорных, штурмовики целый день проторчали в зарослях. Мазуров дал им время поспать, да и сам вздремнул. Проснувшись, почувствовал, что тело затекло. Хорошо еще, что земля была мягкой, и, если бы не ветки, которые так и норовили впиться в бок, лежать на ней было даже приятно. Комары досаждали не сильно. Они уже успели где-то напиться крови. Время опять тянулось невыносимо медленно. Чтобы ускорить его, нужна была более непринужденная обстановка. Хотелось, чтобы скорее наступила ночь. Штурмовики молили бога, чтобы он побыстрее загнал солнце за горизонт. Очень хотелось двинуться к замку сразу, как только мир начал тускнеть, а солнце коснулось верхушек деревьев, поджигая их. Но было еще слишком светло…

Мазуров с детства любил шоколад, который выпускали в Москве и Санкт-Петербурге. Впечатления о других городах у него складывались вовсе не от архитектурных памятников или каких-либо других достопримечательностей, а от того, каков на вкус местный шоколад. Он всегда просил родителей купить его. За один присест он мог съесть стограммовую плитку, а если ее запивать чаем, то, пожалуй, прикончил бы и полторы. Возраст не истребил у капитана пристрастие к сладкому, но, лежа в кустах, он мечтал о другой еде… Им выдали по пять плиток шоколада. Специалисты считали, что это самая хорошая пища для штурмовика. Калорийная и не занимает много места. В чем-то они были правы. Шоколад не давал расслабиться, а содержащиеся в нем вещества взбадривали. Но его сладковатый привкус, надолго остававшийся во рту, оседавший пленкой на зубах, начинал раздражать, поэтому его хотелось побыстрее смыть водой из фляжки. Мазуров опасался, что, если война продлится еще год, он приобретет стойкую аллергию к шоколаду. Родные не узнают его, когда он вернется.

Шоколад изготовили на фабрике немца Эйнема, и предназначался он специально для армии. Судя по вкусу, он назывался «Боярским», но его завернули не в обычную пеструю упаковку, а в темнозеленую бумажку под цвет формы. Естественно, в нем не было и специальных вкладышей, которые так любили собирать дети, чтобы потом хвастаться своей коллекцией перед приятелями. На вкладышах изображались портреты известных пилотов, гонщиков, а в последнее время стали появляться и герои этой войны. Очень полюбились обывателям сценки из ратных подвигов казака Крюкова. Смешно, если Мазуров, когда-нибудь, развернув шоколадку, найдет там свой портрет или портрет кого-то из своих штурмовиков.

Капитан не отрываясь смотрел на замок, будто его взгляд мог прожечь в камне дыру или сделать стены прозрачными. Он отворачивался, когда глаза уставали от напряжения и начинали слезиться. Тем временем небо бледнело, как кожа человека, расстающегося с жизнью. Закат брызнул в облака кровью, но она уже почти вытекла из них. Они тоже становились бледными. Их погонял ветер.

– Всем ко мне. – Приказ касался постовых, которым передали сообщение по цепочке. Остальные находились рядом.

Мазуров посмотрел в небеса. Облака стерли остатки луны, оставшиеся после того, как на нее набросилась земная тень. Узкая полоска света, сочившаяся от спутника, с трудом боролась с темнотой. Потом он посмотрел на замок и почти не различил охранников меж зубцов. Он надеялся, что они столкнутся с теми же трудностями.

Прохладный ветер дул в лица, смывая с них усталость и прогоняя сонное тепло, накопившееся в телах за день. Было очень тихо. Штурмовики терпеливо дождались сумерек, но прошло еще два часа, прежде чем они двинулись к замку. Они надеялись, что служба охраны в замке не очень строгая, а начальник по ночам не проверяет выставленные им посты. К этому времени сон уже должен был сломить караульных или хотя бы сделать похожими на сомнамбул. Теперь им лень смотреть даже по сторонам, и они, как заведенные, двигаются по много сотен раз пройденному маршруту, наступая на свои же, оставленные всего несколько минут назад следы.

В лесу просыпалась ночная жизнь. Потрескивали ветки под весом какого-то хищника. Приглушенно, будто опасаясь кого-то, покрикивали птицы. С наступлением сумерек на штурмовиков набросилась мошкара. Постепенно кожа на лицах начинала зудеть. Скоро появятся волдыри.

Первым шел Мазуров. Штурмовики обмотали тряпками все металлические части снаряжения. Шорох одежды, скрип кожи да дыхание – вот и все, что выдавало их. Минут через пять они осторожно подобрались к замку. Теперь они бы уже не успели вернуться в лес. Они были как на ладони. Их могла срезать короткая пулеметная очередь. Если немцы все же мазнут по окрестностям замка лучом прожектора, им останется только упасть на землю, а там все в руках провидения. Для прожектора хватит одной пули. Потом он погаснет.

 Миклашевский дотронулся до основания замка. Поводил ладонями по камням, а потом закрыл глаза и прижался к одному из них ухом, словно пытался услышать то, что происходило на другой стороне стены. Похоже, он молился. Но Павел простоял так не более двух секунд. За это время не успеешь произнести ни одной молитвы, впрочем… Так бушмены завораживают духов огня, а потом они могут наступать голыми пятками на раскаленные добела камни, испытывая при этом не боль, а наслаждение. Миклашевский не был в Африке. Он добрался только до Центральной Азии… Павел повернулся к остальным штурмовикам. Они смотрели на него с надеждой, словно говорили: «Ты уж постарайся».

Колбасьев снял арбалет с плеча, взвел тетиву, положил в лунку стрелу.

– Не беспокойся Паша. Я буду следить за стенами, – прошептал он.

Миклашевский улыбнулся, подумав о чем-то своем, кивнул в ответ. Губы его беззвучно сказали: «Спасибо. Пока».

Когда штурмовик стал карабкаться вверх, то сделался похожим на паука. При этом создавалось впечатление, что у него не четыре конечности, а по меньшей мере шесть, и это, несмотря на то что полз он медленно и осторожно, прижимаясь к камню всем телом и подолгу выискивая опору. Он бесшумно растворился в темноте. Если бы стена вершиной упиралась в облака, он наверняка залез бы на небеса. Возможно, так оно и было.

Миклашевский почти добрался до вершины, когда услышал шаги. У него уже болели пальцы. Он почти не чувствовал их, и каждое новое подтягивание давалось ему с все большими трудностями. Так что теперь он вряд ли сумел бы сыграть на пианино композицию Моцарта, виртуозным исполнением которой производил фурор в светских салонах. Да и в простейшей мелодии схалтурил бы. Но нож он все еще мог удержать в ладони, хотя сейчас зажимал лезвие зубами. Он ошибся, решив, что до часового осталось всего лишь несколько метров. Слух обманул его. Павел понял, что вполне успел бы сделать последний рывок, перемахнуть через стену и спрятаться за одним из зубцов до того, как часовой подойдет к нему. Он понял это слишком поздно. Пришлось ждать, пока часовой удалится на такое расстояние, с которого уже не сможет услышать, как штурмовик переберется через стену.

Миклашевский ненавидел армейские сапоги, которые полагалось носить, согласно уставу. Особенно если у них, как это практиковалось в английской армии, каблук и подошва подбиты металлическими накладками. Вначале казалось, что нога оказалась в деревянной колодке, потом положение немного исправлялось, но это стоило стершихся до крови пальцев и пяток. В сапогах неплохо отплясывать чечетку, но вот передвигаться тихо – проблематично. Даже если наступать на мыски, каждый шаг все равно сопровождается звуками, сравнимыми с колокольным звоном. Он перебудил бы всю охрану, которая, чего доброго, подумала, что пришел судный день, и в ужасе сбежалась на эти звуки. Но на нем были невысокие кожаные ботинки на шнуровке, с рельефной каучуковой подошвой, очертанием напоминающую рисунок автомобильной покрышки.

На всякий случай Павел прихватил с собой несколько металлических штырей, которые он прятал в специальном поясе. Пока он обходился без них. Кроме того, к поясу он привязал моток веревки с завязанными на ней узлами.

Камни еще не успели отдать тепло, которое впитали днем, поэтому стена походила на остывающую печку. Штурмовик чувствовал, что его ноги, миллиметр за миллиметром начинают соскальзывать с опоры. Он перенес основную тяжесть на пальцы, которые сразу же заныли от усталости.

Когда опасность миновала, Миклашевский спрятался за зубцом и стал ждать. С внешней стороны замка он был неразличим. Он посмотрел по сторонам, чуть согнул ноги в коленях, втянул голову в плечи. Охранник уже ушел так далеко, что ни разглядеть его, ни хотя бы услышать его шаги было невозможно. Штурмовик взял кинжал за рукоятку. Ощущения были приятными, несмотря на то что ладони гудели. Дыхание было прерывистым, но он вскоре сумел вернуть его в привычный ритм. Когда появился немец, Миклашевский соскользнул со стены. Охранник не заметил его и лишь в самом конце, когда одна рука штурмовика уже почти закрыла ему рот, чтобы остановить вскрик, а другая толкнула кинжалом в спину, попытался обернуться, но Миклашевский сумел предвидеть это движение и скорректировал удар так, чтобы он пришелся в сердце. По телу часового пробежала судорога. Штурмовик помог ему удержать винтовку. Немец прогнулся. На его губах выступила пена, а потом потекла кровь, заливая Миклашевскому ладонь. Это продолжалось секунд пять, в течение которых штурмовик, несмотря на свою силу, с трудом сдерживал немца, а потом тот обмяк, превратившись в мешок, набитый соломой. Его руки безвольно опали. Миклашевский положил часового на камень, стараясь, чтобы винтовка не загремела. Крови натекло немного. Маленькая лужица быстро мелела. Кровь просачивалась в щели между камнями. Согнувшись над мертвым телом и вытирая о шинель немца кинжал, штурмовик вновь осмотрелся, похожий в это мгновение на волка, склонившегося над добычей, который пытается выяснить, решится ли кто-нибудь отнять у него трофей. Но в замке было по-прежнему тихо. Никто не проснулся. Лишь второй охранник приближался, скрываясь пока в темноте. Миклашевский мягко, как кошка, прошел десяток метров, а когда распростертый на камне немец перестал быть виден, вновь спрятался за зубцами стен и стал ждать.

Когда он бесшумно отделился от стены, часовой, наверное, подумал, что призраки людей, которых много столетий назад убили в этом замке, вырвались на свободу. Штурмовик успел прочитать в широко открытых глазах, пытавшихся хоть что-то увидеть сквозь полупрозрачную сонную вуаль, удивление с примесью ужаса. А потом Миклашевский легким отточенным движением, похожим на огненный всполох в небе, который неожиданно появляется там во время дождя и так же быстро исчезает, полоснул немца кинжалом по горлу.

Уже не имело смысла зажимать часовому рот. Он ничего не мог сказать. Он хотел что-то произнести, но все звуки не доходили до рта, вытекая через рану на горле, вместе с кровью и жизнью. Кровь в ране булькала и клокотала. Глаза немца стали тускнеть, а когда Миклашевский увидел, что часовой начал оседать, он подхватил его под руки и осторожно опустил на камень, будто опасаясь, что тот, падая, может больно удариться.

Павел разогнулся, как пружина, – сгусток мышц, вен и сухожилий. Ему бы теперь завыть волком, задрав голову к небесам, потому что мгновением раньше из плена облаков наконец-то вырвалась луна. Она была полной. Она залила этот мир серебристым пламенем, и теперь стал виден не только весь замок, но и дорога, вытекающая из-под ворот, и лес, который боялся приблизиться к стенам. Миклашевский и не подозревал, как близко бродила возле него смерть. Он не стал кричать, а только разлепил губы в улыбке. Его лицо было неестественно бледным, как у окоченевшего трупа. Его глаза сверкали, как драгоценные камни. Его предками были варвары. По крайней мере, именно так называли их ромеи. Теперь кровь предков, проснувшись от долгого сна, бурлила в его венах.

Павел отвязал от пояса моток веревки, закрепил его на стене и бросил вниз. Он походил на рыбака, который забрасывает леску в озеро. Насаживать на нее приманку он не стал. Рыба была такой голодной, что попалась и без наживки. Веревка тут же натянулась.

Первым показался Мазуров. Ему было гораздо легче, чем Миклашевскому, поэтому у него на лбу даже не выступила испарина. Он легко перемахнул через стену, занимая боевую позицию и дожидаясь, когда к нему присоединятся товарищи. Ему было достаточно одного мимолетного взгляда на лицо Миклашевского, чтобы понять, что все в порядке. Пока все в порядке.

Когда внизу остался только один человек, они втянули веревку наверх и привязали к ней труп охранника. Осторожно, будто из-за резких толчков он мог пораниться или ушибиться о стену, они опустили его вниз, затем проделали ту же операцию со вторым охранником и опустили его вниз, а уже после этого, завернув в гимнастерку винтовки немцев, отправили их следом за хозяевами. Последним на стену залез Рингартен.

Теперь только едва различимые пятна крови обозначали то место, где погибли часовые. В ближайшие полчаса его никто не найдет, а к тому времени, когда следующая смена должна будет заступить на вахту, из замка уже уйдет жизнь.

О том, где может находиться секретное оружие, они сделали предположение еще во время тренировок. Пока это предположение было в силе. Теперь они хотели его проверить, стараясь как можно дольше оставаться незамеченными. Именно поэтому они пока не применяли ни автоматов, ни пистолетов, да и немцы подпустили их так близко, что разумнее пользоваться ножами и кинжалами.

В Военном министерстве, незадолго до начала войны, кто-то убедил всех остальных, что автоматы очень неэффективны, поскольку напрасно тратят много патронов. Там посчитали, что, стреляя из винтовки, можно поразить цель, затратив куда как меньше боеприпасов, поэтому программы разработки российского автоматического оружия были приостановлены. В дальнем бою, когда до наступающего противника, которому негде спрятаться, остается несколько сотен метров, это утверждение было верным. Но забывалось, что в этом случае у обороняющегося есть время, чтобы хорошенько прицелиться. Но в ближнем бою, за то время, пока ты будешь передергивать затвор громоздкой и бесполезной в окопе винтовки, автоматчик успеет нашпиговать тебя свинцом, как утку яблоками. Штурмовикам приходилось использовать трофейные немецкие автоматы системы Шмайссера. Они им нравились, но входили в разряд дефицита, поскольку и у немцев этих автоматов было очень мало.

Мазуров посмотрел на Александровского и рукой показал ему на башню. Штурмовик кивнул ему в ответ. Их пути разминулись.

Иван боялся, что оступится, упадет, расквасит себе лицо или даже разобьется, поэтому шел осторожно, выставив вперед руки, как слепой, потерявший палочку и поводыря. В черном небе кто-то прорезал люк, в него лился лунный свет. Он притягивал. Александровский потянулся к нему, как ребенок, который тянется к вкусной конфете или к яркой игрушке. Наконец спиральная лестница вывела его на вершину башни. Он осмотрелся. Здесь не было ни души. Стекло прожектора покрывал слой пыли. Видимо, им давно не пользовались. Может, и лампа в нем перегорела. Возле стены лежала кучка праха. Ветер почему-то не разметал ее. Такие следы обычно оставляют после себя муравьи, поселившиеся в подвале дома и проевшие в его фундаменте лазы. Александровский приник к стене и посмотрел вниз – на двор. Сверху были хорошо видны вспомогательные строения – очевидно, подсобные помещения и казарма. У Александровского был автомат и три гранаты – вполне достаточно для того, чтобы прикрыть отряд и так нашуметь, что противник вообразит, будто на башне засело целое отделение. Основное внимание Иван сосредоточил на казарме.

Штурмовики немного задержались. Они появились секунд через тридцать, спустившись по крутой каменной лестнице. Чтобы ходить по ней и при дневном свете, необходимо обладать хорошей координацией и не бояться высоты. Ночью же, прежде чем сделать очередной шаг, приходилось нащупывать следующую ступеньку ногой и только затем, убедившись, что она действительно есть, переносить всю тяжесть тела. Ступеньки могло и не оказаться.

Казалось, что замок вымер. То ли немцы спали летаргическим сном, то ли их скосила эпидемия, выжить в которой удалось лишь двум часовым. В первом случае вместо профессора они должны наткнуться на спящую красавицу. Мазуров еще не подготовился к тому, чтобы обзавестись семьей, поэтому право поцеловать принцессу он, скорее всего, отдал бы кому-нибудь другому. Желающие найдутся.

Тысячи ног, которые прошли по этому двору, перемололи землю и камень в пыль. Она устилала весь двор тонким налетом. На нем отчетливо оставались следы.

Александровский внимательно следил за отрядом. Краубе и Рогоколь прикрывали отряд с флангов. Они держали наготове автоматы, поглядывая по сторонам. Рингартен шел в арьергарде и двигался большей частью спиной вперед. Зато он был уверен, что позади отряда не происходит ничего опасного. Там вообще ничего не происходило. Наконец Ремизов отделился от отряда и отправился к воротам замка.

Трехэтажный донжон, сложенный из массивных блоков, безмолвствовал. Когда опасность набегов воинственных соседей или чужеземных орд миновала и замок перестал выполнять свои основные функции, в стенах донжона пробили большие окна. Они изуродовали замок. Сейчас они были темными, и лишь отблески лунного света играли на стеклах, пытаясь пробраться внутрь. Но они натыкались на массивные портьеры и отступали, так и не сумев просочиться сквозь них. Хотя нет, в одном из окон они, похоже, сумели зажечь слабенький огонек.

Водосток поддерживали гаргульи. Они же сидели на углах здания, взобрались на покатую треугольную крышу и взгромоздились на небольшой каменный выступ над дверью. Создавалось впечатление, что со временем их становилось все больше и больше, и если замок простоит еще полтысячелетия, то места гаргульям здесь уже не останется и некоторым из них придется искать новое пристанище.

Дверь была сделана из тесно пригнанных друг к другу досок. Как картину в раму, доски заключили в металлическую оправу. Если ее вырубить из камня вместе с рамой, то можно отправлять в музей. Из дверей, на уровне плеч, росли две металлические львиные головы, в носы которых были вделаны кольца. Наверное, львам сделалось больно, когда Мазуров ухватился за кольца и потянул их на себя. Львиные головы могли зарычать и разбудить спящий замок, но они промолчали, стоически выдержав мучения, которые периодически продолжались вот уже не один десяток, а может, и не одну сотню лет. Дверь, открываясь, даже не заскрипела. Смазывать маслом петли, на которых она висела, к счастью, не забывали. Напрасно.

Вот штурмовики открыли дверь. Вот они скрылись в основном строении. «Все. Скоро будет развязка», – подумал Александровский.

Еще на пороге глаза штурмовиков столкнулись со световым барьером, но он был не очень ярким, и поэтому пришлось лишь немного прищуриться, чтобы защитить глаза от рези, а уже через несколько секунд они привыкли к изменившейся обстановке.

Свет лился с потолка. Логичнее было бы предположить, что его источник должен находиться на стенах. Но канделябров со свечами здесь не оказалось. Они были слишком ненадежные, восприимчивые к любым, даже не очень сильным порывам ветра, который мог ворваться в открытую дверь и загасить маленькие кисточки огоньков, танцующих на вершинах свечей, по бокам которых пульсирующими, похожими на узловатые вены струйками стекал расплавленный воск.

В потолок было вмонтировано несколько розеток с лампочками. То ли их никто долго не протирал и они запылились, то ли у генератора, дававшего им энергию, не хватало мощности, но свет был настолько тусклым, что у него хватало сил отнять у темноты только потолок, а возле пола было темно, словно его чем-то затопило. По потолку тянулись электропровода. Почему-то техники, устанавливающие здесь освещение, поленились выдолбить в потолке канавки.

Вдоль стен должны были стоять рыцарские доспехи, а за их спинами – знамена, прошедшие через множество битв. Но ничего здесь не было. Только камень, слегка прикрытый начинавшей уже отслаиваться и осыпаться штукатуркой.

На пороге Рогоколь нос к носу столкнулся с двумя немцами. Те коротали здесь ночь. На одном была каска, но не глубокая и удобная, которую можно надвинуть на голову почти до плеч. Эта каска была небольшой, похожей на котелок, увенчанный пикельхельмом. Немцы и не подозревали, что носят измененный на свой лад пруссаками славянский средневековый шлем. Прототип нашли нескольков десятков лет назад, и когда Николай Первый показал его прусскому императору, тому шлем так понравился, что он приказал сделать похожими на него каски у солдат и офицеров своей армии. Судя по погонам и нашивкам на шинелях, в зале находились офицеры, а их реакция на появление штурмовика показала – это были опытные бойцы, которые придерживались принципа: вначале стреляй, а после уже разбирайся.

Человеческий глаз едва успевал следить за движениями Рогоколя, а чтобы рассмотреть их подробнее, нужна была кинопленка, которую потом следовало просматривать, по крайней мере, с замедленной вдвое или втрое скоростью. Кадр за кадром. У штурмовика не осталось времени замахиваться, закидывать руку с ножом за плечо, а уже потом кидать его. Он бросил нож с уровня пояса, послав его в полет движением, похожим на то, которое делает теннисист, отбивая ракеткой мяч, направленный в корпус. Вот только рукоятку он отпустил. При этом нож не вертелся, а летел прямо, как стрела, разрезая лезвием воздух, и с чавканьем вошел в грудь немца. Удар был настолько сильным, что того отбросило назад. Он врезался в стену. Руки выпустили ружье, которое гулко ударилось о пол, а эхо от этого удара еще долго бродило по коридорам замка. Будто заблудилось и теперь звало на помощь. Оно успокоилось где-то вдалеке.

Рогоколь бросился на пол, перебрасывая пистолет из левой руки в правую. Он умел падать. Когда-то его учили этому. Чтобы не ушибиться, деревянный пол спортивного зала Московского университета устилали матами, набитыми конским волосом. Это происходило поздней осенью, зимой и в начале весны. Когда же футбольное поле в Сокольниках подсыхало, они выходили на улицу. Его команда «Унион» считалась одной из самых сильных в столице, а потом он получил сильную травму в игре с басками и не сумел восстановиться к началу Олимпийских игр. По крайней мере, тренер сборной сказал ему, что именно из-за этого он не взял его в Стокгольм. Сергей часами отбивал мячи, стоя в воротах, обливался потом, получал ссадины и синяки, а потом, когда сил уже не оставалось даже на то, чтобы встать с земли, а тем более их не было на то, чтобы добраться до раздевалки, он несколько минут, закрыв глаза, лежал, восстанавливая дыхание и успокаивая рвущееся из груди сердце. Но он знал, что чувствует себя превосходно. Вместе с тем он понимал, что два вратаря, отправившихся в Стокгольм, подготовились лучше его. Тренер просто не хотел его обижать. Но они пропустили 12 мячей в игре со злейшим врагом – англичанами. Рогоколь надеялся поехать на следующую Олимпиаду. Непременно за золотом. Но даже если бы они не получили никаких медалей, доказав лишь, что русские отныне не мальчики для битья, а серьезный противник, тогда он тоже остался бы удовлетворен поездкой, а теперь… теперь-то он точно не сможет больше играть.

Оказавшись на полу, он стал кувыркаться, чтобы второй немец не сумел в него попасть. Он не хотел стрелять, все еще надеясь сохранить тишину. Рогоколь успел увидеть красивую мозаику на полу. Он мог разглядеть ее, когда глаза оказывались совсем близко от пола, но это продолжалось меньше мига – фрагментарно пол, стены, потолок, вновь стены, и потом все опять повторялось в этой же последовательности, и лишь немца он постоянно держал в поле зрения.

Следом за Рогоколем в залу ввалился Колбасьев. Немец уже успел сдернуть с плеча автомат и теперь пытался передернуть затвор. Но это ему никак не удавалось. Он нервничал. Колбасьев всадил немцу стрелу в горло. Кровь забила, как вода из поврежденного пожарного шланга, толчками, окрашивая в красное стены и пол. Немец стал поворачиваться вокруг своей оси, одновременно складываясь в суставах. Его пальцы, обхватившие рукоять автомата, конвульсивно сжимались, а указательный соскользнул на курок и нажал его. Длинная тугая очередь, которая высосала все пули из ручки автомата, прочертила полосу по полу и стенам. Пули дробили камень, рикошетировали, но глаза у немца уже закатились, он ничего не видел, а когда автомат наконец-то затих, немец был давно мертв.

Теперь бессмысленно сохранять тишину. Из-за этого штурмовики стали чувствовать себя гораздо спокойнее.

– Миклашевский, отвечаешь за казарму. Колбасьев, Вейц! Остаетесь здесь прикрывать нам тыл. Рингартен и Азаров – наверх. Остальные за мной в подвал, – бросил Мазуров.

Он почему-то знал, что именно в подвале они найдут то, что искали. Штурмовики давно уже перевели затворы автоматов в боевое положение и теперь готовились встретить противника таким плотным огнем, что, оказавшись в нем, выжить не смог бы никто.

Колбасьев, забросил арбалет за спину, залег на пороге, спрятавшись за стену, и выставил вперед автомат, наблюдая за двором. Тот пока пустовал.

Вейц присел на корточки, прислонившись спиной к стене и опустив руки с автоматом на колени. Он изредка поглядывал на Колбасьева, но главным образом следил за тем, чтобы к ним никто не мог подобраться из самого здания, и полагал, что прежде, чем увидит немцев, узнает об их приближении задолго – по дыханию или по шороху ботинок о камень пола.

Ударная сила отряда уменьшалась. Это немного беспокоило Мазурова, но если сейчас завяжется бой, то по количеству огневых точек немцы подумают, что в замок ворвался большой отряд. Не дай бог, начнут сдаваться. Мазуров отгонял от себя эту мысль. Он не знал, что ему делать с пленными. «Илья Муромец» не сможет взять всех их на борт, а вызывать специально для пленных еще один аэроплан – глупо и смешно. Но, в самом деле, не расстреливать же их. С другой стороны, если оставить в живых, то они расскажут о том, что произошло в замке. Это наведет на определенные мысли немецкую разведку и контрразведку.

Рингартен и Азаров взбирались по каменной спиральной лестнице на второй этаж. Темнота бесшумно поглотила их, как будто они переместились в другой мир. Лестница поднималась по часовой стрелке – это давало заметное преимущество защитникам во время рукопашной схватки. Штурмовики прижались спинами к стене и шли приставными шагами.

Разбуженный муравейник наконец зашевелился. Вначале ухнуло несколько гранат, затем подал голос автомат на башне, к нему вскоре присоединился еще один у ворот, а следом к разговору присоединились автоматы Колбасьева и Миклашевского, но к этому времени они все вместе едва могли перекричать голоса пистолетов, винтовок и автоматов немцев.

– Началось!

Стены содрогались от глухих ударов, раздававшихся во дворе. Просачиваясь сквозь толстые стены, звук взрывов становился чуть слышным. Они были похожи на отдаленные громовые раскаты, и если бы после каждого взрыва со стен не осыпалась штукатурка, могло показаться, что гремят они где-то очень-очень далеко. А еще они походили на толчки землетрясения. Пожалуй, это было самым точным определением. Гром в сочетании с землетрясением…

Мазуров подвернул ногу, качнулся вперед, из-за этого пуля досталась не ему. Она ударилась в стену. Расплющилась. Он услышал, как она жужжала во время полета, чуть позже до него донесся хлопок выстрела. Каменная крошка, мельчайшая, как пыль, попала в глаза Краубе. Она была едкой и походила на песок, который в бурю носит по пустыне ветер. Краубе заморгал. Сквозь слезы он пытался увидеть стрелявшего или хотя бы определить, где тот находится. Вторая пуля укусила его в правое плечо, но она лишь порвала одежду, рассекла кожу и немного задела мышцы, так что на нее не стоило обращать внимания, если бы не третья пуля, ударившая штурмовика в грудь. У него перехватило дыхание. Кровь забила горло, как пробкой. Воздух уже не мог пробиться в легкие. Краубе стал задыхаться. Он выпустил автомат и схватился не за грудь, по которой текла кровь, а за горло. На губах тоже выступила кровь. Сознание угасало. Последнее, что он понял, – в него стреляли трое немцев. Он упал глухо, лицом вниз. Голова его билась о ступеньки, когда он сползал по лестнице.

Сводчатый потолок подвала плавно стекал на четыре колонны, напоминавшие соединившиеся сталактиты и сталагмиты. В центре подвала они образовывали квадрат со сторонами около десяти метров. Еще восемь колонн наполовину выступали из стен. Подвал был заставлен какими-то приборами. Они казались хрупкими. Вдоль стен стояли огромные стеклянные чаны. Высотой чуть более двух метров, диаметром около метра. В подвал их набилось два десятка – по десять с каждой стороны. Они походили на бочки, в которых хранится вино, но наполняла их мутная серовато-желтая жидкость, напоминавшая протухшие яйца.

Днища чанов утопали в квадратных основаниях, сделанных из какого-то мягкого, похожего на резину материала. С боков их поддерживали металлические штыри, прикрепленные к кольцам, которые опоясывали корпуса. От чанов разбегалась сеть разнообразных трубок. Они опутывали комнату, будто паутиной. Большинство из них составляло потолок арки высотой, немного превышающей рост человека. Они добирались до центра комнаты. Здесь на полу на каменных основаниях располагались насосы. Они окружали большой деревянный стол, уставленный колбами, ретортами, спиртовками, спиралями, перегонными кубами, подставками, пробирками с какими-то растворами. Создавалось впечатление, что в этом зале нашел пристанище средневековой алхимик. Видимо, ему удалось приготовить лекарство, которое может бороться со временем.

По трубкам пульсировала жидкость, как кровь по прозрачным венам. Насосы урчали, наполняя комнату однообразным гудением. От таких звуков тянет в сон.

Но все это Мазуров рассмотрел позже, когда у него появилось на это время и исчезла опасность. Услышав первый выстрел, он упал, но так неудачно, что ударился подбородком о камень, прикусил язык и отколол кусочек зуба. Рот стал наполняться кровью. Ее солоноватый вкус истреблял сладковатый привкус, оставшийся после шоколада. Увидев спрятавшихся за насосами немцев, он стал стрелять, пытаясь при этом не повредить приборы и трубки. Пули отскакивали от железных кожухов, визжали, разлетались в разные стороны. Одна из них ушла вверх и перерезала несколько трубок. Из них, как из пораненных щупалец, закапала жидкость.

Первого немца Мазуров ранил сразу же. Расстояние было небольшим. Он сумел задеть лишь голову немца, хотя метил в лоб. Получалось, что вместо десятки он выбил только двойку, да и то потратил на это пули три или четыре. У немца оторвало кусок уха. Мазуров скорее увидел, что немец вскрикнул, прочитав это по его губам – вскрик растворился в шуме насосов, продолжающих перекачивать жидкость. Немец из-за резкой внезапной боли потерял контроль и вместо того, чтобы нырнуть вниз, дернул головой вверх, показавшись над насосом почти по пояс. Прежде чем он успел спрятаться, автоматная очередь прочертила у него на груди полосу, разорвав гимнастерку в клочья.

Тем временем Рогоколь не давал немцам высунуться из укрытий. Русским спрятаться было негде, пришлось компенсировать это плотным огнем. Немцы все же огрызались. Штурмовики могли бы закидать их гранатами, но в этом случае большинство, если не все приборы, будут разбиты.

Пули разбили угол стола в щепки. Жидкость из поврежденных трубок наполнила комнату вонью, но это был не запах протухших яиц, а скорее – начинающего подгнивать мяса.

Один из чанов лопнул. Часть его содержимого быстро испарилась, отчего воздух сделался густым и плотным, другая – затопила пол. Огромная лужа стала подбираться к штурмовикам. Из чана что-то выпало, но это произошло так быстро, что никто из штурмовиков не успел рассмотреть, что же это было. Зато хорошо разглядел немец, укрывавшийся за чаном, и нервы у него не выдержали. Ему бы прятаться в укрытии и ждать, когда его выручат товарищи, а он высунулся из-за стола и замешкался, не зная, что делать дальше. Наконец немец стал вскидывать автомат, наивно полагая, что ему дадут время прицелиться и выстрелить. Его голова треснула, раскололась на куски, как спелый арбуз, упавший на пол, брызнули ошметки мозга, кусочки раздробленных костей и кровь. Когда он упал, пули еще миг выбивали дробь в стене позади него.

К этому времени Рогоколь подобрался к третьему немцу. Они столкнулись грудь в грудь. У немца был автомат, уже бесполезный на таком близком расстоянии, у Рогоколя тоже, но еще и нож. Он прочитал в глазах немца удивление, а когда они застыли, в них так и не появилась боль. Немец повис на ноже. Рука Рогоколя задрожала от напряжения. Он опустил нож лезвием вниз. Немец соскользнул на пол.

Убитые никак не походили на алхимиков, которые могли увидеть какой-то смысл в хитросплетении приборов, находящихся в этой комнате Это были не хозяева, а слуги.

Мазуров быстро осмотрелся. Он неожиданно понял, что нечто подобное уже видел накануне войны в «Гомункулусе». Фильм был таким длинным, что Мазуров с трудом заставил себя досмотреть его до конца. Он его не понял. Но поговаривали, что как только «Гомункулус» появился в кинотеатрах, германская служба безопасности вызвала на допрос Отто Рипперта – режиссера и сценариста этой картины и чуть не посадила его в тюрьму за якобы разглашение государственных секретов. Рипперту как-то удалось избежать наказания. Но это только слухи – тщательно воспроизведенные в документах, которые подготовила служба разведки для этой операции.

– Мы здесь сильно напачкали, – наконец сказал Мазуров.

Находиться в комнате было неприятно, но вовсе не из-за того, что ее забрызгали кровью, а среди вони проступал пороховой дым. Просто ее атмосфера давила, будто здесь много лет назад находилась комната пыток и боль, которую испытывали узники, навсегда осталась, пропитав воздух страхом, и его не смогли выветрить прошедшие годы.

Взрывы и выстрелы во дворе утихли – это свидетельствовало о том, что гарнизон замка перебит или захвачен в плен, а может быть, и то, что немцам удалось уничтожить всех штурмовиков. Мазуров надеялся, что верным окажется первое предположение.

Ему хотелось остаться в этой комнате, чтобы получше ее рассмотреть. Не оставалось никаких сомнений, что они нашли лабораторию, где немцы готовили тайное оружие. Вероятно, где-то здесь находилось и техническое описание. Нужно только повнимательнее его поискать. То, что он по-прежнему не знал, где Тич, начинало беспокоить капитана. В разведке не могли ошибиться, но в замке мог оказаться подземный ход, даже если его и не предусмотрели в первоначальном проекте. Замок построили так давно, что времени пробить скальное основание, даже если пользоваться при этом только металлическим обломком ложки или вилки, который обычно имелся у узников, вполне хватило бы.

 Штурмовики достаточно нашумели, чтобы теперь можно было изъясняться не только знаками, но и словами. Однако Мазуров не стал этого делать. Не оставалось никаких сомнений, что Краубе мертв. Мазуров махнул в сторону лестницы. И в этот момент в стене открылся проход. Такого они не ожидали. На пороге возникла человеческая фигура. Значит, в подвал вела еще одна лестница, а они ее не заметили.