"Сила Зверя" - читать интересную книгу автора (Ермаков Александр)

Глава 12. Леди Диамант.

Война в Поморье, которую вел юный король Саган, тревожила далеко не всех его подданных, не всех жителей проклятой страны Нодд. Обитателей Скоренхольда занимало иное. Безвременье споров наследников за поместный престол, противу ожиданий, завершилось малой кровью и завершилось внезапно. Для клана Скоренов событие примечательное и не вполне согласное семейному порядку.

Дело вышло так. Хоть претенденты на венец и грызлись меж собою, но неизбежную драку начинать не торопились. Копили силы, вербовали сторонников, но все исподволь. Потому все в замке и обитали, даже на краткий срок покидать не решались. Каждый понимал — выехать за ворота легко, въехать окажется трудно. Так и жили. Бок о бок ходили, но камня из-за пазухи никто не выбрасывал.

По праздничнему дню собрались все в храме. А, вот, вышли не все. Один распростерт на полу остался. Под левой лопаткой ранка маленькая. Крови вовсе пустяк, а дух вон из тела.

Когда вскоре случилось предводителю клана, а он крепко стоял за сына Скорены-дядьки, тем же образом смерть принять, сынок быстренько от прав своих отрекся. Вожделенный титул обрел младший брат Скорены-племянника.

Каким бы не был новый властелин, большинство кланщиков приветствовали его миропомазание, разумно предпочитая свершившиеся зло, неуверенности междоусобиц. Присные, теперь уже коронованного лорда Скорены злорадно торжествовали и откровенно третировали сторонников проигравших претендентов. Те, в душе, проклиная собственную глупость неверно сделанной ставки, стоически сносили притеснения более дальновидных. Изо всех сил старались убедить нового хозяина в личной преданности и любви. Раболепствовали.

Но всех, и кланщиков, и вольных поселян, и смердов, и замковую челядь смушал матримональный выбор их господина. Кто она такая, избранница сюзерена, откуда, какого роду-племенини, где отыскал ее будущий лорд, из замка не выезжая — не ведал никто, да и сам лорд был обознан мало. Сама себя именовала — великая княжна Диамант, дочь царя русов. И больше ни слова.

На правду это походило. И говором и повадками ни на жителей Нодд, ни на окрестных соседей ничуть не походит. На голове не снимая носит то ли обруч, толи диадему. Металла неизвестного, но драгоценного, работы удивительных ювелиров. Пенную пьет, не угонишся, но не хмелеет. Мужики под стол валятся, а она виночерпия торопит: — Чо, падла, нюх потерял? А ну-ка, подсуетись!

А большего про русов ничего не слышали и в глаза их никто не видел. Только каким это ветром задуло сюда великую княжну? Вопросы задавать остерегались.

И чем жузеземка приворожила лорда? Спору нет, видная девица, без изъяну. Величава, стройна, стан гибкий, рысий. И глаза рысьи, томно-злые, хищные. Красива баба, да чужда людям ее красота. Не от мира сего, и не приносит умиротворения. Казалось, не в дальнем руссинском княжьем тереме стояла ее колыбель. Ветры Валгаллы ее качали. Не мамки с няньками дите повивали. Злые Дис, пеленки из человечьего мяса плели, пели страшную свою Песнь.

То, что супруга владетельного лорда Скорены всенеприменнейшим образом окажется стервой, ни удивления, ни огорчения вызвать не могло. Иначе не бывает. Со времен укладки первого камня, стены замка не видели не то что ангелицы — добродетельной, сердобольнй хозяйки. Так заведено.

Не диковинк Скореновскому роду отравительницы, сутяжницы, клятвопреступницы, прелюбодейки и кровосмесительницы. Чернокнижницы, детоубийцы и одержимые, в семейных хрониках упоминались реже других, но и их хватало. Но все, все, включая полуумных кликуш, разгульных винопивец и святошествующих матрон, все, все истово тиранили подвластных им людей. Только каждая на свой лад, но все одинаково больно.

Вот прежняя госпожа Скоренчиха, вдова, порешенного в Градуенхольде, лорда-дяди (упокой нелегкая его кровопийную душу). До чего же была сварливою мегерой, злопамятной да зловредной. Даром что колченога, без палки шага ступить не могла, а бродила по замку неслышной тенеью, в каждый угол заглянет, в каждую клетушку нос бородавчатый сунет. Хоть крива, а неметенный закуток за сундуком дозрит. Тогда держись!

Стучала костяным пальцем по лбам младших родственниц, учила уму разуму. Дворовым девкам в босые пальцы клюку вонзала, выговаривала. Наказание одно знала — батогами в покаянном подвале сечь. Баб до беспамятства, мужиков — водой отливать и сечь сызнова. От того правежа случались выкидыши, увечья. Которые хилые телом, те порой и окочуривались.

Люта была. Да, по смерти супруга и племянника, одной своей лютостью удержала порядок и в замке и во всех землях клана.

А вот ныняшняя… Знали что будет стервой. Но такой!

По старой памяти, надоумилось лютой вдове и новую свою внучатую невестку к ногтю прижать, продолжать полновластно распоряжаться. А не тут то было. Нашла коса, да не на камень, на глыбу гранитную напоролась.

Как дело было, толком никто не знает. Доточно известно одно, видели то служанки, да истопник приметил — входила в невесткину светлицу госпожа свекровь. Властно клюкой об пол стучала, дверь ногой настежь распахивала. Да, скоро, вышла оттудасгорбленая старуха и тихо-тихо, бочком по под стеночкой восвояси убралась. Да не в свои хоромы, а в затрапезную коморку, что годов пять пустовала, пылью покрылась, заросла паутиной.

А в хоромах тем же днем начались работы. По велению молодой госпожи бабкину рухлядь на чердак снесли, а тряпье на свалку выбросили. Из города мастеровых наняли, стали все переиначивать.

Дело не диковинное. Своя рука владыка. Каждая метла под себя метет.

Так оно то так, Только старшой мастер, мужчина основательный, малословный, борода лопатой, вроде непьющий, с каждым днем все мрачнее и мрачнее входил в людскую трапезную. Одного дня чернее зимней тучи на лавку опустился. Наработанные руки, о ладонь гвоздь сломаешь, не забьешь, бессильно у тарелки положил, ложки не тронул. Потом как брякнет кулоком по столу — —неси, мол, стряпуха пива. Много пива.

Стряпуха принесла. Дозволительно мастеровому человеку, после трудов пивка испить.

Испил и еще затребовал.

— Ох! — Проговорил. — Сколько строил, ладил, правил — такого не доводилось. Авось, милостию благостного Бугха осилю. Раз уж уговор был, то должон осилить. Только больше сюда ни ногой, хоть золотые горы сули, щепы наколоть не поднаряжусь.

Осилил умелец. Плату взял, на дорожку не присел, на посошок не принял. Тригон на себя наложил, за плечо сплюнул. Подался вон из замка и работников своих увел.

Дивились прислужницы и, от госпожи тайком, своих мужей да полюбовников приводили на чудеса эти полюбоваться, на прихоти господские поглазеть. К примеру взять помывочную залу. Баня, она баня и есть. Что для высокородных господ, что для холопов. Ан нет. В отдельной клетушке приспособлена печь чан воды греть. К этому делу сразу четыре человека приставлено. Один воду носит, другой дрова таскает, третий ту воду днем греет, четвертый ночью. Так греть наказано, чтоб холодна не была, но и не горяча, а телу терпима. От чана трубты через кладку в залу ведут. По одной трубе вода в здоровенную бадью стекает. Вторая в корыто, да не простое — серебрянное и, чудно так к стене приклепленное. А из третьей, диво-дивное, с потолка брыжжет.

А уж отхожее место, то вовсе словами не сказать. И, на кой ляд не понятно, для одного человека два очка обустроено. Тоько разных и из одного та же теплая водичка фонтаном бьет. С поначалу рассудили — пить от туда. Да позже прознали — нет. Всеж таки испряжняться. Чудеса да и только.

Впрочем, баре, они баре, им на роду написано причуды иметь. Только причуды причудам рознь. Одно дело, покойный Скорена-племянник. Ну, пил как тамплиер. Ловы устраивал, псами бродяг травил. До женского полу охоч. Ему что девка, что мужняя жена, все едино. Задирай юбку, ставай окарач. Худо это, ладно ли, но, по крайности, понятно. Лорд-дядя, тот полюблял самолично мечем рубить провинившихся холопов. Одну руку отсечет, другую, пока до шеи доберется, употеет. Дело хозяйское. Кого карать, кого миловать, сеньору видне.

Так он воином был. А ныняшняя леди завела моду иную.

Сперва-наперво стала выезжать на охоту в мужском седле, вестимо, в мужском же наряде. А скоро частенько и за просто так, в рейтузах да сапогах начала разгуливать. То бы ничего. Старики вспоминали — одна из праматерей лордовских, та голышмя по крышам с метлой скакала. Скакала, скакала пока не сорвалась, не удержало ее помело.Так что мужской наряд, хоть и срамота, но пообвыкнуть можно. Так леди еще додумалась прицепить через перевязь меч в ножнах, и за пояс стилет засунуть. Ратники меж собой перемигивались пренебрежительно, высокомерно ухмылялись. Чем бы дите не тешилось… Зря зубы скалили.

Но, одного раза, на замковой площади дело было, гуляла там леди Скорена. Одета по мужски, запахнута в плащ — ветреннно было. Как на зло, рядом ратники воинским делом занимались. Остановилась против них хозяйка, долго смотрела. Потом и говорит: — Эй, ты, кудрявый, ходи-ка сюда. — И пальцем на одного показала. Тот, наймит лордовский, пес войны, от шлема уже лысину заимел. Рубака справный, вся морда в шрамах, грудь в рубцах. Не в одном побывал деле, всегда живым выходил. Во хмелю буянил, его побаивались.

Подошел, раз звали. А леди и говорит: — Давай, курчавеньний, на мечах биться. Кто кого.

Скинула плащ, выдернула клинок. Люди бывалые ахнули. Ну в точности меч как у погубителя их прежних лодов, витязя Небесного Кролика. Вернее, размеров других. Короче Даесворды, длиннее заплечных, само в полторы руки. Но тотже иссиня-серебрянный блеск, как никакой булат, сколько его кипричем не три, блестеть не станет. И полость по средине, какую ни один кузнец ковать не возьмется. Рубаха кольчужная, тогоже колеру. — Дела… — Ветераны головами качали.

Зачали поединок. Пес войны потихоньку мечем водит. Боязно ему, каб ненароком хозяйку не оцарапать. Во крику-визгу то будет. А хозяйка, бац его гардой по лбу! Упал ратник. Другие смеются. А леди недовольна. — Ты, чо, сука, козел, мне понты гонишь! Ану, вставай! Шевели задницей, петушара драный!

Встал, задницей зашевелил. Позабыл уже что с бабой дерется. Рубится напропалую. По серьезному рубится.

А той, и дела мало, что супротивник ее боец изрядный, битый-перебитый, войной ученный. Вокруг него вьется, финтит, вроде и рядом, а не достанешь. Пес войны озверел, раскрутил меч, вокруг себя дуги водит, только свист стоит. Наступать начал.

— Ну, — только подумали наймиты, — конец Диамантихе. Как та ловко удар отбила, с присядом зашагнула вперед и вбок. Снизу вверх, ровно под бахтерцу как воткнет острие! Акурат тудыть, где мужеское начало хранится.

Унесли беднягу. Криком кричал два дня, на третий затих, да и преставился.

Тут вовсе сбесилась хозяйка. Как вожжа под хвост попадет, — Эй, ты! — Кричит. На кого пальцем ткнет, капелан тут как тут. «Со святыми упокой», гнусаво затягивает. Вестимо, ему, плотнику, да гробокопателям дело неубытошное. И Норнам дело выходит. А служилому люду, натуральным макаром, житья не стало.

Допекла таки. Пришлось псовому вельделяю к лорду бежать. Бить челом. — Не подряжались мы так, за непонюх табака животы терять. Гневись, не гневись, но али оставит нас твоя благоверная супружница в покое, али подадимся где в другом месте службы искать.

Какими резонами, кобель его знает, но уболтал Скорена бой-бабу. Леди Диамант более псов войны не тревожила. Но и не угомонилась, вовсе свою забаву ны забыла. Бывает поднесет лорду кубок, сядет на мужнины колени, жарко в уста друга милого поцелует. Станет гребнем бороду расчесывать. Как расчешет пригорюнется. — Скушно, мол. — Говорит. — Тоска извела. Ублажи, сокол мой ясный, свою любушку. Дозволь в куклы поиграться.

Заместо кукол пользовала леди полоненых. Как свои закончились принялась выкупать у соседей. И все то норовит споднизу мечем достать. Знать имеет интерес к причинному месту.

Одно слово — не все ладно со Скоренчихой.

Говорить, люди не говорили. Перешоптывались. Чем это она лорда приманила?

При прежних хозяевах, поскольку дядька с племянником правили заодно, и тронное их кресло на две персоны было изготовлено. О паре спинок, паре сиденей и трех подлокотниках Два с краев, третий пошире прочих, между сиденьями. Да установить не успели. Приняли лорды злую смерть от руки Сигмонда. Думали кланщики — без надобности эта вещь. Ведь в обычаях земли Нодд, чтоб владелец феода трон занимал, а его леди рядом на скамеечке умащивалась. Ан нет, кабы не так! Вытащили мебель из сарая, от пыли дорогую оббивку почистили, сандаловое дерево воском смазали, да и водворили в главной зале. Так на нем супруги и восседают. Причем, задумывалось такое предшественниками, справа попеременно то один, то другой располагаются. И никому не вдомек, ктож тут главнее будет? Кто над кланом господин и повелитель?

Долго гадали, отчего так. После, когда уже открыто хаживала Скоринчиха при оружии, докумекались. Стилет ее, что на всеобщее обозрение, обнаженный заткнут за поясной ремень, как нельзя более подходил для такого удара.

А вскоре, нет-нет, да и стали находить мертвецов. То в замке, то в округе, когда на сеновале, когда в сторожке, когда в садовом маленнике или ином укромном уголке лежит молодой мужчина. Лицом в низ, члены разметав, под лопаткой безкровная ранка. И еще заметили люди, что в тех местах, буде только на земле покойник найден, стала буйно проростать мандрагора — ведьмин корень. Растение нечистое, позорное, любимое снадобье приворотное распутных соблазнительниц да девок продажных, что по трактирам телом торгуют. Дурной подлости трава не из семян, из мужского естества свое начало берет. Майской ночью на лысой горе Броккен всякие порчельники с нежитью из того корня пиво варят, похоть распаляющее. Тем варевом и жаб потчуют, после веселятся, глядя на лягушачьи игрища.

Ведьма!

Да только самые брехливые бабы, самые пропойные конюхи, что языком мололи любую крамольную несусветицу, мысль эту, про себя держали. Только, кто ненароком тригон на себя наложит, кто детишек лишний раз в храм сводит, кто веточку омелы на стену повесит.

Может и помогали сбитая подкова или колесо старое, на двери прибитые. Может и от чесночного пучка на подоконнике, прок имелся. Только мало. По прежнему мертвецов отыскивали.

Леди Диамант очистила лезвие стилета, приняла душ. Кожа блестела, на ощупь приятна, пахнет свежестью молодого тела и немножко мятой. В просторном будуаре, скинув влажное полотенце, хозяйка Скоренхрльда придирчиво изучала свое зеркальное изображение. Повернулась другим боком, потом спиной.

Увиденным удовлетворилась. Да, она по прежнему в прекрасной форме и формы ее прекрасны. А, вот, загар не помешает и подновить.

Еще раз обернулась кругом, сделала своему эфемерному оптическому двойнику пальчиками «пока», направилась на балкон. Там привольно раскинуась в кресле,. Всю себя отдала ласке Ярилло-Солнца.

Служанка раскуривала кальян, усладу полуденных земель, поправляла, стоящие на инкрустированном столике, серебрянные блюда с заморскими диковинными явствами. Вторая прислужница спешила доставить из подвала кубок прохладного игристого вина.

Обе рабы, под стать хозяйке. Молодые, стройные, крепкогрудые, одеты на манер байского гарема. Госпожу свою боялись паче смерти. Хоть и не изводила их особо, в окаянном застенке не секла, заколки в мякотность седаищь не вонзала, если и бранила, то кратким словом русинским. Только, иной раз, и то по делу, могла заехать в челюсть, да так, что провинившаяся очухивалась под столом, и дня три членораздельно ничего вымолвить не могла.

Но вот причуды госпожи! Иной раз такое вытворяла… Оно, конечно, не больно, стыдно сказать — но даже приятно. Да только вот, не в меру грешно. Срамота. Прознал бы святой отец, наложил бы суровую эпитимью. Конечно, если бы только прознал…

Но сегодня леди Диамант было не до прислужниц. К их скрытой радости, взмахом руки, погнала с глаз долой. Сама задумалась.

Затянулась пару раз, запила глотком вина, скрестила на столе ноги. Посмотрела на приятную удлинненность, на удачную конструкцию стопы, огладила ядреную упругость бедра.

Длинно сплюнула через парапет, еще длинее выругалось.

Обидно, бляха-муха, до слез обидно. Такая телка, а на кой хрен? Мужика бы. А где взять? Перевелись, как класс.

Что дома, что здесь, в Ноддии, все едино. Полу-самцы, полу-чертечто. Так, членотаскатели. Таскают, таскают, зачем, для чего — сами не знают.

Одноклассники, мамины сынки. Позажиматься, послюнявиться и домой под одеялом Дуньку Кулакову гонять.

Спортсмены-медалисты, на анаболики подсевшие. В башке одна внутричерепная жидкость. Все мышечную массу растят. Одна мышца растет, другая атрофируется. Раз в месяц, больше ни-ни — на результаты негативно влияет.

Солдатня. Регулярна озабочена. Кобели резвые, аж тошно. Им все по барабану, только в голове ни бум-бум. Без разницы, что она — свою генетику тяжким трудом шлифовавшая, что подзаборные давалки неподмытые. Главное — была бы дырка, а что засунуть, то завсегда найдется.

Штатская шушваль лысоватая. Между женой и присутствием, на потный пистончик мотнуться не неделю решаются. Что бы втихаря, что бы начальство не заметило и благоверные не прпосекли.

Блатота в дым обкуренная. Только баки забивать горазды. Всех они имели, все им пофигу. Только мента увидят — в штан сцут.

Под занавес Дубненский придурок. Втрескался по уши, лапухи развесил, лапши не просек. Что-то налепила она ему, на манер техмушкетерской миледи, а он и захавал. Переправил сюда, Мондуэловскую снарягу подогнал, еще и обруч подарил.

Поправила Диамант подарок, вина пригубила.

Ради нее спер. Единственный, как сам говорил, экспирементальный безындуктивный автореверс, индивидуального использования. Еще говорил — береги его, в случае чего может помочь возвратиться.

Ну, бережем. Может помочь, а может не помочь. Какая хрен разница. Аборигены хитрое устройство за великокняжескую корону принимают. Пусть им так и будет.

Еще отпила глоток леди вина, еще покурила. Погрызла хурму. С горечью полюбовалась изяществом пальцев. Нахмурилась, заметив изъяны маникюра на левом мизинце. — Чаще надо девкам морды бить. — Подумала и принялась за персик.

Вот и Ноддии, чтоб ей пусто, с мужиками напряженка наблюдается. Наемники, солдаты фортуны, псы войны пресловутые. Щенки куцехвостые. Их бы в Какадусию, под пулеметы, под перекрестный огонь. То то бы запели. Рыцари, лорды — все фуфло. Про них книжки тухту гонят. Таже солдатня сексуально обеспокоенная. Верх изобретательности — свинарку над кучей козьего дерьма раком поставить. И полный кайф.

Брешут, правда, про Сигмонда Кроличью Лапу и его несравненную Гильду. Такая сладкая парочка, хоть в кино снимай. Да треп все это. С каких хренов собачьих, в этом тьмутараканьском королевстве занюханном, вдруг такой деятель объявится? Треп.

Потянулась Диамант к кубку. Залпом осушила.

А ведь был! Был, черт его дери, один мужик. Настоящий, не эрзац-вибратор, то что надо мужик. Такому и суп варить и носки штопать не западло будет. За таким на край света. С таким…

— Эх!. — Скрипнула зубами, передернула плечами, когда прокатилась вдоль спины щемящий озноб и сладко внизу живота потеплело. — Эх, было!

На краю света это было, В Нижней Какадусии, в спецназе. Как-то раз, на тренировке щелкнула варежкой, пропустила левый маваши, заработала нокаут. Долго извинялся инструктор, вечером ублажал в ресторане. Не в кабаке каком-то задрипанном. В Грандотелевском уютном кабинетике. Там, в отеле, конечно, не в ресторане, и заночевали. Потом не раз наведывались. Сержант то буратином богатеньким оказался. Да разве в том дело. Совсем не в том. Она на чужие бабки не заглядывалась, а он не жмотничал. Все по кайфу шло.

Помниться, удалось им на трое суток из батальона смотаться. Пляж, море, чайки. Сняли яхточку, хозяина на берегу оставили, Стилл сам мастак с парусами управляться. Клево было!

Потом вместе в джунглях с лесными братьями дрались. Она еще из снайперки прикрывала, когда сержант в одиночку на братчиковый станковый гранатомет кинулся. Сумел подавить огневую точку, от того и уцелел кое кто из взвода.

Потом вместе в госпитале лежали. Вместе и медали цепляли.

А потом… Потом война кончилась.

Чего ее тогда перемкнуло? Что тормознуло? Вот дура!

После, уехал уже Стилл, бес попутал. Впрочем, бес Фартовый парнем оказался не плохим и напарником что надо. Вот только, как назло, жопашником. Вокруг баб непользованых паруд пруди, а он с пацанами шуры-муры крутит. Клизмочка, вазелинчик… Тьху ты, черт голубой!

Да, к стати про черта. Пружинисто поднялась, потянулась. Прошлась по балкону, вернулась в кресло. Одну ногу под себя поджала, вторую забросила на подлокотник, пальцы рук за затылком сплела, прогнула спину, грудь солнцу подставляя.

Свиснула прислужницу, велела доставить заезжего торговца. Из Великого Приората привез он часы на продажу. Часы это ерунда, у не свои есть. А, вот, с тамплиерской шестеркой может имееться разговор.

Купчишко бочком в дверь шмыгнул. Поклониться не успев, при виде госпжи Скорены икнул, шеками зарделся. Целомудренно глаза отвел. То на одну ногу, то на другую. Потом потупился, прямо в промежножье.

Леди Диамант хищьно ухмыльнулась, но пользовать приезжего повременила. Стала распрашивать о часах, о Приорате, о Великом Магистре. После о Великом Приоре Локи разговор зашел. Кто такой, чем славен, как выглядит. Интересное торговец рассказывал. Очень интересное.

Пощурилась леди на солнце, пересела поудобнее, велела паринести пергамент и перо с чернильницей.

— Передашь, — говорила, — мое послание лично в руки Великого Приора. К черту всю торговлю, сегодня же отправляйся домой. Башкой не тряси, помилует тебя Локи, еще и спасибо скажет. Грамоту не запечатываю, все равно прочесть не сумеешь.

Сама, ругая неудобство Ноддовских канцелярских принадлежностей, написала по русски:

«Фартовый, имеется базар, надо забить стрелку. Алмазное Перышко.»

Самовар паровал. Генерал Зиберович вдумчиво попивал чай с сахаром и лимоном. Брезгливо вертел в руках поздравительную, несомненно эксклюзивного исполнения, открытку.

На адресе отправителя значилась сицилийская резиденция, она же головной офис, дяди Бени, пахана паханов.

Эксклюзив изображал безобразно откормленного Братца Кролика, в цилиндре, с букетом роз в одной лапе и киевским тортом в другой. Лыба на щекастой ряхе выражала подлую натуру мерзопакостной твари.

На оборотной стороне, собственноручно (проявление особого уважения к адресату) дядей Беней приносились глубочайшие и искреннейшие поздравления достопочтенной чете Зиберовичей, в связи со знаменательной датой — годовщиной их пожизненного союза. Выражались наилучшие пожелания, уверения в бесконечной преданности и т.д. и т.п.

Зиберович не мог не признать изысканность калиграфии, может некоторую старомодность, но безупречность солидного, уместного случаю, слога своего непрошенного корреспондента.

Почтительное внимание пахана паханов к персоне Мойши Рувимовича, достигало кондиции наглого цинизма.

Прихлебывая гарячий напиток Мойша Рувимович улыбался. Нежно, не без легкой примеси ностальгической грусти. Подумывал. — Да, давненько мы с Бенькой, землячком моим не видались. Нехорошо это, как-то. Вот бы встретиться, о былом покалякать. Молодость вспомнить. Зрелость. Зрелую зрелость. Протокольчик составить.

Тяжело вздохнул генерал. Бережно вложил эпистолярий в прорезь утилизатора. Нажал пуск.

Беня-Король поздравлял Зиберовича отнюдь не руководствуясь хулиганскими побуждениями. Хоть и не без некого блатного куража, но действительно чистосердечно желал генералу здравствования. Он был обязан шефу секретного департамента. Хоть и не вполне сознательно, но последний оказал ему не малую услугу. Очень даже большую.

Вот об этой давней истории и вспоминал грозный начальник.

По стечению обстоятельств, часом раньше, полезный агрегат переработал бесполезную Межпарламентскую резолюцию. Согласно утилизированного документа, в странах АСД организованной преступности не существует и существовать не может, так сказать, по определению. Нет общественно-социальных причин. Демократия и коза-ностра не совместимы. Напротив, стараниями органов, а, главное, благодаря мудрой социальной полиитике парламентариев, уровень неорганизованных правонарушений неуклонно понижается, обещая в ближайшем будущем превратится в небрежномалую величину.

Сия резолюция, отнюдь не была продуктом дремучей некомпетентности. Она имела вполне определенный резон. Господа депутаты априори отвергали возможные обвинения в коррупции, как явлении, их же стараниями, де юре не существующем. Позиция удобная.

Впрочем, господа мещане твердо уверовали: демократия и казнокрадство — суть синонимы. А само слово «демократ» при дамах, ввиду непристойности, употреблять воздерживались. Потому не утруждались чтением лукавеньких измудрствований своих выбранных представителей.

Разведчик Зиберович крючкотворные изыски Законодателя внимательно штудировал. Не ради повышения личной эрудиции — по долгу службы приходилось. Его, профессионала, натурально интересовало проверяемое и подтверждаемое де факто. А это самое де факто заключалось в фамилиях как авторов проекта так и проголосовавших «за».

Демократия. Мать твою!

То ли дело нижнекакадусская бывальщина. Военные средства разрешения конфликта, в котором, чтоб ему пусто было, Стилл Иг. Мондуэл заработал свои медальки, ничего не разрешили. Как обычно. И как обычно, на смену камуфляжей линейных батальонов прибыли темные пиджаки секретных служб.

Работы хватало.

Банановое народовластие по самую маковку, плешивую, погрязло в такой махровой коррупции, что отделаться простым «этого не может быть» уже не получалось.

В переполненных тюрьмах маловинно страдали безвредные бытовики. А сутенеры торговали девочками прямо под окнами околотков, купить ствол было проще чем фирменное спиртное, «дурь» предлагалась оптом и в розницу. Парламентские слушания не отличались от воровской сходки, а самих парламентариев более знали по воровским погоняловам, нежели по крещеным именам. Любые инвестиции немедленно уходили в зыбучие пески зарубежных анонимных счетов, большие и малые чиновники питались исключительно взятками, аппетиты их росли. Но и мзда, отнюдь дело не продвигала.

В недрах Департамента вызрел проект. Согнать весь коррумпированный сброд на стадионы и посредством пулеметных расчетов окончательно решить все проблемы. В том числе и ликвидацию устаревших боеприпасов.

По зрелому размышлению, Зиберович без сожаления отверг эту многообещающую, привлекательную своей простотой идею, как идеалистическую. Мойша Зиберович прекрасно знал — все проблемы никогда не решаются. Но и традиционное судебное преследование крестных баронов и парламентских авторитетов, в силу абсолютной бесполезности, никак не годилось,

— Мы пойдем другим путем. — Сказал себе Зиберович, и перефразируя древнюю народную мудрость шаландщиков Морской Жемчужины добавил: — пусть рыба гниет с головы, мы будем чистить ее с хвоста".

И чистка началась.

По первому делу была объявлена всеобщая амнистия. Бытовиков в три шеи выперли на волю. Камеры помыли, нары подколотили, корридоры побелили. Замки сменили на новые, особо прочные.

По второму делу возбудили много дел. Так, по мелочевке, на шантропу, младших братков, шестерок и прочую шушваль, чешуиночки малые поскоблили. Окурок мимо мусорника — попытка поджога муниципальной (корпоративной, частной и т.д.) собственности. Невинное «черт побери», ляпнутое на городском пустыре, трактовалось как нецензурная брань в общественном месте и квалифицировалось злостным хулиганством. Впрочем, последнее статьей считалось легкой. Таким лицам, тюремное начальство, по негласному, но категорическому распоряжению, неизменно наматывало второй, лагерный срок, уже на полную катушку. Словом: рыбу чистят — чешуя летит.

Братва таяла мартовским снегом. Уцелевшие завязывали крепко и, спасая шкуру закладывали всех и вся. Тут крупнее чешуя пошла, за ней и кишки полезли. Гнилые головы начали приходить с повинной. Секли и их.

Первым пустоту свято-места обнаружил Беня-Царь, сделал оргвыводы. В нижнюю Какадуссию незаметно просочились эмиссамы несуществующей в АСД оргпреступности. Баронские латифундии и авторитетные мандатоносцы достались дяде Бене по дешовке. За что и был Зиберовичу благодарен.

Но вот с кроликом перебор случился.

— Да, нужна народовластию твердая рука. Демократия — де мократам. Остальных — к стенке. — Думал Зиберович разминая пальцы. — А пока до поры до времени, пусть тешатся. А когда прийдет эта самая пора времени? Надо посоветоваться с мадам Зиберович.

А еще надо Беньку Царька поздравить. Как раз приближается знаменательная дата — годовщина его первой отсидки. Следует заблаговременно открыточку заказать. Для оригинальности в двуцветной гамме катаржанской полосочки. Нет, как очень уж уныло получается. Украсим красным ромбом бубнового туза. Пожизненным.

До поры, до времени.